Текст книги "Политическая наука №2 / 2014. Трансформации европейского политического пространства"

Насколько непросто идет процесс имплементации европейских решений, например, в испанском государстве автономий, можно наблюдать на примере Директивы 2006/123/CE, принятой Европарламентом и Советом ЕС 12 декабря 2006 г., касающейся услуг на Едином внутреннем рынке ЕС (имплементацию директивы государствами-членами планировалось полностью завершить к концу декабря 2009 г.). Как указывается в заключительном докладе правительства Испании для ЕК в апреле 2010 г., по результатам транспозиции директивы в национальное законодательство в соответствии с директивой в стране были приняты два новых общенациональных закона, в тексты 50 законов и 118 королевских декретов были внесены изменения. В свою очередь, автономные сообщества модифицировали свои 199 региональных законов, 546 декретов, 174 распоряжения и шесть резолюций [Services directive… 2011]. Перемены неизбежно коснулись и местного уровня управления – регламентов провинций и муниципалитетов в сфере услуг.

Понятно, что с точки зрения задачи скорейшего исполнения наднациональных решений ЕС не заинтересован в дальнейшей децентрализации в государствах-членах, опасаясь длительных и не всегда успешных согласований между центром и регионами. ЕК вынуждена организовать взаимодействие с регионами, ставя целью точную и единообразную имплементацию. Региональные власти добились понимания властями Союза важности привлекать их к обсуждению еще на ранних этапах выработки решений – на стадиях определения актуальности той или иной проблемы и разработки политики в определенной области.

Взаимодействие региональных властей с наднациональными институтами и органами ЕС организовано различным образом, в первую очередь, напрямую – через брюссельские офисы регионов, численность которых значительно возросла в последние два десятилетия, и через Комитет регионов.

Комитет регионов был учрежден в 1994 г. как специальный консультативный орган, состоящий из представителей местных и региональных властей государств-членов. Он сменил созданный Еврокомиссией в 1988 г. Консультативный совет региональных и местных властей, в задачи которого входило консультирование при формировании и имплементации коммунитарной региональной политики. Комитет, основывая свою деятельность на принципах субсидиарности, максимальной приближенности к интересам и нуждам граждан ЕС, а также партнерства различных уровней управления в процессе принятия общеевропейских решений, стремится играть влиятельную роль в законодательном процессе в Евросоюзе.

Хотя Лиссабонский договор о реформе 2007 г. и не признал Комитет регионов одним из элементов институционального механизма ЕС, Комитет приобрел дополнительное право обращаться с исками в Суд ЕС с целью защиты своих прерогатив (ст. 263 Договора о функционировании ЕС [Consolidated versions … 2010; Европейский Союз … 2008]). Это может происходить, например, с целью отмены законодательного акта Европарламента или Совета, принятого без предусмотренной учредительными документами обязательной предварительной консультации с данным Комитетом, а также в случае, если законодательные акты Евросоюза нарушают по мнению Комитета принцип субсидиарности, – один из наиболее важных с точки зрения функционирования децентрализованной многоуровневой системы управления ЕС.

В ходе планирования и осуществления региональной политики Союза регионы напрямую взаимодействуют с институтами ЕС в рамках ежегодно проводимого Еврокомиссией совместно с Европарламентом так называемого Форума сплочения (широких общественных консультаций, организуемых Комиссией по различным вопросам региональной политики и политики сплочения ЕС), в рамках деятельности брюссельских офисов европейских регионов, через секции, подкомитеты и рабочие группы Европейского экономического и социального комитета.

Государства-члены в лице своих центральных и региональных властей имеют прямой доступ к европейским структурным фондам и несут ответственность за выполнение операционных программ региональной политики ЕС, а в ходе выполнения этих программ обязаны предупреждать нарушения, обнаруживать и исправлять возникшие нарушения и обеспечивать возврат денежных средств, выплаченных сверх необходимого.

