Текст книги "Мудрец"

Глава 21

Конечно, они не могли удержаться и время от времени подглядывали. Точнее сказать, наблюдали встревоженно и неотрывно за своим другом и учителем. Они занимались этим по очереди, никто не смотрел подолгу. Наблюдатель лишь немного высовывал голову из-за края горы, смотрел, все ли в порядке с Миротворцем, потом прятал голову и спешил назад, чтобы рассказать об увиденном друзьям.

На самом деле особой необходимости бегать и смотреть на мудреца не было – день и ночь он пел, и пение все время доносилось из-за гребня горы. И все-таки по прошествии еще нескольких часов Йокот не смог больше терпеть, он отыскал трещину под огромной старой сосной, спрятался в ней, развел небольшой костер, завернулся в меха и стал смотреть через свои очки, как мудрец кузнец поет, стучит молоком и наделяет металл магической силой.

Но друзьям Йокота от разведки гнома не было никакой пользы: он ни разу не вернулся и не рассказал им, что происходит. Кьюлаэра, Луа и Китишейн по очереди взбирались на гребень горы, чтобы бросить быстрый взгляд вниз и вернуться с рассказом. Кроме того, они по-прежнему сменяли друг друга на ночной страже. Луа решила отнести Йокоту дров и еды. Кьюлаэра стал возражать.

– Йокот и мой друг, Луа! Позволь и мне позаботиться о нем! – сказал он, хватая охапку хвороста.

Луа остановила его, взяв за руку и нежно, хоть и таинственно улыбнувшись:

– Нет, Кьюлаэра. Это моя работа, и с твоей стороны будет нехорошо отнимать ее у меня.

Она взяла у него хворост и пошла по склону вверх, а Кьюлаэра стоял, безмолвно смотрел ей вслед и гадал, каким образом этой крошечной женщине, которую он бил и унижал, удается теперь остановить его простым жестом.

Потом он снова задумался о том, как же она могла простить его настолько, чтобы стать ему другом, – Оставь ее. – Китишейн взяла его за руку и улыбнулась в точности так, как Луа. – Это ее судьба.

– Ее судьба? – Кьюлаэра мрачно посмотрел на нее. – Это как?

– Ты что, не понимаешь? – проворчала Китишейн. – Она таки полюбила Йокота.

– Полюбила? – Кьюлаэра замер, пытаясь отогнать взрыв возмущения, вызванный этой новостью. – Почему? Что изменилось? Это ведь не из-за того, что он доказал ей свою верность – он давно уже сделал это!

– О, но он так сильно изменился, Кьюлаэра! – Китишейн смотрела на него, сияя. – Так же, как и ты.

Она придвинулась чуть ближе, запрокинула голову, глаза ее так блестели, что Кьюлаэра был бы полным олухом, упусти он такую возможность для поцелуя.

* * *

Сильно волнуясь за Миротворца, Кьюлаэра обзывал себя дураком – если уж кто-то способен о себе позаботиться, так это шаман, превзошедший всех в своем искусстве настолько, что стал мудрецом. Как судьба может быть сурова к возлюбленному богини? И все-таки Кьюлаэра ходил смотреть, как дела у Миротворца, и всякий раз его взгляд задерживался на кузнеце дольше, хотя Миротворец не выказывал ни малейших признаков слабости. Он что-то пел железу, и его голос оставался звучным и сильным; он разделся до пояса, и его мускулы, когда он раз за разом поднимал и обрушивал молот на железо, перекатывались под кожей, как будто он был юношей.

В первый день он занимался лишь тем, что поддерживал вокруг Звездного Камня и под горой хвороста огонь и целые сутки напролет что-то пел пламени.

– Что он делает? – спросила Китишейн у Кьюлаэры, когда он вернулся из первого вечернего похода к краю гребня.

– Все поет и бросает на пламя порывы ветра, чтобы раздуть его, – доложил Кьюлаэра. – Но только на пламя под камнем, а пирамиде он дает гореть спокойно, самой по себе. – Он тряхнул головой. – Не понимаю, как он еще не охрип!

На следующий день вернулась Луа и доложила:

– Пирамида больше не горит. На самом деле ее вообще больше нет! Он пережег ее на угли и добавил их к огню вокруг камня. Над ним высоко поднимается зеленое зарево с прожилками малинового!

