Текст книги "Майор Пронин и тайны чёрной магии"

И, как вы думаете, куда она пошла?

К Лещенко!

Так, как и сказала!

Пришла к старику и потребовала:

– Ну, Тихон Петрович, теперь мне деваться некуда и вам никуда от меня не деться, меня только что исключили из комсомола, и теперь, хотите или не хотите, но вы должны каким хотите способом приворожить ко мне Васю Чобу.

Старик похмыкал-похмыкал, сорвал у себя в палисаднике цветочек мальвы, растер его между пальцами и задумчиво сказал:

– Ну-к, что ж, приноси венчальное колечко, обженю я тебя с Васькой только помни, чёрт любит золото, чтоб золотое было, – сегодня у нас что? – понедельник? – придёшь вечером в четверг, пойдём с тобой ночью в поле на перекрёсток, – не испугаешься? – вызову я тебе Вельзевула, сумеешь ему угодить, проси у него тогда чего хочешь…

Он уставился своими выцветшими голубоватыми глазами прямо в ясные глубокие глаза Маруси. Они пристально посмотрели друг на друга и каждый из них подумал, что он видит своего собеседника насквозь.

«Тайны чёрной магии»

Если до этого всё двигалось чрезвычайно медленно, то после исключения Маруси из комсомола события начали развиваться с исключительной быстротой.

В среду, накануне того дня, когда Лещенко назначил ворожбу, Маруся на автобусе, курсировавшем через станицу, поехала в город.

Перед отъездом она полезла в сундук достала припрятанные там, лежавшие на самом дне сундука пятьсот Деньги эти отложила для неё мать, они лежали в сундуке ещё с зимы, с того дня, когда мать продала на рынке кабана.

– Тебе, доченька, на платье, – сказала мать. – Если только получишь похвальную грамоту.

Маруся перешла в десятый класс с похвальной грамотой, и деньги теперь принадлежали ей, но с покупкой платья она не торопилась, – в первые дни после экзаменов она ничего не собралась купить, потом начался комсомольский поход против сорняков, а потом нагрянула эта злосчастная любовь к Чобе и девка совсем сбилась с панталыку.

Поэтому, когда Маруся объявила матери, что едет в город, а затем полезла в сундук, та даже обрадовалась, что у дочки снова появились какие-то сторонние интересы, и она отвлечётся от своих переживаний.

– Поезжай, поезжай, дочка, – сказала Марусе мать. – Не жалей денег, купи платье покрасивее, чтоб всех девок зависть проняла, на твоём Ваське свет клином не сошёлся, приглянется и тебе кто-нибудь другой.

Но в город Маруся поехала не за платьем.

Она разыскала магазин Ювелирторга и попросила подобрать обручальное кольцо.

– Выходите замуж? – любезно спросила продавщица. – Полагается два покупать, жених-то ваш где?

– Нет, не выхожу, – серьёзно ответила Маруся. – Это мне для дьявола, взятку дьяволу надо дать.

– Как? Как вы сказали? Для дьявола? – опешила было продавщица, но потом что-то сообразила и вежливо рассмеялась. – Вы, я вижу, шутите! Но многие покупают обручальные кольца и без замужества, просто так, для солидности.

Маруся купила кольцо, сходила в кино, съела две порции мороженого и уехала обратно в станицу.

– А где же платье? – спросила мать.

– Не купила, – сказала Маруся.

– А деньги? – спросила мать.

– Истратила, – сказала Маруся.

– На что? – спросила мать.

– Нужно было, – сказала Маруся.

– Да ты, девка, что – белены объелась? – спросила мать. – Что-то ты у меня мудришь…

Но если Маруся не хотела разговаривать, от неё нельзя было вытянуть ни слова, – она повернулась и молча ушла из хаты, – вот, какие пошли теперь дети! Мать, конечно, рассердилась, схватила в руки чапельник, – так бы она и ударила им Марусю, да прошли уже те времена, когда били девок чапельниками, – сунула его зачем-то в печь, опрокинула нечаянно макитру с ряженкой, рассердилась ещё больше и, попадись ей сейчас на глаза этот проклятый Васька, уж его-то она не постеснялась бы, – огрела чапельником по голове!

В тот же день Тарановский оказал Пронину об исключении Маруси Коваленко из комсомола.

