Текст книги "Степной принц. Книга 2. Аксиома Шекспира"

– Я еду за Или. Вот только поставлю тебя на ноги. Думаю, к утру ты можешь сесть в седло. Предлагаю пробираться вместе.

В глазах Бектаира вспыхнул заинтересованный огонёк, но волхв рано истолковал его как согласие.

– А ты куда направляешься?

– Подальше отсюда.

– Не в Верный?

– Может, и в Верный. Пока не знаю. Я должен отыскать одного человека.

– Какого?

– Ты его не знаешь.

– А звать тебя как?

– Корпеш.

И хоть положение их было совсем не весёлым, запёкшиеся губы растянулись в улыбке, показав крепкие белые зубы:

– Этого человека, случаем, не Баян-Слу зовут?

Волхв тоже усмехнулся и поддержал шутку:

– Если бы. Моя Баян-Слу – особа много интереснее.

Бектаир перестал улыбаться и деловито огляделся:

– Подай мой кап.

– Зачем? – Баюр дотянулся до мешка (поклажу с рыжего он свалил вместе со своей рядом с костром) и положил его на лапник.

Киргиз приподнялся, развязал мешок, благодарно кивнул, когда лекарь подсунул ему под спину скомканную одежду, чтоб сидеть без напряжения:

– Письмо напишу.

Волхв удивлённо изогнул бровь: грамотных киргиз он пока что не встречал. Были, конечно. При аулах открывались школы, некоторых детей даже отдавали русским на обучение. Но это касалось, главным образом, состоятельных кочевников, которых потом принимали на службу. По-настоящему талантливых среди них было не так много, а дотянуться до Валиханова не мог никто. И не только среди киргиз. Чокан был один! Вслух он ничего не сказал, только смотрел, как Бектаир уверенно царапает пером бумагу, приостанавливается, задумавшись, и снова начинает строчить.

– Вот! – киргиз сложил письмо несколько раз так, что оно уместилось в пол-ладони, протянул своему спутнику. И обессилено распластался на своём колючем ложе.

– Что – вот? – поинтересовался волхв, принимая сложенный листок.

Бектаир прикрыл глаза, собираясь с мыслями, потом внимательно посмотрел на лекаря, щуря чёрные раскосые глазки:

– Алтын-Эмель знаешь?

Баюр насторожился:

– Там полковник Тезек живёт.

– Там, в урочище Кочен-Тоган, найдёшь… – голос упал на полтона, но прозвучал твёрдо и требовательно, как приказ: – … штаб-ротмистра Валиханова.

Вот теперь челюсть волхва самопроизвольно упала, и прошла вечность, прежде чем он справился с потрясением:

– Ш-штаб-ротмистр?

– Да. Чокан Чингизович. Передашь лично в руки! Запомнил? Скажешь: от Бектаира. Больше ничего… Он знает.

Встретить здесь, да ещё при таком раскладе агента поручика… тьфу ты, штаб-ротмистра (надо же, уже!) Баюр никак не ожидал и сначала растерялся. Однако не время было распускать нюни, и он призвал на помощь рассудительность:

– А ты? Разве не поедешь со мной? Пропадёшь один!

– Нет, у меня ещё здесь дела…

Скрытничать дальше не имело смысла. Недосказанность могла только навредить – и ему самому, и Бектаиру, а главное – делу. Чужаку много не доверишь, а Чокану нужны подробные сведения.

– Меня он тоже знает, – сообщил Баюр. – Собственно, его я и собирался разыскивать.

Пришла очередь киргизских бровей курсировать, изображая дирижабли:

– Его?!

– Так точно, – по-военному отчеканил волхв.

– Якши. Теперь я спокоен, – раненый расслабленно потянулся, тронул рукав волхва и довольно промурлыкал: – Удачно ты свалился на мою голову.

– Кто на чью свалился – ещё вопрос!

– А ты сам-то кто будешь? – спохватился Бектаир. – На китайца не похож, на русского, на киргиза – тоже.

– А на уйсуня?

– А-а-а… – агент Чокана вгляделся повнимательнее. – Было, было такое племя… Сары-уйсуни. Но теперь их нет. Давно уже.

Волхв оскорблено фыркнул:

– Ну и сведения у тебя… Разведчик называется! А я?

– Вижу-вижу. Значит, есть, – смерил его оценивающим взглядом. – И что, вы все такие здоровенные? Как только доволок меня досюда!

