Текст книги "Майор Пронин и тайны чёрной магии"

– Ничего, – снисходительно сказал Лещенко. – Прощайте.

Он потянулся к книжке.

– Позволите? – спросил он, взглядывая на Евдокимова. – Вам, может быть, эта книжечка и в смех, а по мне она написана на пользу, людям ещё пригодится.

Встреча с дьяволом

Как хороша летняя ночь на Кубани! Густой лиловый мрак как-то сразу возникает на земле, вот, только что было светло, только что всюду шли люди, только что брело стадо, какие-то пичужки только что вылетали из кустов, и, вот, нет уже ничего, темно, ничего – ничего не видно, неясные тени тонут в густом лиловом мраке, и не поймёшь – то ли это люди, то ли деревья, то ли это туман стелется в балках и кустах. Всё обволакивает душистая ласковая теплынь. Так бы и купался в ней, и тонул, и бродил… Как же соблазнительно найти посреди этой тёплой тьмы ту, к которой устремляется сердце, угадать, отыскать, обнять, взять её под руку и пойти с ней по невидимой тропе, через балки, через кусты, через чёрт-те знает что, до самого края земли идти всю ночь напролёт, всю бессонную ночь до самого утреннего света. А звёзды, белые и голубые, зелёные и жёлтые, маленькие, большие, всё падают и падают над головой, чтобы можно было бесконечно загадывать и загадывать – вечно ли она будет твоею. Кажется, что плещет волна, хотя ставок давно обмелел и высох, кажется, что это верещит, льёт, высвистывает свою песню соловей, хотя это мальчишки перекликаются, собираясь воровать абрикосы, кажется, что самая красивая девушка в мире где-то поблизости поёт для тебя одного свою песню, хотя это по радио старая и нудная баба выкрикивает какой-то сердцещипательный романс, – ах, да мало ли что кажется летней кубанской ночью тому, кто любит, кто верит, кто знает, что жизнь молода и прекрасна!

Было уже совсем темно, когда Маруся Коваленко подошла к хате старика Лещенко.

За низкой изгородью, сплетённой из колючего тёрна, тянулись к звёздам высокие мальвы, и, хотя мальвы почти что и не пахнут, пахло от них одуряюще, такие дикие и сладкие ароматы неслись сейчас со всех сторон.

Маруся подошла к палисаднику и вздрогнула, пожалела, что не накинула на себя шаль, ей показалось, что откуда-то из ближней балки подкрадывается ночной холодок, а она была в светлом маркизетовом платье, которое одела ещё с утра.

Она постояла – постояла, но отступать было поздно, и негромко позвала:

– Тихон Петрович, а, Тихон Петрович…

Но, должно быть, он её ждал, потому что в хате, только что глядевшей на Марусю чёрными неприветливыми окнами, вдруг вспыхнул свет, за окнами зажглась тусклая шестнадцатисвечёвая электрическая лампочка, – впрочем, наличие такой паскудной лампочки объяснялось не скромностью Лещенко, а тем, что в станице экономили электроэнергию и разрешали пользоваться только небольшими электролампами.

Она услышала, как стукнула входная дверь, но ничего не рассмотрела.

– Заходи, заходи, – позвал её голос Тихона Петровича. – Не бойся.

– А я не боюсь, – несмело сказала Маруся и вошла в палисадник. – Куда, Тихон Петрович?

– В хату, в хату, – нетерпеливо сказал он. – Куда же ещё?

Маруся вошла в хату и сзади неё, щёлкнув щеколдой, вошёл Лещенко и сел на лавку, не приглашая гостью садиться!

В хате было чисто, прохладно, пол был выметен, на столе ничего не стояло, пахло сеном, сушёным листом, пылью, хата казалась какой-то нежилой, пустой и было в ней почему-то даже немного жутко.

Маруся подумала, что ей немного жутко от того, что она собирается ворожить.

Старик строго посмотрел на девушку.

