Текст книги "Майор Пронин и тайны чёрной магии"

Восемь девок – один я

После ареста Лещенко Матвеев не мог уже обвинить Евдокимова в безделье, – Евдокимов работал с утра до ночи, Матвеев даже удивлялся зачем следователь порет такую горячку, Матвеев считал, что Евдокимов делает лишнюю работу, без которой не только можно обойтись, но которая просто не нужна.

В самом начале предварительного следствия между ними возник спор в связи с обвинением Прибыткова, которое всё ещё висело над инженером, – Матвеев полагал, что заявления, сделанные Лещенко, дают достаточно оснований для привлечения Прибыткова к ответственности.

– Дмитрий Степанович – убеждал Матвеев Евдокимова, – я бы посчитал слова Лещенко бездоказательными, если бы они относились ко мне, к вам, к любому советскому человеку, но в данном случае показания идут навстречу прошлому Прибыткова, прошлое Прибыткова подпирает настоящее обвинение.

И в этом был свой резон, – принимая во внимание прошлое Прибыткова, его легче было, чем Лещенко, заподозрить в убийстве Савельева, – Лещенко был, в общем, безобидный старик, просто пережиток прошлого, а Прибытков, в лучшем случае, был человек озлобленный, имеющий с советской властью, с советскими людьми давние и серьёзные счёты.

– Я гораздо скорее поверю, что все яды и оружие, найденное нами, принадлежит Прибыткову, нежели Лещенко, – рассуждал Матвеев. – Такими предметами надо уметь пользоваться. Прибытков неизмеримо культурнее Лещенко, вот, он и использовал в своих целях этого деревенского знахаря, хотя я, разумеется, не снимаю ответственности и с этого старика.

Но Евдокимов был решительно с ним не согласен.

– Это несомненный оговор, – говорил он в свою очередь. – Будь они с Прибытковым соучастниками, Лещенко не послал бы своих анонимок.

– Лещенко зависел от Прибыткова, – возражал Матвеев, – и хотел от него избавиться.

– Но ведь Прибытков, – говорил Евдокимов, – мог потянуть за собой и Лещенко?

– Для чего? – возражал Матвеев. – Это не только не облегчило бы его участь, но окончательно потопило бы Прибыткова, без Лещенко он мог ещё надеяться как-нибудь отвертеться.

– Если бы Лещенко был соучастником Прибыткова – говорил Евдокимов, – Прибытков не показал бы старику свой тайник.

– А он его просто и не показывал, – возражал Матвеев, – Старик знал только, что тайник находится где-то в посадке, об этом он мог догадаться.

– Но тот факт, что старик пользовался тайником, подтверждают найденные кольца, – говорил Евдокимов.

– А почему вы уверены, – возражал Матвеев, – что принадлежат старику?

Ну, в этом-то Евдокимов не сомневался…

И хотя Матвеев настаивал на привлечении Прибыткова к ответственности, Евдокимов решительно с ним не соглашался, а так как дознание вела не районная прокуратура, а органы государственной безопасности, мнение Евдокимова взяло верх над мнением Матвеева.

Они и предварительное следствие вели бы совершенно по-разному, – Евдокимов не хотел начинать следствие с допроса Лещенко, после ареста Лещенко он как будто утратил к нему интерес, а Матвеев требовал, чтобы старик Лещенко был допрошен прежде всего и настоял – таки на этом.

– Это ничего не даст, – говорил Евдокимов. – Старик будет всё отрицать, он начнет говорить только тогда, когда мы его поставим перед неопровержимыми фактами.

– А пистолет, а бомбы, разве это не факты? – утверждал Матвеев, – Теперь – то я согласен с вами, что имеется достаточно улик для привлечения его по 136-й статье…

– Этих вещественных доказательств ещё недостаточно, – говорил Евдокимов, – Мы ещё должны установить, как и зачем он ими пользовался.

Но содержание Лещенко под арестом зависело от санкции Матвеева, и Евдокимов согласился на этот ненужный по его мнению, допрос.

Допрос состоялся, и Лещенко, как и предсказывал Евдокимов, решительно всё отрицал, – он сказал не больше того, что они слышали на первом допросе.

– Не знаю, – отвечал он на все вопросы. – Ничего не знаю.

