Текст книги "Степной принц. Книга 2. Аксиома Шекспира"

Дожёвывая мясо, Баюр шёпотом предположил:

– Там кто-то ещё.

– Угу, – кивнул Саттар, облизывая пальцы. – Она сказала: «Слава Аллаху, послал дервиша, есть кому исцелить раны. Иначе не дожил бы до утра».

– Думаешь, он исцелит? – волхв с сомнением приподнял бровь.

– Не знаю. Но взялся, что-то там подвывает… – за стеной послышались притоптывания и хлопки. Двигающиеся челюсти приостановились, кашгарлык повернул ухо к дверному проёму, – …и, судя по всему, пляшет.

Волхв скептически хмыкнул, предчувствуя, что проснётся утром уже под другой вой – над покойником.

Фатима переводила тревожный взгляд с одного спутника на другого и помалкивала, потом уложила дочку в уголок, накрыла одеялом, и стала собирать остатки трапезы.

Баюр порылся в своей сумке, похлопал по карману, проверяя его содержимое, и поднялся на ноги, закинув котомку на плечо:

– Укладывайтесь спать, тушите свет.

– А ты куда? – слаженно отреагировали друзья, удивлённо на него воззрившись.

– Пойду посмотрю, как бы «лекарь» не уморил до смерти больного, – усмехнулся волхв.

– Мне ещё лошадей проведать надо, – ввернул Саттар.

Баюр кивнул и, пригнувшись, нырнул в дверной проём.

В комнатке с очагом было три человека: раненый мужчина лежал возле огня, то ли уснул, то ли в полубессознательном состоянии, он изредка вздрагивал, шарил по постели руками, сопровождая движения стонами, за ним, поджав колени, сидела жена, поминутно всхлипывая и утирая лицо ладонями – возможно, молилась, а по другую сторону очага, в стороне, сидел со скрещёнными ногами «лекарь», раскачиваясь с закрытыми глазами и заунывно мыча. Сына хозяйки, встречавшего путников, не было. Он либо спал в третьей комнате, либо вообще жил в соседнем доме.

Женщина мельком глянула на вошедшего, но возражать против его присутствия не стала, дервиш приоткрыл один глаз, не прерывая своего мистического действа.

Нищий был без привычной остроконечной шапки, и волосы его не топорщились войлочными клоками, как обычно, а были разделены на пряди, заплетённые в несколько косичек, которые скрещивались в каком-то хитроумном порядке, образуя плоскую фигуру – то ли символ ордена, членом которого состоял дервиш, то ли мистический знак – словом, чёрт знает что. Волхв невольно вгляделся в орнамент и заметил подозрительные белые точки, копошащиеся в волосах, вид которых чуть не извергнул съеденный им ужин обратно. Дервиш поднял к голове руку, чёрным когтем поскрёб между косичками, облизал его и вытер об халат, пестреющий многочисленными заплатками и имеющий такой стаж древности, будто достался этому нищему в наследство от святого, преставившегося тысячу лет назад, который, в свою очередь, получил его аналогичным способом. Волхв гадливо скривился и наткнулся не немигающий глаз, устремлённый на него и зияющий на неподвижном лице, словно чёрная дыра в потусторонний мир. «Аллах с ним, пусть смотрит, – подумал Баюр, – главное – чтоб не мешал».

Он подсел к больному, стал осторожно прощупывать его и осматривать, никто не вмешивался в его самоволие, видно, полагали, что хуже уже не будет. Вобщем-то, кости целы, но досталось мужичку несладко – били чем ни попадя, да, похоже, не один человек, а насели скопом – может, грабили, а он сопротивлялся. А что, от таких побоев и концы отдать недолго. Волхв порылся в сумке, выбирая нужные травки и мази, поднял глаза на женщину, она притихла и не мигая глядела на него почти с ужасом.

– Вскипяти воду.

Та вскочила и засуетилась с чугунком, второпях проливая на пол и себе на колени.

– Тряпку дай. Чистую.

Пока грелась вода, Баюр вытащил из ножен кинжал, располосовал ткань на повязки и бросил его рядом с сумкой, стал промывать раны. Потом распаренные травки смешал с мазью и, распределив кашицу на порезы, на отёки, дал ей впитаться, тем временем бросив в кипяток другие пучки для снадобья, чтоб напоить больного. Ожидая, пока они заварятся, стал бинтовать.

