Текст книги "Степной принц. Книга 2. Аксиома Шекспира"

– В ущелье каком-нибудь прятали. Сочли укрытие ненадёжным, ну и драпанули, пока не обобрали до нитки. Без скотины киргизу смерть.

– Слушай, я всё думаю про Со-Колдая, – не отрывая взгляда от беженцев, сказал Баюр. – Он ведь знает про китайских подданных, переходящих к соседям. Неужели власти к этому равнодушны? Ничего поделать не могут?

– Точно! – радость Чокана как-то не вписывалась ни в ситуацию, ни в вопрос, и волхв догадался, что в голове разведчика вертелась другая задача, что ответил он не ему, а внезапно созревшему решению. Лицо штаб-ротмистра с победным восторгом обратилось к другу, и он выложил недостающее звено задуманной операции: – Со-Колдай хлопочет, чтобы мы вернули сбежавших соотечественников на его родину. Вместе с баранами и другим имуществом. И ему, скорее всего, в этом не откажут.

Баюр с сомнением покачал головой:

– Думаешь, они согласятся вернуться?

– Ну, не все, разумеется. Однако найдутся и такие, что пожалеют о брошенном доме. Особенно если со стадом да по приглашению правительства…

– И с разными заманчивыми обещаниями? – холодок пробрался волхву за шиворот, ощупал лопатки, как свою собственность, заставив плечи протестующее передёрнуться. Султан сидел, не шевелясь. Не чувствует мороза? Ну да, конечно, с его-то мерзлявостью! Или полыхающая идея греет душу? И шкуру заодно?

– Вот именно.

– Ну и что? Тебя-то это каким боком касается?

– Ещё как касается! – воодушевился Чокан. – Ты подумал, как я буду переходить границу? Что врать, когда прицепятся подозрительные китайцы? Китайцы всех подозревают. А если нет времени и желания разбираться – просто сносят голову, чтоб не заморачиваться.

– Понял, – уж ему-то расписывать порядки соседей не было необходимости. Клетки с головами на жердях перед воротами Кашгара каждый день их втолковывали. – Затеряешься в толпе возвращенцев. Хороший ход, одобряю. Только подгадать надо со временем, чтоб вписаться в ситуацию.

– Впишемся!

Застоявшиеся кони нетерпеливо приплясывали, меся копытами снег, поторапливая говорливых хозяев. Это вам не лето, когда заминка в дороге – повод пощипать травку.

– Поехали, – скомандовал штаб-ротмистр, трогая поводья.

– В Верный?

– Что-то казаки засуетились в крепости.

Баюр тоже заметил какое-то небудничное оживление: весь гарнизон высыпал на улицу, кто-то скакал с поручениями, старшие отдавали распоряжения, но основная масса служивых толпилась у одного дома. Он сначала решил, что это беженцы их так взволновали. У Чокана мелькнула иная мысль:

– Возможно, Герасим Алексеевич уже здесь.

Казаки сразу узнали штаб-ротмистра, хоть был он в полушубке и киргизском малахае, видать, частенько бывал в крепости. Но, прежде чем пустить в дом, велели обождать чуток, пока доложат господину генералу:

– Только приехал, ваше благородие. Иззяб в дороге, – оправдывался казак, держа за узду коня и помогая Чокану спешиться.

Баюр заметил в стороне возок, который распрягали солдаты.

Впрочем, долго ждать не пришлось. Узнав, кто ожидает, генерал велел пустить немедленно.

– Может, мне здесь остаться? – шепнул другу Баюр. Кто его знает этого генерала, как ещё посмотрит на его компанию. И потом, вдруг у них секреты какие, не для чужих ушей.

– Вместе пойдём, – непререкаемо заявил Чокан. И уже войдя в небольшой коридорчик, шутливо пнул волхва локтем в бок: – Должен же он знать, кто меня проводит в последний путь.

Генералом оказался мужчина лет сорока с небольшим, с усталым лицом, без всякого высокомерия, который цепким взглядом окинул нового человека, вошедшего вслед за штаб-ротмистром.