Кьюлаэра с Китишейн побежали посмотреть – и точно, Звездный Камень излучал зеленый свет, и в зеленой дымке там и здесь вились красные нити.

Днем вернулся жутко взволнованный Йокот:

– Звездный Камень плавится! Капля за каплей он стекает в канавки, которые Миротворец выкопал около него.

Потом он вернулся обратно на свое место, а остальные двинулись к краю гребня. Так и было – вся огромная масса Звездного Камня размягчилась и по капельке стекала в канавки, а Миротворец пел и пел глубоким и могучим голосом. Когда на следующее утро Китишейн пришла посмотреть, она вовсе не увидела Звездного Камня – лишь кучу шлака между шестью выкопанными Миротворцем канавками, в которых блестел белый металл. Она вернулась, рассказала об увиденном и добавила:

– Сейчас он выкапывает охлажденный металл из земли. Он застыл там брусками!

Затем послышался лязг и рев. Йокот видел, как Миротворец взял мехи и заработал ими над пламенем. Когда он сжимал мехи, пламя с ревом окутывало металлический брус. Нагнетая воздух, мудрец прочитал заклинание, затем положил брус на наковальню и ударил по нему молотом, сопровождая свои действия уже другой, исполненной великой силы песней. При этом зеленое зарево снова поднялось над металлом, испещренное малиновыми прожилками.

Один куплет – и брус отправился назад в пламя, снова послышалась песня, снова заработали мехи, а потом брус вернулся на наковальню.

Кьюлаэра тоже видел это и доложил:

– Он носит его туда-сюда между пламенем и наковальней и поет то одну песню, то другую.

– Какие слова он поет? – спросила Луа. Кьюлаэра лишь покачал головой:

– Я не знаю этого языка. Наверное, это по-шамански – хотя надо признаться, что это очень похоже на ту песню, что распевал в своей кузнице Аграпакс. И металл – он бьет, бьет и бьет по нему. Не сомневаюсь, что скоро он совсем его расплющит.

Вечером рассказ вела Китишейн:

– Он расплющил брус. Он стал в два раза длиннее и в два раза шире. Потом он положил сверху другой брус и согнул их, а теперь продолжает расплющивать сразу два.

Утром Луа сказала:

– Он расплющил уже четыре бруса, сплавил вместе, сложил, расплющил, потом снова сложил и расплющил.

– А оставшиеся два? – спросил Кьюлаэра.

– Он отложил их в сторону – не знаю почему. Из остальных он сделал один брус, но он кажется лишь немного больше прежних.

Утром четвертого дня Йокот пронзительно свистнул, и все бросились к сосне.

– Что случилось? – задыхаясь, выпалил Кьюлаэра.

– Смотри! – показал Йокот.

Лицо гнома напряглось, и Кьюлаэра, несмотря на маску, почему-то понял, что Йокот вытаращил глаза. Повернувшись, Кьюлаэра увидел, что Миротворец выковывает длинную, прямую полосу стали, сияющей зеленым светом, – конечно же это сталь, если она так сияет в пасмурной северной дымке! И что это, как не меч? Длинный меч, широкий, обоюдоострый. Друзья видели, как мудрец снова положил его в огонь, нажал на мехи, что-то напевая в лад звучавшему грохоту, потом вернул меч на наковальню и стал бить по нему молотом, и стук его был подобен поступи скачущего коня. Ударив в последний раз, старик опустил меч в сугроб свежего снега. Снег зашипел, поднялся пар, зеленый свет погрузился в белую пучину и пропал. Миротворец вытащил меч из сугроба, еще раз сунул его в огонь и крикнул:

– Кьюлаэра, выходи!

Кьюлаэра от неожиданности замер, затем встал и помчался к кузнецу. Позади него раздался встревоженный оклик Китишейн. Но Кьюлаэра безоговорочно доверял Миротворцу; задыхаясь, он подбежал к поющему кузнецу и воскликнул:

– Что тебе нужно, Миротворец?

– Когда я положу меч на наковальню, хватайся за конец! – крикнул мудрец.