Нищий не двигался с места, ничего не говорил, не совался под руку (чему волхв был несказанно рад), даже мычать перестал, и о нём было забыто. А зря.

Закончив перевязку, Баюр достал из кармана камень и круговыми движениями стал водить им над ранами, ушибами, синюшными разводами. Камень в руке пульсировал, чутко реагируя на сбои природного жизненного течения. Дыхание раненого становилось спокойнее, хрипы затихли, он шевельнулся, вытягиваясь и принимая более удобное положение. Синяк на виске и под глазом стал меркнуть и бледнеть, словно капля чернил в чашке воды. Волхв увлёкся, наблюдая за благотворными изменениями.

Женщина, прикрыв ладонью удивлённо округлившийся рот, замерла, зачарованно следя за оживающим прямо на глазах мужем.

Ну, вот. Последний круг. Пульсация в руке постепенно сошла на нет. Достаточно? Вполне. Теперь будет всё в порядке. Вращения прекратились, но руку волхв не опустил, позволив ей зависнуть над раненым.

Дервиш тоже затих, вылупив на камень незнакомца оба глаза, готовые выпрыгнуть, – круглые, однородно-чёрные, словно отшлифованные обсидиановые шарики с приплясывающими отблесками пламени. «Волшебный джаду!» – мечта всякого, чей промысел связан с обращением к высшим силам.

Может быть, Баюр и насторожился бы, заметив взгляд сумасшедшего, но его спина ничего не увидела.

Резкая боль чуть ниже рёбер была столь внезапной, что от удара волхв повалился навзничь. Бросив кинжал, дервиш выдернул из пальцев убитого джаду и бросился вон из дома.

Но едва он успел достичь дувала, как вслед ему раздался ружейный выстрел, и он рухнул на землю, как подкошенный, широко раскинув руки.

Баюр быстро пришёл в себя (рана оказалась несерьёзной: то ли этот нищий был на редкость криворукий, то ли в последний момент волхв успел развернуться боком, а скорее всего, обе причины единогласно решили уберечь невинную жертву) и ринулся в погоню за негодяем, по дороге услышав грохот выстрела. Тьма вокруг была глаз выколи, особенно после освещённой комнаты, и в самых дверях на улицу он чуть не сбил кого-то с ног. Успел удержать руками: правая нащупала… ствол, левая – не веря своим ощущениям – косу, потом вторую…

– Фатима?! Ты?!

– И-и-и-и… – услышал он знакомую плаксивую мелодию, и трусиха уткнулась лбом в его грудь.

Из глубины двора примчался Саттар и первым делом метнулся к убитому, с ужасом предчувствуя непоправимое (неужели друг Алимбая?!), перевернул бездыханное тело, потрясённо выдохнул:

– Наповал! – пережитый ужас и неоправдавшиеся опасения сменились восхищением метким выстрелом. – Ну и глаз у тебя, Корпеш! В кромешной тьме – точно в затылок!

– Не у меня, – усмехнулся волхв. – Вот моя спасительница, – он отстранился от хлюпающей носом фигурки, и, обойдя Саттара, пошёл к трупу.

Руки дервиша были пусты. Видимо, выронил «джаду» при падении или когда его переворачивали, пришлось шарить в темноте по земле. Камень нашёлся в двух метрах от нищего и тут же упокоился в привычном ему кармане.

В доме подвывала перепуганная женщина, и Баюр отправился её успокоить, а его спутники – в свою комнатку.

Дав хозяйке наставления, как ей дальше ухаживать за больным, волхв оставил ей мазь, собрал свои вещи и вернулся к друзьям.

Масляный фитилёк, вновь почувствовавший свою необходимость, радостно освещал все триста зубов кашгарлыка (ошибка в счёте, может, и была, но с лихвой компенсировалась производимым впечатлением), с отеческой гордостью глядящего на зарёванную Фатиму.

– А говорят, что женщины ни на что не годны, кроме семейных забот! Нет, Корпеш, ты скажи: кто кого охраняет – мы её или она нас? – Саттар закрыл руками рот, чтобы его хохот не разносился дальше комнатки.

