Текст книги "Чревовещатель"

XXX

Выйдя из ресторана, Паскуаль приказал кучеру отвезти их к театру «Жимназ». Сообщники благодаря взятой Паскуалем контрамарке смогли беспрепятственно войти в театр, но им обоим ни на минуту не пришло в голову занять свои места. Им было достаточно увидеть, что Жорж Прадель, прогуливаясь по коридору бенуара, не отходит от двери ложи номер 16.

– Солдат не удаляется со своего поста! – усмехнулся Паскуаль.

Играли последний акт «Дамы с камелиями». Во всех ярусах театра у зрителей текли слезы. Дамы шумно сморкались. Паскуаль толкнул Ракена локтем и шепнул ему:

– Похоже, он не подозревает, что его портсигар у меня в кармане! Смотри не упусти его из виду! Не забудь ничего, будь осторожен. А послезавтра жди меня на станции Сен-Лазар. Я не знаю, в каком часу вернусь, но вернусь несомненно. – И он ушел, оставив Ракена стеречь Жоржа Праделя.

В отсутствие Паскуаля и Ракена произошло следующее. Мы знаем, что молодая белокурая женщина, которую Паскуаль назвал Леонидой Метцер, выразила желание в следующем антракте подышать свежим воздухом. Антракт настал. Госпожа Метцер увидела, как молодой офицер вскочил с кресла. Она предчувствовала, что встретится с ним. И не обманулась. Жорж, который не сводил лихорадочного взгляда с двери, бледный, взволнованный, с горящей головой и выпрыгивающим из груди сердцем, стоял прямо напротив ложи, прислонившись к стене.

Молодая женщина, бледная, дрожащая, также взволнованная, пропустила вперед свою пожилую подругу, и, устремив на Жоржа прекрасные глаза, полные смущения, беспокойства, боязливой нежности и робкой мольбы, приложила палец к губам. Этот немой, но невыразимо красноречивый жест говорил: «Мы незнакомы и никогда не видели друг друга. Не говорите со мной. Не кланяйтесь мне. Малейшая неосторожность с вашей стороны может повлечь за собой несчастье».

Жорж Прадель понял это, ему и в голову не пришло не повиноваться. Влюбленный всегда расположен к беспрекословному повиновению, именно это и является одним из самых ярких симптомов той пагубной болезни, которая зовется любовью. Но если госпожа Метцер и запрещала ему заговаривать с ней, то не запрещала смотреть на нее, и Жорж мог упиваться видом этого прекраснейшего создания, которое еще четверть часа назад считал потерянным для себя навсегда. Следуя за Леонидой, он восхищался ее белокурыми волосами, грациозной шеей, гибкой талией, всем этим нежно-грациозным телом, чудные формы которого ясно обрисовывались благодаря платью.

И когда их взгляды встречались, Леонида читала в глазах Жоржа такую горячую привязанность, что ее щеки покрывались румянцем, а веки невольно опускались. Понятно, что старая дама ничего не замечала.

– Или я обманываюсь, мое дорогое дитя, или вам теперь гораздо лучше. Вы свежи как молодая роза, прекрасны как ангел.

– Вы не обманываетесь, мадам, – с улыбкой ответила Леонида, – по крайней мере относительно моей внезапной дурноты. Все и правда прошло.

– Я все раздумываю, отчего бы мог произойти этот неожиданный припадок – и не нахожу ни малейшего повода. Разве только волнение, причиненное пьесой.

Леонида не слушала ее. Напротив, она внимала тому, о чем говорили ей глаза не произнесшего ни единого слова Жоржа. Прозвучал звонок, антракт кончился, фойе быстро пустело. Уходя, госпожа Метцер бросила Жоржу Праделю взгляд, который значил не «Прощайте!», но «До свидания!»

Молодой офицер остался один в фойе. Опустившись на скамью, он упивался своим счастьем. Наши читатели поймут опьянение Жоржа, когда узнают историю его любви, начавшейся несколько месяцев назад в Африке и прерванной внезапно, неожиданно, грубо. Эту историю мы расскажем чуть позже.

Вдруг Жорж вздрогнул – у него мелькнула беспокойная мысль. Он вспомнил, что капельдинер, сунувший ему в руку записку, шепнул еще: «Если вы лейтенант Жорж Прадель, то это вам!» Жорж смял и положил в карман эту записку. Он ее вынул теперь, разгладил и перечел опять. Написана она была крупным и неаккуратным почерком, вовсе не указывавшим на светского человека.

