Текст книги "Сборник произведений. 2015 год"

Дома двух или трех братьев имели такие же уличные названия, и, чтобы не перепутать о ком идет речь, добавляли еще что-нибудь, например, прозвище.

В Рязанской области есть селения с названиями: Сафоново, Поздняково, Бреево (на правом берегу Оки близ Касимова).

В книге Н. В. Муравьева «История возникновения населенных пунктов Тамбовской области» сказано, что П. Я. Тютчев перевел в Серединовку из Кирсановского уезда 227 человек и основал 19 дворов. В числе первых жителей были Емельян Дорофеев, Сергей Петров, Тимофей Петров, Антон Андреев, Григорий Прокофьев и другие. В ту пору крестьяне не имели фамилий, а записывались по отцу (как на Востоке). Отчество на «ич» тоже на Руси не произносилось, так что вышеназванных крестьян по-современному следовало бы писать так: Емельян Дорофеевич, Сергей Петрович, и т. п. Рассматривая современные фамилии жителей Серединовки, можно с определенной уверенностью предположить, что из числа пришедших с П. Я. Тютчевым только Тимофей Петров и Егор Маркин оставили своим потомкам уличные названия Петровых и Маркиных. Исходя из этого, можно также предположить, что заселение Серединовки шло и из других мест, и эта часть населения была не «барской», а «вольной», скорее всего, из однодворцев.

Наиболее распространенными мужскими именами в деревне были: Иван – 36 человек, Александр – 21, Василий – 19, Виктор – 16, Владимир – 13, Михаил – 12, Алексей – 11, Федор – 10, Дмитрий – 9, Николай – 7, Петр – 7.

Немногочисленные имена, которые носили 2—4 человека: Андрей, Серафим, Константин, Валентин, Гаврил, Григорий, Павел, Тимофей, Егор, Семен, Яков, Анатолий, Юрий, Степан, Леонид, Максим, Аркадий, Виталий.

Имена родившихся до 1900 года: Архип, Никифор, Прокофий, Емельян, Назар, Спиридон, Евдоким, Никита, Кирилл, Филипп, Абрам, Роман, Матвей, Зиновий.

Единичные имена родившихся с 1930 по 1941 год: Вячеслав, Евгений, Вадим, Юрий, Рафаил.

Всего же населения мужского пола на 1941 год в Серединовке было 235 человек.

Что касается женщин, то у них наиболее распространенными именами были: Анна – 26 человек, Мария – 22, Александра – 20, Екатерина – 11, Евдокия – 9, Аксинья – 8, Валентина – 7, Клавдия, Арина – по 6, Серафима, Прасковья, Елена – по 5.

Немногочисленные имена (по 2—4): Наталия, Пелагея, Анастасия, Аграфена, Дарья, Лидия, Юлия, Вера, Надежда, Любовь, София, Антонина, Елизавета, Раиса, Нина, Галина, Евгения, Ольга, Зинаида, Татьяна.

Имена родившихся до 1900 года: Евфимия, Федосия, Арина, Агафья, Марфа, Авдотья, Анисия, Акулина, Матрена, Хаврония, Степанида, Дарья, Домна, Федора, Лукерья, Ульяна, Марина, Малания, Варвара, Алена, Павлина.

Имена родившихся с 1930 по 1941 год: Фаина, Нила, Инна, Ираида, Новина, Вилина, Дина, Земфира, Людмила, Тамара, Рима.

Всего населения женского пола на 1941 год в Серединовке было 225 человек.

Ну, как тут обойтись без прозвищ?

Да, их никто не любил, но были они почти у каждого. Обычно дают их в раннем возрасте, а к некоторым они «прилипают» на всю жизнь.

Не хотел называть, но некоторые все же придется. Два почтенных человека. Братья. Оба Ивана. Как-то же надо их различать? И вот один стал Белым, другой – Поспелым.

Или, еще один пример. Наверное от избытка родительских чувств в детстве одного мамаша звала «сыночка», а другого – «красота», и видно забыли чадолюбивые, что дети взрослеют, что хватит изливать нежности. Так вот и остались эти два человека на всю жизнь «Красотой» и «Сыночкой». А потом уже пошли отростки «Красотины».