Он пришёл к Пронину по многим делам, но, между прочим, рассказал и о Марусе.

– Помните, Иван Николаевич, мы были с вами в школе? – спросил Тарановский. – Помните – там девчурка была, Коваленко, такая беленькая?

– Ну, помню, – сказал Пронин. – А что?

– Так вот хочу с вами посоветоваться, – сказал Тарановский. – Что-то надо делать, развелось у нас всяких знахарей и гадалок чёрт-те знает сколько, заполонили всё, вроде амброзии, гадалкам отбою нет от девчат, кому развлечение, а кто и верит.

– Ну, а Коваленко тут при чём? – прервал его Пронин. – У меня от неё очень хорошее впечатление осталось.

– Вот в том-то и дело, что при чём, – объяснил Тарановский. – Позавчера её из комсомола исключили. Влюбилась и от знахарей не выходит. Гадает, ворожит, и, главное, какой пример подает беспартийным.

– Ну, а Коваленко-то, Коваленко здесь при чём? – рассердился Пронин. – Вас самих из комсомола исключать надо, а не Коваленко. Вот вам наглядное свидетельство, чего стоит вся пропаганда. Если вы таких комсомолок сохранить не умеете, то грош цена всей вашей агитации. Где лекции, где беседы, где книжки? Ни в парке вас, ни в бригадах не видно! Заседаете у себя в кабинетах, а девчата у гадалок сидят!

– Иван Николаевич! – взмолился Тарановский. – Общество по распространению знаний ничего не делает, районная библиотека…

– Что, Иван Николаевич? – продолжал Пронин. – Иван Николаевич виноват не меньше вашего! Атеистической пропагандой не занимаемся, лекций читаем мало, молодежь предоставлена сама себе…

Короче говоря, Пронин произнёс целую обвинительную речь, направленную и против райкома партии, и против райкома комсомола, и против общества по распространению знаний…

Но по своему горькому опыту Тарановский знал, что если Пронин и обрушивает на себя огонь самокритики, это не спасает других: Пронин Прониным, но, прежде всего, получилось так, что, прежде всего, виноват райком комсомола и Тарановскому приходилось основательно подумать, что сделать для того, чтобы в самое ближайшее время снизить доходы местных знахарей.

Иван Николаевич развернул перед Тарановским такой план культурно-просветительной работы, что Тарановскому осталось только засучить рукава.

Но разговор их, в общем, свёлся только к обсуждению пропагандистских мероприятий, которые должен был осуществить райком комсомола, что касается непосредственно Маруси Коваленко, Иван Николаевич, вопреки своему обыкновению, пропустил рассказ о ней как-то мимо ушей и с каким-то странным безразличием отнесся к её дальнейшей судьбе.

И в этот же самый день Евдокимов через прокуратуру отправил повестку, в которой гражданин Т. П. Лещенко вызывался на следующий день к одиннадцати часам для допроса.

– Всё-таки вы слишком снисходительно относитесь к знахарям и гадалкам, – сказал Евдокимов Оплачко, показывая повестку, отправляемую им Лещенко с участковым надзирателем Сорокиным. – Этого старика надо несколько приструнить.

– Мало ли их у нас, – беспечно отозвался Оплачко. – Мы уже с Матвеевым советовались: не знаем даже по какой статье их привлекать. За мошенничество? Попробуйте, обратитесь к ним. Они сами будут вас убеждать, что никакой нечистой силы не существует, клиенты требуют, чтобы они ворожили! Да и что это за ворожба? Слюбить, разлучить… Невинное занятие! За незаконное врачевание? Так они поят людей той же самой валерьянкой, что и аптека. Вы сами убедились. Безобидные существа!

– Безобидные – то безобидные, а карман набивают – заметил Евдокимов. – При нашем попустительстве.

– А вы не платите, – возразил Оплачко. – Поговорите с Матвеевым, он вам объяснит.

– Что объяснит?

Евдокимов зашёл к Матвееву.