Поразмыслив в камере, он даже от прямого обвинения Прибыткова отказался, – сообразил, что всякая категоричность усугубляет его собственную вину, – он толковал свои собственные слова так, что они только набрасывали на Прибыткова тень подозрения, ничего решительно не утверждал и ни с чем не соглашался.

Тогда Матвеев решил ничего больше Евдокимову не подсказывать, тем более, что Евдокимов знал или догадывался обо многом гораздо больше Матвеева, – один факт находки тайника доказывал это, хотя Евдокимов не хотел пока что сказать Матвееву, каким образом он о нём узнал.

Предварительное следствие Евдокимов начал с допроса Маруси Коваленко.

Это был странный допрос и Матвееву был непонятен его смысл, – в работу Евдокимова Матвеев не вмешивался, войдёт, сядет скромно у стола и слушает, – юристом он был способным и достаточно искушённым, но куда клонит Евдокимов не понимал.

Сидит высокий, строгий и очень любезный Евдокимов, напротив сидит Маруся Коваленко, беленькая, симпатичная, бойкая девчурка, прямо девочка ещё, а не девушка, и ведут они странный и, казалось бы, не относящийся к делу разговор, – отношения между ними самые наилучшие, это видно сразу, но говорят они о какой-то ерунде: Евдокимов расспрашивает Марусю о том, как она ворожила, что сказала знахарю, что сказал ей знахарь, что делала она, что делал знахарь…

– Значит, он велел вам купить кольцо?

– Велел.

– Для чего?

– Я так поняла, чтобы подкупить чёрта.

– Это вам так сказал Лещенко?

– Ну да, сказал, что кинет кольцо чёрту и тот поженит меня с Чобой.

– А кольцо кому предназначалось – Чобе?

– Ну, что вы! Кольцо – чёрту.

– Так что кольцо возвращению не подлежало?

– Я так поняла, что не подлежало.

– Лещенко взял у вас кольцо?

– Взял.

– А куда он его дел?

– Положил в карман как будто.

– После того, как он взял кольцо, вы уже больше кольца не видели?

– Нет.

– Какое же это было кольцо?

– Обыкновенное, обручальное.

– Золотое?

– Да, золотое.

– Это вы сами решили быть такой щедрой или Лещенко велел вам принести золотое?

– Лещенко. Он сказал, что кольцо обязательно должно быть золотое, иначе чёрт не примет и даже может швырнул его обратно.

– А что же Лещенко делал с вашим кольцом?

– А до кольца дело не дошло, вы ведь помешали нашей ворожбе…

И, вот, все эти разговоры о кольце, просто никчёмные ненужные для дела разговоры, Евдокимов тщательно фиксировал, записывал каждый ответ Маруси, и пачка заполненных листков у него на столе всё росла и росла.

Евдокимов расспрашивал Марусю какие заклинанья произносил Лещенко, как они собирались идти в поле, как Маруся копала землю, в какой мешок насыпала, кто нёс мешок, как они шли по дороге, о чем разговаривали…

Можно было подумать, что Евдокимов интересуется не столько убийством Савельева, сколько собирается если не стать знахарем, то, во всяком случае, тоже ворожить и вызывать дьявола, настолько его интересовали все подробности ворожбы.

Матвеев сидит, сидит, слушает допрос, потом ему наскучат все эти подробности, поднимется, уйдёт, любопытства ради зайдёт через пару часов, а Евдокимов всё продолжает расспрашивать Марусю, как Лещенко привораживал Чобу, Маруся терпеливо и подробно рассказывает, а Евдокимов всё записывает и записывает.

К вечеру Евдокимов сам пришёл к Матвееву. Прежде всего, он расшифровал свой интерес к кольцам, хотя Матвеев уже сам догадался, что означали найденные кольца, – их было тридцать шесть, значит, у Лещенко было тридцать шесть клиенток, которым он вызывал дьявола. Денег он за ворожбу не брал, или почти не брал, но вознаграждал себя гораздо хитрее и лучше, чем если бы брал со своих посетительниц деньги. Но почему Евдокимов так тщательно старался установить точное число девушек и женщин, которым ворожил Лещенко, Матвееву было непонятно. В конце концов, было не столь уж важно, двадцать или тридцать раз вызывал Лещенко дьявола, а Евдокимов почему-то придавал большое значение сколько раз и кому именно привораживал Лещенко равнодушных или неверных любовников.