Не знаю, с чего началось, но наши деревенские старики имели, я бы сказал, забавные прозвания: Дед-бог, Дед-ратник, Дед-урядник, Дед-солдат, Дед-заяц (а жена его, конечно, стала Бабкой-зайчихой, она была сестрой моей прабабушки Арины).

И «по-уличному» их дома звали: Ратниковы, Урядниковы, Боговы. Ратниковы (они же Старостины) были нашими хорошими соседями, и я в детстве у них постоянно бывал. Главу дома, его же племянники, уже семейные люди, заочно называли «Дядя-ратник». Да и моя бабушка, его ровесница (вместе росли по соседству) нет-нет, тоже за глаза скажет – Ратник. А я, маленький, думал, что это его имя и однажды оконфузил своих родителей, обратившись к нему: дедушка Ратник. Он, конечно, всерьез это не принял, видно привык. Мой отец всегда называл его почтительно: Иван Иванович. В деревне он был известен тем, что шил шубы из овчин и конскую сбрую, плотничал, были хорошими плотниками и его сыновья Михаил и Иван (оба погибли на войне, их потомки рассеялись где-то по стране).

В своих заметках мне уже пришлось несколько раз употребить прозвища. Просто очень хотелось об этих людях сказать хорошее. Но чтобы дать понять, о ком именно идет речь, я посчитал, одной фамилии будет недостаточно. Надеюсь, что их родные на меня не обидятся.

ДЕМОГРАФИЧЕСКАЯ ОБСТАНОВКА

Революции и войны XX века, безусловно, отрицательно повлияли на демографическую обстановку в стране. Помимо огромных человеческих потерь, в этот период стала заметно сокращаться рождаемость. Если рассматривать отдельно взятые село или деревню, то нетрудно заметить, как сокращается сельское население и за счет оттока в город. В дореволюционное время для России было обычным, когда в каждой семье имелось четверо, пятеро, а то и больше детей. Как-то не понимали наши деды, что нужно «планировать семью», а рожали «сколько Бог послал». К тому же в то время и понятия не было о так называемой социальной защите. Моя бабушка Ольга Яковлевна родила семерых и с такой оравой овдовела, но вырастила всех порядочными людьми. Другая бабушка Елена Ивановна родила пятерых, но двоих «Бог прибрал» еще в младенчестве, а троих она, оставшись вдовой, поставила на ноги. Если взять время, когда родилось мое поколение, в семьях было два, реже три и уж совсем редко – четыре, пять детей. Только в двух семьях было помногу детей: у Николая Алексеевича Мещерякова – семеро, у Тимофея Ивановича Маслова – шестеро, и то старшие были рождены еще до 1917 года.

В тридцатые и в последующие годы появились семьи, в которых было только по одному ребенку. Если по памяти восстановить демографическую картину в Серединовке на 1940 год, то она выглядела так:

Всего в 94-х дворах к 1940 году проживало 460 человек.

Пожилых, от 60 до 75 лет, было: мужчин – 14, женщин – 24 (большая смертность, как видно, приходится на мужчин). Заметим, что пожилых было всего 15%, следовательно, и продолжительность жизни была небольшая.

Родилось мальчиков:

* в 1924 году – 6 (Бреев Иван, Рудаков Виктор, Кудряшов Александр (Дедов), Климов Виктор, Федоров Виктор, Дурнин Виктор, Сверчков Иван);

* в 1925 году – 5 (Зайцев Василий, Мещеряков Борис, Баранов Александр, Рудаков Константин, Козодаев Иван);

* в 1926 году – 4 (Минаев Валентин, Отставнов Василий, Чибизов Михаил, Чевелев Владимир);

* в 1927 году – 6 (Остроухов Виктор, Панин Василий, Баранов Виктор, Мещеряков Анатолий, Маслов Петр, Мещеряков Александр).

Из этих ребят четырнадцать были на фронте, четверо погибли и трое ранены, многие не дожили и до 60-ти лет.

Уже тогда наметилась тенденция к снижению населения Серединовки.