«Кто же писал это? – спросил себя Жорж. – Кто мог узнать меня в зале, где я не знаю никого? Кому известно о моей любви к Леониде?» Он не мог найти ответа ни на один из этих вопросов. Озабоченный, он вышел из фойе и направился к оркестру.

– Месье, без сомнения, идет на свое место? – спросил его капельдинер.

– Нет. Я хотел бы спросить вас, кто вручил вам записку, которую вы мне передали?

И Жорж сунул ему пятифранковую монету. Но капельдинер отказался принять ее.

– Я украл бы ваши деньги, месье, – сказал он. – Я знаю лишь то, что это был молодой человек с русой бородой. Больше я ничего не могу сообщить, а это не стоит и су.

Ответ капельдинера не объяснил ничего. «Тут скрывается какая-то западня, – подумал Жорж. – Метцер, этот ужас всех влюбленных, способен на все! Тем не менее никому не известно о моем приезде в Париж. Метцеру также не известно. Да и кто мог знать о том, что я буду в театре, если я сам не думал об этом до тех пор, пока не прочел афишу? И что за молодой человек с русой бородой? Искать его бесполезно. Но, как бы то ни было, я пойду до конца. Счастливый случай дал мне в руки конец нити, которую я считал совсем порванной. Я готов рискнуть всем на свете, только бы сблизиться с Леонидой!»

Он вышел из театра, направился к ряду экипажей, стоявших в ожидании окончания спектакля, и выбрал один из них.

– Вот сто су, – сказал он кучеру. – Нужно будет следовать за одним экипажем. Если вы не потеряете его из виду, я удвою цену.

– Понимаю, сударь. Хорошенькая женщина, не правда ли? Это мне по сердцу! У меня отличная лошадка, на которую можно положиться. Я встану у ресторана, и вы покажете мне экипаж.

– Вы поедете за ним шагах в двадцати, – приказал Жорж, – когда экипаж остановится, вы обгоните его и в свою очередь остановитесь, но не слишком близко, чтобы не возбудить подозрений, и не слишком далеко, чтобы я мог рассмотреть лица тех, кто из него выйдет.

– Слушаюсь, сударь!

Все было улажено. Жорж вернулся в театр. Поднимаясь по ступеням крыльца, он расстегнул мундир, чтобы взглянуть на карманные часы, и машинально сунул руку в боковой карман, где должен был лежать портсигар, о котором он совсем забыл. Карман, как мы знаем, был пуст. Жорж едва сдержал готовый вырваться крик удивления и досады. В портсигаре было, кроме писем господина Домера, две тысячи восемьсот франков банковскими билетами.

– Что за непростительная неловкость! – пробормотал Жорж. – И как я мог с сигарой потерять его, приняв столько предосторожностей?

Внезапно он вспомнил о том молодом человеке, который, сильно толкнув его, ухватился за него, чтобы удержаться на ногах. «О! Я не потерял его – меня обокрали! Это был не близорукий, а карманник! Как это не пришло мне в голову тогда, когда мошенник был у меня в руках?»

Жорж Прадель не придавал никакой особой важности исчезновению писем дяди. Он даже и не вспомнил, что в них упоминалось о крупной сумме денег. Только потеря двух тысяч восьмисот франков могла озаботить его, хотя, учитывая то состояние духа, в котором он находился, очень ненадолго.

«Что за важность! – подумал он, наконец. – У меня есть еще десять с лишним луидоров».

И Жорж решил забыть об этом злополучном приключении, не подозревая о том, какие последствия оно могло иметь. Он вошел в зрительную залу и, так как спектакль приближался к концу, остановился в нескольких шагах от ложи номер 16. Тут-то его и увидели Паскуаль и Ракен, которые, обманувшись внешним спокойствием Жоржа, предположили, что он еще не подозревает о краже.