Баюр неопределённо хмыкнул. Как-то неловко стало притворяться перед соратником тигром, помахивая кошачьим хвостом, однако как он отреагирует на его маскарад и будет ли доверчив к русскому так же, как к номаду, с которым его роднит и древняя история, и нынешние проблемы, и заботы о будущем степи, отгадке не поддавалось. В конце концов, какая разница: уйсунь не уйсунь – одному делу служат. Лучше не рисковать признаниями с непредсказуемой отдачей, которые могут только всё испортить. Сам-то он тоже на простака не похож и открыл ему, наверняка, не все карты. В рукаве – как пить дать – припрятал козыри.

– Взял под мышку и пошёл, – съязвил волхв. – Чего там тащить-то? Кожа да кости. А то, что в голове хранишь, хоть и ценится на вес золота, плечи не тянет и рукой не нащупаешь.

Бектаир расплылся в улыбке. Корпеш ему нравился. Помимо прочего, его приятно удивил тот факт, что кап, притороченный к седлу, оказался нетронутым. Сам он, чего греха таить, не удержался бы, порылся в чужом добре – не на предмет обогащения, а из интереса, что за птица такая издыхающая подвернулась ему под руку. Одни только письменные принадлежности в вещах скажут о многом. Простому кочевнику они без надобности. Хорошо это или плохо для тайного агента – вопрос десятый, но порядочность, честность его спасителя вызывали уважение.

– Ты вот что… – он собрался с духом и посерьёзнел, – я там не всё написал, – он кивнул на письмо. – Найдёшь Чокана Чингизовича, передай на словах…

Баюр придвинулся ближе, боясь не расслышать. Пронырливый киргиз успел побывать в стане восставших и втереться в доверие (но, видимо, в чём-то перегнул палку, иначе они так хладнокровно не избавились бы от него), видел, как осаждают китайскую Кульджу, и сыпал цифрами: сколько защитников и нападающих, сколько потерь с той и другой стороны, количество и качество вооружения и так далее… Волхву, хоть и имевшему разведывательный опыт времён войны с Наполеоном, пришлось поднапрячься, запоминая хлынувшую лавиной информацию. Наконец, Бектаир выдохся и устало потребовал:

– Повтори.

Что ж, разумно. Вернее, профессионально. Чокан готовил своего агента на совесть. Наморщив лоб, уйсунь воспроизвёл устное послание в точности, словно читал с листа, чем заслужил искреннее одобрение киргиза, которое одновременно светилось неприкрытым удивлением и восхищением.

До рассвета оставалось ещё часа три, и спутники, выполнив главное, решили посвятить их отдыху. Грядущий день потребует много сил, нужно встретить его во всеоружии.

Глава 12
Местные дела

Всадник, окутанный облаком пара, словно на всём скаку вылетевший из бани, остановил коня, спрыгнул с седла, бросив поводья подбежавшему киргизу, и широким шагом решительно направился в юрту Тезека.

Султан удивлённо вскинул бровь, когда тот к нему ворвался, потом прищурился, глядя в сверкающие гневом глаза гостя, предчувствуя неприятный разговор.

– Я был в Верном, – выпалил с порога штаб-ротмистр.

Тезек молча кивнул, жестом приглашая сесть, и сам устроился напротив очага на войлоке, поджав под себя ноги.

В юрте султана было, как всегда, варварски неопрятно. Никакого намёка на уют (не говоря уж о красоте), на порядок или гигиену. Над головой свисают подвязанные к кереге полутушки баранов, ощеренные копчёными рёбрами, засаленные одеяла комом свалены у стены – прямо на роскошном ковре, рядом – горка грязной посуды, зато на противоположной стене развешано дорогое оружие: сабли с инкрустированными рукоятями, кинжалы и рядом с этим великолепием – фитильное ружьё с не чищенным от копоти стволом. Глава рода албанов был вовсе не беден, однако напрочь лишён не только вкуса, но и понятия об удобствах, элементарной чистоте или хотя бы стыда перед гостями за царящее в его жилище запустение. Такая обстановка обычно вызывала у Чокана приступ брезгливости, но нынче он, кажется, даже не заметил вопиющую неряшливость убранства.

Смахнув с войлока мусор – какие-то обрезки кожи со стружкой – штаб-ротмистр плюхнулся напротив шурина. Старик-киргиз принёс две чашки чая, поставил на низенький столик и, поклонившись, удалился.