Но у Евдокимова была к Матвееву и просьба. Он хотел, чтобы Матвеев послал Оплачко в станицу Золотую, откуда был родом Лещенко. Евдокимов хотел, чтобы Оплачко разузнал всю подноготную старика.

– Вот, в данном случае, прошлое меня очень интересует, – оказал он Матвееву. – Выражаясь вашими словами, вполне возможно, что на этот раз прошлое подопрёт настоящее. Мне бы хотелось сэкономить время, – пока я буду работать здесь, Оплачко поможет мне в Золотой.

Против этого нельзя было возражать, тем более что Матвеев стремился помочь Евдокимову, особенно в последнее время, когда уверовал в его следовательские способности.

– Мы окажем вам любую помощь – немедленно согласился Матвеев. – Оплачко я сейчас вызову, и вы сами ему скажете, что от него нужно.

В тот же вечер Оплачко выехал в Золотую.

А Евдокимов…

Евдокимов принялся выяснять, кому же именно ворожил Лещенко. Он не смог установить имена всех тридцати шести обладательниц обручальных колец, но человек двадцать из этого числа он всё же обнаружил, – двадцать женщин, для которых Лещенко привораживал мужчин.

– И чем же, вы думаете, занимается этот ваш Евдокимов? – сказал Матвеев Пронину, встретившись с последним на заседании райисполкома, не то жалуясь, не то недоумевая по поводу такой растраты времени. – Он вызывает всех тих незадачливых девиц и допрашивает их с утра до ночи!

Пронин ничего не ответил и Матвеев так и не понял, осуждает он следователя или нет.

А Евдокимов действительно сидел в отведённом ему кабинете Оплачко и вёл бесконечные допросы. Перед ним на столе лежала книга «Могущество человека», в которой содержались всевозможные тайны чёрной магии, а перед столом сидела одна из жертв станичного знахаря и, запинаясь от смущения, рассказывала, как привораживала к себе какого-нибудь Петю или Сеню и какие заклинания при этом произносил старик Лещенко.

В общем, все они говорили одно и то же. Приносили кольцо, накапывали землю, шли в поле, на перекрёстке Лещенко очерчивал круг, только косточка, которой очерчивался круг, была то жабьей, то волчьей, то человечьей, – Евдокимов в своих допросах доходил даже до таких подробностей, интересуясь чуть ли не каждым произнесённым знахарем словом – потом старик выкрикивал какие-то страшные и непонятные заклинанья, потом обладательница пылкого сердца шла по полю и забрасывала землёй какие-то следы, потом старик забрасывал куда-то в поле кольцо, которое потом нечистая сила, находившаяся с Лещенко в наилучших отношениях, доставляла, по-видимому, ему обратно в качестве сувенира о приятном времяпровождении, потом старик опять что-то выкрикивал, затем вручал клиентке какой-нибудь корешок или порошок, которым надлежало угостить объект девичьих мечтаний, и на этом ворожба заканчивалась.

Большинство допрошенных ворожбой были довольны; помимо того, что само зрелище было достаточно импозантно и доставляло клиентке множество сильных ощущений, конечная цель ворожбы достигалась, наступательные действия завершались успехом и атакованный субъект в конце концов оказывался в объятиях предприимчивой обольстительницы.

Поразительным было другое – тщательность, с какой Евдокимов не уставал расспрашивать этих свидетельниц обо всех даже самых мельчайших подробностях ворожбы, а затем с потрясающей обстоятельностью записывать эти показания на бланках допросов…

Матвееву становилось жаль бумаги, которую в невероятном количестве изо дня в день переводил Евдокимов!

Многие клиентки знахаря жили, как это постепенно выяснялось, не только в Улыбинской, но и в соседних хуторах и даже в отдалённых станицах, – Лещенко, оказывается, и туда выезжал на гастроли, слава о нём шла всё дальше и дальше, – и Евдокимов вызывал свидетельниц и из этих хуторов и станиц.