Значительно участие регионов и в общей аграрной политике, которая остается одним из приоритетных направлений политики Союза. Европейский сельскохозяйственный фонд гарантий финансирует прямые платежи сельскохозяйственным производителям и мероприятия, направленные на регулирование сельскохозяйственных рынков, такие как интервенции на рынке и экспортные компенсации, или премии. В свою очередь, Европейский фонд развития сельской местности финансирует национальные программы развития села.

Сама Комиссия не осуществляет платежи непосредственно бенефициарам бюджетных фондов, а в соответствии с принципом совместного децентрализованного управления эта обязанность делегируется государствам-членам, которые работают через свои национальные или региональные платежные агентства. Последние и осуществляют перевод денежных средств из фондов. Еврокомиссия разрабатывает набор критериев, на основе которых национальные правительства проводят аккредитацию таких агентств (для этого государства-члены создают специализированное правительственное учреждение на министерском уровне). Предлагаемый ею набор критериев для отбора платежных агентств позволяет дать оценку организации (внутренней среде) агентства и проводить в дальнейшем мониторинг его деятельности.

В рамках общей аграрной политики и с других сферах деятельности ЕС субнациональные сообщества осуществляют опосредованное взаимодействие с европейскими институтами. В федеративных и региональных государствах, к примеру, эффективно функционирует механизм отраслевых совещаний с участием национальных и региональных властей.

Несмотря на то что в настоящее время влияние субнациональных властей в сфере региональной политики ЕС оказывается намного большим, чем 20 лет назад [Marks, Hooghe, Schakel, 2008], все же некоторым экспертам представляется излишне опрометчивым связывать эти перемены исключительно с результатами европейской интеграции или с эффектом самой региональной политики Евросоюза [Keating, 2008]. Скорее всего, следует учитывать, о каком именно этапе региональной политики идет речь (разработка, принятие решений, реализация). Вероятно, значение имеет и такая переменная, как политические ресурсы того или иного региона, которые различаются существенно и между различными странами – участницами Союза, и внутри конкретного государства. Хотя и этот фактор оказывается в итоге не столь существенным в вопросе помощи отстающим регионам с точки зрения сокращения региональных диспропорций: в настоящее время главными получателями бюджетных средств ЕС по программам региональной политики являются «новые» государства-члены – страны Центральной и Восточной Европы, где региональные власти, за исключением Польши, не обладают сильным политическим влиянием.

Евросоюз, развивая идею «Европы с регионами» (Europe with the regions), создает политические возможности для некоторых регионов. Маастрихтский договор, который вступил в силу в 1993 г., предусмотрел право для государств-членов, где имеется система региональной власти с исполнительными органами, привлекать к участию в работе в Совет ЕС региональных представителей. Так поступили Бельгия, Германия и Австрия, Испания и Италия, а также Великобритания. Вместе с тем предполагается, что региональные представители в национальных делегациях должны отстаивать именно национальные интересы, а не исключительно интересы собственных регионов.

Очевидно, что нынешние реформы экономического управления в Евросоюзе расставляют новые акценты в отношениях между институтами ЕС, национальными правительствами и властями субнационального уровня. Проводимые реформы, разработку и реализацию которых ускорил финансово-экономический кризис, касаются, прежде всего, жесткой координации бюджетной политики государств-членов [Стрежнева, Прохоренко, 2013]. Этот вариант экономического управления осуществляется сверху вниз – от европейских институтов к национальным правительствам. Данные реформы в самом общем виде призваны каким‐то образом корректировать просчеты и упущения национальных властей в сфере фискальной политики в условиях, когда денежно-кредитная политика в ЕС централизована, а экономическая – децентрализована и находится в ведении национальных правительств.

Речь идет, в первую очередь, о реформе Пакта стабильности и роста в 2011 г. – принятии пакета базовых нормативных актов о новых правилах надзора за экономической и бюджетной политикой государств-членов. Изменения претерпел и сам бюджетный процесс в государствах-членах. Введение в действие с января 2011 г. процедуры «европейского семестра» позволило европейским институтам стать более активными участникам бюджетного процесса на национальном уровне. Отныне в первой половине каждого года (в ходе «европейского семестра») обсуждаются вопросы будущей макроэкономической и фискальной политики в русле действующей стратегии социально-экономического развития Союза, проблем структурных реформ, финансового сектора, проектов национальных бюджетов, планов национальных программ реформ. Во втором полугодии национальные правительства завершают составление сметы государственных расходов и национальной программы реформирования в соответствии с рекомендациями Европейской комиссии.