– Одно слово – сокровище! – согласился Баюр, гладя прильнувшую к нему головку, которая в ответ только шмыгнула носом. – Вот что значит жить в приграничных районах! Даже женщины умеют стрелять!

– На такую точность не каждый мужчина способен, – завистливо вздохнул обладатель несметных сияющих зубов. – Как только она догадалась? И успела!

– Думаю, подглядывала, – предположил Баюр, – чтобы, не дай Аллах, меня не обидели. – Фатима тем временем стащила с него халат, задрала на спине рубаху, обнажив порез, к счастью, по касательной, глубиной в палец. С колотой раной справиться было бы труднее. Саттар помог ей наложить ту же мазь, которую волхв готовил для хозяина, и забинтовать оставшимися полосками ткани. Женщина тут же принялась штопать одежду, пока мужчины восстанавливали пропущенную ими страничку её героических деяний. – После наших дневных разговоров больше всего её беспокоил полоумный дервиш, за ним-то она и следила, – горестный вздох рукодельницы, не поднявшей зелёных глаз от шитья, подтвердил справедливость догадки.

– А что же ты, Корпеш? Зря что ли я тебя по дороге вразумлял?

– Увы, у меня на затылке глаз нет. Одно из двух: либо раненого лечить, либо за этим уродом наблюдать.

– Кстати, урода надо прибрать с глаз долой. Я там овражек приметил за хутором.

Оба сразу сообразили, что тёмные дела лучше всего вершить в темноте, и, не сговариваясь, поднялись. Фатима осталась с дочкой, которую не разбудил даже гром выстрела, так умаялась за день. Она прикорнула рядом с ней, но мечтать о сне не приходилось, вернее, приходилось только мечтать, ибо испуг прогнал его далеко, и возвращаться к столь неблагодарным людям, не оценившим дар отдохновения, он не собирался.

Мужчины управились быстро, вернулись с мокрыми руками и лицами (видно, отмывались где-то в ручье) и тоже улеглись, но уснул только Корпеш. Саттар так и проворочался до утра. Фатима всё беспокоилась о ране своего бесценного друга, боялась, как бы не начался жар, и всю ночь трогала его лоб. А он спал безмятежно, но с первыми лучами солнца проснулся сам и встал легко, не поёжившись от боли.

– Дай посмотрю, – и, не дожидаясь согласия, она закатала одежду, осторожно размотала повязки. На месте пореза розовел ровный шрам.

Корпеш снисходительно потрепал её по макушке:

– Вздумала тоже – волноваться. На мне всё заживает – охнуть не успеешь. Лекарь я или не лекарь?

Пока друзья собирались в дорогу, Баюр успел осмотреть больного хозяина и остался очень доволен его состоянием, тот даже побеседовал со своим спасителем, а уж его жена не знала как благодарить заезжего знахаря, собрала в дорогу гостям поесть (задерживаться им не позволяли срочные дела), а для Джулдуз завернула в кулёк засахаренные фрукты.

Дальше скакали без задержек. Девочка приноровилась к седлу Баюра (он подстелил ей под попку свёрнутый мягкий халат), так что скорость прибавилась. Местами, по ровной местности, даже переходили на лёгкий галоп. Останавливались ненадолго, только чтобы перекусить, и снова мчались. Ещё дважды их заставала в пути ночь, но стоянки устраивали в камышах возле реки, чтобы жители близлежащих сёл не запомнили всадников. Правда, комаров у воды расплодилось видимо-невидимо. Пока дымил костёр, терпеть ещё было можно, а для сна волхв заварил каких-то вонючих травок, заставил всех смочить настоем открытые места, оставшимся же зельем покропил хохочущих и машущих руками друзей.

А когда впереди замаячило большое селение («Ташмалык!» – объявил Саттар), не сразу поверилось, что путь их подошёл к концу.

Фатиму с ребёнком приняли в семью без лишних вопросов, после того как сын поговорил с матерью (отец умер два года назад) и сестрой. Места всем хватило. Тем более что рядом с родительским домом стоял другой, где жила сестра с мужем и двумя детьми-близняшками, сыном и дочкой, годом постарше Джулдуз.