Зайдёт Матвеев в кабинет к следователю, стоит и слушает. Сидит перед Евдокимовым какая-нибудь розовощёкая деваха и рдеет от конфуза ещё больше, не знает куда глаза отвести, а он неумолимо расспрашивает свою посетительницу о её сердечных делах.

– Кольцо приносили? Землю копали? В поле ночью ходили? След забрасывали?

И свидетельнице ничего не остается, как отвечать:

– Приносила. Копала. Ходила. Забрасывала.

– Ну и как – помогло? – безжалостно спрашивает Евдокимов, весело поглядывая на свою посетительницу.

Та стыдливо опускает свои глаза долу.

– Помогло, – признаётся она, и её уши под льняными волосами пылают как два алых мака среди золотой пшеницы.

А Евдокимов всё пишет и пишет…

– Дмитрий Степанович, для чего это вам? – не удержался, спросил Матвеев, когда они как-то остались в кабинете вдвоём. – Получается: восемь девок – один я. Ведь одно и то же, одно и то же, одна и та же песня?

Евдокимов засмеялся.

– А как же иначе? – спросил он. – Песня одна, да поёт-то целый хор, – посмотрим, как-то запоёт наш солист, когда услышит эту песню. Восемь девок – справедливо, даже не восемь, а двадцать восемь, только я – это не я, а Лещенко!

Ещё задолго до ареста Евдокимов через своё ведомство попытался навести справки и о Прибыткове, и о Лещенко, он отправил свои запросы и принялся ждать ответа, однако ответ о Прибыткове пришёл раньше. Как раз в те дни, когда Евдокимов был увлечён допросами многочисленных девиц и дамочек, он, выглянув как-то в коридор, увидел среди вызванных свидетельниц Прибыткова. Тот покорно сидел на скамейке и терпеливо дожидался своей очереди, лицо его выражало скуку и даже некоторое раздражение.

– Здравствуйте, Евгении Савич, – поздоровался о ним Евдокимов не без удивления. – Вы ко мне?

– Не знаю, – со сдержанным недовольством ответил Прибытков. – В повестке не указано к кому, – я получил её ещё позавчера, – указано явиться в прокуратуру, а к кому не указано, мне сказали, что это, вероятно, к вам.

– Нет, я вас не вызывал, – сказал Евдокимов. – Разрешите взглянуть на повестку?

Он прочёл повестку, – вызов был подписан Матвеевым. Евдокимов даже встревожился, – неужели Матвеев предпринимал какие-то сепаратные действия? В последнее время Матвеев не вмешивался в работу Евдокимова.

– Я сейчас выясню, – сказал он Прибыткову и пошёл к Матвееву.

Матвеев сидел и работал, он был трудолюбив, усидчив и подолгу засиживался у себя в кабинете.

– Вы вызывали Прибыткова? – спросил Евдокимов прокурора. – Он там сидит и злится.

– Да, да! – оживлённо воскликнул Матвеев, как бы спохватываясь. – Почему же мне об этом не сказали?!

Он был точно чем-то смущён. Он колебался – сказать Евдокимову или не сказать, хотя не сказать он не мог, но и говорить было не совсем удобно, он оттягивал свой разговор с Евдокимовым на эту тему, никто не любит признаваться в ошибках.

– Зачем он вам понадобился, Прибытков? – прямо опросил его Евдокимов. – Надеюсь не по делу об убийстве Савельева?

– Нет, нет, что вы! – воскликнул Матвеев, помедлил, полез в стол и протянул Евдокимову какую-то бумажку. – Прочтите. Это несколько неожиданно…

Евдокимов прочёл, ещё раз прочёл и взволновался так, точно в бумажке говорилось о нём самом.

– Почему неожиданно? – спросил он. – Напротив, очень даже ожиданно. Я просил навести справки о деле Прибыткова и, естественно, что его делом заинтересовались изучили и вот…

Он помолчал.

– Вы когда же это получили? – спросил он Матвеева.

– Позавчера, – сказал Матвеев. – Я хотел вам сразу показать, но как-то не успел…

– Да не мне, не мне! – воскликнул Евдокимов. – Не позвать, не побежать к Прибыткову, целых два дня держать это у себя в столе!