Было принято также решение о создании так называемого Фискального пакта – межправительственного соглашения для участников еврозоны, которое предусматривает установление максимально допустимого размера общего структурного дефицита, более жестких, чем в реформированном Пакте стабильности и роста, требованиях к дефициту бюджета, необходимости включить в национальное законодательство положение о строгом соблюдении сбалансированного бюджета.

В дополнение к уже принятым мерам в рамках нового многолетнего финансового плана ЕС на период 2014–2020 гг. планируется установить прямую зависимость решений о предоставлении средств из фондов Союза от выполнения государствами-членами обязательств по сокращению бюджетного дефицита и размеров государственного долга в рамках «европейского семестра». На 2014 г. намечена реализация планов по созданию банковского союза в ЕС.

Все это вызывает возражение со стороны субнациональных властей, прежде всего наиболее богатых и развитых в социально-экономическом отношении регионов. В условиях замедления темпов экономического роста, тем более в периоды рецессии сложность соблюдения регионами новых правил финансовой дисциплины, их недовольство проводимой национальными правительствами политикой жесткой экономии неизбежно политизируется. Сторонники территориальной автономии расценивают политику национальных властей как возврат к более централизованной модели (в этом отношении оказались наиболее уязвимыми получившие автономию от центра территории децентрализованных унитарных государств).

Отсюда становится понятным, почему в последние годы наблюдается подъем сепаратистских движений в отдельных государствах-членах. К примеру, политический кризис 2007–2011 гг. в Бельгии поставил под вопрос дееспособность исполнительной власти на федеральном уровне и завершился шестой по счету реформой государственного устройства, дающей еще большую автономию сообществам и регионам, составляющим бельгийскую федерацию. Власти Шотландии в Великобритании и Каталонии в Испании также высказали намерение провести в 2014 г. референдумы о независимости.

***

Вероятно, нельзя уложить взаимоотношения национальных и субнациональных элит в государствах – членах ЕС в некую обобщающую упрощенную схему, которая позволила бы дать однозначный ответ на вопрос, в силах ли изменить и каким образом меняют субнациональные элиты конфигурацию европейского политического пространства. Широкие дискуссии вокруг Европейской конституции и Лиссабонского договора со всей очевидностью продемонстрировали, что национальные элиты не готовы формализовать вовлечение субнациональных властей в процесс многоуровневого управления в Евросоюзе. К тому же расширение ЕС за Восток, где сложились достаточно централизованные политические системы, не добавили кандидатов в ряды сторонников усиления регионального уровня управления в ЕС.

Осознавая пределы своего прямого взаимодействия с европейскими институтами, субнациональные элиты максимизируют усилия по оказанию влияния на национальные власти в процессе принятия решений на европейском уровне на различных его стадиях, стараясь придать неформальным правилам и практикам статус формальных и добиваясь конституционного закрепления своих управленческих полномочий. В процессе европеизации они налаживают горизонтальные сетевые отношения между собой, обмениваются информацией, формируют новые группы интересов или участвуют в уже сложившихся, создавая, таким образом, новые связи пространственной организации.

Риск фрагментации европейскому политическому пространству наблюдается со стороны сепаратистских проектов в отдельных государствах-членах. Радикально настроенные группы субнациональных элит способны затормозить процесс создания транснациональных регионов внутри Евросоюза, как это происходит, к примеру, в отношении Средиземноморского региона.