Он и сам уже держал меч не щипцами, а рукой. Кьюлаэра взялся за то место, к которому должна была быть приварена рукоять, и чуть не закричал от боли. Конец меча был горячим, очень горячим! Как мог кузнец держаться за то его место, которое было еще ближе к пылающему лезвию? Но если Миротворец способен переносить такую боль, то сможет и он! Кьюлаэра ухватился еще крепче, а Миротворец уже просто пел, не нанося ударов, после чего крикнул:

– Бежим! – и побежал с мечом к валявшейся неподалеку глыбе льда.

Кьюлаэра побежал за ним по его следам. Миротворец крикнул:

– Втыкай!

И выпустил меч. Кьюлаэра воткнул меч, и тот с шумным шипением вонзился в лед. Капли кипящей воды брызнули на него, он стиснул, превозмогая боль, зубы, продолжая нажимать, проталкивая меч все глубже в массу льда, а кузнец стоял рядом и пел. Наконец он замолчал, вздохнул и сказал:

– Теперь вытаскивай, Кьюлаэра. Твой меч готов.

Кьюлаэра вытащил меч и в изумлении уставился на лезвие. Он как будто мерцал, по всей его длине тянулась прожилка. Края сияли, острые, как сколок горного стекла, хоть меч был только что с наковальни и его еще не точили. Подул ветер, и меч будто завибрировал. Он чуть ли не пел на низкой ноте, Кьюлаэра чувствовал его голос каждой своей косточкой, но почти не ощущал никакого веса в руке.

– Он прекрасен, – прошептал он. – Это чудо!

– Он пробьет любые доспехи, хоть железные, хоть бронзовые, – гордо проговорил Миротворец. – Он обрубит любой меч, кроме выкованных самим Аграпаксом, из какой бы стали он ни был сработан, а из-за того, что ты взялся за него во время закалки, он примет лишь твою руку или руку твоего кровного друга; из любой другой руки он вывернется, поэтому никакой враг не сможет направить его против тебя.

Наконец Кьюлаэра обернулся и посмотрел на кузнеца.

– Как же я смогу отблагодарить тебя за это, Миротворец?

– Взяв его с собой в дело, которое тебе поручено, – ответил мудрец. – На колени, Кьюлаэра!

Воин не спросил почему, он просто встал перед учителем на колени и склонил голову.

Миротворец взял у Кьюлаэры меч, положил лезвие ему на плечо и запел торжественную песню. Потом переложил меч на другое плечо и, наконец, приложил к груди воина, положив сверху его руки.

– Призываю тебя, Звездный Меч Коротровир, – говорил он, – вступать в дело, лишь если есть достойная причина. Собери, о Повелитель Всех Мечей, воедино все добродетели, что спрятаны внутри этого человека, усиль и приумножь их, чтобы стал он Повелителем Всех Людей!

И тогда меч воссиял, а Кьюлаэра от ужаса чуть не закричал, но продолжал плотно прижимать лезвие к груди. Облако зеленого цвета окутало меч, потом оно уменьшилось и утонуло в его груди. Он стоял на коленях, не сводя с меча глаз, ни в силах вымолвить ни слова, потом задрожал, ибо неведомые силы зашевелились в нем, и вместе с ними задрожало все его тело. Сила поднялась по его телу и проникла в мозг. Кьюлаэра ощутил головокружение; между ним и окружающим миром как будто появилась горячая дымка, которая постепенно растаяла, глубоко проникая в него; он снова узрел мир ясно и еще более ясно увидел себя, увидел все свои недостатки и достоинства в истинном свете, без самодовольства и самоуничижения, почувствовал, как накапливается в нем железная решимость никогда впредь не позволять себе слабостей и не давать воли своим недостаткам. Он увидел, как находить равновесие между добродетелью и пороком, бороться с изъянами, дать себе полностью раскрыться...

Но еще он увидел, что свой характер ему придется ковать в бою, несмотря на то, что меч его был закален в вековом льду.

Потом он почувствовал, как кто-то прикоснулся к нему, поднял взгляд и увидел Миротворца, который помог ему подняться на ноги, взял у него меч и вложил рукояткой в ладонь.

– Теперь ты повелитель людей, Кьюлаэра, – сказал он, – но тебе еще придется заслужить свою корону. – Его глаза блеснули, а голос стал тихим и чуть ли не лихорадочным от волнения. – Теперь иди и срази Боленкара!