Баюр с Саттаром задержались в Ташмалыке ещё на день, помогая Фатиме обвыкнуться, а когда стали прощаться, она не выдержала и разрыдалась.

Волхв, у которого тоже тоскливо ныло сердце, вытирал катящиеся по её щекам слёзы и совестил:

– Ну что ты, как на похоронах. Не навек прощаемся. Жизнь до-олгая. Лучше пообещай мне…

– Ч-чего?

– Больше не лезть под пули…

– Угу.

– А Джулдуз расскажи про отца.

Глава 11
Бектаир

Ввязываться в какие-то ни было вооружённые столкновения и вообще рискованные передряги или щекотливые ситуации у Баюра в планах не было, он намеревался как можно быстрее и с минимальными потерями выбраться из этого кипящего котла и разыскать Чокана. Сведения, которые он вёз, своей значимостью много превосходили его участие в междоусобном конфликте. Да и что он мог сделать один? И чью сторону принять? Дунганам и таранчам1717
  Таранчи – земледельцы, так называли уйгуров.


[Закрыть] он сочувствовал: сколько можно терпеть измывательство китайцев, в своей вседозволенности перешагнувших все разумные границы? Мало того, что таранчи обязаны были содержать маньчжурских солдат, по одному на каждого, так представители правящей нации, сидя у них на шее, решили, что этого мало. Взятки брали без зазрения совести. А чего бояться-то? Или кого? Не этих же туземцев, которые годны лишь на то, чтобы ковыряться в земле! Сам цзян-цзюн подаёт убедительный пример – его, кроме как Чан1818
  Чан – длинный мешок.


[Закрыть], в народе и не называли. Наглость властителей простёрлась до того, что присвоили себе неотъемлемое право брать у местных жителей всё, что понравится – будь то вещь, урожай, скотина, чья-то жена или дочь. Упрекать восставших, взявшихся за оружие, язык не поворачивался. Однако и сами восставшие симпатии не вызывали. Их зверства ураганом неслись по запылавшему войной краю, они безжалостно вырезали сотни и тысячи людей в захваченных городах-крепостях, выплёскивая накопившуюся ненависть, не только китайцев – всех поголовно, а цветущие города обращали в прах. Но ничего взамен опостылевшему положению дел не предлагали, не утверждали новых порядков и правил, не изменяли структуры власти, как это делали все завоеватели. Просто крушили всё и топили в крови. Разгул анархии! Стихия! Стихию в любом случае надлежало обуздать. Если бы они были в состоянии навести порядок на захваченной территории, разграничиться с Китаем и образовать независимое государство – тогда совсем другое дело! Однако этим пока даже не пахло.

Такое положение дел Баюру казалось ночным кошмаром, но от ночного кошмара можно было избавиться пробуждением, здесь же кровавые события набирали оборот: армия повстанцев множилась, огонь войны разрастался, и за ним, как дымный хвост пожарища, тянулись бесконечные грабежи, разбой и убийства. Китайские же регулярные войска демонстрировали своё полное убожество и бессилие перед разгулявшейся стихией. О чём думает этот чёртов богдыхан? А тут ещё ходжи зашевелились…

В обратный путь волхв пустился не той дорогой, которой вёл их Саттар, а ближе к границе, к горам, далеко огибающей Кашгар и сторонящейся наезженного тракта, но не потому, что опасался стать предметом пристального внимания нового правителя города – дунганского ходжи Рашеддина, которого ещё звали Дауд-Ахуном, как некогда им стал злополучный Адольф Шлагинтвейт. Дауд (уж Саттар-то точно знал!), подчинив себе Кашгар, вернулся в Урумчи, полностью отвоёванный у китайцев, где у него была постоянная резиденция. А это три месяца езды – попробуй-ка на таком расстоянии управлять городом. Его ставленники в Кашгаре лишь поддерживали порядок и доносили хозяину о положении дел. Китайский гарнизон, загнанный в цитадель, до сих пор там и находился, не желая сдаваться. Впрочем, воды и продовольствия у них было запасено достаточно, и они ждали более благоприятного момента, чтобы покончить со своим затворничеством, всё ещё уповая на богдыхана и его вооружённую подмогу. Бузрукхан с Якуб-беком ещё не достигли пределов Алтышара. А вот когда они заявятся, Дауду придётся приехать и отстаивать свои завоевания. Страшно подумать, что тут начнётся. На них самих наплевать бы и растереть, только у деспотов принято загребать жар чужими руками, а значит, бойня грядёт нехилая.