Проекты выхода территорий из состава единого государства подразумевают, что новые независимые государства должны обязательно остаться в транснациональном пространстве ЕС и к ним ни в коем случае не должны применяться общие правила для кандидатов на вступление в ряды Союза. В свою очередь, европейские власти, по крайней мере на сегодняшний день, не поддерживают сепаратистов, справедливо осознавая, что партикуляристские тенденции ведут к наращиванию потенциала политической конфликтности не только в пределах национальных государств, но и всего Евросоюза, создавая известные риски процессу европейской интеграции. Нестабильная финансово-экономическая ситуация в зоне евро и в целом на всем пространстве ЕС делает уязвимой позицию сторонников сепаратизма в Европе. Поскольку в краткосрочной перспективе не предвидится изменений в лучшую сторону, они неизбежно вынуждены соотносить амбиции и трезвый расчет, не отказываясь при этом от независимости как своей конечной цели.

Литература

Европейский Союз: Основополагающие акты в редакции Лиссабонского договора с комментариями / Отв. ред. С.Ю. Кашкин. – М.: ИНФРА-М, 2008. – С. 166–210, 211–390.

Лебедева М.М. Мировая политика: Учебник. – 2‐е изд. испр. и доп. – М.: Аспект-пресс, 2007. – 365 с.

Прохоренко И.Л. Территориальные сообщества в политическом пространстве современной Испании / РАН. ИМЭМО. – М., 2010. – 100 с.

Семененко И.С. Политическая идентичность в контексте политики идентичности // Политическая экспертиза: Политекс. – СПб., 2011. – Т. 7, № 2. – С. 5–24.

Стрежнева М.В., Прохоренко И.Л. Управление экономикой в Европейском союзе: институциональные и политические аспекты / РАН. ИМЭМО. – М., 2013. – 155 с.

Autonomist parties in Europe: identity politics and the revival of the territorial cleavage / Ed.: Lynch p., Gómez-Reino Cachafeiro M., de Winter L. – Barcelona: Institut de ciéncies polítiques i socials (ICPS), 2006. – 557 p.

Baloup G. L’Action du Conseil de l’Europe et de la Conference des pouvoirs locaux et regionaux de l’Europe en favour de la decentralisation regionale // Les politiques regionales en Europe: actes du colloque de Geneve, mai 1982. – Lausanne: Editions Regionales Europennes S.A., 1985. – P. 344–345.

Community Charter for regionalization. Annex to the Resolution on Community regional policy and the role of the regions of the European Parliament// Official journal of the european communities. – Brussels, 1988. – N C326, 19 December. – P. 296–301. – Mode of access: http://new.eur-lex.europa.eu/legal-content/EN/TXT/PDF/?uri=OJ:JOC_1988_326_R_0280_01&from=EN (Дата посещения: 23.12.2013.)

Consolidated versions of the Treaty on European Union and the Treaty on the functioning of the European Union // Official journal of the European Union. – Brussels, 2010. – N C83/01. – 153 p. – Mode of access: http://eur-lex.europa.eu/LexUriServ/ LexUriServ.do?uri=OJ:C:2008:115:0047:0199:en:PDF (Дата посещения: 23.12.2013.)

Deterberk R., Jeffrey Ch. Rediscovering the region: territorial politics and party organizations in Germany // Territorial party politics in Western Europe / Ed.: W. Swenden, B. Maddens. – Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2009. – P. 63–85.

Division of powers between the European Union, the member states and regional and local authorities / European Institute of Public Administration (EIPA) – European Center for the Regions (ECR). – Brussels, 2012. – 1316 p. – Mode of access: http://cor.europa.eu/en/documentation/studies/Documents/division_of_powers/division_of_powers.pdf (Дата посещения: 23.12.2013.)

Fallend F. Joint, nor separate arenas: party systems and coalitions-building at the national and provincial level in Austria since the mid-1980’ // Political parties and Federalism / ed. R. Hrbek. – Baden-Baden: Nomos, 2004. – P. 83–96.

Hooghe L., Marks G. Does efficiency shape the territorial structure of government? // Annual review of political science. – Palo Alto, Ca, 2009. – N 12. – P. 225–241.