– Есть будешь? – спросил хозяин, выдвигая на середину стола плоское блюдо с кусками жирной баранины, парящей сытным, заманчивым духом.

Чокан отрицательно мотнул головой:

– Нет! – какая уж тут еда, кусок в горле застрянет. – В илийском районе опять произошла стычка с повстанцами.

Тезек нахмурился, пристально посмотрел на дотошного родственника. Везде-то он нос свой суёт! Неспешно прожевал мясо, выгадывая время для своей сообразительности. Неуверенно, с явной неохотой предположил:

– Кара-киргизы барантачат…

Набеги с целью угона скота, действительно, в этих местах были делом обычным, никого не удивишь. Глава албанского рода, чего уж греха таить, и сам был не чужд этому промыслу, из-за чего въедливый поборник законности и справедливости не раз напускался на него с гневными выговорами, грозился представить его грабительскую деятельность на суд алатавскому начальству. Ещё и Гази спелся с Тезеком на этой почве, и они на пару проворачивали сомнительные способы обогащения. Штаб-ротмистр поморщился, с ходу раскусив подоплёку неудовольствия султана. Однако сегодня ему было не до выяснения тёмных делишек своих родственников.

– Если бы! Помнишь шестьдесят третий год?

Ещё бы он не помнил! Тогда чуть было не разгорелась война прямо у него под боком. Русские границы со Срединной империей были довольно размытыми, неопределёнными из-за кочевых племён, мигрирующих туда-сюда со своими стадами. Но не только из-за них. Две империи, не желая вступать в открытый вооружённый конфликт, стремились закрепить в своих владениях спорные территории и отодвинуть разделяющую их линию. Русские, естественно, – на восток, китайцы – на запад. Баталии за территорию происходили, главным образом, на дипломатическом фронте, а условной границей между державами считалась до поры до времени река Борохудзир, протекающая в широкой глинистой долине, за хребтом Борохоро.

В июне шестьдесят третьего русский пограничный пикет занимался топографическими съёмками, когда на него напали китайские маньчжуры. Казакам тогда пришлось отступить перед превосходящими силами, потеряв одного убитого и четверых пленных. Как потом выяснилось, распространился слух, что русские собираются захватить джунгарские земли (его пустили сами же китайские власти, до коликов боящиеся экспансии могущественного соседа). Инцидент погасили, но стычки в этом районе не прекращались до осени.

– Думаешь, снова… как тогда?

– А что ещё думать?

– Может, просто местные разборки… – впрочем, уверенности в голосе султана не слышалось. Скорее – желание потушить вспышку своего зятя. – Китайцы не в том положении, чтобы тявкать на могучего зверя. Сам знаешь: шлют письма о помощи. Россия доставляет им оружие, обучает вон в Кяхте их длиннокосых военной науке…

Штаб-ротмистр раздражённо его перебил, стукнув кулаком по колену:

– Это касается армии богдыхана! А инсургенты? Они воюют против всех: и против своей власти, и против казаков! А что они делают с пленными, знаешь? – рука потянулась к чаю, но вместо того, чтобы взять чашку, отодвинула её подальше: как бы со следующим взмахом она не взлетела в воздух, окатывая содержимым разошедшегося говоруна.

Тезек поморщился, покачал головой:

– Свинину они, видите ли, не едят. Как же! Правоверные мусульмане! А людей – запросто!

– Ничего удивительного, – парировал Чокан, – если учесть, кем заселены эти земли. В прошлом веке китайцы вывезли сюда из приамурья племена солонов, сибо, то есть эвенков, монголов-ойратов для контроля над завоёванной территорией. Син-Цзян – их вечная головная боль: непокорное население, смуты. На эту окраину они и преступников ссылают, чтоб обживались. Земли плодородные, вода в изобилии. Однако как волка ни корми – чуть что, хватаются за оружие…

– Мало ли кто воюет! – огрызнулся Тезек. – Но людей не едят! – глянул на полуобглоданную кость, застывшую в его руке, и со злостью отшвырнул её, словно застуканную на месте преступления.

– Тунгусы, как их всех скопом называют русские, видят в противнике прежде всего врагов, люди там не люди… А древний обычай воинственных народов – поедание вражеской печени – сохранился по сей день. Его не вытравили даже заветы Магомета.

***

Западный ветер дул порывами. Словно невидимый великан делал паузу, вбирая в лёгкие очередную порцию морозного воздуха, чтобы в следующую минуту выдохнуть его яростным шквалом. Сыпучая позёмка не знала покоя, шевелилась, как живая, расстилая на льду белый саван и тут же его сдёргивая, унося прочь. Ей помогала снежная метла, так взвихряя колючую пыль, что глаз открыть было невозможно.