* * *

Рукоятку Миротворец сделал, конечно, из дерева – но не из какой-нибудь палки, а из прочного черного дерева, кусок которого он принес с собой в мешке с кузнечным инструментом. Ножны он сработал из того же черного дерева, затем наточил лезвие. И дерево, и сталь он полировал до тех пор, пока в них не стало отражаться небо. Он повесил меч Кьюлаэре на спину, сложил наковальню и инструменты в мешок, а два бруска из Звездного Камня – в кожаную сумку с веревкой, чтобы нести ее на спине. Затем он повел своих друзей прочь от Звездного Камня. Один раз с вершины горного хребта они оглянулись и увидели, что куча шлака уже смешалась с землей, что снег уже завалил ее, что ледник снова вступал в свои права.

А они пошли вперед, осыпаемые легким снегом.

– Я должен нести твой мешок, Миротворец! – воспротивился Кьюлаэра. – Это моя работа!

– Пока нет, – ответил ему мудрец, – пока нет. Теперь у тебя более тяжелая ноша, Кьюлаэра.

– Я совсем не чувствую тяжести меча, – спорил Кьюлаэра, хотя прекрасно понял, что Миротворец имел в виду, а мудрец даже не удостоил его ответом, продолжая с горящим взором шагать вперед по сугробам.

Если Кьюлаэра не знал, что самая сложная задача еще ждет их впереди. Миротворец показался бы ему человеком, который сделал свое дело и спешит за наградой. И все же при взгляде на мудреца его бросило в дрожь.

Но на следующий день Миротворец уже более тяжело опирался на свой посох, и уже после первого часа ходьбы он зашагал медленнее. Кьюлаэра тоже сбавил шаг, борясь с нетерпением и бросая предостерегающие взгляды на Йокота и Луа, удерживая их от вопросов. Китишейн, собственно, и так молчала; она уже тоже все поняла.

А на третий день Миротворец начал горбиться под весом мешка с кузнечными инструментами. Когда в середине дня они остановились на привал и старик опустил свой мешок, Кьюлаэра быстро подхватил его. Миротворец сердито глянул на него, а Кьюлаэра ответил ему таким же взглядом и сказал:

– Это моя работа, Миротворец, моя ноша. Мне пора снова взвалить ее на себя.

Миротворец пытался уничтожить его взглядом, но ему не хватило уверенности, он понимал, что юноша прав.

Поев и передохнув, путники тронулись дальше по бездорожью. Осыпаемые снегом, они шли по пустоши ледникового пласта в сторону гор, все выше и выше поднимающихся над горизонтом. Миротворец больше не горбился, но идти стал еще медленнее. Кьюлаэра наконец решился и спросил:

– Мы идем другой дорогой, Миротворец.

– Да, – согласился мудрец. – Нам нужно двигаться не только на юг, но и на восток, потому что, если мы ищем Боленкара, мы должны идти в его город, что стоит в Междуречье.

Они шли все дальше и дальше, в земли, где никто из них никогда не был. Шаг Миротворца все слабел, а к вечеру он снова начал горбиться. Когда они расселись у огня, Кьюлаэра с ужасом увидел, что лицо мудреца потеряло все краски, стало серым, землистым.

И окот тоже заметил это.

– Позволь, Миротворец, – сказал он и сжал пальцами запястье мудреца.

Миротворец нахмурился:

– Ты что, лечить меня собрался, Йокот?

– Ты сам учил меня тому, что шаман не должен сам о себе заботиться, – спокойно ответил гном. Он сосредоточился, прижал руку к груди мудреца и покачал головой. – Ты нездоров, Миротворец. Мы должны отдохнуть, пока ты не поправишься.

– Нам нельзя терять ни дня! – отрезал Миротворец. – Завтра я буду здоров, Йокот! Оставь меня!

Йокот отступил, охваченный дурными предчувствиями, а Луа пробормотала:

– Разве он не говорил тебе, как надо поступать в тех случаях, когда больной отказывается от лечения?

– О да, говорил, – ответил Йокот, – но он пока еще слишком силен, чтобы я смог повалить и связать его, а попросить Кьюлаэру взять это на себя я не могу.

