Текст книги "Степной принц. Книга 2. Аксиома Шекспира"

Герасим Алексеевич вздохнул с облегчением и объявил торжественно и громко, как на параде:

– Именем Российского императора Александра гарантирую вам и жителям города Кульджи личную безопасность, спокойствие и неприкосновенность принадлежащего вам имущества!

Карманга перевёл. Покоритель спрыгнул на землю и обнял его. Да нет, не султана, а ухэриду. Тот расчувствовался до слёз и произнёс вдохновенную речь, так картавя русские слова, что казаки заулыбались, не проникнувшись трепетностью момента:

– Вот уже несколько лет, как облака и туман скрывали от меня солнце, и я, цзангин,2424
  Цзангин – младший офицер. Ухэрида намеренно унижает себя в угоду русскому начальнику.


[Закрыть] думал, что больше не увижу его. Но вот сегодня я увидел русского губернатора, и поистине туман и облака рассеялись, и я снова увидел небесный свет!

Высокопарное словоблудие, непривычное для слуха солдат, заставило их открыть рты. Но, видимо, здесь, в стране восходящего солнца, было принято такими вывертами подменять простое и понятное: «Служу отечеству!», «Благодарю за службу!», «Ура!» или другое что-то в том же духе. Что ж, с волками жить – по-волчьи выть.

Колпаковского упоминание «губернатора» сразило наповал. А он-то по простоте душевной и не догадывался, что отправлялся на покорение края в роли того самого «губернатора», которого цзян-цзюн слёзно умолял прислать, чтобы наказать «воров». Стряхнув оторопь, генерал сказал громко, так чтобы успокоить не только Кармангу, но чтоб слышали и другие:

– Не плачьте. Я пришёл сюда с солдатами, чтобы помочь вам, а не навредить. Ведь русские и китайцы – добрые соседи. Отныне большого горя не будет, – похлопал ухэриду по плечу, и вдруг в глаза ему бросился шарик на куличе. Не такой, какие носили китайские чины, а из драгоценного камня.

– Откуда у тебя этот шарик? Маньчжурские чиновники по закону такие не носят.

– Такой пожаловал мне таранчинский султан.

Герасим Алексеевич оглянулся на Абиль-оглы, тот всё ещё стоял коленопреклоненным, не смея без позволения встать, нахмурился.

– Сегодня же разыскать прежних чиновников, бывших при цзян-цзюне! – в приказе прозвучали железные нотки, не терпящие пререкательства. Новая власть желала восстановить прежнюю. И становиться поперёк её дороги ой как не следовало. – Отрешить от должности всех чиновников, назначенных султаном, и снять эти… (чуть не сказал: дурацкие, но вовремя прикусил язык) …шарики. Восстановить прежнее управление!

Подкатил экипаж.

Когда Колпаковский отправлялся в поход, Кауфман настоял, чтобы экипаж был при отряде. «Вы, Герасим Алексеевич, будете представлять в своём лице Российскую империю. Не солидно всё время скакать в седле, как простой кавалерист. В торжественных случаях вещь необходимая. Вы должны снискать почёт и уважение. Так что берите, не отнекивайтесь!». Эта чёртова штуковина в походе была вечной помехой, не раз мелькала мысль: не бросить ли где-нибудь… А вот теперь генерал оценил прозорливость Туркестанского губернатора. Впечатление на глазеющую толпу, на муслиновые чалмы и даже на таранчинского султана экипаж произвёл колоссальное. Словно колесница Бога спустилась с небес. Вот так-то! Знай наших! И то сказать, кроме китайских сундуков на арбе, они ничего шикарнее не видели.

Он махнул казакам на Абиль-оглы (те не только помогли ему подняться, но и немедленно взяли под стражу), подтолкнул на сидение Кармангу, который от восторга чуть не разразился ещё одной прочувствованной до зубной боли речью (но, видать, язык заклинило от потрясения), и сел рядом с ним.

– Трогай, – велел он казаку на облучке. Кульджу непременно нужно было занять нынче же, чтоб не оставить Якуб-беку ни малейшего шанса.

Экипаж медленно поехал, мягко покачиваясь, красуясь перед зрителями, среди которых не видно было ни одного китайца, только таранчи. Так здесь называли уйгуров. Он уловил недовольное перешёптывание людей:

– Всё ради них, китайцев…

– А нас будто и нет…

– Гляди, с собой посадил…

– Обнимал…

– А мы что, не люди? На этой земле живём…

Генерал покосился на глазеющих любопытных, и вдруг…

– Стой! – выскочил из экипажа.

Показалось? Не может быть! Глаза бежали по лицам, не останавливаясь… Не находя мелькнувшего… Или всего лишь больная мысль озарила? Неотступная, сверлящая… И словно током ударило – вот он…

Он стоял среди зевак, ничем не выделяясь. Только белозубой улыбкой. Чистая, но простая одежда. Усы, подстриженные по мусульманскому обычаю. И глаза. Сияющие такой радостью, что у генерала перехватило дыхание. Распахнутые на полнеба! Шесть лет прошло, а он словно помолодел вопреки времени. Никогда он таким не был: ни под Верным, когда вернулся из экспедиции и майор Колпаковский выехал его встречать, ни в Омске в мундире поручика, ни по возвращении из Петербурга, ни перед кончиной в Алтын-Эмеле… Этот умный пронзительный взгляд проходил насквозь – через душу, необозримые дали, немеркнущую память и беспокойную совесть, словно свет звезды во вселенной… Чокан… Или Алимбай? Нет! Чокан!

Генерал рванулся навстречу. Крепко обнял, зажмурившись, чувствуя, как защипало в носу, прошептал ему в ухо:

– Ну, здравствуй, полковник Валиханов!

И услышал в ответ шелестящее, словно далёкое эхо:

– До встречи завтра. Я сам приду к вам…

Колпаковский не помнил, как вернулся в экипаж. Но толпа одобрительно зажужжала, пропуская его. Русский губернатор обнял простого уйгура наравне с сибинцем, стало быть, и они сами для него ничем не хуже китайцев, и об них у него душа болит…