Keating M. Is there a regional level of government in Europe? // Regions in Europe / ed.: P. Le Galès and C. Lequesne. – N.Y.: Routledge, 1998. – P. 11–29.

Keating M. Thirty years of territorial politics // West European politics. – L., 2008. – Vol. 31, N 1–2. – P. 61–81.

Laffin M., Shaw E., Taylor G. The new sub-national politics of the British Labour Party // Party politics. – W., 2007. – Vol. 13, N 1. – P. 88–108.

Lane J.-E., McKay D., Newton K. Political data handbook: OECD Countries. – Oxford: Oxford univ. press, 1991. – 272 p.

Magone J.M. Contemporary Spanish Politics. – L.: Routledge, 2004. – 277 p.

Marks G., Hooghe L., Blank K. European integration from 1980 s: state-centric v. multi-level governance // Journal of common market studies. – Oxford, 1996. – Vol. 34, N 3. – P. 371.

Marks G., Hooghe L., Schakel A. Regional authority in 42 countries, 1950–2006: a measure and five hypotheses // Regional and federal studies: Special issue. – Oxford, 2008. – Vol. 18, N 2–3. – P. 111–302.

Massetti E. Regionalist party positions in the multi-dimensional ideological space: a framework for analysis // Regional and federal studies. – Oxford, 2009. – Vol. 19, N 4/5. – P. 501–531.

Montero A. The Limits of decentralisation: legislative careers and territorial representation in Spain // West European politics. – L., 2007. – Vol. 30, N 3. – P. 573–594.

Region / Britannica. – 2013. – Mode of access: http://www.britannica.com/EBchecked/topic/496048/region (Дата посещения: 23.12.2013.)

Regionalist parties in Western Europe / Ed.: de Winter L. and Türsan H. – L.: Routledge / European Consortium for political research (ECPR). – Brussels, 1998. – 280 p.

The Committee of the Regions at a glance. / the Committee of the Regions (CoR). – Brussels, 2013. – October. – 2 p. – Mode of access: http://cor.europa.eu/en/documentation/brochures/Documents/cor-at-a-glance/EN.pdf (Дата посещения: 23.12.2013.)

The role and impact of local and regional authorities within the European Union: Opinions on the different levels of public authorities and awareness of the Committee of the Regions. Report. Fieldwork: October – November 2008 / The Committee of the Regions. – Brussels, 2009. – N 307, February. – 32 p. – Mode of access: http://ec.europa.eu/public_opinion/archives/ebs/ebs_307_en.pdf (Дата посещения: 23.12.2013.)

Services directive: Assessment of implementation measures in member states. National report for Spain // European Commission. – Brussels, 2011. – Mode of access: http://ec.europa.eu/internal_market/services/docs/services-dir/mileu-study/es-national-report-part_II_en.pdf (Дата посещения: 23.12.2013.)

Ракурс

Символическое пространство европейских государств: мифы и бренды

А.В. Багинский

В условиях экономического кризиса и институциональных вызовов Европейский союз столкнулся с проблемой конституирования европейской идентичности среди участников объединения. Данная ситуация не улучшает легитимацию политического управления в европейском сообществе. В инициативах европейских государств прослеживаются попытки создания общего коммуникативно-символического пространства исходя из национальных политико-культурных моделей. Особенности развития европейской идентичности непосредственно связаны с использованием символических структур для легитимации Европейского союза в мировом политическом процессе и для внутренней легитимности политических систем отдельных стран Европы. Поэтому различные способы символизации политики нуждаются в подробном анализе.

Современные научные дискуссии касаются поиска символов, необходимых для консолидации европейского сообщества, преодоления противоречий прошлого, нахождения смыслов, которые имели бы ценность и репутацию среди граждан всех членов ЕС и формировали ключевые значения политического дискурса, создавая европейскую идентичность будущего [The EU: looking for symbols … 2013].