Баюру он тоже был интересен: Чокан с таким уважением о нём отзывался, ни разу не сострил, не выставил на посмешище его нелепые высказывания или поступки, как это случалось в бытность его адъютантом Гасфорда. Даже не зная его, волхв успел проникнуться к нему необъяснимой симпатией. Высокий открытый лоб с крутыми залысинами говорил о природном уме, воинственными пиками глядящие в стороны усы – о решительности характера, о человеке дела. Благородство манер и учтивость ничуть не мешали его простоте в общении, а, напротив, делали её обаятельной.

– А-а, Чокан Чингизович! – Колпаковский широко развёл руки для объятия, в которые и заключил пахнущий морозом полушубок. – Не ожидал вас так скоро. Душевно рад! – усомниться в его искренности не смог бы даже поднаторевший в восточном лицемерии бухарский эмир. Улыбкой просияло всё лицо, включая изогнувшиеся кончики усов.

– Салям алекем, Герасим Алексеевич, – штаб-ротмистр с чувством пожал протянутую ему руку, когда генерал отстранился. – Позвольте представить вам моего друга… – Чокан запнулся, а волхв вспомнил, что уговора, открывать ли его истинное лицо, между ними не было. Но разведчик сам принял решение: – Баюр. Под именем Корпеша сопровождал меня в караване. Верный, надёжный человек, ходил под пулями, я доверяю ему, как себе самому.

– Ну, когда такое говорит… хм, профессионал, сомневаться не приходится, – Колпаковский протянул руку его спутнику, и, крепко сцепив ладони, оба почувствовали, что в силе духа и твердости характера друг другу не уступят. – А я всё ждал письма, да вот сам нагрянул, своими глазами, так сказать, пощупать события. Да и дел накопилось.

Он кивнул на вешалку в углу, мол, раздевайтесь. В доме было натоплено, важного гостя ждали, подсуетились.

Стоящие у стены стулья придвинули к столу и опустились в них для беседы. Баюр успел отвыкнуть от подобного сидения: мешали свободные ноги и отвлекала высота, вознёсшая его над полом. Он покосился на приятеля. Тот никаких неудобств, кажется, не испытывал. Хотя… он часто бывал и здесь, и в Капале, в офицерских клубах, так что смена сидячего положения ему была привычна. А его мундир и армейская выправка и вовсе не имели ничего общего с жизнью в ауле.

– Письмо я привёз, – свёрнутый лист перекочевал в руки генерала, – хорошо, что отправить с почтой не успел.

Начальник нетерпеливо развернул хрустящую бумагу, вчитался. Приятели затихли, не желая мешать. Глаза Колпаковского бежали быстро по строкам, неразборчивый почерк ему препятствием не был. Следить за его мимикой со стороны оказалось любопытно: он то вскидывал изумлённо брови, то качал головой, то покручивал ус. Но в целом Баюр понял, что донесение штаб-ротмистра превзошло его ожидания. Волхв припомнил своё впечатление, с генеральским оно разнилось мало. Потом он, наверняка, изучит письмо досконально, а пока просто знакомился, чтобы задать вопросы, если возникнут.

Но Чокан опередил его вопросы.

– Если бы я был очевидцем событий, картина происходящего была бы подробнее. И уж точно не вызывала сомнений.

– Ну, дорогой мой… – генерал прокашлялся, не отрываясь от чтения. – Кто же спорит? Да такие сведения ещё не каждый очевидец представит. А уж если б вы на месте… собственными глазами… – не договорив, он рассмеялся собственному предположению, как остроумной шутке. – Об этом можно только мечтать.

– Не только, – на монгольском лице не было и тени улыбки. – Я готов туда отправиться. И от моей службы ТАМ пользы будет гораздо больше, чем собирать по крупицам сведения ЗДЕСЬ.

Генерал продолжал читать, воспринимая предложение своего сотрудника как риторическое рассуждение, лишь рассеянно обронил:

– Разведчик исчезает из поля зрения лишь по одной причине… – он оторвался от донесения и, глядя в глаза Чокану, снисходительно улыбнулся: – Смерти!

– Значит, я умру.