Баюр был уже на середине Или. В крепости покрывшего её панциря он вовсе не был уверен, когда решился перейти реку по льду. Но пришлось рискнуть. Возможно, возле Кульджи и была налажена переправа, проверять он не стал, наоборот, объехал городские окрестности по широкой дуге. Там бунтовщики осаждали крепостные стены, грохот слышен был за версту. К восставшим с разных сторон подтягивались мелкими группами всадники, некоторые размахивали руками и что-то кричали, провожая Доса, мчащегося в другую сторону, но вдогонку никто не бросился. Видать, решили, что посыльный с донесением. Да, с донесением, но куда и кому – не вашего ума дело.

Впрочем, сломя голову особенно не поскачешь. Под снегом не видно коварных выбоин, только и ждущих неосторожных копыт.

У берега волхв спешился, чтоб облегчить нагрузку на ледяной наст, и пошёл рядом с карабаиром. С этой стороны спуск к реке был пологим, не то что противоположный склон – крутой, по нему не так легко вскарабкаться. К счастью, и русло здесь у́же, у города оно раздаётся до восьмидесяти саженей.

Лёд под ногами похрустывал и поскрипывал, но, хвала Аллаху, держался. Не смотря на неистовство ветра и снежную круговерть, у волхва от напряжения взмокли спина и лоб. С бровей капало на ресницы, которые тут же смерзались, но грим не размазывался, доказывая свою водостойкость, которой Баюр стал добиваться, усовершенствуя смесь, сразу после купания в Или при переправе.

Ну, вот и всё. Последние три сажени. Здесь, у берега, лёд крепче, переживать уже не о чем.

Бектаир чётко проинструктировал его, каким путём добираться, чтобы не плутал наугад, и настрого запретил ему ввязываться в какие бы то ни было местные дела, помня о главной цели. Баюр и не ввязывался, обходя стороной не только воинственные сборища, но даже безобидные с виду сёла.

Чтобы легче было взобраться на крутой берег, волхв пустил коня для самостоятельного восхождения, и тот, умница, выбрал спасительный траверс, змейкой виляя между кочек, ощетинившихся заиндевелыми стеблями каких-то кустов. Сам всадник полез по его следам, оскальзываясь и как следует извалявшись в снегу, хватаясь за хрустящие ветки, нещадно колющиеся (видимо, всё-таки шиповник) и оставляющие в ладонях сухие иглы.

Вскочив в седло, он без промедления помчался дальше.

Скоро должна показаться речка. Бектаир говорил, что до Или она не доходит: летом её выбирают на полив. Да и вообще, неширока «граница» – между берегами Борохудзира не больше сажени. Но, как и все горные реки (она берёт начало в горах Борохоро, которые даже летом сверкают снеговыми вершинами, наряду с многими другими потоками, даже более значительными по ширине и разветвлениям), во́ды катит исправно, и безвременная кончина ей не грозит, в отличие от многих степных, пересыхающих к июлю от зноя.

«Вот здесь, у Борохудзира, – Бектаир ножом чертил на подтаявшей глине возле костра, – стоит граничный пост, – клинок воткнулся, рукоять повернулась вокруг оси, ввинтив его в мягкий грунт. – Казаки – люди свои, но тебе туда нельзя, – Баюр слушал, не перебивая, молча соглашаясь с правотой киргиза. – На беженца ты не похож, больше – на воина. А зачем пробираешься через границу – объяснить не сможешь. Это ж надо всё рассказать! Да и кто тебе поверит? Первым делом разоружат и задержат до выяснения».

Чем грозила проволочка, оба прекрасно знали, и обсуждать её последствия смысла не было.

«А где-то отсюда, верстах в тридцати пяти от казачьих казарм, начинается лес и тянется дальше, – нож пополз к хребту Борохоро. – Лучше всего ехать под его прикрытием, – Бектаир оторвался от нарисованной карты, удовлетворённо вздохнул, будто преодолел самый трудный участок пути. – Потом можно идти по руслу. В долине селений нет. Только калмыки иногда ставят юрты на зимовку – летом-то они пасут скот в горах, там богатые луга, а оводы и слепни остаются внизу».