– Говорил вашему Оплачко, что надо местных знахарей потрясти, – пожаловался он Матвееву. – А он что-то индифферентно относится…

– И, по существу, прав, – поддержал Матвеев следователя. – Конечно, деятельность всех этих бабок и дедов уголовно наказуема, их можно подвести под статью, но право же, есть дела поважнее. С гадалками и знахарями надо бороться не административными мерами, а хорошо поставленной пропагандой. Прочтите хорошую лекцию о суевериях и заработок гадалок сразу понизится. Претензии надо адресовать не столько прокуратуре, сколько райкому…

Подобно Пронину, он тоже произнёс речь о необходимости усилить культурно – просветительную работу.

– Но Лещенко я всё-таки вызвал на завтра, – сообщил Евдокимов, – мне его нужно прощупать.

– Ну, это ваше дело, – равнодушно сказал Матвеев, – в отдельных случаях можно и нажать, но суть не в каких – то там знахарях, а в слабости нашей пропаганды.

Он не мешал Евдокимову действовать по своему усмотрению, хотя всё меньше и меньше скрывал своё к ному скептическое отношение.

Участковый надзиратель Сорокин пообещал Евдокимову вручить повестку Лещенко в собственные руки, однако, в конце дня Евдокимов лично разыскал Сорокина.

Сорокин заверил его, что всё сделано, как положено.

Повестка вручена лично адресату, Лещенко расписался и предупреждён, что в случае неявки будет оштрафован, а такие типы как Лещенко, зря деньги платить не любят. У таких каждая копейка на счету.

Наступил четверг.

Евдокимов пришёл в прокуратуру к началу занятий и прошёл к Оплачко.

– У меня к вам просьба – обратился он к следователю. К одиннадцати часам я вызвал на допрос Лещенко. Но до того мне необходимо побывать в одном месте. Задержите его и не отпускайте ни в коем случае. Он не должен уйти ни при каких обстоятельствах. Понятно?

– Что вы мне втолковываете, Дмитрий Степанович, будто я действительно не понимаю? – обиженно сказал Оплачко. – Но вы всё-таки придёте?

– Обязательно – сказал Евдокимов. – Пусть сидит.

– Но до вечера-то ж придёте? – спросил Оплачко. – А то старик может запротестовать…

– Да я запоздаю не больше, чем часа на два, на три – успокоил его Евдокимов. – Учтите: задержать – это служебное поручение.

Он тут же ушёл, ничего больше не объяснив.

Лещенко пришёл, как и было назначено, к одиннадцати, даже раньше; он переступил порог, снял шапку, сказал «Здравствуйте!», подошёл к машинистке и протянул ей свою повестку; машинистка, не отрываясь от работы, пробормотала «этонекомне» и продолжала стучать, не отрывая глаз от клавишей, она только недавно научилась печатать и ещё не вполне овладела «слепым методом»; Лещенко прошёл в соседнюю комнату к секретарше, та внимательно прочла повестку и пошла в кабинет, на двери которого была наклеена надпись «следователь» и почти сразу же оттуда вернулась; вслед за секретаршей из кабинета вышел Оплачко, подошёл к Лещенко, строго его оглядел и ещё строже сказал «вам придётся подождать, никуда не отлучайтесь, вы нам нужны» и тотчас ушёл обратно; Лещенко огляделся вокруг, у стены стоял деревянный диван, сел на диван и, скучая, стал смотреть то на секретаршу, то в окно.

За окном стоял хороший летний день. Прямо против окна рос пышный ясень. Перистые его листья затеняли окно, и в комнате поэтому было не жарко. За деревьями, росшими вдоль тротуара, по немощёной улице проехали подводы. Везли кирпич – неподалёку от прокуратуры строили новый магазин. Какой-то мальчуган вскарабкался на ясень, нарвал зачем-то с него серёжек, спрыгнул и убежал. Потом на велосипеде подъехал какой-то парень в синей шелковой футболке, прислонил велосипед к стволу и зашёл в прокуратуру. Он подошёл к секретарше и спросил – скоро ли его будут судить? Секретарша усмехнулась и сказала, что может быть судить и не будут. Парень пренебрежительно пожал плечами и тотчас уехал. Секретарша всё что-то писала и писала. Потом пришёл почтальон, румяная девушка в цветастом платье, и принесла «Крокодил». Секретарша сейчас же стала читать «Крокодил». Потом пришла машинистка и сказала секретарше, что уходит обедать. Потом вышел Оплачко, посмотрел на Лещенко, снова оказал «никуда не отлучайтесь, вы нам нужны» и опять ушёл к себе в кабинет. Лещенко всё удивлялся про себя, почему никто не входит и не выходит из двери, на которой красовалась надпись «Прокурор». Потом пришёл высокий худой молодой человек с бледным скучным лицом, рассеянно взглянул на Лещенко и без стука открыл дверь прокурорского кабинета. Тогда Лещенко догадался, что это и есть прокурор, он видел Матвеева только издали и не сразу его узнал. Секретарша отложила журнал в сторону, собрала со стола бумажки и ушла в кабинет к Матвееву. День тянулся довольно – таки медленно. Лещенко поднялся, взял со стола «Крокодил» и принялся рассматривать картинки. Но в это время пришёл Евдокимов. Он порывисто вошёл в комнату и сразу подошёл к Лещенко. Было, должно быть, уже часа два. И общем, он заставил прождать себя часа три.