Письмо вздрогнуло и полетело на пол…

***

Закат полыхал над горными пиками во всю мощь, забыв, что летний зной давно миновал, а новый ещё не скоро настанет. Жаркий румянец не плавил сдобных снежных щёк крутых хребтов и перевалов, но смотреть на себя позволял только прищурясь. Даже не верилось, что бледное чахоточное солнце, лениво взиравшее днём с высоты на землю, способно было вызвать столь буйную, ослепительную игру света перед тем, как упасть во тьму.

– Зря мы сюда поехали, – Чокан, приставив козырьком ладонь, чтобы зарево не било в глаза, всмотрелся в уходящую вдаль тропу, теряющуюся в сизом тумане, покрутил головой, прощупывая глазами бугорки долины, до которой закатная радуга не доставала. Затенённые уголки выглядели угрюмо и зябко. Но ни за что не зацепился. – Надо было в сторону Или.

– Ты говорил, что здесь гонят скот на джайляу.

– По весне, в начале лета – да.

– А у Или?

– В той стороне зимуют киргизы. А сейчас там особенно неспокойно.

– Стычки с джунгарами?

– И стычки. И беженцы оттуда идут – ты видел. Да и баранты случаются. Где скот – там и грабёж.

– Хочешь сказать: там и труп легче найти.

Разговор с генералом Колпаковским прошёл более чем успешно. Вначале опешивший от нахального заявления штаб-ротмистра, Герасим Алексеевич быстро вник в идею, молниеносно оценив выгоды предложения. Но не только. Надо отдать ему должное, на первое место он поставил жизнь Чокана и его безопасность и, похвалив разведчика за изобретательность, отказался наотрез.

– Как бы мы не радели за благополучие соседей, эта проблема в первую очередь касается их самих. И ради её решения класть голову на плаху мы не будем. Особенно такую голову!

Однако отступать штаб-ротмистр не собирался:

– Герасим Алексеевич, вы как боевой генерал лучше меня знаете, что даже незначительная рана на периферии, скажем, на пальце, если её не лечить, может вызвать заражение крови. Антонов огонь распространится по всему телу и уничтожит человека. Мусульманский мир пока держит нейтралитет. Относительный, правда. Якуб-бек с войском теперь уже достиг Кашгара.

– Он присылал к тебе своих людей? – вскинул брови Колпаковский.

– Не ко мне. К Тезеку. Хотел договориться о помощи. Не баранов просил, между прочим, а военную подмогу.

– И?

– И уехали ни с чем. А в приграничных районах разжигается ненависть к русским, распускаются слухи, якобы мы хотим завладеть этими землями. Идея исламского владычества, создания громадного мусульманского государства очень заразительна. Джихад2020
  Джихад – война с неверными.


[Закрыть], неважно с кем: с китайцами, с русскими – тот же антонов огонь! Запылает так, что, если и не пожрёт Российскую империю, то отбросит её далеко на запад. На радость нашим европейским «доброжелателям». – Чокан выпалил давно наболевшее на одном дыхании и остановился, давая возможность генералу переварить сказанное.

Колпаковский нахмурился. Разведчик ухватил самую суть опасности, что называется, попал в яблочко, и возразить было нечего. А Чокан, видя свой перевес, усилил нажим:

– Представьте себе необозримую территорию: среднеазиатские ханства, Джунгария, мусульманская степь… Если все правоверные возьмутся за оружие и пойдут войной на кяфиров…

– Мы их всё равно разобьём, – вырвалось у генерала.

– Да, – согласился Чокан. – Но какой ценой?! Погибнут тысячи, сотни тысяч людей! Да и разбить их будет нелегко. Разве вы не знаете, чем оснащён Верненский гарнизон? При постройке крепости сюда доставили с Урала фальконеты и пищали, которые давно вышли из употребления. А несколькими годами позже привезли из Тобольска пушки времён Павла. По принципу: выбросить жалко. Им полвека! Способны ли они выдержать натиск врага, да и вообще стрелять?!