По совокупности всех причин (снижение рождаемости, ранняя смертность, отток в города), начиная с 1983 года сложилась следующая картина:

В 1983 году в Серединовке осталось 49 дворов и 91 человек.

В 1987 году – 25 дворов (не записано).

В 2000 году – 7 дворов и 13 человек.

В 2001 году – 5 дворов и 9 человек.

В 2002 году – 1 двор и 1 человек.

Гибель Серединовки и других деревень стало следствием не только естественных причин, но и, в значительной степени, надуманного учеными-фантазерами плана создания «агрогородов». Власти эту затею подхватили, провели «оргмероприятия», слили несколько колхозов в один, небольшие деревни объявили «неперспективными» и, начиная с 70-х годов, эти деревни стали хиреть, а на рубеже веков их уже не стало.

И образовалось безлюдное пространство от Павлодара до Бурнака, и от Туголукова до Алексеевки – длиной более двадцати километров и шириной около пятнадцати.

ЗДРАВООХРАНЕНИЕ

Какие невзгоды навалились на деревню в XX веке? Революции, войны – об этом уже много сказано. Люди перенесли четыре голода: в 1921, 1933, 1943 и 1946 годах. В 1933 году в Серединовке от голода умерло семь человек. В 1935-ом деревню «посетил» сыпной тиф, хорошо, что он не перешел в стадию эпидемии, и никто не умер. В 1936 году, неведомо откуда, появилась малярия, ей переболела четверть деревни. В войну от резкого ухудшения санитарно-гигиенических условий разразилась чесотка. К счастью, она не смертельная.

Здравоохранение было почти на нулевом уровне. За 15 лет я не помню случая, чтобы кто-нибудь из наших жителей был госпитализирован. Однако, фельдшерская помощь все же оказывалась. В 30-е годы Серединовка была прикреплена к Туголуковскому фельдшерскому пункту, где работал Туголуков Виктор Николаевич – колоритнейшая фигура. Человек он был строгого характера, и это иногда служило причиной «крупных разговоров» между ним и родственниками больного. В колхозное время поедет, бывало, мужик «за федшалом» (а лошаденку почему-то всегда давали самую плохую), зимой доберется уже ближе к вечеру. Тут и взрывается Виктор Николаевич: «Я только приехал от больного, пообедать еще не успел, и куда же, на ночь глядя, опять ехать?» Мужик что-то заискивающе объясняет, Виктор Николаевич все же собирается, но продолжает ворчать: «Опять, небось, на Ваньке приехал, будем тащиться до полночи» (Ванек – кличка маленькой кобылки, которая была чуть выше телеги). Наконец Виктор Николаевич собрался и потихоньку (Ванек и может только потихоньку) поехали.

С больным Виктор Николаевич разговаривает тоже строго, но внимательно. Осматривает, прослушивает, дает советы и некоторые лекарства. Когда помогало, когда и нет: как у всех лекарей. Бабушка Елена рассказывала, как он ей «дергал» зуб. Или она ему не точно указала, или по его ошибке – сначала был удален зуб здоровый, а потом уж и больной.

Домой сельский фельдшер возвращался поздно, а утром уже снова за ним приехали: и так без выходных и отпусков, заменить-то было его некому.

Позднее, в Чикаревском фельдшерском пункте, к которому мы были прикреплены, служил (именно служил) Иван Михайлович Кобозев (говорили, что он был санитаром в первую мировую войну). Добрейшей души человек, внимательный к больным, он в большей степени и лечил добротой. Правда, порошки и капли тоже давал. От Чикаревки до нас пять километров, и Иван Михайлович время от времени приходил пешком, как бы делая врачебный обход (а был он в это время уже не молод).