Когда опустился занавес, двери ложи отворились – дамы, видимо, спешили выйти, чтобы не попасть в толчею. Густая вуаль закрывала прелестное лицо госпожи Метцер. Но через кружево она увидела Жоржа Праделя. Уверенность, что он последует за ней, волновала ее и бросала в дрожь. У подъезда обе дамы сели в ожидавший их экипаж. Жорж запрыгнул в свой и указал кучеру, за кем нужно ехать. Карета с дамами тронулась, следом за ней и Жорж. А за ними отправился третий экипаж. В нем, развалившись, сидел господин с черными усами, в серой шляпе и с громадной сигарой в зубах. Такой облик принял уже знакомый нам Ракен. Верный своему уговору с Паскуалем, он так же не хотел упустить из виду Жоржа Праделя, как последний не хотел потерять госпожу Метцер. По дороге Ракен ворчал себе под нос:

– Паскуалю иной раз приходят в голову самые причудливые мысли. Устроить дело так, чтобы лейтенант в течение целых сорока восьми часов был где-то, но не мог сказать: «Я был там», а кроме того, не мог доказать этого! Неплохо придумано, ей-богу! Но как это устроить, черт возьми? С меня довольно и того, что я должен помешать ему уехать из Парижа, если завтра ему придет охота прокатиться по железной дороге! О, если бы сегодня ночью вернулся в Париж Даниель Метцер! Но, к несчастью, он не вернется!

Все это время три экипажа катились друг за другом на неизменном расстоянии. Поговорим о том, который был во главе процессии. Этот экипаж ехал по освещенным, шумным бульварам, на которых толпилось множество людей, словно было два часа дня. Он пересек площадь Согласия, обогнул Дворец промышленности и направился по улице, которая вела к Трокадеро. Наконец он остановился в Пасси, около хорошенького домика. Станция железной дороги находилась в пятидесяти метрах от него. Целая толпа прибывших в Париж буржуа с семействами сходили с поезда, другие спешили на станцию. Множество народа толпилось у соседнего, еще открытого кафе.

«Беда, если она живет тут! – думал Жорж, посматривая на домик. – Как сказать ей что-либо в такой толпе? Невозможно».

XXXI

Беспокойство Жоржа не было продолжительным. Из экипажа вышла только старушка. Пожав руку госпоже Метцер, она позвонила и вошла в дом.

– Бульвар Босежур! – сказала госпожа Метцер кучеру довольно громко, так что эти слова долетели до лейтенанта.

– А номер, если изволите? – спросил кучер.

Госпожа Метцер сказала и это, и экипаж покатился. Ракен знал адрес и поехал прямо к месту назначения. Жорж Прадель привстал в экипаже и шепнул своему кучеру:

– Вы слышали номер?

– Да, сударь, я не глухой! Отсюда не больше двух километров, полтора, наверно.

– Хорошо. Поезжайте туда во всю прыть и остановитесь у соседнего дома. Будет лучше, если я приеду первым. Прибыв туда, вы получите еще пять франков, и я вас отпущу.

– Хорошо. Сейчас увидите, какая у меня лошадка! Ну-ка, дружок! – обратился кучер к лошади. – Ну-ну, Биби!

Биби, поощренный этим дружеским обращением и ударом кнута, пошел крупной рысью и скоро оставил далеко позади экипаж госпожи Метцер.

Бульвар Босежур – это бесконечная улица вдоль окружной железной дороги. Днем тут множество красивых женщин, прекрасных детей, экипажей и собачек. Но с наступлением ночи бульвар становится совершенно безлюдным. После свистка последнего поезда редко бывает, чтобы тишина здесь нарушалась чем-либо другим, кроме лая сторожевой собаки.

Кучер Жоржа наконец остановил лошадь. Жорж вышел из экипажа и сказал:

– Я держу обещание, вот прибавка.

– Очень благодарен, сударь. И если вам угодно, чтобы я вас дождался… Пресвятая Богородица, как здесь пусто! Долго ли до греха!

– Благодарю, мой друг, – сказал Жорж, – мне нечего бояться.

– А, понимаю! Вы рассчитываете пробыть до утра! Тогда счастливо оставаться!

И экипаж скрылся из виду. В темноте еще не показывались фонари кареты госпожи Метцер. Ночь была совсем темная. Жорж, чьи глаза уже несколько привыкли к мраку, принялся осматриваться. Увитая плющом решетка отделяла двор дома от бульвара. Сделанные в этой решетке ворота изнутри были закрыты еще и на решетчатые затворы, которые препятствовали нескромным взглядам. Отодвинув плющ, Жорж прильнул глазом к образовавшейся щелке. Он увидел не очень большой луг с группами кустарников и несколькими большими деревьями. В глубине этого палисадника стоял небольшой двухэтажный дом, наполовину каменный, наполовину деревянный, с галереей.

Жорж чувствовал, что сердце бьется в груди у него, как пойманная птица.

– Итак, здесь-то моя возлюбленная Леонида проводит свои скучные дни! – пробормотал он. – Здесь она страдает от ревности и гнева нелюбимого мужа. Здесь она, быть может, вспоминая обо мне, вздохнула не раз.