– Вы слишком экспансивны для юриста, – сдержанно заметил Матвеев. – Юрист должен вести себя сдержаннее, иначе он может легко утратить объективность.

– Объективность! – воскликнул Евдокимов. – После долгой разлуки найти товарища и не обнаружить радости?

– Но не в прокуратуре, – наставительно сказал Матвеев. Это не частная квартира, а официальное учреждение.

– Но это советское учреждение, – возразил Евдокимов. – И я, прежде всего, советский человек, а не только чиновник официального учреждения…

Матвеев пожал плечами, и Евдокимов в свою очередь тоже пожал плечами.

– Впрочем, сейчас не время для декларативных разговоров, – сказал Евдокимов. – Хотя для них вообще никогда не время. Лучше не говорить, а действовать. Пойду, позову Прибыткова.

Все подозрения против него рушились теперь как карточный домик…

Евдокимов сам пошёл за Прибытковым.

– Идёмте, Евгений Савич – позвал он инженера. – Товарищ Матвеев ждёт не дождётся вас.

– Здравствуйте, товарищ Прибытков, – встретил Матвеев инженера с необычной любезностью.

Он даже поднялся ему навстречу.

Он даже протянул ему руку.

– Присаживайтесь, товарищ Прибытков.

Прибытков сел.

– Я вас слушаю, – сказал он.

– Мне надо ознакомить вас с одним документом, – сказал Матвеев и подал ему бумагу. – Прочтите и распишитесь, что вы ознакомлены.

Прибытков принялся читать…

Документ был немногословен, немного времени требовалось для того, чтобы его прочесть, но читал его Прибытков долго, даже слишком долго, читал, перечитывал и опять читал, как бы заново…

Кто знает, какие бури бушевали сейчас в сердце Евгения Савича Прибыткова! Почти два десятилетия пронеслись вдруг перед его глазами, все его беды и обиды, годы позора и страданий, два чёрных десятилетия, когда никто, никто из друзей и товарищей не верил в его честь и совесть, не верил, что он такой же советский человек, как и все другие… Слёзы, жгучие и горькие мужские слёзы кипели в сердце Прибыткова, но он сидел перед Матвеевым и Евдокимовым точно каменный, лицо его окаменело, он только побледнел и сжал губы, ни одна слезинка не выкатилась из его глаз.

Он ещё раз прочёл документ, его глаза не могли от него оторваться, то, что там было написано, звучало лучше самых лучших стихов!

А написано там было, что дело по обвинению Прибыткова Евгения Савича пересмотрено Военной Коллегией Верховного Суда СССР, приговор Военного Трибунала от 14 июля 1938 года в отношении Прибыткова Е. С. отменён и дело за отсутствием состава преступления прекращено…

– Это… это… – произнёс Прибытков и замолчал, – губы его всё-таки дрожали.

– Это означает полную реабилитацию, – пояснил Матвеев, хотя Прибытков ни о чём у него не спрашивал. – Поздравляю вас.

– Я это могу взять? – опросил Прибытков, указывая глазами на бумагу.

– Да, вы получите официальную справку, – пояснил Матвеев и опять добавил: – Я очень рад, товарищ Прибытков…

– Но как же это получилось? – растерянно спросил Прибытков. – Я так мало боролся за себя, почти что никуда не писал…

– Ну, я бы не сказал, что не боролись, – сказал Евдокимов. – Вы всё время работали и хорошо работали, в нашей стране – это тоже борьба за себя. Неужели вы думаете, что товарищ Пронин так горячо вступился бы за вас, если бы вы были никчёмным работником? Мы вас очень уважали за то, что вы несмотря ни на что, держали себя в руках и никогда не забывали о делах своей МТС. Это тоже борьба. Если бы вы чувствовали что-либо за собой, вы бы вели себя иначе. Ваша работа рассеивала все подозрения…

Да. Ну а теперь все подозрения и подавно рушились, как карточный домик; теперь, когда снова было установлено, что Прибытков честный советский человек, к нему невозможно было придраться…

Ничего не говоря, Прибытков поднялся и пошёл к выходу. Кто знает, какая буря бушевала сейчас в груди Прибыткова! Но и в груди Евдокимова тоже, если и не бушевала буря, стояла весенняя погода. Он, не в пример Прибыткову, не мог сдержаться, взглядом победителя посмотрел на Матвеева и тоже, не говоря ни слова, пошёл к выходу вслед за Прибытковым.