Помню, долго болела мама. Дело было зимой. Приходит Иван Михайлович в дом, здоровается со всеми, и к больной: «Ну, как, девка, поправляешься?» (такая форма обращения у нас была принята между немолодыми, хорошо знакомыми людьми). «Да мне уже стало полегче, как попила лекарства», – отвечает мама. – «Я же говорил, что подниму тебя» – отзывается Иван Михайлович («подниму» – это его любимое обнадеживающее слово). – «Погоди немного, погрею руки и ослушаю». Подходит к печке, греет руки и участливо разговаривает с больной. После прослушивания и простукивания сообщает, что теперь опасности нет, говорит, чтобы завтра прислала дочку на фельдшерский пункт за каким-то особым лекарством. Дома у нас всегда давали гонорар, конечно, небольшой. Это было в тогдашних правилах. У добрых людей фельдшер не откажется и покушать горячих щей с бараниной. Все было просто.

Как лечили малярию? Во-первых, следует сказать, что приступы малярии повторяются через определенные промежутки времени, как по часам. Приступ начинается с сильного озноба, от которого ничем нельзя согреется – прямо трясет. Озноб сменяется резким повышением температуры до 40?С, которая держится часа четыре, и больной лежит весь в поту, в полном изнеможении.

В семье у нас ей переболели четверо, только мама как-то убереглась. Болезнь была распространена во всей округе, но больные не госпитализировались. На фельдшерском пункте были назначены разносчики (хинизаторы) лекарств по домам. Нашим нас хинизатором была Леночка Маслова, она приносила каждому больному таблетки хинина или акрихина по назначению фельдшера. Ее ждали: вот придет, и будет легче. Хинин – это препарат, который получают из плодов хинного дерева, его, очевидно, покупали за границей и потому давали мало, в основном акрихин – синтетический препарат желтого цвета. От него были побочные действия: желтела кожа и белки глаз. Возможно, с применением акрихина связано опухание больных малярией. Мой отец опухал «как бревно», и не мог всунуть ноги в галоши, которые он носил на валенках, а я все время лежал неподвижный, раздутый как пузырь. Дома отваривали листья сирени, и пили, как лекарство. Тогда же сестра Валентина потеряла здоровье на всю жизнь, у нее развилось малокровие.

Врачебное наблюдение, как таковое, не велось. Вот такая она была, бесплатная советская медицина: уже двадцать лет жили в свободной стране.

Чесотка в годы войны была у многих, а как ей не быть – мыла-то не хватало. Колхозный скот был заражен чесоткой (считалось, что человеку она не передается). Больные лошади теряли почти весь шерстяной покров, у овец тоже облезала шерсть.

Ветеринар лечил лошадей вот каким способом. Заводили ее в брезентовую палатку (только голова через отверстие оставалась снаружи), а внутри палатки разогревали серу, чей едкий желтый дым, якобы, убивал паразитов. Мне не раз приходилось водить лошадей в Туголуково на подобную операцию.

Некоторые жители потом научились «варить» мыло из падали скотины с применением каустической соды (и где ее только брали?). Эвакуированный скот почти весь погиб при перегоне. У проходящих эшелонов женщины выменивали на махорку кое-что из солдатского обмундирования. Я так и проносил всю войну защитные шаровары, гимнастерку, бушлат, и в 1944 году в армию в них пошел.

Всю войну не было спичек, огонь добывали, высекая стальной пластинкой искры из кремня, жар в печке старались поддерживать до следующей топки. Сразу же с началом войны пропала соль. Чибизова Маруся рассказывала бабам: «Есть охота, а несоленая похлебка в рот не лезет. Я подумала-подумала и взяла старую кадушку, в какой солила огурцы, разбила ее, нащепала щепок и положила их в похлебку. Толку никакого». У Маруси на войне погиб муж, и она одна растила четырех детей: Славу, Женю, Дину и Юрия.

После победы вожди, как бы оправдываясь за поражения в начальный период, говорили, что, мол, предвидели войну и готовились к ней, но времени не хватило, даже с Гитлером договор заключили, чтобы оттянуть начало.

Конечно, готовились, но все было брошено на вооружение, значительное количество которого было потеряно в первые месяцы войны. А как будет жить народ в войну, об этом не подумали, надеялись наивно, что «мы на вражьей земле, мы врага разобьем, малой кровью, единым ударом» (как пелось в песне тех лет).