Дорога, выбранная Баюром, по кратчайшей прямой должна была вывести его к берегам Или, где он хотел переговорить с киргизами, а потом пробираться дальше, за пределы Поднебесной. Дос мчался резво, так что в ушах свистел ветер, а чалму пришлось надвинуть до самых глаз, чтоб не унесло. Чем ближе к северу, тем жёстче проявлялся характер осени, и казалось, что последние тёплые дни летят без оглядки вместе с всадником, только в обратном направлении, спасаясь от наступающих холодов. Сёл по пути попадалось много, но волхв огибал их, не заезжая. Хватит с него приключений! Найти для ночлега укромную ложбинку было раз плюнуть, а спать под открытым небом много безопасней, чем быть заключённым в четырёх стенах, за которыми можно ожидать всё, что угодно. Правда, нынешнее утро уже посеребрило траву вокруг, а вода в ручье, возле которого он устроил привал, замёрзла. Пришлось разбивать лёд, чтобы вскипятить чай и набрать во фляжку.

На этой дороге было поживописней, чем на голой и гладкой, как стол, равнине ввиду Кашгара, встречались и тополиные рощицы и кущи каких-то кустов, наполовину облетевших, пару раз Баюр проезжал среди песчано-глинистых холмов. Речек и ручьёв, бегущих с гор, было тоже немало, но они были не столь бурливы и полноводны, как в верховьях, так что Дос легко переходил их вброд. Волхв только следил, чтобы он копытом не налетел на камни, торчащие со дна. Правда, и обзор сузился, ну да ладно, уж как-нибудь… Зато путь намного короче. И опасности столкнуться нос к носу с воинствующими поборниками справедливости, равно как и с теми, кто их мнение не разделял и эту самую справедливость давил к ногтю, было в разы меньше. Оружие-то у Баюра было: ружьё, неразлучный кинжал, даже сложенный лук, однако пускать его в ход лишний раз не хотелось. А вот в илийском районе, видимо, придётся.

У ручья волхв натянул поводья, спрыгнул на землю. Дос благодарно пряднул ушами, припал к воде. Солнце к полудню одумалось и не только высушило изморось на поблёклой траве, но и ощутимо начало припекать.

Достав из сумки хлеб с сыром и зелень, Баюр сел на сухой прогретый камень перекусить. Он мог бы ехать и без перекуса, но жаль было изводить коня, пусть немного отдохнёт, пощиплет травы, кто знает, встретится ли она дальше. Может случиться, что там, на Или, когда они прибудут, их встретит метель. И то сказать: декабрь на носу.

Дос вытянул шею, ткнулся бархатными губами в ухо хозяину, всхрапнул. Баюр усмехнулся, погладил его по шерстяной щеке.

– Ну что, усатая морда? Перевёл дух? Нам ещё скакать и скакать. Красавец мой! – конь, довольный лаской, не отходил, тёрся о плечо. – Мы с тобой тут как бельмо в глазу, оба не в масть, – местные жители, даже знатные и высокопоставленные, использовали в основном лошадей киргизской породы. Чистокровные аргамаки и помески вроде карабаиров были здесь большой редкостью. На них приезжали кокандцы. Да ещё китайские вельможи включали их в торжественные процессии, но больше для пышности, чтоб пустить пыль в глаза. Так что простецкий парень, да ещё синеглазый, на карабаире был подозрительным субъектом. – Я – чересчур блондинистый, ты – чересчур породистый. С какого боку ни глянь – выбиваемся из общего правила, – Дос фыркнул, ощерился. – Правильно, нечего нам тут делать, домой потрюхаем. Ну, хватит зубами щёлкать, – волхв похлопал ладонью по храпу разыгравшегося жеребца, тот чихнул и отвернулся. – Не боись, я тебя в обиду не дам. Если прицепится кто не в меру подозрительный – совру, что отбил у китайцев.