Колпаковский хотел что-то возразить, открыл рот, но передумал. Или счёл неубедительным, признав правоту штаб-ротмистра, а тот продолжил:

– А Якуб-бек шуры-муры завёл с англичанами. По старой памяти, когда они помогали ему утвердиться в Ак-Мечети и снабжали его оружием. Они и теперь его обхаживают, видя в нём главную движущую силу беспорядков. С одной стороны – инсургенты, с другой – фанатики-мусульмане, а интриганы с туманного Альбиона выждут момент, когда их силы истощатся, и сметут их с шахматной доски, наложат свою лапу на регион.

– Наши восточные границы и впрямь ещё не вполне утвердились, – генерал, впечатлённый доводами Чокана, отвечал будто бы не ему, а собственным мыслям. – Если вздумают ударить отсюда…

– С нашими силами в Семиречье трудно будет устоять даже против Бадаулета2121
  Бадаулет – счастливый.


[Закрыть], как именует себя Якуб-бек, снабженного английским оружием последнего образца. Рано или поздно мы будем вынуждены вмешаться. Так лучше рано. И на чужой территории. Легче вовремя вылечить палец, чем потом отрубать его вместе с рукой.

– Но Чокан… – генерал запнулся, и штаб-ротмистр пришёл ему на выручку:

– Можно просто: Чокан.

Начальник и подчинённый одновременно потянулись друг к другу и скрепили согласие крепким рукопожатием.

– Ты ведь должен понимать, Чокан… – видно было, что Колпаковский выдавливает из себя слова с болью. – Если тебя похоронят здесь, возможности вернуться не будет. Тебя вычеркнут из списков живых.

Ничего нового разведчик не услышал, но трепетное участие человека, которого он высоко ценил и уважал, его тронуло.

– Но вы же будете знать, что я жив и здоров. Что я верен долгу и присяге. Что и там, вдали от Отечества, преданно ему служу. И Генштаб будет знать.

– В чужой стране, среди чужих людей – навсегда! – судьба (да ещё добровольно определённая!) лучшего киргиза степей (да разве только степей?), к которому генерал успел прикипеть душой, казалась трагичной, и он инстинктивно искал соучастников своей горечи. А найдя, не почувствовал облегчения: – А как же твоя семья, родные?

И Чокан не счёл нужным таиться:

– Моя семья там. Жена и дочь.

Генерал на мгновение потерял дар речи. И челюсть. Но только на мгновение. В памяти молнией вспыхнула знаменитая караванная эпопея разведчика. Почти полугодовая жизнь в Кашгаре! Женитьба… и все вытекающие из неё последствия. Но, как ни странно, это его не встревожило, а напротив, придало сил оптимизму. В самом деле! Что это он заживо его хоронит! Не на Луну же он отравляется! Наладят связь и… да что там греха таить, неприкаянный здесь он какой-то. Всё у него есть для счастья – ум, редкостный талант, красота, слава, а счастье его там, за кордоном…

После раздумий и долгого молчания Колпаковский решил:

– О нашем разговоре доложу Игнатьеву. В деловых границах, разумеется. И в скором времени сообщу его вердикт.

– В скором? – Чокан подумал, что ослышался. Расстояние до Петербурга немаленькое… туда-сюда…

– Николай Павлович на днях приезжает в Омск. Там и обсудим.

Уже прощаясь, Герасим Алексеевич с тревогой посмотрел на лицо отчаянного разведчика и по-отечески забеспокоился:

– Ты смотри и правда не умри. Экий нездоровый у тебя вид, брат, будто на последнем издыхании.

Волхв довольно ухмыльнулся, восприняв замечание как похвалу своему мастерству, а Чокан рассмеялся:

– Всё благодаря искусству моего гримёра. Прошу любить и жаловать: мой друг Баюр – мастер на все руки.

Генерал, не поверив, даже подался вперёд, прищурившись и разглядывая «оптический обман», но не нашёл, к чему придраться, и одобрительно улыбнулся:

– Почву готовите? А у тебя, Баюр, откуда такой талант? Для степного уйсуня великоват.

– Я такой же уйсунь, как Чокан – покойник, – коротко объяснил волхв.