– Вы меня извините, Тихон Петрович, – обратился он к Лещенко, как к старому знакомому. – Задержался, никак не мог вырваться.

– Ничего, – вежливо сказал Лещенко. – Мы дежурим и день, и ночь, не к спеху.

– Да нет, вина моя, – ещё раз извинился Евдокимов. – Не рассчитал.

Он заглянул в кабинет к Оплачко.

– К вам можно?

Лещенко не слышал, что ответил Оплачко, но Евдокимов распахнул дверь и пригласил Лещенко, пропуская его пород собой.

– Проходите, пожалуйста.

При входе Лещенко и Евдокимова, Оплачко встал и присел на стул у окна, уступая свое место Евдокимову; тот сел за стол, одновременно указав Лещенко на стул, стоящий напротив.

– Прошу.

Затем Евдокимов достал из бокового ящика стола несколько пустых бланков для записи допросов, – он уже привык хозяйничать в этом кабинете на равных правах с Оплачко, – положил их перед собой, взял ручку и принялся за допрос, который в целях экономии бумаги и времени приводится ниже без каких бы то ни было беллетристических отступлений и художественных деталей, то есть, в наиболее лаконичной и выразительной форме.

Евдокимов. Ещё раз извините за опоздание.

Лещенко. А я не обижаюсь, – на всех обижаться, обиды не хватит.

Евдокимов. А вот на вас обижаются, Тихон Петрович.

Лещенко. Это кто же?

Евдокимов. И крепко обижаются!

Лещенко. Это за что же?

Евдокимов. Людей обманываете.

Лещенко. Это в чём же?

Евдокимов. Сами знаете, про вас слава – лучший знахарь.

Лещенко. Ну, а обман здесь при чём?

Евдокимов. А как же? Разве это честный заработок?

Лещенко. А чем же нечестный?

Евдокимов. Ворожить – честный заработок?

Лещенко. А я этим не зарабатываю. Вы знаете (он хотел было сказать – Дмитрий Степанович, оглянулся на Оплачко, подумал, что это будет слишком фамильярно, и выразился более официально), товарищ Евдокимов, я же в райпищекомбинате служу.

Евдокимов. Вы подрабатываете – служите, а знахарством зарабатываете.

Лещенко. Много с нашим народом подработаешь!

Евдокимов. Но ведь не за красивые же глаза вы ворожите?

Лещенко. А, почитай, что и за красивые. Только чтобы отвязались. Знаете, как пристают? А не уважишь – такими на тебя глазами посмотрят, что тут будет не до красоты.

Оплачко /вмешиваясь в разговор/. Мы давно собираемся привлечь вас к ответственности за незаконное врачевание, да всё руки не доходят.

Лещенко. А чего доходить? В аптеке валерьяновый корень и у меня валерьяновый корень, в аптеке медвежьи ушки и у меня медвежьи ушки. Чего же привлекать? Всё, как в аптеке, не отрава.

Оплачко. Но ведь надо же знать – когда давать, сколько…

Лещенко. А вы меня проверьте – у меня бабка, родная моя бабка, моего отца мать, лучше всяких докторов людей пользовала. Не верите?

Евдокимов. Да нет, мы верим, но ведь нельзя!

Лещенко. Много чего делать нельзя, а делаем!

Евдокимов. Но ведь нельзя же ворожить, – вы сами понимаете, что это глупость.

Лещенко (вполне соглашаясь с Евдокимовым). Понимаю.