Генезис символического понимания пространства политики происходит из Древней Греции, где политическая территория полиса соответствовала его географической территории. Не случайно древние греки называли символом обломки посуды, которые были уникальным ключом для идентичности полиса – сообщества и его граждан. Сам термин «Европа» является мифологическим по происхождению. Согласно легенде, финикийская царевна Европа, дочь финикийского царя Агенора, была похищена Зевсом, перевоплотившимся в волшебного быка, и перевезена на остров Крит, вскоре родив ему троих сыновей.

В Средневековье символическое пространство Европы стало антитезой мифологическим представлениям о мире, наполняясь религиозной символикой западного христианства. Идеологии Нового времени выражали автономизацию символического поля политики, определенное дистанцирование от модели всеобъемлющей легитимации власти в пределах мифологической и религиозной традиций. К. Гирц отмечает, что идеология существует как система взаимодействующих символов, структура смыслов, функционирующих в результате взаимного влияния, и «проявляется как “символический выход” для нарушенного обществом дисбаланса эмоциональных отклонений» [Гирц, 2004, c. 236].

Методология изучения символической составляющей европейского пространства исходит из двух позиций: 1) символы и их системы (матрицы) являются объектом для количественного и качественного изучения (дискурс-анализ, контент-анализ, картографирование дискурсов, символическое моделирование); 2) символы создаются и социально конструируются не только в объективном культурно-историческом плане, но и в рамках текущего политического процесса, в том числе влиятельными политическими акторами.

Политическая наука трактует символы как вербальные и невербальные образно-знаковые смысловые конструкции, которые используются при реализации политической власти. Логику исследований К. Гирца продолжили А. Коен и В. Тернер: они интерпретировали символ как основной социальный оператор, с помощью которого политические элиты осуществляют свою власть. По мнению А. Коена, социальное поведение представляет собой серию спектаклей (перформансов), где средствами символов политические элиты передают свои послания. «Символы прошлого… приобретают особую эффективность в периоды интенсивных социальных изменений» [Cohen, 1981, p. 155].

Рассмотрение символа как объекта исследований в рамках контент-анализа было предложено в 50‐х годах XX в. В Институте Гувера Стэнфордского университета был создан исследовательский проект «RADIR» (Revolution and development of international relations) для изучения и выявления политических символов в ведущих мировых периодических изданиях. Один из руководителей проекта, Г.Д. Лассуэлл, понимал политическую символику как «решающую связь между политическими лидерами и их последователями, между создателями политики и сообществом» [цит. по: Asher, 2005, p. 17].

Характерной особенностью «RADIR» стала стратегия исследования – она предусматривала использование символа в качестве единицы анализа, инструмента и категории эмпирического сбора данных. Авторы проекта считали: «…то, что объединяет всех исследователей, которые говорят о “символах” (как о техническом термине), – так это интерес к потоку слов, как к выражению представлений. Слова являются “символами”, поскольку они означают (символизируют) представление тех, кто их использует. Символический аналитик имеет дело со словами, отбирая из них такие, которые наиболее точным образом отражают представления, их наличие или отсутствие необходимо установить и осветить. Символы, в этом толковании, служат как “операциональные индексы представления”» [цит. по: Asher, 2005, p. 29]. Исходя из этого, анализ символов помогает определить направленность политического дискурса, закономерности властных отношений в обществе, разделить внешние и скрытые намерения, коммуникативный потенциал участников дискурса, что отображается в изучаемом объекте.

Исследование европейского символического пространства отсылает к теоретической предпосылке социального конструктивизма о легитимации политической власти в рамках символических матриц – субъективированных и объективированных схем объяснения социальной реальности. «В столкновении альтернативных символических универсумов заключена проблема власти: какое из противоречащих друг другу определений победит в обществе» [Бергер, Лукман, 1995, с. 178].

Развивая данный тезис социальных конструктивистов, А. Соловьёв подчеркивает, что в процессе исторического развития политики можно найти несколько способов, или матриц, формирования символических значений и смыслов. Эволюция политики проявляла как минимум четыре идеальные матрицы, каждая из которых по-своему форматирует символические представления человека, определяя нормы и образцы политического взаимодействия, – миф, религия, идеология и «политическая рекламистика» [Современные тенденции развития… 2004, с. 31]. Современное общество обеспечивает одновременное существование данных символических матриц в различных конфигурациях.