***

На прежнем месте Баюр знакомых киргиз не застал. Кочевому племени собраться и уйти в безопасные земли гораздо легче, чем осёдлым жителям. Дом и хозяйство просто так не бросишь, только если уж совсем не припечёт, когда приходится выбирать одно из двух: жить или не жить.

На мёрзлой земле, уже покрытой снегом, следов было более чем предостаточно. Баюр проехался по зияющим в белом насте круглым проплешинам, едва запорошённым позёмкой, где стояли юрты. Да, собирались в спешке… вон валяются какие-то обломки, куски войлока, что-то ещё непонятное выглядывает из-под снега. Спрыгнув на землю и потуже затянув платок на поясе (он ещё в дороге переоделся в стёганый ватный халат, а чалму сменил на меховую шапку, когда зубы совсем уж перестали слушаться, выбивая ритмичную дробь, соперничающую со стуком копыт), и пошёл по опустевшему аулу, поддевая носком ичига подвернувшиеся кочки. Одна из них глухо охнула и с жалобным звоном отлетела в сторону, оказавшись оброненной второпях железной миской. Он прошёл ещё, хмуро оглядывая долину. Ослепительный на солнце снег заставлял щуриться и смазывал резкие грани бугров, кустов, каменных глыб, наваленных куч, одинаково одев их в пушистые искрящиеся шапочки. Да-а… Жаль, не застал. Кто ж знал, что они так скоропостижно дадут дёру. С досады он от души наподдал носком очередной кочке, и она, взвившись от толчка, понеслась в низком бреющем полёте, теряя белую маскировку, а заодно и сходство с кочаном капусты, не имеющим дурной привычки отращивать косу, которая змеёй растянулась вслед. Разглядев летательный предмет, волхв ахнул, а его сообразительность очнулась и понеслась со скоростью камня, сброшенного с перевала в пропасть. Или трупа. Кстати, где труп? Они что, забрали его с собой, а голова вывалилась по дороге? И чья голова?

И только теперь до него дошло, что груда камней, наваленная в логу на отшибе, – не что иное как могила, упокоившая обезглавленного бедолагу. Его если и откопают, опознать без приметной части будет трудновато. А если труп раздели перед погребением – надежды тем более никакой. Скорее всего, голову хотели забрать с собой – такое за кочевниками водится. Но потеряли. Что же здесь произошло? Баюр подошёл к приземлившемуся летуну, подпихнул носком, поворачивая к себе лицом. Фу-у! Вблизи мертвечина выглядела ещё омерзительнее, хотя, живя здесь, он успел наглядеться и притерпеться к отрубленным головам. Похоже, китаец… или дунганин? Хрен их разберёшь! Но уж точно: не киргиз! Взять в руки свою страшную находку (даже за косу) он не смог бы себя заставить ни под каким предлогом, оставить её валяться на виду тоже нельзя, пришлось катить в ложок к захоронке проверенным способом, поддевая ичигом, чтоб воссоединить бренные останки. Останкам-то без разницы, чем их трогают, это живые нос воротят, требуют почтения, даже ревнуют друг друга, сравнивая, чей почёт выше. Волхв старался не вдумываться, что за предмет он катит, как мяч, но к горлу всё равно подступил съеденный завтрак и рвался на свободу.

Отодвинув крайние камни, чтоб подсунуть под них тошнотворную черепушку, он понял, что его догадка была верна: из дыры показалась синюшная кисть… и что-то ещё – без всяких признаков одежды. Поскорее закончив прятать труп и следы чужого убийства, волхв вернулся на поляну, пытаясь разобраться в многочисленных запутанных следах. На месте аула нечего было и пытаться – тут было так затоптано вдоль и поперёк, что сам Аллах спятил бы, распутывая этот клубок. А вот дальше…