Евдокимов. Ну, вот, видите, а занимаетесь.

Лещенко. Да ведь пристают.

Евдокимов. А вы отказывайте.

Лещенко. А, вот, вас знакомый пивом просит угостить, вы отказываете?

Евдокимов. Но ведь это же несравнимые вещи.

Лещенко. Пиво вреднее. От моего гаданья ни пользы, ни вреда.

Евдокимов. Но ведь люди верят!

Лещенко. А я их и не обманываю. Я по книге.

Евдокимов. По какой книге?

Лещенко. По учебнику. У меня учебник такой есть. Руководство по чёрной магии. Там всё изложено на все случаи жизни.

Евдокимов. Но ведь это же ерунда, вы сами понимаете.

Лещенко. Но ведь книга же?

Евдокимов. Ну и что, что книга…

Оплачко /приходя на помощь Евдокимову/. Вы поймите, вас можно судить за мошенничество.

Лещенко /вежливо идя навстречу Оплачко/. Извиняюсь, конечно, но может, разъясните – а что же есть мошенничество?

Оплачко /объясняет в тонном соответствии с уголовным кодексом/. Злоупотребление доверием или обман с целью извлечения личной выгоды.

Лещенко. Ну, а какая же у меня выгода?

Евдокимов. Но ведь вознаграждение вы получаете за свою ворожбу?

Лещенко. Вам бы моё вознаграждение. (Он многозначительно переводит взгляд с модных жёлтых туфель Оплачко на свои весьма непрезентабельные чоботы, – взгляд его столь выразителен, что Оплачко невольно убирает ноги под стул). На моё вознаграждение штиблеты не купишь.

Евдокимов. Всё-таки с этим надо кончать, Тихон Петрович.

Лещенко /опять полностью идя навстречу Евдокимову/. Лекций побольше читать надо.

Евдокимов. Каких лекций?

Лещенко. Ну, это вы лучше понимаете – каких. Против знахарей, против бога.

Евдокимов /с лёгким сопротивлением и интересом смотрит на Лещенко, – тот буквально повторяет слова Пронина, который в последнее время часто говорит о необходимости усилить в районе атеистическую пропаганду/. Ну, а при чем тут лекции?

Лещенко. Будете разъяснять, вот и перестанут ходить к знахарям.

Евдокимов. Вы тоже должны идти навстречу, тем более, что вы – советский служащий.

Лещенко /примирительно/. Ну и что, что служащий? Служащий не с советской властью живёт, а с людьми!

Евдокимов /заключая допрос/. Значит, вы себя не считаете виноватым?

Лещенко /выразительно/. Как не виноват?! Виноват. Мы все виноваты, без вины прожить невозможно. Вы лекций не устраиваете, я сказки рассказываю. Наш директор за каждый день зарплату получает, а сам по будням на охоту ездит, значит, с государства зря тянет, я с девок тяну, – это жизнь, не нами установлено…

Допрос на этом был закончен, – вернее, не допрос, а разговор, собеседование Евдокимова с Лещенко, – бланки допросов так и остались незаполненными.

Евдокимов немного подумал.

– А вы не могли бы показать нам свой учебник? – спросил он Лещенко.

– Отчего же – немедленно согласился тот. – Вы мне не конкуренты.

– Так я вас попрошу – сказал Евдокимов.

– Сейчас? – спросил Лещенко.

– Желательно сейчас, – сказал Евдокимов.

– Да ведь он у меня дома, – сказал Лещенко.

– А вы принесите, – посоветовал Оплачко.

– Сюда? – спросил Лещенко.

– Да, и, если можно, сейчас, – повторил Евдокимов. – Мы подождём.

– Ну, что ж, – согласился старик. – Схожу, только, чтоб без обмана, чтоб не зря ходить.

Он вопросительно поглядел на Евдокимова.

Тот утвердительно кивнул.

Старик встал и деловито пошёл к выходу.

– Только, чтоб без обмана, – повторил он в дверях. – Сейчас принесу.

Следователи остались одни.

– Я всё-таки не понимаю… – задумчиво произнёс Оплачко, – к чему этот допрос?

– Нет, он был нужен, – оказал Евдокимов. – Он многое для меня уточняет.