Преимущественное по численности население страны – крестьяне (по Тамбовской области 85%) было брошено на произвол судьбы: ни хлеба (а люди как-никак его выращивали и прямо из под молотилки вывозили его на элеватор), ни одежды, ни топлива, ни керосина, ни соли, ни мыла, ни лекарств – живи как хочешь, да еще налоги плати, да денег «взаймы» давай государству. Лампы почти никто не зажигал, обходились коптилкой. Керосин не продавали, но как же дом освещать? Вынуждены были «добывать» у трактористов – иного выхода не было.

Так относилось к своему народу государство и родная партия.

Но Великий русский народ все выдержал, вытерпел, Вождь даже тост за него произнес на празднике Победы…. «Я пью за…»

…Были в деревне и свои лекари. Испокон веков люди умели оказывать себе помощь при травмах и несложных заболеваниях. При порезах умели остановить кровь и «дезинфицировать» рану, приостановить воспаление травмированного места, ускорить заживление. Этому учились с детства.

Большинство простудных заболеваний излечивалось в домашних условиях и местными средствами. Более серьезные лечили умудренные опытом люди. Вывихи и переломы лечила наша дальняя родственница и соседка Арина Никитична Лашкина. Она знала и повивальное дело, и в нужный момент всегда была на месте. Нужно сказать и то, что деревенские женщины редко прибегали к помощи повитухи, рожали сами в домашних условиях, и даже… в поле.

Лечила бабушка Арина поясничные и суставные боли. Бывало, моя бабушка Елена, скажет: пойду к куме Арине кострец «притоптать». Я тогда не знал, что такое кострец, и где он находится, но меня пугало, как это мою бабушку будут «топтать» ногами. А речь шла, скорее всего, о массаже в области поясницы.

От рожистых воспалений лечила бабушка Анисия Рудакова – «умывала с камушков» (каких?). Говорили, что помогало.

А какая была целительная сила в тепле русской печки!

Для малолетних ребятишек первым лекарем были их бабушки. Простудится ребенок – она его скорее в тепло. Напоит горячим молоком с маслом и медом, натрет грудку (если кашляет) бараньим салом с нашатырным спиртом, а то заставит подышать над чугунком горячей картошки. Живот заболит у малыша, она его нежно погладит, помнет, подует на него, пошепчет: «у кошки заболи, у собаки заболи, а у сыночка Вани заживи». Ребенок пукнет и… все прошло. Вот тебе и психотерапия.

А случись в то время болезнь посерьезнее, то конец. В 30-е годы, как я знал, в деревне умерло семь детей, кроме умерших от голода пятерых Сверчковых, в возрасте, близком к моему. Умерла и моя младшая сестра Тоня – от кори!..

ШКОЛА, УЧИТЕЛЯ

Из-за небольшого количества детей школа в Серединовке была комплектной, т.е. один учитель учил два класса: 1-й и 3-й, а другой учитель – 2-й и 4-й.

В 1933 году, когда мне исполнилось шесть лет, моя сестра Валя пошла в 3-й класс, и я упросил ее 1-го сентября взять меня в школу – посмотреть. По звонку разошлись по классам, сестра посадила меня за парту с «перваками». Подошла учительница, записала наши фамилии и имена, раздала по две тетради и по два заточенных карандаша. Написала на доске палочки и нолики, задала нам их писать в тетради, а сама пошла к «третьим».

Дня через два-три сестра не захотела меня больше брать в школу: глядеть за мной не охота. А потом, через несколько дней приходит к нам домой учительница и спрашивает у родителей: почему ваш мальчик перестал ходить в школу? Ну, родители, конечно, сказали, что я еще мал, но она уговорила их: пусть, мол, ходит. Так я и стал учеником 1-го класса Серединовской начальной школы.

Моей первой учительницей была Сазонова (в замужестве Муравьева) Мария Федоровна. Свои дни она доживала в Жердевке и я, приехав в отпуск, узнал ее адрес и в 1987 году навестил дома. Она была уже на пенсии, но хорошо сохранилась, встретила меня приветливо, поговорили, повспоминали… Ее сын в то время был директором Жердевской железнодорожной школы.