Один взгляд на синие глаза и пробивающуюся над верхней губой золотистую щетинку мгновенно прояснил ситуацию. Экспедиция в Кашгар. Явись туда европеец… Что ж, личина уйсуня – лучший и, пожалуй, единственный громоотвод. И ведь как ловко заазиатил глаза! А ведёт себя как коренной степняк…

– Бессовестные обманщики! – Колпаковский в притворном негодовании воздел руки. – Даже меня провели! – но тут же погрозил пальцем штаб-ротмистру: – Но я всё же заметил, что для смертельно больного ты слишком бодр и энергии тебе не занимать.

– А я что говорил? – соглашаясь с генералом, упрекнул приятеля волхв.

– Здесь мне обманывать некого! – увернулся от своих обличителей Чокан. – А для других я буду кашлять и сутулиться.

Пришлось рассказать и про денщика, хоть и опасались гнева начальника. Ему ссориться с третьим отделением было не с руки. Выслушав, он, действительно, разгневался, но не на строптивцев, а на их противников:

– Туда ему и дорога! Мерзавец! – выплюнул он с гадливостью. – Я б его собственными руками!

Выехав из крепости, друзья молча поехали к аулу. Чокан, мрачный, как туча, ссутулился и, кажется, не замечал ничего вокруг. Что его так расстроило, Баюр не понял. Вроде бы, разговор прошёл хорошо, обоюдного согласия достигли, он сумел так раскинуть козырные карты, что генералу ничего не оставалось, как признать его стопроцентную правоту. Волхв ещё раз оглянулся на крепость, посеревшую и скукожившуюся в сумерках, совсем не воинственную – граничные выселки, не более, поднял от ветра воротник, и с языка слетел вопрос, который не давал покоя, но при Колпаковском его задавать не следовало, да и друга он им тревожить не собирался, а теперь вырвался сам собой:

– Думаешь, Садык вместе с Якубом в Кашгаре?

Чокан вздрогнул, как от выстрела, словно друг попал в самую точку, вокруг которой кружилась его собственная мысль, выпрямился в седле:

– Пока нет. Он отправился в Ташкент. Отстаивать город. Но куда ему против русских пушек. Черняев скоро захватит крепость. И вот тогда он уйдёт к Якубу.

Ага. Так вот причина его тяжёлой задумчивости.

– А может…

– Садык живёт войной. Когда война с русскими будет проиграна, здесь ему делать станет нечего, а там… там она набирает обороты.

– Значит, не зря я спрятал Фатиму, – удовлетворённо вздохнул Баюр. А он-то всё гадал: надо ли было отрывать девчонку от семьи, перестраховываться на поводу поговорки «у страха глаза велики».

– Я перед тобой в неоплатном долгу, – признался Чокан, благодарно глянув на волхва. – Ты спас самое дорогое, что у меня есть. Без чего моя жизнь чёрствая и сухая, как прошлогодняя корка – ни вкуса, ни сытости, ни голода… – так, жуёшь по необходимости… Будто во сне. А ты пришёл и разбудил.

– Да-а… Чудно́ мир устроен, – Баюр огляделся, вокруг не было ни души. Позёмка стелилась по дороге скользящим полотном, словно играя: остановится, поджидая всадников, и хлынет волной наутёк, взовьётся ввысь, завьюжит, дразня – не поймали, и снова убегает по дороге, которая кажется живой, шевелящейся, шепчущейся.

– Ты о чём?

– Нет света без тени… – ветер колючей снежной лапой хлестнул волхва по лицу, заставив на миг задохнуться. Отплевавшись, он продолжил: – Выходит, если бы дунгане не подняли мятеж, не заварили бы кровавую кашу на границе империи, если бы не возникла опасность джихада… – и, прищурившись на монгольское лицо, ехидно подковырнул: – …у тебя не нашлось бы повода отправиться в Алтышар?

Чокан в сердцах плюнул, то ли на его слова, то ли на снег, метущий в глаза и в рот:

– Дурак ты, ваше благородие! Если бы, если бы… Если бы не дунгане, я давно уже был бы в Кашгаре. Цинское правительство согласилось на открытие русской фактории, и я поехал бы туда консулом! Официально, без маскарада! Всё было бы проще и удобней. В выигрыше был бы не только я. Мирное торговое сотрудничество выгодно всем. А теперь и в Кульдже факторию разгромили. Наши купцы побросали товар и чудом ноги унесли. Китайцы валят вину на инсургентов – воров, как они их называют, просят вернуться с караванами. У них большой урон в продовольствии. Сам слышал – голод. Урожай собрать не успели, а что успели – пожгли, растащили, остатков на прокорм не хватило.