Послышался стук колес, и показались огни экипажных фонарей. «Нельзя, чтобы она заметила меня сейчас, – решил Жорж. – Но когда она останется одна…» И он поспешил спрятаться за стволом большого дерева на бульваре. Это дерево уже служило укрытием какому-то незнакомцу. Последний быстро отошел прочь, чтобы уступить место Жоржу, который и не подозревал о шпионе. «Черт возьми! – проворчал про себя Ракен (читатели, наверно, уже догадались, что это был он). – Еще один шаг – и этот безумец наступил бы мне на ногу! К счастью, тут темно».

Экипаж приблизился и остановился. Из него вышла госпожа Метцер. Она расплатилась с кучером, и последний тотчас уехал. Оставшись одна на тротуаре, молодая женщина огляделась. О, неразрешимое противоречие женского сердца! Госпожа Метцер дрожала при мысли, что вот-вот перед ней вырастет Жорж Прадель, и в то же время боялась, что последний не удосужился последовать за ней. Она отыскала скрытый в зелени плюща колокольчик и громко позвонила. Жорж понял, что малейшее промедление – и он проиграет дело. Он бросился к Леониде. Та задушила в себе слабый крик.

– О, не бойтесь, сударыня! – проговорил Жорж. – Вы знаете, что это я! Вы были уверены, что я приду.

– Я надеялась, что вы меня забыли, – пробормотала Леонида.

– Вы надеялись! – повторил Жорж. – Вы желали, чтобы я забыл вас!

– О, вы жестоки, сударь! Нет, я не желала этого, но я говорила себе, что, быть может, так будет лучше. Относительное спокойствие – единственное, увы, счастье, которое стало для меня возможным. Я слишком много выстрадала, поэтому все, что может причинить мне новые страдания, вызывает у меня страх. Вы меня нашли – и вот раскрываются старые раны моего сердца, и вот в моих глазах опять слезы.

Жорж и хотел бы ответить, но не мог произнести ни слова. В глубине палисадника послышался шум, и женский голос спросил издалека:

– Кто это звонит? Сударыня, это вы?

– Я, – ответила госпожа Метцер. – Отворите.

– Бегу.

Действительно, послышались чьи-то тяжелые шаги.

– Вы слышите, идут, – шепотом сказала Леонида Жоржу. – Служанка не должна вас видеть. Оставьте меня. И из жалости ко мне никогда не возвращайтесь.

– Я нашел вас затем, чтобы потерять опять! Вы сами стали бы презирать меня, если бы я повиновался вам! Мне нужно, чтобы вы выслушали меня, всего пять минут. Вы уверены во мне, вы так же не сомневаетесь в моем уважении к вам, как и в моей любви. Вам нечего опасаться ночного свидания. Выслушайте меня сегодня же ночью.

– Это невозможно, невозможно…

– Почему?

– Мой муж…

– Я знаю, что его нет.

– Служанка…

– Войдите, отпустите ее и, как только будет безопасно, сами отворите мне. Я буду ждать.

Госпожа Метцер ломала руки.

– Во имя Неба, – молила она слабым голосом, – не требуйте этого.

Тяжелые шаги служанки приближались. Слышно было, как звенит у нее в руках связка ключей. Леонида схватила руки Жоржа и, лихорадочно сжимая их, пробормотала:

– Прощайте, не правда ли? Вы уйдете. Обещайте, что вы не вернетесь!

– Вы придете отворить мне, сударыня. Я буду ждать.

В эту минуту решетка отворилась. Госпожа Метцер вздохнула и, едва держась на ногах, переступила порог.

«Она придет!» – подумал Жорж и опять отошел к дереву, за которым прятался Ракен.

Мошенник не мог слышать ни слова из разговора Жоржа и госпожи Метцер. Поэтому сейчас он пребывал в беспокойстве. «Почему Жорж не вошел в дом своей возлюбленной, если известно, что мужа последней нет дома? – спрашивал он себя. – Тогда я был бы свободен хоть на несколько часов! Однако терпение! Увидим».

Прошло пять минут, десять, четверть часа. Где-то пробило половину первого ночи. Жорж стоял совершенно неподвижно, прислонившись к дереву, но его снедали противоречивые чувства. По мере того как шло время, гнев примешивался к любви, которой было полно его сердце.