– Пришла? – спросил он её.

– Пришла, – ответила Маруся.

– Не забоялась? – насмешливо спросил он её.

– Немножко боюсь – призналась Маруся.

– Правильно, – одобрил Тихон Петрович. – Нечистой силы следует бояться, это ты правильно.

Он помолчал.

– Колечко принесла? – вдруг резко спросил он девушку.

Она достала из-за пазухи носовой платочек, развернула и подала старику кольцо.

– Золотое? – спросил он.

– Как сказали, – ответила Маруся. – Сама покупала.

– Ну, ладно, – сказал Тихон Петрович и небрежно сунул кольцо к себе в карман, – Черти – они привередливые, чёрту медное не бросишь, швырнёт обратно, да ещё нос расквасит.

– Садись, – неожиданно приказал он.

Маруся села.

– Значит, будем привораживать Ваську? – небрежно спросил он Марусю, – Не раздумала?

– Нет, нет, – поспешно сказала Маруся. – Как можно!

– Любишь? – спросил Тихон Петрович.

– Люблю, – сказала Маруся.

– Ну, смотри, – сказал Тихон Петрович. – Потом поздно будет.

– Нет, я уже решила, – сказала Маруся.

– Ну, а если ничего не получится? – вдруг спросил Тихон Петрович.

– Тогда мне одно – в воду и всё, – сказала Маруся. – Мне без него не жить.

– И ладно, – сказал Тихон Петрович. – Сейчас пойдём.

Он полез куда-то за печку, достал мешок, протянул Марусе.

– Бери, – приказал он девушке. – Возьми у двери лопату, поди во двор, накопай земли.

– Зачем? – спросила Маруся.

– След за собой будем забрасывать – серьёзно объяснил Тихон Петрович. – Чтоб дьявол по нашему следу не шал.

– Ну и что? – вдруг дерзко спросила Маруся.

– А то! – передразнил её Тихон Петрович. – Ты знаешь, что будет, если дьявол по следу пойдёт?

Но что будет, он так и не объяснил.

– Иди за землей, – приказал он. – Жменей десять наберёшь и хватит.

Маруся взяла мешок, лопату, вышла во двор.

Вокруг девушки плавала беспросветная ночь. Было очень темно, но воздух был такой чистый, такой лёгкий, что все звуки в нём разносились удивительно явственно. Парк находился очень далеко от жилища Лещенко, в самом центре станицы, там ещё пело радио, а казалось будто это на соседней улице какая-то девка старается перекричать собак, так громко и так старательно пела далёкая певица. А собаки расходились всё больше и больше, они брехали на все голоса и на все манеры. Какая-то шавка взвизгнула тоненьким дискантом, охнула, остановилась, взвизгнула опять и залилась тоненьким жалобным воем, не хуже той певицы, что пела в станичном парке. Ей в ответ не то какой-то трезор, не то полкан, не то барбос, гавкнул, прорычал что-то и затем принялся брехать без перерыва, а вслед за ним подняла лай уже целая армия барбосов, трезоров и полканов, сиплый и шумный хор их звучал всё громче и громче, собаки тоже были заняты какими-то своими делами. А над головой Маруси мерцала и теплилась громадная сине-зелёная звезда, мерцала так ярко, светила так тепло, точно Маруся была ей знакома с детских лет, она точно подбадривала девушку в этом тесном и тёмном дворе станичного знахаря…

А Марусю и в самом деле надо было подбодрить. Сердце её сжималось, было ей и жутко, и неприятно, и неуютно, хотелось всё бросить и убежать, зарыться лицом в широкую материнскую юбку, всплакнуть, совсем немного всплакнуть, облегчённо вздохнуть, улыбнуться посмотреть в дорогие и заботливые материнские глаза и рассказать, на что она истратила отложенные на платье деньги.

Но Маруся понимала, что она не может убежать из этого двора.

Она прислушалась к собачьему лаю, посмотрела на звезду, взялась за лопату и у самой завалинки копнула землю.