В подтверждение своих слов на следующее утро Миротворец бодро вышагивал по снегу и казался почти здоровым. Тучи рассеялись, разбуженные солнцем снежные равнины ослепительно сияли. Миротворец приказал всем обмотать глаза полосками ткани; друзья повиновались, после чего, продолжая щуриться даже под масками, зашагали дальше. Но к полудню мудрец снова ослаб, а к вечеру стал идти так медленно, что шедшим за ним товарищам приходилось еле-еле волочить ноги.

За ужином Кьюлаэра решил действовать решительно:

– Тебе надо отдохнуть, Миротворец. Мы останемся здесь!

– Вы пойдете дальше! – отрезал мудрец. – Именно сейчас Боленкар развязывает войну против молодых рас! Бросьте меня, но продолжайте идти!

И тут его начало выворачивать.

Миротворец побледнел, встал, ухватившись за посох, и быстро заковылял, чтобы спрятаться за валуном. Друзья услышали, как его вырвало раз, другой. Йокот вскочил на ноги, кинулся к мудрецу, но Луа схватила его и не отпускала, пока не стихли звуки, и тогда гном рванулся вперед и лицом к лицу столкнулся со своим учителем, который, хромая, возвращался обратно. Сев у костра, Йокот взял его за руку. На его встревоженном лице появились морщины.

– Тебе нельзя идти дальше, Миротворец!

– Верно, – признался мудрец. – Идите на юг без меня, Йокот. Я выживу.

– Ты не останешься один! – выпалила Китишейн.

– Нам будет намного проще справиться с Боленкаром с твоей помощью. Миротворец, – сказал Кьюлаэра. – Стоит подождать, пока ты вылечишься.

Мудрец немного помолчал, а потом сказал:

– Я не вылечусь.

Все замерли, никто не осмелился вымолвить ни слова.

Наконец Йокот спросил:

– Что это за болезнь, Учитель?

– Звездный Камень, – ответил Миротворец. Все молчали. Мудрец несколько раз тяжело вздохнул, а потом объяснил: – Звездный Камень – это добрая сила, потому что он пропитан могуществом Ломаллина, но его отколол от копья Зеленого бога Улаган, чья сила отравила металл. Всего лишь ядовитый след, верно, но этого достаточно, чтобы погубить любого, кто пробыл достаточное время поблизости.

– Как ты. – У Луа перехватило дыхание. Миротворец кивнул:

– Я не пробыл рядом слишком долго, но, когда я ковал металл, я выбил из него яды...

– И они вошли в тебя, – прошептал Йокот.

Мудрец хмуро кивнул.

– Ты выковал для меня чудесный меч, вобрав в себя яды, – воскликнул Кьюлаэра со слезами на глазах – Ты очистил сталь ценой собственной жизни!

– И ведь ты знал, что делал, – упрекнул старика Йокот.

Миротворец кивнул медленно, напряженно.

– От этой болезни нет лекарства. Идите, продолжайте дело без меня, времени ждать нет!

– Мы не можем, – воскликнула Луа.

– Мы не можем оставить тебя умирать в одиночестве, – подтвердила Китишейн.

Они не оставили его. Они разбили лагерь; Китишейн ходила на охоту, а гномы, как могли, старались облегчить Миротворцу боль, но им не удавалось ни остановить рвоту, ни помешать отслаиваться старой коже, под которой открывалась новая, нежная, голова мудреца лысела, редела щетина на щеках и подбородке. Наверное, ему очень повезло, что некогда, когда он ушел из жизни в свой многовековой сон, его волосы и борода лишь поредели, а не выпали совершенно.

Друзья построили для него хижину из ледяных плит, стали по очереди нести стражу. В лагере царило уныние. Кьюлаэра хранил молчание, потому что боялся, что иначе горе его вырвется наружу и он начнет срываться на окружающих. Он успокаивал себя, держась за руку Китишейн, пытаясь ощутить печаль Йокота так же остро, как тогда, когда он, отрываясь от забот о своем учителе, чувствовал свою. Лицо гнома было унылым и печальным, – правда, такое бывало нечасто.

На пятый день Кьюлаэра вылез из ледяной хижины и сказал:

– Он хочет поговорить со всеми. Входите.