«Леонида, – размышлял он, – одна в доме. В отсутствие мужа она сама себе хозяйка. Однако она не идет! Это жестоко! Она забыла все. Она хочет вырвать из своей жизни страницы, на которых написано мое имя. Она уже не любит меня, скорее никогда и не любила. Она такая же кокетка, как и все, недостойная сильной, бесконечной, исключительной привязанности, неспособная даже понять ее. Если через пять минут она не придет, я перелезу через решетку, как вор, и разобью стекла в окне. Я доберусь до нее, и она меня выслушает».

Конечно, этот монолог походил на лихорадочный бред. Но что такое любовь, достигшая своего пароксизма, как не душевная лихорадка? Как бы то ни было, Жорж принял решение. Еще минута – и пройдет назначенный им срок ожидания. Он уже подходил к решетке с намерением схватиться за перекладины. Но вдруг остановился. Его сердце замерло: легкий шелест платья достиг его ушей.

– А! – пробормотал он. – Я отчаялся слишком рано! О, Леонида! Обожаемая Леонида, прости! Я был несправедлив, глуп. Я осмелился обвинять ангела!

Дрожащая рука повернула ключ в замке, и решетка отворилась.

– Войдите, – послышался тихий, неузнаваемый от волнения голос. – Скорее же. Вы, быть может, погубите меня, но вы этого хотели.

Жорж, опьянев от радости, мигом очутился в палисаднике. Решетка заперлась за ним.

– О, как вы добры, сударыня! – бормотал он, ища ее маленькую руку со страстным желанием поднести ее к своим губам. – Как я вам благодарен! Как мне доказать вам свою признательность?

– Сократив свидание, которое вы у меня выпросили, – ответила госпожа Метцер. – О, я предчувствую какое-то несчастье. Но я знала, что вы ждете, знала, что вы готовы на любое безумие. Права ли я?

Жорж опустил голову и ничего не ответил.

– Итак, я права, ваше молчание тому доказательство! – продолжала госпожа Метцер. – Вы хотели поговорить со мной – так говорите. Вы требовали свидания на несколько минут. Хорошо, я согласна, но не здесь, не в саду. Как ни темна ночь, я боюсь. Кто знает, что скрывается в темноте? Страшно. Мне кажется, что вокруг нас шпионы, которые ловят каждое слово, слетающее с наших губ. Итак, идите, но так, чтобы не было слышно ваших шагов. Пусть перестанет биться ваше сердце. Идите за мной.

Леонида говорила так тихо, что Жорж скорее угадывал, чем слышал ее слова. Госпожа Метцер, легкая, как тень, скользнула к дому, едва касаясь земли. Жорж не отставал от нее. В темноте дверь беседки растворилась перед ним. Вокруг царил полнейший мрак.

– Я проведу вас, – шепнула Леонида.

И Жорж почувствовал прикосновение ее ледяных пальцев к своей пылающей руке. Госпожа Метцер шла быстрым шагом. Они миновали галерею, служившую передней, поднялись на пятнадцать-двадцать ступеней, покрытых мягким ковром. Несколько секунд шли по такому же мрачному, как и все остальное, коридору. Потом госпожа Метцер отворила боковую дверь; слабый свет небольшой ночной лампы позволял рассмотреть маленькую спальню, в которой все дышало изяществом.

– Теперь, – сказала Леонида, не запирая дверь в комнату, – теперь, милостивый государь, я вас слушаю. Поспешите. Вы видите, я дрожу. Сократите мою муку.

XXXII

Трудно вообразить себе более прекрасное и трогательное зрелище, чем то, которое представляла собой госпожа Метцер. Она сняла с головы легкую шапочку, и густые белокурые волосы золотым дождем упали на ее грудь и плечи. Слабый свет ночника придавал ее лицу поразительную бледность, так что она походила на прекрасную статую из мрамора. Черные глаза блестели, как угольки, из-под полуопущенных ресниц. Опираясь на спинку кресла, она смотрела Жоржу в лицо испытующим и вместе с тем как будто недоверчивым взглядом. Жорж, вместо того чтобы говорить, просто пожирал ее глазами, в которых светилось глубокое обожание, доходившее до экстаза.

– О, вы очень дурно поступаете! – заговорила госпожа Метцер. – Каждая минута умножает мои страдания. Ваше присутствие в этом доме, в этой комнате ужасает меня, доводит до безумия, а вы молчите! Говорите сейчас же! Скажите все, что желаете, и уходите.

– То, что я хотел сказать вам, – ответил Жорж тихим голосом, в котором звучала едва сдерживаемая страсть, – вы уже знаете. Я вас люблю.