Земля была рыхлая, мягкая, Маруся копнула раз, ещё раз, положила лопату, присела на карточки, расправила мешок, захватила двумя горстями землю, земля была мягкая и совсем сухая, насыпала в мешок, ещё набрала, насыщала, – ей показалось, что хватит, встала, встряхнула мешок, подняла, захватила лопату и пошла обратно в хату.

Тихон Петрович опять копался в сенях.

– Принесла? – спросил он её в темноте.

– Принесла, – сказала Маруся.

– Ну, давай сюда, – произнёс он. – А сама ступай в хату.

Он в темноте нащупал её руку, взял у неё мешок с землей и легонько подтолкнул к двери.

Маруся вошла в хату и остановилась у стола. Сухой травой пахло ещё сильнее. Вдруг ей почудилось, будто она в хате не одна, точно кто-то находится в хате, точно кто-то вздыхает, покряхтывает и постукивает. Она оглянулась и сообразила: покряхтывали и постукивали ходики на стене у печки, Маруся их сначала не заметила.

Она усмехнулась сама над собой и подумала, что к чертям надо привыкнуть также как к ходикам. Вероятно, они тоже покряхтывают и постукивают, а, по существу, совершенно безвредны. Вошёл Тихон Петрович. Он был в картузе. Через плечо у него был перекинут мешок.

– Сейчас пойдём, – сказал он. – Самое подходящее время. Люди – спать, а нечистая сила гулять.

Старик наклонился к столу, выдвинул немного ящик, достал какую-то косточку и сунул в карман.

– Наговорная косточка, – объяснил он.

– Какая? – удивилась Маруся.

– Наговорная, – объяснил Тихон Петрович. – Надо поймать жабу и сварить её в ночь под Ивана Купалу, а в июне запалить свечкой, принесённой с похорон убийцы. Ну, там, конечно, пошептать, что полагается, а потом выбрать из жабы кость…

– Какую? – перебила дотошная Маруся.

– Какую, какую! – рассердился Тихон Петрович. – Какую надо, тебе этого не понять! С этой косточкой никакая нечистая сила не страшна. С ней можно и нечистого духа вызвать, и клад отыскать…

Он не договорил и заторопился.

– Пойдём, пойдём, а то мы с тобой до утра проговорим.

Они вышли из хаты.

Тихон Петрович прикрыл дверь на щеколду, но замка ми повесил.

– Никто не зайдёт.

Вышли из палисадника и пошли с краю улицы по узкой утоптанной тропке.

Никого и нигде не было видно. Шёл двенадцатый час. Всё спало. Даже собаки переставали лаять. Взметнёт где-то в отдалении какой-нибудь неугомонный пёс свой хриплый голос и смолкнет, даже ему пора спать. Поубавилось и звёзд. Звёзды тоже шли спать.

Тихон Петрович и Маруся деловито шли по тропке из станицы.

Тихон Петрович впереди, Маруся чуть сзади.

– Тихон Петрович! – окликнула его Маруся.

– Ась? – откликнулся он, не сбавляя шага.

– Давайте, я понесу, – предложила Маруся. – Я помоложе.

– Спасибо, доченька, вот, выйдем из станицы, отдам, – согласился Тихон Петрович, – ещё далеко…

Они миновали последние дома.

Шоссе чуть серело во тьме, оно тянулось ровною бесконечною полосою.

Тихон Петрович остановился.

– Ну, бери, – сказал он и отдал Марусе мешок.

Маруся перебросила мешок через плечо и пошла, теперь уже она шла чуть впереди Тихона Петровича, старик шёл сзади покряхтывая и что-то бормоча.

– Эх, ты… – вдруг сказал он погромче. – Дура и есть дура.

– Что такое?

Маруся обернулась к старику.

– Ну, как же не дура? – сказал старик с досадой. – Соображать надо. Нацепила на себя платье… Как факел в ночи! Надо было тёмное надеть, а так нас всякий заметит.