Баюр вгляделся в темнеющий в снежной замети клин, похожий на выползшего из ущелья гигантского змея, который тут же на месте и уснул, не дождавшись прибытия затерянного на склонах шипастого хвоста. Или сдох. Уже вечерело, и далёкий лес выглядел мрачновато.

– Вот туда мы и поедем, – взбодрил он пятками коня, направляя его по означенному маршруту. – Там перекусим и отдохнём. А встречаться с калмыками, буде таковые объявятся в долине, нам не с руки.

Дос резво помчался вперёд, предвкушая обещанное. Баюр поглубже нахлобучил шапку, обозревая окрестности. Жить-то не живут, но следов предостаточно. И не только зверей. Похоже, всадники этот край тоже не забывают. Чего им здесь надо – не понятно. Или калмыки?

Калмыки подчинялись богдыхану и откликались на призыв в цинское ополчение. Они всегда были не только бесстрашными и умелыми воинами, но и отличались неимоверной жестокостью к побеждённым. Так что, ну их, этих головорезов.

Дос въехал под раскидистые ветви и, углубившись настолько, чтоб держать под прицелом долину, пошёл вдоль лесной границы. Снег был неглубок и особых трудов для перемещения не представлял. К тому же стих ветер, а вместе с ним и вьюжение.

Привалившись к стволу карагача (из которого по преимуществу и состоял весь массив, с редкими вкраплениями джиды и тальника, но таких низкорослых, что их вполне можно было счесть за разросшийся кустарник), волхв жевал свой сухой паёк из хлеба и копчёного мяса. Стоящий рядом карабаир – свой, из проса, засунув голову в торбу, повешенную на шею. Голода Баюр не чувствовал, но знал, что без подкрепления может ослабеть. Жеребец своими ощущениями не делился, но хрупал без жадности, основательно и дисциплинированно.

Прежде чем остановиться для короткого сна, волхв решил проехать подальше и по пути отыскать удобное место для привала. Но в седло он взобраться не успел.

Со стороны реки послышались выстрелы, крики и топот копыт.

Через мгновение показался и источник шума. Сумерки уже изрядно сгустились, и глаз наблюдателя не сразу понял, кто с кем сцепился. Бо́льшая часть всадников – дюжины три на вскидку – неслась прочь от наседавших преследователей, в которых Баюр опознал казаков. Вслед удирающим гремели выстрелы, доставшие пару неудачников, которые и свалились в снег под истошное ржание своих скакунов. Однако манёвр отступления оказался лишь уловкой. Халатники (сей факт уже не вызывал сомнений) круто развернулись и ринулись в атаку, выхватив сабли. Казаков было не больше десятка, и устоять в близком бою они бы не смогли. Показать спины врагу было бы ещё большей ошибкой. Они рубились из последних сил и пятились. Вот один упал. У волхва чесались руки схватить ружьё и броситься на подмогу, но в ушах звучал жёсткий приказ Бектаира: не ввязываться в какие бы то ни было местные дела ни под каким предлогом, и он бессильно стискивал кулаки, скрипя зубами.

Наконец, казаки, окружённые со всех сторон, дрогнули, поняв, что если не отойдут сейчас, все здесь полягут. С боем прорвав кольцо и нахлёстывая лошадей, они рванули в сторону пикета. По крайней мере, так понял Баюр. Враги их преследовали какое-то время, потом умерили пыл и развернулись. Волхв перевёл дух.

Однако радоваться было рано.

Отряд победителей ехал в его сторону, но не в лес, а мимо, куда – не разглядеть, стало уже совсем темно. Тем не менее два воителя даже в темноте выделялись из остальных. И Баюр вскоре понял, почему. Они везли перекинутых через седло пленников. Вокруг них толпились остальные – то выезжая вперёд, то, наоборот, обходя сзади, при этом гоготали, тыча чем ни попадя в поверженных противников и поливая их бранью.

Баюр вскочил в седло. Глумления над соотечественниками он перетерпеть был не в силах. Все полученные им наставления ветром вымело из головы.

Что он может сделать, пока было неясно. Но оставить казаков на произвол судьбы, чтобы над ними измывалось варварское племя, он тоже допустить не мог. Не зря же их не прирезали на месте, а везли живыми. Ну, свяжут, запрут где-нибудь. Есть надежда вызволить. Как? На месте решит. Чего вслепую гадать?

Он поехал вдоль леса, не высовываясь из ветвей и не упуская из виду гомонящий отряд. Победители никуда не спешили и были веселы. О своих убитых во время стычки никто и не вспомнил.