Если изначально культурное пространство Европы формировалось под воздействием западного христианства, то сегодня европейский дискурс объединил разнородные по смыслу национальные мифы, религиозную символику, различные идеологии и современные, маркетинговые формы символизации, причем не только в странах европейского континента, но и в мировом контексте. Можно говорить о разных европейских дискурсах, существующих на региональном, национальном и транснациональном уровнях. В поле каждого дискурса включаются различные, часто неоднозначные и противоречивые смыслы, которые касаются целей, идей, способов существования европейского сообщества, значимости тех или иных форм его социально-политической организации. Обратим внимание на европейские мифы как наиболее распространенную структуру в политическом дискурсе и бренды европейских государств как символическое средство, влияние которого увеличивается в эпоху визуализации политики.

Активные мероприятия по конструированию европейской транснациональной идентичности начались в 80‐х годах XX в. В 1984 г. специально созданный Комитет по интеграции европейских народов в культурном секторе возглавил итальянский парламентарий Пьетро Адонино. В своем докладе он и члены комитета подчеркивали, что «символы играют ключевую роль в повышении сознательности, но есть необходимость сделать так, чтобы европейский гражданин был в курсе различных элементов, составляющих его европейскую идентичность, культурного единства во всей разнообразности его выражения и исторических связей, которые соединяют народы Европы» [Cultural identity and archaeology… 1996, p. 100].

Одним из первых шагов по развитию европейского сообщества стало создание эмблемы и флага ЕС. Двенадцать желтых звезд на синем фоне семантически отсылали к мифологическим и религиозным сюжетам: двенадцати апостолам, знакам Зодиака и т.д. Ода «К радости» Бетховена, которая символизирует идеалы свободы, братства, мира и солидарности, стала официальным гимном Европейского союза в 1985 г. Ритуальная составляющая легитимации политического руководства ЕС выражена, в частности, в его «церемониальном управлении», когда встречи европейских политиков высокого уровня придают особый вес принятым политическим решениям.

Объединение Европы стало переходом из фазы неопределенности в фазу новой легитимирующей системы символов – европейского «символического универсума». Общественный дискурс опирается на символические структуры прошлого, схемы повествования и метанарративы. Универсальные смыслы с помощью современной визуальной культуры и дизайна создают новые поля для легитимации политических институтов. В этом плане мифы, как всегда актуальная, возобновляющаяся часть социального дискурса, и бренды, как его новая, визуальная форма в передаче смыслов, формируют нынешнее европейское культурное пространство.

В «Манифесте перестройки Европы» (Manifesto for re-building Europe), подписанном и опубликованном ведущими европейскими интеллектуалами в 2012 г., озвучен тезис: «Не спрашивайте, что Европа сделала для вас, спрашивайте, что вы делаете для Европы!» [Manifesto for re-building Europe… 2012]. Таким образом, подчеркивается первостепенная роль национальных государств и региональных образований в формировании европейского сообщества, в реализации инициатив «снизу – вверх». Речь идет и о преодолении противоречий в легитимации политических институтов ЕС. Память о предыдущих кризисах европейской идентичности XX в. влияет на формирование современной системы значений объединения.

Особенности символического пространства стран Центральной и Восточной Европы обусловлены их историческим развитием и обозначены пребыванием в составе империй, в то время как в Западной Европе происходило становление наций-государств. Историческими символами восточноевропейского региона стали способы противостояния имперским практикам, что воплотилось в обращении к национальным мифам.

Согласно теории дискурса Э. Лакло и Ш. Муфф, миф – это пространство репрезентации, принцип прочтения определенной ситуации, термины которого являются внешними по отношению к тому, что представлено в объективном пространстве. Мифы «страны», «общества» обеспечивают политиков платформой для дискуссий. Выбор мифа определяет, что именно нужно считать важным для обсуждения, так называемые узловые точки дискурса [Йоргенсен, Филлипс, 2008, с. 78].