– Да это, собственно говоря, и не допрос, – сказал Оплачко. – Салонный разговор. Думаю, что вы произвели на него большое впечатление. Неужели вы рассчитываете, что он после такого примирительного разговора прекратит свою деятельность?

– Отнюдь, – сказал Евдокимов. – Но мне был нужен именно такой примирительный разговор. Люди раскрываются в мирных беседах.

– Вы думаете, он перед вами раскрылся? – недоверчиво спросил Оплачко.

– Достаточно для того, чтобы при следующей встрече раскрылся ещё больше, – ответил Евдокимов.

– А вы собираетесь с ним встречаться? – спросил Оплачко.

– Безусловно, – сказал Евдокимов.

– Сколько бы вы его ни вызывали, это мало что даст, – уверенно возразил Оплачко.

– А я и не собираюсь вызывать, – сказал Евдокимов. – Мы встретимся в другом месте.

– Где же вы с ним встретитесь? – спросил Оплачко.

– А вот этого я ещё не знаю, – признался Евдокимов. – Это зависит от него, знаю только, что встреча состоится сегодня ночью.

Оплачко удивлённо поднял на Евдокимова свои глаза, но тот больше ничего не сказал и принялся рисовать на бланке для допроса чёртиков.

Евдокимов не намерен был больше разговаривать, задавать вопросы ему было бесполезно, и они с Оплачко молча просидели до возвращения Лещенко.

Старик вошёл, слегка запыхавшись, он сначала вошел, в потом уже спросил – можно ли войти, подошёл к Евдокимову и положил на стол книжку, обёрнутую в газету, как бережно обёртывают школьники свои буквари.

Оплачко тоже зашёл за стол и склонился над плечом Евдокимова, – Евдокимов с интересом раскрыл книжку и они вдвоём принялись листать это странное руководство, которое трудно найти теперь даже у букинистов.

Это была не очень толстая, но солидная на вид книжка, довольно большого формата, напечатанная на плотной, сероватой, похожей на картон бумаге, – называлась она «Могущество человека, книга тайноведения», ниже было напечатано изображение странного женского лица с острыми и тонкими чертами, – это было стилизованное изображение Изиды, богини древних египтян, особы, весьма почитаемой всякими мистиками и спиритуалистами, а ещё ниже было указано место и время издания – «Москва, 1917 г.»

– Видите? – спросил старик тоном, заранее отвергающим все возражения, тыкая заскорузлым жёлтым пальцем в обложку. – Напечатано в Москве и в 1917 году, в год нашей великой Октябрьской революции!

– Ну, это ещё ничего не значит, – заметил Евдокимов, после революции тоже печаталось немало ерунды. Важно, что тут по существу.

Существо книги было весьма удивительное и странное. Евдокимов и Оплачко с интересом просматривали страницу за страницей, таких книг им ещё не приходилось читать.

Прежде всего, в книге доказывалась, что помимо физической, существует нематериальная, непостижимая и недоступная разуму духовная жизнь, что существует Бог, который и управляет этой духовной жизнью, далее говорилось и о том, что некоторые люди, овладевшие тайными знаниями, с помощью потусторонних сил тоже могут управлять судьбами людей и силами природы, а затем приводились различные способы колдовства на пользу и во вред людям.

Чего тут только не было! Как продлить собственную жизнь и как умертвить врага, как привлечь к себе чьё-нибудь сердце и как отвратить чьё-либо сердце от себя, приводились рецепты любовных средств и рецепты, как избавиться от всевозможных болезней и как разбогатеть, было даже указано, как добиться успеха в рыбной ловле или заставить лошадь бежать в десять раз быстрее.

Например, для того, чтобы уничтожить врага рекомендовалось зарыть под воротами дома, где тот живёт, мертвую жабу или вбить в его ворота заговорённый гвоздь, в иных случаях при совершении колдовских обрядов полагалось пользоваться средствами, изготовленными из человеческого жира, или головы чёрного кота, предварительно накормленного человеческим мясом, приводились десятки средств для возбуждения любви, для того, чтобы лошадь бежала в десять раз быстрее, надо было произнести всего три слова: «Каспар, Мельхиор, Мерхизорд», а для того, чтобы избавиться от лихорадки, надо было пойти в лес, стать против осины и произнести – «осина, осина, возьми мою трясину, дай леготу», а для того, чтобы выигрывать в карты, рекомендовалось держать в кармане корень папоротника и во время игры приговаривать про себя – «всё мое, всё ко мне»…

– Н-да, – сказал Евдокимов, обращаясь к Лещенко. – Вы что же, верите во всё это?