– Я не имею права, – возразила Леонида, – выслушивать такие признания. Я замужем.

– Замужем за человеком, недостойным вас.

– Какая разница? Он мой муж.

– Но вы не любите этого человека! Он заслуживает только вашей ненависти и презрения!

– Я не судья ему. Я его жена.

– Своим гнусным поведением он сам порвал те узы, которые связывали вас с ним.

– Есть узы, которые не рвутся никогда. Эти узы называются «долг».

– Есть другие, еще более крепкие, которые называются «любовь» и которые соединяют нас с вами. Вы меня любите.

Госпожа Метцер ответила жестом, полным негодования. Она хотела заговорить, но Жорж не дал ей это сделать.

– К чему отрицать это? – сказал он. – Вы думаете, я поверю вам? Да, вы меня любите. Вы сами сказали это.

Леонида закрыла лицо руками.

– Когда я говорила это, – пробормотала она, – страдание совсем ослабило меня. Несчастье довело меня до безумия. Десять месяцев прошло с тех пор. Я долго рассуждала. Сейчас ко мне вернулся рассудок.

– Вы хотите сказать, что вы меня не любите? – в отчаянии вскрикнул Жорж.

Леонида задрожала всем телом. Наверно, ей стоило невыразимых усилий ответить на этот крик Жоржа. Наконец медленно, слово за словом, она произнесла:

– Я была виновата, что любила вас, и не хочу больше любить.

Она не хотела любить. Значит, любила еще. Редко бывает, чтобы признание было так решительно и ясно. Но влюбленные склонны воспринимать все в трагических тонах. Жорж подумал, что Леонида желала растоптать ногами, стереть само воспоминание о своей любви.

– Хорошо, пусть будет так! – сказал он с видом притворно-холодной решимости. – Я не буду бороться. Я принимаю изгнание. В несчастную пору я был вашим другом. Эта пора прошла, и ваша привязанность последовала за ней. Я освобожу вас от себя, но так как я не могу жить без вас, то я буду просить у смерти того забвения, которое вы нашли в счастье.

– В счастье! – со скорбным удивлением воскликнула Леонида. – Вы говорите о счастье!

– Разве вы не счастливы?

– Счастлива? Я?

И Леонида прижала руки к груди, чтобы задушить рыдание, однако слезы ручьями потекли по ее лицу.

– Леонида, моя обожаемая Леонида! – пробормотал Жорж, в котором совершился переворот при виде этих слез. – Леонида, вы несчастны!!

– Да. О да! Очень несчастна!

– Как прежде? Из-за него?

– Да.

– И, несмотря на это, вы отталкиваете меня!

– Увы! Что вы можете для меня сделать?

– Защитить вас! Покровительствовать вам!

– Как можно покровительствовать женщине назло ее мужу?

– Я спасу вас от этого человека. Спасу, отняв вас у него, спрятав вас в надежном убежище! Положитесь на меня, на мою любовь!

Леонида улыбнулась и тихо покачала головой.

– Нельзя называть спасением постыдное действие. Мой побег с вами был бы преступлением.

– Невинный, несправедливо осужденный, разбивший свои цепи, спасшийся бегством, становится преступником лишь потому, что бежал?

– Тот невинный, о котором вы говорите, не клялся перед Богом носить свои цепи и оставаться в тюрьме всегда. Оставьте меня. Сжальтесь надо мной. Что бы ни случилось, я не пойду с вами. Между страданием и стыдом я выбираю первое.

– Если бы вы меня любили, – начал Жорж.

Госпожа Метцер остановила его жестом. Она побледнела, зрачки ее расширились. Всем своим видом она выражала изумление и ужас.

– Молчите! – глухо произнесла она. – Слушайте!

Она указывала рукой на растворенную дверь. Жорж прислушался. Легкий шум от столкновения с мебелью. Быстрые шаги внизу, на лестнице.

– Кто-то вошел в дом, – прошептала Леонида. – Это не моя горничная, она наверху. Поднимается… Я погибла!

– О, если бы у меня было оружие! – пробормотал Жорж.

Леонида отскочила в угол комнаты, где портьера, такого же серого цвета, как обои, закрывала вход в уборную. Благодаря искусству обойщика трудно было отличить эту портьеру от стен. Госпожа Метцер подняла портьеру, отворила дверь, подошла к Жоржу, взяла его за руку и втолкнула в уборную, затем заперла дверь на ключ и спрятала его за корсетом. Шаги ночного гостя приближались.