Учителями в нашей школе были Раиса Евгеньевна и Анна Васильевна (до 1933 года). После, с 1933 до 1941 годов – Климов Иван Антонович, Шилова Таисия Павловна, Сазонова Мария Федоровна, Пресняков Василий Акимович. После 1941 года – Якимова Валентина Петровна, Отставнова Зинаида Семеновна, Гибшман Ксения Анатольевна, Рудаковы Юрий Иванович и Валентина Гавриловна.

Колоритной фигурой был Климов Иван Антонович, он в качестве заведующего руководил школой с 1933 по 1941 год. Как организатор он хорошо поставил дело, в это время школа стала и очагом, и проводником советской культуры. Как педагог Иван Антонович придерживался старой «методы». За проступки, за невыполненные задания оставлял после уроков «без обеда». В школе стали проводиться собрания в честь советских праздников, ставились спектакли детской самодеятельности, с 1935 года проводились новогодние вечера с елкой. Елка (в самом деле – сосна) попадала к нам числа 3—4 января. Вначале она стояла в Чикаревке, но нам и так, в новинку, было хорошо. Убранство елки было немудреное: бумажные гирлянды и фонарики, вата, немного стеклянных игрушек и натуральные свечи. Мы ходили вокруг нее, что-то пели и приплясывали, а в конце вечера нам раздавали по кулечку конфет-подушечек.

В школе показывали кино. Приезжала передвижка (на лошади), к лавке привинчивали динамо (генератор с ручным приводом), двое-трое парней попеременно вращали его, и на экране что-то изображалось. Кино было «немое» и «кинщик» громко читал, что было написано внизу кадра. Потом появилась передвижка с бензиновым двигателем, крутить ручку уже было не нужно, и изображение стало лучше. Появилось звуковое кино.

Чаще всего киносеансы оплачивал колхоз. Взрослые сидели на лавках, а мы, ребятишки, под самым экраном на полу. Не все было понятно, что показывалось и, порой, прямо там ребятишки и засыпали. Домой шли всей семьей, обсуждали увиденное. До войны я видел не более десяти картин, запомнились названия: «Джульбарс», «Зори Парижа», «Выборгская сторона», и другие. Содержания их уже и не помню.

Несколько раз заезжали циркачи: силачи, акробаты, фокусники. Мужиков удивляло, как это силач выдерживает на груди мельничный жернов, на который еще ставили наковальню, по которой он заставлял бить кувалдой. Никто не решался, боялись причинить ему вред (физику-то они не изучали). Получали артисты за свои номера мизерную плату, но видно нужда заставляла мириться. Помню, рассказывала тетя Таня Артамонова (у нее как в гостинице всегда останавливались приезжие), что наварила она полуведерный чугун лапши, а силач сначала связал узлом кочергу, а потом весь этот чугун опорожнил до дна. И это он мог.

В школе была небольшая библиотека. Помню, был сильный холод, и занятия отменили. Я взял в библиотеке рассказ Л. Н. Толстого «Булька» и, придя домой, у горячей печки с таким удовольствием его прочитал, что до сих пор помню почти слово в слово его содержание.

О температуре в школе. Топили кое-как и кое-чем. Печку-голландку топили то соломой, то ольховыми дровами, то сырым торфом. Зимой сидели, не раздеваясь, а порой и не снимая шапок, на стеклах намерзал иней в палец толщиной. Думаю, благодаря настойчивости Ивана Антоновича одно время были организованы, так называемые, горячие завтраки. В школе одна комната была отведена под столовую, было помещение для кухни с котлом. Там тетя Таня Артамонова (она везде поспевала) варила либо лапшу, либо кулеш, к ним выдавали по куску черного хлеба. Не помню, чем заправляли суп, но кто мог, приносил из дома маленькую бутылочку молока для побелки (зимой коровы почти не доились). Рядок этих бутылочек стоял на подоконнике в столовой, там не прокиснет.