– Как вам сказать, товарищ следователь, – замялся старик. – Кто её знает, но ведь книга же…

– Ну, какая же это книга? – возразил Оплачко. – Это…

Он не знал, что сказать.

– Учёная книга, – подсказал Лещенко. – Против этого не поспоришь, чтобы такую книгу написать надо большими знаниями обладать.

– Но ведь это же всё глупости, – сказал Евдокимов. – Делать свечки из человечьего жира или кормить мужа для усиления любви мозгом из левой ноги волка…

– А вот я вам докажу, что вы ошибаетесь, – возразил Лещенко. – Сами согласитесь с тем, что есть в этой книге.

Он взял книгу со стола, полистал и протянул обратно.

– Вот, почитайте, как избавиться от куриной слепоты ими достигнуть долголетия, – скажете, неправильно?

Евдокимов прочёл напечатанные в книге рецепты.

– Ну, что? – спросил Лещенко. – Неправильно?

Для того, чтобы излечиться от куриной слепоты рекомендовалось пить на ночь рыбий жир, а для продления жизни надо было изготовить сироп из мёда и подснежников и пить его чуть ли не литрами, каждый день.

– Пожалуй, правильно, – мёд или рыбий жир, это, конечно, полезно для здоровья, – согласился Евдокимов. – Но мёд это же не то, что жабу закопать.

– Разговор! – усмехнулся Лещенко. – Мёд и рыбий жир вы пробовали, вот вы и соглашаетесь, крыть нечем. А жабу вы закапывали? А попробуйте, закопайте и критикуйте, если ничего не получится.

Евдокимов вздохнул. Лещенко был прав, он требовал проверки своего утверждения посредством опыта, но не мог же Евдокимов в самом деле отыскивать себе врага и закапывать под его воротами жабу.

– Глупость не требует доказательств, – насмешливо произнёс Евдокимов. – Какую силу может иметь мёртвая жаба?

– Вот то-то оно и плохо, что все мы очень умные, – ответил Лещенко не без ехидства. – Это легче лёгкого считать глупостью всё, чего наша голова не достигла. Бога вот тоже уже сорок лет зовут глупостью, а он вот, вот он…

– Где? – быстро спросил Евдокимов.

– Бог-то? – спросил Лещенко. – В нас, в нас самих, только мы этого не замечаем.

Он за словом в карман не лез, этот старичок, у него на всё были готовы ответ, совет и привет.

– Да, кстати, – вдруг спросил Евдокимов старика. – Вы, говорят, большой мастак по рыбной ловле, у вас рыба клюёт, говорят, как ни у кого?

– А что? – спросил Лещенко. – Я больше раками занимаюсь, но и рыбу ловлю. Ничего, ловится.

– Значит, тоже по книжке?

Евдокимов полистал книгу.

– Вот, – прочёл он: – «Средство обогатиться рыбной ловлей». Наготовить шариков из крови чёрного козла, чеснока и дрожжей…

– На шарики, значит?

– Что – на шарики? – спросил старик.

– На шарики ловите? – спросил Евдокимов.

– Зачем на шарики? – возразил старик.

– А как же? – возразил Евдокимов. – Если по книге…

– А я и без шариков умею, – сказал старик. – На червя.

– Против себя идёте, – засмеялся Евдокимов. – Нехорошо без чёрного козла…

Евдокимов и Оплачко ещё полистали книгу.

Там было всё, – и как заставить душу отделиться от тела, и как вступить в общение с умершими, и как заниматься чёрной магией и вызывать нечистую силу, был даже специальный отдел, именуемый «деревенская магия».

– Да-а… – задумчиво протянул Евдокимов. – Пособие на все случаи жизни.

– А вы говорите, я виноват, – заметил Лещенко с упреком. – Всё по правилам.

– Книга! – отозвался и Оплачко. – Не приходилось ещё таких видеть!

– Вот вы книгу и судите, – сказал Лещенко. – Её поумней меня люди писали.

– Да такие книги давно уже осуждены, – сказал Евдокимов, – мало ли в иных книгах вранья, – на то у человека и голова, чтобы разобраться.