А на следующее утро вернулся Оплачко. Однако он не привёз ничего существенного, результаты поездки были ничтожны.

Тихон Петрович Лещенко происходил из зажиточных казаков станицы Золотой. Это были зажиточные казаки, но и не кулаки. Знахарей в семье Лещенко не было, и сам Тихон Петрович, живя в Золотой, никогда никакой ворожбой не занимался. Семья Лещенко поредела в годы коллективизации, сыновья его и дочери поразъехались в города, но сам ом с женой вступил в колхоз. В колхозе Лещенко работал ни шатко, ни валко, не лучше людей, но и не хуже людей, подторговывал на базаре ранними помидорами со своего приусадебного участка и всё, точно, чего-то ждал. Ждал и дождался войны. Война окончательно покончила с семьёй Лещенко. Войне Тихон Петрович не радовался, но, видимо, и не был войной огорчён. Перед самым приходом немцев Лещенко с женой исчезли, куда исчезли – никто не знал, после войны он уже один появился в Улыбинской.

Это было всё, что привёз Оплачко. Конечно, Евдокимов был бы больше доволен, если бы прошлое Тихона Петровича Лещенко было бы более красочно, но приходилось довольствоваться тем, что было, – судебное предварительное следствие вступило в такую стадию, что можно было браться непосредственно за старика Лещенко.

Целые сутки потратил Евдокимов на то, чтобы подготовиться к встрече с Лещенко и, должно быть, он придавал этой встрече очень большое значение, так как пригласил присутствовать при ней Матвеева и даже Ивана Николаевича Пронина.

Было дано указание доставить Лещенко в прокуратуру с утра, к этому же времени была вызвана и Анна Леонтьевна Савельева, – предполагалось, что между ними придётся провести очную ставку.

Да, это был важнейший день – и для самого Лещенко, для определения его судьбы, и для Евдокимова, когда должен был быть подведён, так сказать, итог проделанной им работе, и вообще для убеждения всех в правильности созданной им гипотезы.

Евдокимов пришёл в прокуратуру очень рано, но Лещенко уже сидел в канцелярии между двумя милиционерами, – как только Евдокимов увидел старика, он сейчас же отворотился от него и прошёл мимо, точно не заметил его и уж во всяком случае точно не придавал присутствию Лещенко никакого значения.

Накануне вечером Евдокимов долго разговаривал с Прониным, и, хотя он действовал и вёл дело вполне самостоятельно, Пронин был, пожалуй, единственным человеком, который мог вполне оценить труд Евдокимова, а это был труд и очень большой труд, и Евдокимов, будучи ещё молодым человеком, естественно гордился им, как гордился бы только что созданной книгой или картиной какой-нибудь молодой писатель или художник.

Евдокимов просил Пронина присутствовать на допросе Лещенко с самого начала, и Пронин обещал ему это, но перед тем, как прийти в прокуратуру, ему надо было заехать в райком, и Евдокимов нервничал, опасаясь, что Пронин запоздает, Евдокимов даже принял решение не начинать допроса до тех пор, пока Пронин не приедет.

Он подготовил все бумаги, ещё раз пробежал глазами лист, на котором был набросан план предстоящего допроса, достал опись вещественных доказательств, потом подошёл к шкафу, где они хранились, отпер его и на минуту приоткрыл дверцу, можно было сказать, что он даже с какой-то нежностью посмотрел на все эти пистолеты, пузырьки, мешки и шкатулки, аккуратно сложенные на полках канцелярского шкафа.

Но едва он приготовился к допросу, как в кабинет вошли Пронин и Матвеев, возможно, они сошлись у дверей кабинета случайно, но было вполне возможно, что они встретились ещё в райкоме и уже вместе приехали в прокуратуру.

Они поздоровались и, не отвлекаясь посторонними разговорами, сразу обратились к делу.