Один или два года сажали картошку на школьном огороде, и даже какие-то грядки на «клинке» (клинок – это маленький островок на пруду, может быть, сделанный искусственно при богатом хозяине, теперь он затоплен). Но все это продолжалось недолго. Надежды, связанные с коллективизацией, не оправдались, хозяйство хирело. Да и вся страна жила в крайнем напряжении: вспыхнул военный конфликт на озере Хасан на Дальнем Востоке, в 1939 году на реке Халхин-Гол, что в Монголии, начались военные действия (уже по нашей инициативе), в Польше и Бессарабии, а потом в Прибалтику были введены наши войска. Понравился вкус побед.

В 1940 году наши стратеги решили «проучить» Финляндию, якобы за то, что с ее стороны был произведен артиллерийский обстрел нашей территории. Но тут уж не получилось. Понесли большие потери и вернулись ни с чем, отвоевав небольшой клочок земли. Понесла потери и наша деревня: погиб Мещеряков Василий Егорович, перед этим приезжавший в отпуск с двумя «кубарями» в петлицах (лейтенант!). Мещеряков Иван Степанович пришел без руки, Рудаков Иван Григорьевич – с искалеченной ногой. Уже сильно пахло гарью большой войны, и вскоре она началась…

Для большинства наших ребятишек славно начавшийся путь к знаниям обрывался еще до окончания 4-го класса. У одних не было чего обуть-одеть, другие с ранней весны до поздней осени пасли колхозный скот. Это дети, у которых не было отцов: Королевы (Кулины), Мещеряковы (Немовы), Мещеряков Борис Григорьевич – мой лучший друг юности (погиб на войне, ему было в ту пору восемнадцать лет). Этим ребятам едва удалось закончить два класса. Многие «сидели» в одном классе по два, а то и по три года. Осенью начнут, а зимой бросят: не в чем ходить, иные весной бросали – надо стадо стеречь.

Запомнился один забавный случай, связанный с такими вот «многогодниками». Идет перекличка по журналу 4-го класса. Мы, второклассники, сидим на соседнем ряду, и у нас «ушки на макушке»: что там происходит у старших? На вызов учителя – Отставнова Раиса – никто не отозвался. После некоторой паузы с «камчатки» басок: «Она больше не будет ходить, она замуж выходит». Это никого не удивило, на деревне уже было известно (о таких событиях слух распространяется быстро).

Пятый класс был только в Чикаревке. Тут и начинался главный отсев: нужно было на зиму снимать квартиру, вести отдельный стол, да и одеть-обуть получше. Не у всех родителей хватало на это средств. В Чикаревке года два-три было общежитие для приходящих школьников, потом его закрыли, и в этом помещении (дом-пятистенка) учились два класса.

В это время число учеников из Серединовки в пятом, шестом и седьмом классах заметно сократилось, из деревни в эти классы ходили одновременно не более пятнадцати человек. До 1945 года только двое из деревни окончили десятилетку: Климов Виктор и Остроухова Валентина. До 1950 года высшего образования из наших деревенских не получал никто.

…Вообще, с Чикаревкой жизнь нашей деревни была связана очень тесно. О Чикаревке и о Чикаревской школе следует рассказать особо. Во-первых, это наше приходское село, т.е. в нем была церковь. К приходу были отнесены деревни Серединовка, Осиновка, Тафинцево (Ярки), хутора Кандауров, Лукичев, Дубовые солонцы и Костиков. В последствии все они вошли в сельсовет (кроме Тафинцева). Но не только это как бы возвышало ее над другими вышеназванными селениями. Первоначально Чикаревка была основана «однодворцами», а это социальная прослойка старой России, состоящая из бывших государственных служащих невысокого ранга, уволенных в отставку и получивших в виде пенсиона небольшой надел земли порядка 6 десятин. Это были люди свободные от крепостной зависимости, владевшие грамотой и соприкасавшиеся с городской культурой, это их и выделяло из окружающей крестьянской массы. Наши деревенские были, как бы «посерее», потому что предки прошли через крепостную зависимость и это, видимо, накладывало свой отпечаток на следующие поколения.

Чикаревка была хорошо спланирована, правда в последнее время она постепенно теряет свой прежний вид.

Центральная площадь села была застроена в виде прямоугольника, в середине ее стояла до 1944 года красивая деревянная церковь огороженная кованой решеткой. Рядом школа, построенная в 1903 году, поодаль дом священника, в котором потом разместилась почта.