– Да ведь никого нет, – сказала Маруся. – Кому мы нужны?

– Никого, никого, – сердито повторил старик. – всё равно, непорядок…

Он опять забормотал что-то неразборчивое.

Маруся шла и прислушивалась.

– Тоже мне любовь… – доносилось до неё. – Чувства. Приворожи, приворожи… Смешной народ! Влюбятся и тычутся, как слепые котята. А откроются глаза… Да и есть ли она, эта любовь? Так, влечение…

Между собой они не разговаривали, но до Маруси всё время доносились филиппики Тихона Петровича против любви.

Дошли до поворота.

– Тут, – сказал Тихон Петрович.

Свернули на просёлок и опять пошли.

– Скоро? – спросила Маруся.

Старик хмыкнул.

– Скоро только сказки сказываются…

Потом, когда прошли уже с километр старик сказал:

– Ты что ж думаешь, дьявол вроде милиционера, стоит на шоссе и дежурит?

Они шли вдоль посевов кукурузы. Высокие стебли стеной стояли с обеих сторон дороги, они шли точно по коридору, было темно, тихо, только цикады неустанно стрекотали где-то за обочинами дороги.

Прошли ещё с километр. Кукуруза кончилась, начались пшеничные поля. Пшеница была уже убрана, жнивьё тянулось во все стороны, в темноте ему не было ни конца, ни края, оно было громадное и необъятное, точно небо, – Марусе показалось, что это два неба лежат одно против другого, одно вверху, другое внизу, два неба, загадочных, темных и совершенно равнодушных к человеку.

– Вот и перекрёсток, – сказал Тихон Петрович за спиной Маруси.

Она оглянулась.

Старик стоял.

Остановилась и Маруся.

Две просёлочные дороги пересекали друг друга, – одна ил них шла на хутор Вишнёвый, Маруся знала эту дорогу.

– Ну, теперь стой, – оказал Тихон Петрович.

Он точно задумался, – стоял молча, точно что-то припоминал.

Потом встрепенулся, подозвал Марусю:

– Иди сюда!

Маруся подошла.

– Становись рядом и кланяйся, – сказал старик.

– Кому? – спросила Маруся.

– Сторонам света, вот кому, – сказал старик. – Дура!

– А зачем? – спросила Маруся.

– Да ты что – проверять меня пришла или ворожить? – сердито сказал старик. – Делай, как говорят, и молчи!

Тихон Петрович начал кланяться – на восток, юг, на север, на запад…

Что оставалось делать Марусе?

Старик искоса на неё поглядывал.

– То-то же, – сказал он.

Затем Тихон Петрович достал что-то из кармана, наклонился, опустил руку до самой земли и очертил вокруг себя и Маруси круг.

– Вот и косточка пошла в ход, – сказал он. – Теперь нам никто не страшен.

Он снял с головы картуз и сунул его за пазуху.

Лицо его белело во тьме, оно было серьёзно и печально, Тихон Петрович похож был на покойника.

– А теперь отвернись и не смотри на меня, – сказал он Марусе. – Не надо смотреть на человека, когда он с нечистой силой разговаривает.

Маруся отвернулась.

Она всё-таки посматривала искоса на колдуна.

Тихон Петрович прижал руки к груди и заговорил.

– С моря – океана, с острова Буяна, из лесов дремучих, из песков сыпучих, Князь тьмы, Вельзевул, Люцифер, Сатана, явись предо мной, как лист перед травой, – заговорил он, всё повышая и повышая голос, всё певучее и певучее, увлекаясь и входя в раж, как оперный певец в кульминационный момент оперы. – Хемен-этен, хин, те в, миносель, айя-сарайя, вейся-взвейся, гори – не тухни…

Он вскрикивал всё громче и громче, всё неистовее и неистовее, и Марусе казалось, что тьма вокруг них действительно становится всё гуще и гуще, что лёгкий летний ветерок делается холодней, а Тихон Петрович всё кричал и кричал, призывая к себе Дьявола, Люцифера, Вельзевула или как там его ещё зовут, говорил что-то с ним, чего-то требовал, пока, наконец, он совсем не охрип и голос его сорвался на тонкой высокой ноте.