– Сдаюсь! – рассмеялся Баюр. – Тебя ни с какого боку не укусишь. А укусишь – горько раскаешься: об железные аргументы и зубы недолго сломать.

– Всё давно обмозговано и взвешено, – вздохнул штаб-ротмистр. – Думаешь, мысль о возвращении только в твою светлую голову пришла, а я пребывал в потёмках?

Сколько уже прошло с поездки в Верный, когда Колпаковский обещал сообщить о результатах разговора с Игнатьевым? Поездки, положившей начало отсчёту времени? Больше месяца. А ответа всё нет и нет. Чокан нервничал и заразил своей тревогой Баюра. Он не бросал своих дел, продолжая встречаться с разными людьми «оттуда», и ждал…

Генерал тогда выспросил все подробности плана, чтобы самому оценить его надёжность, потребовал назвать всех исполнителей, чтобы знать посвящённых в тайну. А насчёт «третьего» сказал: как только вопрос решится, он сам поговорит с Тезеком. Его, то есть высокого начальства, слово будет весомее, чем слово Чокана, родственника, с которым к тому же они постоянно цапаются из-за феодальных замашек главы рода. Если приказ придёт сверху, полковник беспрекословно его выполнит и будет держать язык за зубами.

Друзья уже несколько раз выбирались в горы на разведку, проезжали в ущелья, оценивали проходимость дорог и приглядывались, не валяется ли где-нибудь в снегу окоченелый труп. Оба понимали, что рано. Без ответа сверху мертвяка домой не потащишь, но нетерпение и надежда гнали их на поиски снова и снова.

***

Баюр возвращался в аул налегке. Он сам вызвался съездить на почту отправить корреспонденцию Чокана: засиделся на одном месте. Тем более у штаб-ротмистра были дела, и он не хотел путаться у него под ногами.

Весна пришла в степь рано. Впрочем, исключением она не стала: здесь она всегда была ранней, стремительной и короткой. Но эта весна ждала необратимых перемен.

Ответ генерал Колпаковский с большой задержкой (принять такое решение стоило немалых усилий, размышлений и расчётов, и не только с его стороны), но всё же прислал. Положительный. Почти одновременно с известием куда-то засобирался Тезек. Баюр наблюдал за ним. Тот исчез на несколько дней вместе со своей свитой из тюленгутов, а когда возвратился, стал пристально приглядываться к приятелям, которые вели себя как ни в чём не бывало. Только Чокан, кажется, совсем расхворался. Выйдет из юрты – ветром качает, так ему приходится за что-нибудь держаться.

Томить его ожиданием не стали, позвали в юрту штаб-ротмистра, посвятили в детали операции, более всего – в его собственную роль. Он выслушал хмуро, зыркая поочерёдно то на одного, то на другого (о разговоре с генералом – ни слова, впрочем, и так все знали, зачем он ездил в Омск), никаких чувств не выказал, но со всем согласился. Попробовал бы он не согласиться! Только сказал: «Пусть подсохнут дороги». А вот Гази, который жил не здесь, а в соседнем роде джалаиров, где у него был друг и у которого он поселился почти сразу после похода на Аулие-Ата, приезжая к Тезеку в гости или по делам (что у них за дела, можно было лишь догадываться, но судя по раздражению Чокана – неприглядные), – неожиданно обрадовался. Не то чтобы дядя ему мешал (а может, и мешал?), но участие в тайной операции, где можно было проявить себя перед высоким начальством (при этом собой ничуть не рискуя, как его знаменитый родич, отправившийся некогда к чёрту на рога, да и теперь – не на блины к тёще собирался), привело его в восторг. Раскусить его мимолётную задумчивость в виде складки на лбу, Баюру не составило труда: Чокан достаточно посвятил приятеля в истинную сущность своего племянника, его стремления и интересы, чтобы не строил на его счёт иллюзий и знал, с кем имеет дело. Какая награда лучше: орден или чин? Ведь сокрытие такой тайны сто́ит немало, а участие в секретной операции – тем более. Значит, в случае успеха (ну, разумеется, успеха – делов-то!) его карьера пойдёт на взлёт. А то Черняев оставил его без награды, приходится выворачиваться, говорить знакомым, что подал в отставку, чтоб не сочли его хуже Валиханова-старшего. Дядя тоже в сражении не участвовал. Подумаешь, прокламации писал, налаживал отношения с местными племенами, ну, устраивал суды биев, ну, ходил парламентёром, толмачил, отстаивал справедливость и всякая такая ерунда. Он бы тоже смог! Но уж теперь-то…