– Вы, Дмитрий Степанович, предъявите, конечно, Лещенко обвинение по 136-й статье? – спросил Матвеев, желая предвосхитить Евдокимова. – Да, в основном вы убедили меня, – убийство – убийство, со всеми отягощающими его обстоятельствами, тут уж все остальные статьи – и 180-я, и 169-я, и 73-я, а 95-я – будут сопровождать 136-ю только в качестве гарнира.

Матвеев перечислил статьи уголовного кодекса, которыми предусматривалось привлечение к ответственности за незаконное врачевание, мошенничество, угрозы и ложные доносы, – 136-я статья предусматривала привлечение к ответственности за умышленное убийство.

– Нет, товарищ прокурор. – Евдокимов слегка улыбнулся, улыбнулся вследствие своей молодости, это была улыбка торжества, улыбка победителя, но должно быть он сам уловил на своем лице эту неуместную в данных обстоятельствах улыбку и сразу согнал её, лицо его стало серьезным, на нём появилось даже выражение некоторой торжественности. – Тут дело посерьёзнее. Не по 136-й статье я собираюсь привлекать Лещенко, а по 58-й.

Евдокимов знал, что своим заявлением он не удивит, а просто поразит Матвеева, но не мог отказать себе в этом удовольствии, – молодость склонна к эффектам и Евдокимов приберегал этот эффект до того дня, когда он мог подкрепить его тщательно собранными и совершенно бесспорными доказательствами. 58-я статья имела в виду контрреволюционные преступления, то есть самые тяжкие преступления, какие предусматривает советский уголовный кодекс, преступления, направленные на подрыв политической, экономической и военной мощи и даже на уничтожение советского государства. Такого решения Матвеев конечно, не ожидал, в своих разговорах Евдокимов даже не намекал на 58-ю статью, поэтому его слова действительно прозвучали сейчас для Матвеева полной неожиданностью.

– Вообще, я думаю, что мы переведём Лещенко в город – сказал Евдокимов. – Это дело выходит, так сказать, за пределы Улыбинского района, и, я думаю, что продолжать следствие будет целесообразнее под наблюдением более компетентных органов.

– Что ж, вы полагаете, мы не справимся с делом об убийстве, совершённом с корыстными целями, – спросил Матвеев, – в его голосе слышалась обида, но прозвучал он довольно-таки вяло, Матвеев уже ожидал, что Евдокимов поразит его ещё чем-то, что сведёт на нет все матвеевские обиды.

Так оно и оказалось.

Евдокимов взял одну из папок дела, – а материалы предварительного следствия росли с каждым днем, так энергично работал в последнее время Евдокимов, – открыл и указал на неё своим собеседникам.

– Прошу вас, – сказал он. – Обратите внимание вот на это…

Он стал перелистывать страницы, на которых были записаны показания многочисленных посетительниц знахаря, указывал во всех показаниях лишь на одну фразу.

– Ну, хорошо, хорошо, – нетерпеливо сказал Матвеев, прочитывая эту фразу. – Но что вы хотите этим сказать?

– А теперь я прошу вас взглянуть на это, – сказал Евдокимов, подходя к шкафу с вещественными доказательствами.

Он распахнул дверцу, небрежно подвинул пистолеты в сторону и указал на мешок, отобранный им у Маруси Коваленко.

– Прошу.

Это был жест великого художника, сдергивающего покрывало со своего нового творения.

Матвеев с недоверием приблизился к шкафу, наклонился к мешку, заглянул туда, сунул руку и… ахнул.

– Н-да, – только и сказал он.

Молчание длилось минуту, а, может, и дольше.

– Н-да, – повторил Матвеев, – в голосе его звучало уважение, – и к Евдокимову, уважение к его прозорливости и таланту, и к Лещенко, потому что следователи и прокуроры, как это ни странно звучит, по отношению к талантливым и выдающимся преступникам испытывают тоже нечто вроде особого профессионального уважения.

– Вы правы, Дмитрий Степанович, – обрёл, наконец, Матвеев слова. – Тут дело уже не в убийстве, оно перерастает масштабы районной прокуратуры.

Не возражая больше ни слова, Матвеев подписал заготовленное постановление о переводе Лещенко в город.

– Ну, а теперь, – вежливо сказал Евдокимов, – с вашего разрешения я займусь этим типом.