Тихон Петрович глубоко вздохнул и провёл рукой по глазам.

– Он находится возле нас, – сказал он шёпотом. – Теперь держись.

Кто это «он» было совершенно понятно, – под словом «он» подразумевался, несомненно, сам дьявол.

– А теперь бери мешок, иди по полю и разбрасывай вокруг себя землю, – хриплым голосом приказал Марусе Тихон Петрович, – иди и не оборачивайся!

– Зачем? – опять спросила Маруся…

Всё-то ей надо было знать!

– Заметать следы, – сказал Тихон Петрович, – Чтоб Ваське не было обратного пути…

Маруся сошла с дороги и пошла по жнивью.

Она сняла мешок с плеча, достала горсть земли, бросила её, опустила руку в мешок снова…

И в этот момент произошло нечто невероятное, – раздался голос, – нет, не голос Тихона Петровича Лещенко, не юной Маруси Коваленко, а голос какого-то третьего существа, которое взялось неизвестно откуда и неизвестно зачем.

Даже Маруся вздрогнула от неожиданности, даже Тихон Петрович, – уж он-то видывал виды на своём веку – и тот вздрогнул…

– Очень любопытно, – произнёс этот третий голос и прямо перед глазами Тихона Петровича, точно из-под земли, возникла какая-то фигура.

Несомненно было только одно, что это – не дьявол, с которым Тихон Петрович находился в самых свойских отношениях, дьявола бы он узнал сразу, это был кто-то другой.

– Добрый вечер, – сказал этот другой, и Тихон Петрович узнал… он никак не рассчитывал видеть в этом месте и в это время следователя Евдокимова, который совсем недавно приехал к ним в станицу.

– Товарищ Евдокимов. – назвал его Тихон Петрович и тут же поправился, – в такой обстановке можно было разговаривать фамильярнее. – Дмитрий Степанович, вы что же это, пришли посмотреть, как я ворожу?

– Пожалуй, что и так, – согласился Евдокимов. – Мне тоже любопытно посмотреть на дьявола.

– Э-эх! – Тихон Петрович с досадой махнул рукой. – Испортили вы нам всю ворожбу!

– Ну, ничего, – вежливо сказал Евдокимов и пошёл в сторону Маруси.

Тихон Петрович спокойно, хоть и недовольно посматривал на Евдокимова.

Старик не мог понять, откуда вдруг взялся Евдокимов, шли они с Марусей полем одни, никого не было заметно…

– Будьте добры, товарищ Коваленко, дайте мне ваш мешочек, – невинным голосом произнёс Евдокимов и протянул к нему руку. – Давайте, давайте.

– Не давай! – крикнул Тихон Петрович. – Маруська!

– Ну, что за глупости, – вежливо сказал Евдокимов. – Давайте же…

– Тебе говорят! – ещё громче крикнул Тихон Петрович. – Отдай сюда!

Но Маруся уже протягивала мешок Евдокимову, и он готов был его взять…

И тут произошло нечто, для описания чего потребовалось гораздо больше времени, чем это происходило на самом деле; даже читать о том, что произошло, дольше, чем это происходило в действительности.

Евдокимов протянул руку за мешком…

То ли Лещенко разгадал намерение Евдокимова, понял, что он каким-то образом разгадан, то ли это была просто перестраховка, и он действовал из-за страха, движимый боязнью разоблачения… Но только Лещенко мгновенно преобразился и сразу стал не тем, кем казался он всем в станице.

– А ну! – резко крикнул он и поднял руку, в руке его оказался пистолет и он щёлкнул курком.