Лещенко вздохнул.

– Голова головой, а нужно ещё образование, – меланхолично сказал он. – Вам легко, а я университетов не кончал.

– Вы что же – верите в чертей? – спросил Евдокимов и похлопал книжкой об стол. – Верите вот в эти заговоры?

Лещенко усмехнулся.

– Может и не верю, а только…

Евдокимов посмотрел на него сердитыми глазами.

– Что – только?

– Сам не верю, а других разуверять не буду, – спокойно ответил Лещенко. – У меня для этого образования нет.

– Значит, так и будете других обманывать? – раздраженно спросил Оплачко.

– А ежели другие хотят, чтобы их обманывали, – снисходительно сказал Лещенко.

– То есть, как это хотят? – удивился Оплачко.

– А очень просто, – объяснил Лещенко. – Не всё то дорого, что правда. Вот, может, жена и знает, что муж её не любит, может он давно уже с другой живёт, а ей его любовь его дороже всего, ей хочется верить, что он её ещё любит, вот она и приходит ко мне, – как вы думаете, зачем?

– А зачем? – спросил Евдокимов. – Объясните, объясните, это даже интересно.

– А затем, чтобы я её обманул, – объяснил старик. – Приходит и просит: Тихон Петрович, погадай, скажи, может, он всё-таки любит ещё, может ещё вернется? И я, по – вашему, должен сказать: нет, не вернётся, не любит, оставь напрасные мечты. Во – первых, я этого точно не знаю, а во-вторых разве этого она от меня ждет? Разве она мне скажет за такой ответ спасибо? Да я и не скажу ей никогда, что непременно вернется. Я говорю так, как и следует говорить: либо дождик, либо снег, либо будет, либо нет, либо вернётся, либо не вернется, и на самом деле – вернётся, либо не вернётся, и она, по крайней мере, не опустит рук и даже поборется за любовь своего мужа и очень даже возможно, сохранит своим детям отца. А вы говорите – обман!

Он был совсем не глуп, этот знахарь, с которым Евдокимову пришлось встретиться в станице Улыбинской при исследовании самого прозаического дела.

– Да, вы настоящий философ, Тихон Петрович, – уважительно сказал Евдокимов, – ещё Пушкин сказал: тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман!

– Не знаю, – сказал старик. – Но только иной раз ложь полезнее правды, иной раз легче в пропасть столкнуть, чем правду сказать.

– Ну, знаете, если так оправдывать обман, – горячо воскликнул Оплачко, – тогда не нужно ни судов, ни прокуроров, ни следователей…

– А я и не говорю, что нужно, – насмешливо ответил старик. – По мне вас хоть бы и не было.

Он вдруг поперхнулся, точно почувствовал, что сказал лишнее, закашлялся, зажал бородку в кулак, пригладил её лёгким движением и слегка махнул рукой на Оплачко.

– С вами согрешишь!

Он подумал ещё и сказал уже совсем примирительно:

– А вообще я человек безвредный. Что даю? Соль! Поможет, не поможет, вреда от неё нет.

Он доверительно посмотрел на Евдокимова, потом на мгновение, быстро и небрежно оглянулся на Оплачко, и снова стал смотреть на Евдокимова, – он явно ценил их не на один аршин.

– Хотите, Дмитрий Степанович, я и вас научу колдовать? – спросил он даже с каким-то душевным расположением. – Не хочу от вас своих тайн таить, вы человек молодой, научу управлять любовью?

– Ну, уж и любовью? – усмехнулся Евдокимов. – Как же это можно?

– А очень просто – сказал Лещенко. – Посредством травок. Ударит любовь в голову, не находит себе человек места, всё кипит, бурлит, рвётся из груди сердце, а ничего не получается, – чем его поить? Хмелем. Это только в песнях поют про хмель любви, а действует он как раз наоборот. Видели у хмеля шишки? Вот их настой и надо пить от сильной любви. А если надо себя распалить, чтоб кровь ударила в голову, достаньте цветов шафрана, красные такие, красят они ещё сильно, настойте на водочке и пейте, ругать не будете…

Евдокимов засмеялся.

– Спасибо за совет, я попробую при случае, – он приветливо кивнул старику.

– Извините, что отняли у вас столько времени.