Задумавшись и разомлев на солнышке, Баюр ехал не торопясь, с наслаждением вдыхая упоительно тёплый воздух, слушая звонкую трескотню юрких птах, которым не сиделось на одном месте, они чиркали небо крыльями, с отважным писком гонялись за насекомыми. Очнулся он, когда впереди завиднелись юрты и дымки. Теперь они смотрелись совсем иначе, чем зимой, когда он явился незваный-негаданный. Теперь они смотрелись приветливо, по-домашнему. Чокан, кстати, тоже безвылазно не жил в ауле Тезека: то в Тугерек его понесёт, то в Капал, то в Верном застрянет, где у него водились друзья-приятели. Но с приездом Баюра, когда в его голове зародилась отчаянная идея, осел у албанов: пусть как следует наглядятся на его хворый вид и не сомневаются в подлинности легенды.

Волхв продолжал его лечить, пресекая протесты и уверения, что он прекрасно себя чувствует. На ночь осматривал, убеждаясь, что выздоровление и в самом деле идёт быстро и успешно, но тем не менее снова бинтовал грудь, укладывая на солнечное сплетение камень жизни, и заставлял пить травяные отвары. Гримировать по утрам тоже не забывал. Тем более теперь, когда скрывать здоровье стало особенно трудно.

– Корпеш!

Баюр вскинул голову. Навстречу ему спешил Гази. В последнее время он всё чаще появлялся в ауле, даже жил подолгу, предвкушая финальную сцену и готовясь к ней. Уйсуня он вообще считал своим другом (подыграть поручику было легче лёгкого) – ну, раз связаны одной тайной, как же иначе! Впрочем, так было легче договориться.

– Ты куда пропал? – улыбка до ушей, словно игру затеял, а приятель возьми да спрячься. Но от него не скроешься! – Жду тебя, жду…

– А что случилось?

– Ну, как же! – удивился двойник Чокана. – А в горы?

– Фу! – «испуганно» выдохнул волхв. – Я уж думал…

– Ну, что? Поедем?

– Только лук возьму, – Баюр направил Доса к юрте, чтобы предупредить Чокана.

Когда уйсунь вернулся, прихватив ещё и мешок, Гази уже гарцевал на жеребце, ничего с собой не взяв, будто не за трупом ехал, а на увеселительную прогулку.

– Как думаешь, когда начнём? – поинтересовался поручик, напустив на себя важный вид, сразу же как только аул скрылся из виду. – Только не говори: вот Чокан закончит дела. Он их никогда не закончит, они у него, как трава после дождя, растут. Сколько её не коси – она так и прёт.

– Вот найдём приличный труп – и начнём.

Гази засмеялся.

– Что такое приличный? Когда человек умирает, его оплакивают и помнят только хорошее. Значит, все покойники приличные.

– Я имел в виду рост, ну и чтоб более-менее целый, без признаков разложения.

– Я знаю – где. Наши, ну, то есть джалаиры, вчера хотели перегнать скот на джайляу, но вернулся Маймук, сказал, что дулаты опять поцапались с солтами.

– Баранта?

– Солты угнали у них несколько тысяч баранов два года назад. А в прошлом году у них случился джут2222
  Джут – обледенение пастбищ и как следствие – бескормица и падёж скота.


[Закрыть] – сами еле выжили. Так что взять с них было нечего.