Да, он выстрелил в Евдокимова, и Евдокимов должен был умереть.

Но Маруся Коваленко с не меньшей стремительностью постигла смысл стремительных движений Лещенко.

Она стремглав кинулась к Евдокимову и, раскинув руки, загородила его собой.

Она загородила его собой как раз в тот момент, когда щелкнул пистолет.

Выстрел должен был поразить Марусю…

Но выстрела не последовало.

Лещенко ещё раз нажал курок, но выстрела опять не последовало.

Маруся охнула и сразу ослабла.

Она опустилась бы вероятно на землю, если бы её не поддержал Евдокимов.

На какое-то мгновение растерялся даже Евдокимов.

Он не ожидал, что Лещенко будет стрелять.

И тем более не понимал, почему пистолет отказал.

Но это состояние растерянности мгновенно прошло. Пистолет был уже в руках Евдокимова, – конечно, не тот пистолет, что был в руках Лещенко, а свой собственный, достать который и кармана брюк тоже требовалось одно Мгновение.

– Руки! Руки! – крикнул Евдокимов. – Дед, я тоже не шучу!

Лещенко и Евдокимов так и стояли с пистолетами в руках, направленными, один против другого. Но разница между ними заключалась в том, что Лещенко из своего пистолета стрелял, и пистолет не выстрелил, а Евдокимов из своего ещё не стрелял.

– Дед! – крикнул Евдокимов. – Предупреждаю!

Лещенко медленно приподнял руки.

– Товарищ Коваленко, подойдите к своему компаньону и обыщите его, – скомандовал Евдокимов. – Я буду держать его на мушке, а вы осматривайте, так будет надёжнее.

И Маруся, влюблённая, страдающая и трепещущая Маруся, приблизилась к Лещенко, взяла из его руки пистолет и подошла с ним к Евдокимову.

– Суньте его мне в карман – распорядился он, не сводя глаз с Лещенко. – Посмотрите у него в карманах.

Маруся вернулась к Лещенко, провела ладонями поверх карманов, потом пошарила в карманах, потом проверила, не спрятано ли что за пазухой.

– Еще только ножик, – сказала она. – Какая-то бечёвка…

– Давайте и ножик, и бечёвку, – сказал Евдокимов. – Не оставляйте ему ничего.

Маруся подала Евдокимову свои находки.

– А теперь подайте мешок, – сказал Евдокимов. – Я извиняюсь, что затрудняю вас, но такова обстановка.

Маруся наклонилась.

– Вытрясти? – спросила она.

– Боже упаси! – воскликнул Евдокимов. – Он нужен нам со всем его содержимым.

Лещенко слегка опустил руки.

– Руки-то можно опустить? – спросил он. – Я ведь не физкультурник.

– Опускайте, – разрешил Евдокимов. – И прошу вас – вперёд, по той же дороге в обратном направлении.

– Самоуправство, – сказал Лещенко. – Ты ещё за это ответишь.

– В любой момент, – весело ответил Евдокимов. – И учтите, что я отлично стреляю, шаг в сторону и вам не придётся жаловаться.

– Ладно, – хрипло сказал Лещенко. – И откуда только принёс тебя чёрт…

Но ответить ему Евдокимов не пожелал.

Не спеша они тронулись обратно, – впереди Лещенко, шагах в пяти от него Евдокимов и позади Маруся с мешком.

Они прошли пшеничное поле, миновали плантации кукурузы, вошли в станицу.

Какие-то собаки всё-таки залаяли на них, но они не обратили на них вниманиям и собаки отстали.

– Куда идти-то? – мрачно спросил Лещенко.

– В милицию, в милицию, – резко сказал Евдокимов. – Прошу вас.

Они дошли до милиции, поднялись на крыльцо, зашли к дежурному надзирателю.

– Товарищ дежурный, посадите этого старичка в КПЗ, в одиночку, – распорядился Евдокимов. – Ордер на арест доставлю не позже десяти утра.