Пронин и Матвеев сели в стороне в роли безмолвных свидетелей, – и тот, и другой умели ценить талантливую работу, особенно, когда она протекала в той самой области, которая была отлично известна им самим. Право, было не нужно, просто грешно было бы мешать взлёту Евдокимова.

Евдокимов отдал распоряжение ввести Лещенко.

Евдокимов. Здравствуйте, Тихон Петрович.

Лещенко. Здравствуйте.

Евдокимов. Садитесь.

Лещенко. Благодарствую.

Евдокимов. Вы родились, выросли и прожили большую часть свой жизни в станице Золотой?

Лещенко. Правильно.

Евдокимов. Вы были очень зажиточным хозяином?

Лещенко. Ну, какой там, зажиточным, самый обыкновенный, средняк.

Евдокимов. А вот люди утверждают, что были без пяти минут кулак.

Лещенко. От зависти. Нет человека на свете, которому хоть кто-нибудь не завидовал бы.

Евдокимов. Так вот, гражданин Лещенко: вы обвиняетесь в преднамеренном убийстве тракториста Савельева.

Лещенко хранил глубокое молчание.

Евдокимов. Что ж вы молчите?

Лещенко продолжал молчать.

Все трое – Евдокимов, Пронин и Матвеев – смотрели на старика.

Он сидел на стуле, ссутулив плечи и глядя куда-то мимо Евдокимова. Невозможно было сказать, в чем это конкретно выражалось, но явственно ощущалось, что Лещенко находится в состоянии величайшего внутреннего напряжения. Вместе с тем в его лице было что-то жалкое и злое, чем-то он напоминал раненого зверька. Он как будто стал даже меньше ростом. Он был сейчас совершенно беспомощен, это понимали все находящиеся в комнате, но все так же понимали, что имей Лещенко возможность, он, подобно хищному зверьку, охотно перегрыз бы всем здесь находящимся горло.

Евдокимов. Вот что, гражданин Лещенко, я не буду играть с вами, как кошка с мышью. Вы человек умный и я не собираюсь вас ловить. Поэтому не вздумайте снова обвинять инженера Прибыткова. Всё, что касается Прибыткова, нами проверено и он полностью выпадает из вашей игры. Правда, вы пытались нацелить нас на Прибыткова, но…

Лещенко /совершенно мрачно и даже безнадёжно/. Разве вы ничего не нашли у него?

Евдокимов /уверенно/. Нашли, но только эту коробочку с ядом, которую мы обнаружили в земле за сараем Прибыткова, закопали вы, а не он.

Лещенко. Как же я мог закопать! Я мог дать её Прибыткову, но закопать…

Евдокимов. Давайте не играть в прятки? Вы наблюдали за мной, а я наблюдал за вами… Вас устраивает это?

И тут Евдокимов в упор задал давно подготовленный и крайне волновавший его вопрос.

Евдокимов. Да, кстати, скажите, Тихон Петрович, что вы делали у немцев?

Однако, номер этот, как говорится, не удался.

Лещенко /спокойно/. Где?

Евдокимов /решительно/. У немцев!

Лещенко. Брехня.

Евдокимов. То есть как, брехня?

Лещенко. Не был я у немцев.

Евдокимов. А где же вы были во время войны?

Лещенко. В Сибири.

Евдокимов. То есть как это в Сибири?

Лещенко. А очень просто. Собрался со старухой и шабаш. Не в плен же попадать!

Евдокимов. А где же вы жили в Сибири?

Лещенко. Нигде.

Евдокимов. То есть, как это нигде?

Лещенко. А очень просто. Жить было негде, без определённого местожительства. Ходили и побирались. Сегодня в одной деревне, завтра в другой.

Евдокимов /совершая ошибку и подсказывая Лещенко ответ/. Это вы в Сибири и ворожить научились?

Лещенко /охотно соглашаясь с Евдокимовым/. Там. Лечить людей травками бабка моя меня научила, а ворожить – в Сибири. Кормиться-то надо было?

Евдокимов. А книгу свою где достали?

Лещенко. Купил.

Евдокимов. В Сибири?

Лещенко. В Сибири.

Евдокимов. А яды свои где достали?

Лещенко. Это не яды, а лекарства.

Евдокимов. Где вы их достали?

Лещенко. Купил.