– Это кара Аллаха за грабёж, – ехидно сообщил Баюр.

– Ага, – охотно согласился Гази. – Теперь дулаты их карают за разбой.

– А джалаиры побоялись подвернуться под горячую руку?

– А ты как думал? Солты отбивались не на шутку. Не успели чуток нагулять жирку – а тут последнее отбирают!

– И как? Стребовали должок?

– Думаю, не весь… Нам туда, – указал поручик нагайкой. – Видишь, долина у подножия? – и поскакал первым, на ходу продолжая оправдывать «своих»: – Когда третий влипает в драку, ему достаётся с двух сторон. Он оказывается всех виноватее. Своей скотиной никто расковать не хочет.

– Думаешь, на месте остались убитые? – засомневался волхв.

– Всё может быть. Хотя обычно забирают с собой, чтобы похоронить. Посмотрим…

Когда достигли пределов долины, там давно никого не было, но многочисленные следы свидетельствовали, что совсем недавно здесь разразилась нешуточная схватка за обладание вожделенным стадом. Трава вытоптана, земля местами взрыта, валяются сломанные стрелы, ещё что-то, рваное и загаженное. Обрывки одежды? Может, и врукопашную схватились… Спутники объехали поляну вдоль и поперёк. Людей, ни живых ни мёртвых, не было видно. Впрочем, не каждая баранта сопровождалась убийством, и в этой сшибке могли никого не подстрелить.

– А что если здесь, на месте, кого-нибудь захоронили? – неуверенно предположил волхв. – Ну, заложили камнями, к примеру, где-нибудь в укромной ложбинке… – подобное обращение с павшими в бою, насколько он помнил, водилось в степи, но распространяется ли оно на баранту, не знал.

– Давай проверим, – тоже с сомнением откликнулся Гази. – Ты посмотри с того краю, я – с этого.

Всадники разъехались.

Долина была немаленькая. Понятное дело – есть где развернуться двум воинствам да ещё стаду баранов. Правда, земля была убита больше в центре, с боков ковром стелилась нехоженая зелень. Здесь, южнее Алтын-Эмеля, вблизи реки, трава была гуще и выше, а ближе к горам вширь раздавались кустарники, постепенно вытесняемые ельником. Но туда Баюр не поехал, надо искать ближе, где-нибудь в траве, среди камней. Которых, кстати, тоже было много: и поменьше, затерявшихся в зелени, и огромных валунов. В центре громоздились несколько сизых глыбин, видных издалека, но их легко объехать, а вот с мелкими, укрытыми новым молодым подростом, было сложнее – того и гляди напорешься. И как тут скакали вояки, не переломав конских ног? Дохлые лошади не валялись. Хромую за собой не уведёшь, да ещё в спешке, а если прирезать – как её тащить? Значит, умели как-то обходить или чуяли камни. А может, просто повезло.

И вдруг он увидел человека.

Поджав к животу колени, тот лежал в закутке между валунами средней величины, которые давно вросли в землю и оторочились по низу моховой шубой. На их макушках в выбоинах стояли лужицы, багровеющие от заходящего солнца, как расплескавшаяся по камням кровь. Волхв спрыгнул на землю, подошёл ближе.

Киргиз. Никаких признаков жизни он не подавал, но умер не два дня назад, а недавно. И похоже, о месте его упокоения никто не знает. Иначе забрали бы с собой или хотя бы тут похоронили под грудой камней.

– Гази!

Поручик примчался пулей. Встал за спиной волхва, разглядывая находку.

Баюр присел, попытался отжать и выпрямить колени. К его удивлению, они подались легко, труп ещё не успел окостенеть окончательно. Теперь стало видно, что колющая рана (видимо, кинжалом или пикой) разворотила живот, но кровь уже прекратилась, свернулась, только испачкала всю одежду. Лекарское искусство теперь было бессильно вернуть его к жизни.

– Ранили, наверно, – предположил Гази, – отполз в укрытие, надеялся отлежаться. Только намучился. Тут и скончался. А сородичи драпанули, даже не заметив.

– Доставай мешок, – велел Баюр. – Хоть похороним по-человечески бедолагу.