Из села выходят улицы в направлении Туголукова, Тафинцева, Серединовки и Осиновки. На удалении от центра, метрах в пятистах – погост, огороженный кованной решеткой и обсаженный вязами. Там покоятся наши предки (Серединовские – в левом углу от входа).

С восточной и южной стороны село охвачено как бы дугой улиц, называемых Баловинцы и Ржавчики. Между селом и этими улицами до войны были сады и рощи из березы, вяза и других деревьев лиственных пород (к 2000 году вместо садов и рощ уже голое пространство). В 30-е годы XX в. начались гонения на церковь, это привело к ее закрытию и дальнейшему осквернению и разрушению. Школа была рядом и, выбегая на переменки, мы наблюдали это грязное дело.

Школе недавно исполнилось 100 лет, но она сохраняет свой прежний вид, хотя поздние пристройки заметно обветшали: строили-то кое-как.

К концу 30-х годов под школу было занято три дома: бывшее общежитие, Колоколов дом и Савина («Камчатка»). На Камчатку учителя приходили на 4—5 минут позже (далеко) и уходили раньше, так что перерыв там длился почти на 10 минут дольше, что, несомненно, нравилось ученикам. В 60-м годам этих зданий уже не было.

Я пришел в 5-й класс в Чикаревскую школу в 1937 году, когда мне было 10 лет. Сестра Валя училась в 7-м классе, зимой мы вместе жили на квартире, и один год я был под ее присмотром. Когда же она окончила школу, то остался один, что называется, «без руля и без ветрил». Катался на реке по тонкому льду (проваливался раз по пояс). По селу бегала «полуторка» и я, как и другие ребятишки, на коньках-снегурках цеплялся крючком за борт, и – несло нас со скоростью километров под сорок! Некому меня было ругать. Как не порадоваться такой свободе? Начал покуривать, играть в картишки – «по копеечке», и нередко «продувал» хлебные деньги. На учебе это, конечно, отражалось (в начальной школе я был отличник).

До войны окончил 7 классов, в войну не учился, с 1944 года служил в армии. Поэтому, когда после войны появилась возможность, поступил в вечернюю школу и окончил ее с серебряной медалью.

До 1938 года директором Чикаревской школы была Перегудова Раиса Ефимовна, учительница русского языка и литературы. Была она строгой (директор!), хорошо преподавала материал и скупо ставила оценки. Бывало, получишь у нее «хорошо» или «отлично», и сам не веришь. Она потом перешла работать заведующей районо, и директором стал Никитин Владимир Петрович, тоже преподаватель русского языка и литературы. Хотя он был нашим дальним родственником, поблажек мне не давал (на что, в глубине души, я иногда рассчитывал). Но вскоре он был призван в армию, и его заменил Булгаков Федор Проклович. В войну директором школы была Тафинцева Агрипина Степановна.

После ухода в армию Владимира Петровича русский язык и литературу уже стал преподавать Петров Иван Андреевич, молодой, красивый, обладающий изумительным почерком. Он начал с того, что заставил нас по целой странице писать каждую букву алфавита по прописям. К тому же он стал у нас классным руководителем и за то, как он вел уроки, как с нас требовал, мы его зауважали.

Теперь уж вряд ли кто из моих Чикаревских учителей остался в живых, но я их всех помню: Петров Иван Андреевич, Кобозев Николай Иванович, Кобозева (Никитина) Елизавета Ивановна, Кобозева Любовь Ивановна, Черновская Зинаида Андреевна, Черновская Анна Андреевна, Колмакова Антонина Павловна, Чирвон Филлип Андреевич, пионервожатая Невзорова Татьяна…

Вечная Вам память…

И еще перед войной в Чикаревке в ветхой избушке доживали свой век две сестры, старые сельские учительницы: Глафира Апполоновна и Минадора Апполоновна (имена-то какие!). У них что-то осталось от гимназисток, а может быть от института благородных девиц, но в это взбаламученное время никому до них уж не было дела и они тихо увядали.