Похоже, племя разделилось. Бо́льшая его часть, судя по количеству топтунов и ширине тянущейся полосы следов ушла в сторону Или (к русским? к бугинцам?), другая, тоже немаленькая, – в обратную сторону. Прибитая копытами снежная дорога с неровными, рваными краями змеёй огибала бугор и терялась за ним. Баюр вспомнил, что киргизы рода турайгыр-кипчак официально считались подданными Китайской империи, а значит… Неужели манап Садыкбек повёл своих джигитов в ополчение? На помощь китайцам? Да нет, вряд ли, они же мусульмане. Дунгане – тоже китайские подданные, однако это не мешает им разжигать газават против своих господ-иноверцев, идолопоклонников. Ближе к истине другое предположение: примкнуть к погромщикам, чтобы в общей сумятице пограбить вволю. Вот это в духе кочевников. Волхв слышал, что из-за Или на помощь повстанцам приходили целые отряды киргиз, которых, вобщем-то, не касались дела Поднебесной и которых гнал в заваруху бес наживы. Некоторые из них оставались с дунганами и таранчами, другие – с награбленным добром возвращались.

За холмом с другой стороны слух Баюра уловил какой-то далёкий шум, вроде как едет кто-то. Сквозной морозный воздух ловил каждый звук, унося его на сотни метров. Уйсунь, которого сюда никто не приглашал и тем более здесь не ждал, мигом вскочил в седло и рванулся в узкую расщелину между холмами. Её он заприметил не сейчас, а ещё летом, будучи в гостях и следуя совету русского мужика: «Готовь сани летом, а телегу зимой». Когда под ногами земля загорится – поздняк метаться. Он ещё тогда в этом закоулке побывал: тесноват и не шибко глубок, заканчивается тупиком, так что годится либо для засады, либо для временного укрытия, драпануть через него не получится. Драпать он и не собирался. Слишком много вопросов без ответов жужжало в голове, не хотелось уезжать болваном, не выяснив ситуации. Может быть, визитёры прольют свет на случившееся.

Раскидистый карагач и обступившие его кусты накрылись снегом, как шубой, которая порвалась клоками и осыпалась, когда он продирался сквозь ветки, но так получилось даже лучше: образовавшаяся решётка из заснеженных прутьев позволяла охватить глазом полдолины, пространство брошенного аула – уж точно. Баюр остановил Доса и затих.

– Здесь! – раздался голос пока ещё не видимого всадника.

Мгновение спустя мимо карагача проскакало дюжины две джигитов. Поняв, что никого уже не застали, они разбрелись по одиночке, бестолково объезжая пустую поляну и бурча себе под нос, потом снова съехались в кучу и принялись ругаться. Баюр вслушивался в гневные выкрики и разглядывал пожаловавших незнакомцев. Все вооружены: помимо сабель, у некоторых над плечами торчали ружья, другие попросту таскали с собой луки. Наверное, всё-таки дунгане. Эти, хоть и носили косы по китайскому обычаю, головы брили до затылка – вон один снял шапку, вытирая лицо и макушку (упокоенная голова, кстати, была такого же фасону). К тому же он слышал, что с началом восстания «воры», как их называли власть предержащие, стащили с себя китайские тряпки и стали одеваться как таранчи – в халаты и малахаи. Сарты, то есть осёдлое азиатское население, одевались так же.

Из разрозненных ругательств и проклятий, которые сыпались со всех сторон, как сухой горох из прохудившегося мешка (половина слов была непонятна), волхв худо-бедно уразумел, что они приехали к Садыкбеку за подкреплением, предварительно послав к нему своего человека (уж не того ли, что засыпан камнями в ложке?), которого не дождались и нагрянули целым отрядом, чтобы манап не отвертелся. Один джигит вытянул руку с нагайкой, указывая на обход вокруг бугра, и они разом загомонили. Косы у этого джигита не было, удивление не успело состряпать новый вопрос, как тот обернулся… Киргиз! Но не турайгыр-кипчак, волхв бы его запомнил. Волевое смышлёное лицо, в уголках прищуренных глаз затаилась хитринка. Про таких русские говорят: себе на уме.

Посовещавшись, джигиты дружно подхлестнули коней и поскакали в указанном направлении, куда, по расчёту волхва, ушёл Садыкбек с отрядом. Баюр выбрался из укрытия, отряхнул снег с шапки и плеч и направил коня – нет, не следом, а в обход холма с другой стороны, чтобы встреча выглядела случайной, без привязки к брошенному аулу.