Все молча вошли в хижину и встали на колени у ложа старика. Его глаза были закрыты, дыхание с хрипом вырывалось из глотки, а кожа была такой бледной, будто бы на глазах превращалась в снег. Через некоторое время он открыл глаза, обвел всех взглядом, сжал зубы, превозмогая приступ боли, и с огромным усилием заговорил:

– Идите на юго-восток. Идите через горы, затем спуститесь на равнину. Когда доберетесь до большой реки, постройте или купите лодку и плывите вниз по течению. Эта река сольется с другой рекой, столь же огромной. Плывите дальше по течению. Эта, другая река впадает в море. Пересядьте на корабль, переплывите на восточный берег моря и идите на восток, минуя семь огромных городов. Восьмым будет столица Боленкара.

– Он не даст нам так запросто приблизиться к себе, – сказала Китишейн.

– Не даст, – согласился Миротворец. – Он будет высылать против вас чудовищ, шайки разбойников, войска. По дороге вы должны собрать свое собственное войско, вам придется выиграть несколько сражений, прежде чем вы доберетесь до главного города. Там состоится самое великое сражение, и в конце концов Кьюлаэре придется пробиться сквозь ряды бойцов к самому Боленкару. – Старик схватил руку Йокота с удивительной для своего изнуренного тела силой. – Не отпускай его одного, о шаман! Держись к нему так же близко, как его нагрудник! – Он повернулся и взял за руку Китишейн. – Держись к нему так же близко, как его меч, о девица!

Кьюлаэра громко воскликнул. Мудрец успокоил его взглядом.

– Вы не увидите ни мира, Кьюлаэра, ни свадьбы, ни детей, если не выиграете этот бой, – и поверь мне, для нее намного лучше погибнуть рядом с тобой, чем попасть в плен после твоей смерти.

У Кьюлаэры внутри все похолодело.

– Когда я умру...

Луа заплакала.

Миротворец мягко улыбнулся. Это была лишь тень его прежней лучезарной улыбки. Он взял за руку Луа.

– Не пытайся обмануть меня, девица, потому что я знаю, что умру, и я не против этого. Но когда жизнь оставит мое тело, найдите какую-нибудь щель, какую-нибудь складку в этих огромных ледяных просторах, положите меня туда, положите мои инструменты с одной стороны, а посох с другой. Затем забросайте меня снегом, утопчите его и оставьте меня здесь, на леднике.

Луа всхлипнула, а Йокот торжественно пообещал:

– Миротворец, мы все сделаем, как ты просишь.

– Два оставшихся от Звездного Камня металлических бруска несите с собой, как я вам показал, а потом заройте их, когда доберетесь до гор, и пусть они лежат там веками. Я выплавил из них большую часть яда, но все-таки его осталось еще достаточно много, поэтому никто не должен прикоснуться к ним до тех пор, пока не придет новый кузнец и не уничтожит во время ковки эти остатки.

Наконец Миротворец взял за руку Кьюлаэру и сказал:

– Из всего, что мне довелось выковать, более всего я горжусь тобой.

Кьюлаэра замер, потрясенный. Старик улыбался ему так же искренне, как всегда. Он держал руку Кьюлаэры, а тому пришлось моргать изо всех сил, потому что у него защипало глаза.

Наконец старик ослабел и обмяк. Глаза его застыли, остекленели, и по его ослабевшему виду друзья поняли, что душа вышла из мудреца. Они продолжали сидеть не двигаясь, не произнося ни слова, надеясь вопреки всему увидеть какие-нибудь признаки возвращающейся жизни, но тело упрямо оставалось неподвижным. Наконец Йокот наклонился пощупать запястье, потом – горло мудреца, затем положил ладонь на нос и рот, чтобы почувствовать дыхание. Он ждал долго, но в конце концов неохотно закрыл невидящие глаза веками.

Друзья похоронили мудреца именно так, как он их попросил, – во льду и снегу, положив подле его кузнечные инструменты и посох. Поверх расщелины они набросали снега, постояли немного с молитвой, затем неохотно повернулись лицом на юг.

– Теперь ты должен вести нас, воин, – сказал Йокот, но Кьюлаэра покачал головой, его лицо было мрачным, глаза опущены.

– Я все еще полон печали, о Шаман.

Китишейн взяла его за руку и повела маленький отряд прочь из безжизненной земли, на юго-восток, в горы, где росли вечнозеленые деревья и где после нескольких дней пути они обнаружили клочок свободной от снега земли, на которой начала прорастать молодая трава.