Лес кончился. На белой равнине даже издалека – его увидят. Он без раздумий спешился. В случае чего Дос примчится на свист. Согнувшись в три погибели, скрываясь за случайными холмиками, он пробирался следом. Халатники, хоть и ехали ни шатко ни валко, успели оторваться, всё-таки его ползуче-подбегательный манёвр ни в какое сравнение с лошадиным аллюром не шёл.

Показалась какая-то постройка. Одна. На село в любом случае не тянула. Приземистая сакля, каких в здешних краях навалом, все на одно лицо. Что это было, угадать не удалось. Может, шалаш земледельцев для отдыха во время страды. Бектаир говорил, что земля здесь плодородная, разводят пашни, выращивают хлеб, а воду из Борохудзира пускают на полив, лишая его силы добежать до Или.

Но туземцы в саклю не пошли. Вспыхнувший костёр ярко осветил круг, где они расположились, лошади жались табунком с краю. С их стороны волхв и решил подползти. Хоть подслушать, о чём говорят, куда пленных собираются запереть. До конских копыт оставалось не более сажени, когда ночь взорвал душераздирающий вопль. В голову словно молния ударила, заставив подскочить в сугробе. Кони встревожено заржали, затоптались на месте. В просветы между их мельтешащих ног Баюр увидел сваленных у костра пленников. У одного казака грудь и живот были залиты кровью, он вяло шевельнул головой, уронив её набок, и изо рта хлынул пенный алый поток. Прямо перед волхвом в свете огня чернела рослая и плечистая фигура туземеца, который развернулся вполоборота, выставив на обозрение руку с чем-то красным, парящим и капающим. Под одобрительные возгласы остального сборища он вгрызся в это красное, как дикий хищник в задранную дичь, и передал кусок по кругу. Кровь на щеках не вытер, а размазал по всему лицу. Печень, догадался Баюр, не веря своим глазам. Жуткое угощение, переходя из рук в руки, уменьшалось в размере, и каждый людоед после причащения старательно размалёвывал рожу. Второй казак от ужаса выкатил глаза, лишившись дара речи. Зачинатель торжества сделал к нему шаг и одним махом хладнокровно перерезал глотку.

Баюра скрючило. Поздний ужин стремительно рванулся на волю, выворачивая нутро наизнанку. Отплевавшись от едкой желчи, он вытер лицо снегом, затолкал пригоршню в рот и задним ходом стал отползать.

Спасать было уже некого.

***

Вернувшись в свою юрту, Чокан рывком сдёрнул с себя полушубок, не глядя бросил в руки денщику. Тот расторопно подкрутил фитилёк в лампе, чтоб было светлее, суетливо разровнял складки на кровати, заискивающе взглядывая на господина, всем своим видом выказывая преданность.

В его подлом лицемерии штаб-ротмистр не усомнился ни на мгновение. Он по-прежнему ненавидел этого двуличного мерзавца, и тот, как бы ни лебезил в притворной заботливости, отвечал ему тем же.

Денщик услужливо поднёс ему большую чашку с кумысом. Обычно Чокана раздражало ревностное стремление Сейфульмулюкова оттеснить других – в первую очередь, Айсары – от ежедневного кормления господина, в последнее время он не упускал случая сам приносить еду и, зная его любовь к кумысу, не забывал по нескольку раз в день угощать его этим напитком. Но сегодня отвратная рожа не могла испортить настроения штаб-ротмистру, оно и так было на нуле. Пожалуй, он даже благодарен был этому змею, что видит его, а не жену, смиренный вид которой вызывал у него острое чувство вины.

Приняв чашку, Чокан с жадностью осушил её, словно тушил пожар, пожирающий изнутри. Махнул денщику рукой, чтоб оставил его одного. И когда тот вышел, вдруг почувствовал, как голова пошла кру́гом и заломило в груди. Он лёг на постель, потёр между ключицами, но вместо облегчения ощутил ещё и тошноту. Что-то неладное с ним творится. С недавних пор он стал замечать, что силы его поубавились. Энергия, прежде бившая ключом, будто застопорилась, обратилась вспять. Стареть вроде бы рано. И горло постоянно першит. А утром суставы скрипят, как несмазанная телега, приходится их разминать, а они поддаются плохо. Заржавели что ли? «Не нравится мне это, ваше благородие», – сказал он сам себе, как привык обращаться к единственному надёжному собеседнику после возвращения из экспедиции.