Пока он пробирался ущельем, где когда-то под чутким руководством Джумука собирал травы и тот «учил» его лекарским премудростям, дунгане ускакали далеко, очень спешили, однако догонять их сломя голову (Дос мог одолеть расстояние в два счёта) было бы подозрительным, как бы не схлопотать пулю в лоб. Уж больно немирно они были настроены. Скорее, даже наоборот.

Но догонять и не пришлось.

В кустах у дороги, скрючившись, лежало тело, рыжий жеребчик стоял рядом, обнюхивая своего хозяина. Баюр спрыгнул на снег, потянул за плечо лежащего, поворачивая труп к себе лицом. Так и есть! Киргиз! Который среди дунган выглядел белой вороной. Видать, не товарищем им был, а всего лишь провожатым или заложником, пленником. Не оправдал их ожиданий и поплатился жизнью. Волхв оглядел подножие горы, отыскивая глазами какую-нибудь канавку, чтобы упокоить беднягу. Ну что за «счастье» ему сегодня такое! Прибирать трупы!

И тут труп застонал.

***

За дымным коконом угасающий день был едва различим. Тень от нависшей скалы чёрным крылом лежала на подтаявшем снегу, к вечеру скованном поблёскивающим ледком. Ветер сюда не задувал, напротив, уносил дым костра наружу и куда-то в сторону. Волхв сначала опасался, как бы их по нему не обнаружили. Но это вряд ли. Скалистый бок горы затесался среди снежных склонов, отгородился лесом. Не дурак же он, в самом деле, устраивать укрытие на проходе, где всякий проезжий о нём догадается.

Раненого Баюр не потащил в село, которое виднелось неподалёку, да и вообще эти места необжитостью не страдали: земля плодородная, рядом река, в предгорьях полно зелени. В доме-то лечить было бы не в пример сподручнее, однако люди – это лишние свидетели, и множить их не входило в планы волхва. Вдруг слух о недобитом киргизе дойдёт до тех самых джигитов, с которыми он был, и они вернутся исправить свой промах. Наверняка, у них были причины пырнуть его кинжалом. Диво ещё, что голову не отсекли. Впрочем, в этой войне на их совести столько трупов, что «рука бойцов колоть устала», как изволил выразиться господин Лермонтов, стало не до голов. Ничего, не привыкать, бывали и худшие времена.

Киргиз лежал на толстом слое лапника, из забинтованной груди (пришлось порвать запасную рубаху на ленты) сначала слышались хрипы и бульканье, потом они стали стихать и прекратились, а дыхание выровнялось. Камень работал на совесть. Оставалось только ждать и поддерживать огонь. Травяной отвар был готов, и Баюр следил, когда его пациент придёт в себя, чтобы напоить лекарством.

Наконец, когда тьма сгустилась настолько, что за козырьком скалы можно было различить только ближайшие сугробы, раненый открыл глаза. Взгляд его был ещё мутным, но вполне осмысленным. Он повёл им вокруг, разлепил потрескавшиеся губы:

– Где мы?

Баюр поднёс снадобье, приподнял ему голову, чтобы мог пить:

– В безопасности.

Киргиз пил большими глотками, видимо, не чувствуя вкуса, просто утоляя жажду, потом откинулся головой на еловые ветки и вдруг тревожно встрепенулся:

– Моя лошадь? – взгляд упал на два крупа, рыжий и угольно-чёрный, одинаково лениво помахивающие хвостами, и раненый, облегчённо вздохнув, снова уронил голову.

Пока было светло, волхв разгрёб снег и принёс пожухлую охапку, жеребцы неохотно жевали мокрое сено, но не жаловались: скальный навес защищал от ветра, а от костра шло тепло – всё лучше, чем идти в темноте по заметённой дороге, проваливаясь в снег по бабки и рискуя переломать ноги.

– Как тебя зовут? – спросил Баюр.

Киргиз недоверчиво покосился на своего лекаря, но ответил:

– Бектаир.

– Я так понимаю: ты не местный. Дело, конечно, не моё, но зря ты сюда сунулся.

Раненый только усмехнулся:

– Если бы не нужно было – не сунулся бы.