Текст книги "Сборник произведений. 2015 год"

Начало прошло спокойно, кулаки уже не мешали. Новые сложности начались, когда, как оказалось, не хватило хлеба на семена. Почему не хватило? Его вывезли в «закрома Родины», а далее – продали за границу. Решили еще собрать, но его в семьях осталось, только чтобы прокормиться до нови. Опять же, решили – поднажать! Люди были вынуждены припрятать остатки хлеба. Тогда начались обыски и насильственное изъятие.

Тут и беднякам пришла пора проявить себя, особенно «щукарям». Таких людей называли активистами: в колхоз они вступили первыми, терять им было нечего. В книге К. Гибшман «История села Туголукова» имеется много подробностей, как отбирали хлеб. Подобное было и у нас, и я останавливаться на этом не буду. Наиболее рьяными «активистами» у нас были Кудряшов Василий (Кандырь), комсомольцы Кудряшова Раиса, Королев Александр, которые потом за усердие были награждены маленькой властью. Райке (как ее все звали) приписывались такие слова: «Мы по колено в крови стояли, а если надо и по грудь станем» (это, конечно, она не сама придумала, а слышала от своих более «опытных» наставников). Какое-то время она председательствовала в колхозе, но не удержалась во власти, пошла в торговлю, растратилась, попала в тюрьму. Королева Саньку взяли в НКВД – заслужил. Кандыря тоже определили во власть, но не в Серединовке, и он на какое-то время пропал из виду. В 1944 году пришел к нам в деревню раненный, без семьи и какое-то время жил у тетки. Не знаю почему, но он несколько раз заводил со мной беседы, я бы сказал, на политические темы, и как бы с сожалением говорил, что делал в коллективизацию.

В дальнейшем я буду преимущественно писать о том, что происходило в колхозе имени К. Маркса (замечу, что люди никогда не произносили название так, как оно писалось). По-существу, в колхозе Серп и Молот было все так же, только имена другие. В делах оба колхоза как бы соперничали (власть считала, что соревновались), но на кулачные бои выходили полюбовно.

Итак, жизнь коллективного хозяйства началась. Разместился колхоз К. Маркса на бывшей барской усадьбе, к тому моменту ею владели братья Деевы (Алешкины). Первым председателем стал наш деревенский, Королев Степан Федорович (Степок).

Колхоз Серп и Молот располагался на бывшей усадьбе братьев Чернышевых (Казаковых). Первым председателем стал Отставнов Николай Дмитриевич (отец известного в районе Отставного Василия Николаевича, который успешно председательствовал более 25-ти лет в колхозе «Гигант», за что и был награжден высшим орденом страны).

Первоначально усадьба колхоза К. Маркса состояла из четырех домов, конюшни голов на 15—20, хлебных амбаров, риги, двух колодцев, сада. Деревня, как сказано выше, почти поровну разделилась на два колхоза, хозяйств по 50—55. В каждом оказалось сразу по 70—75 лошадей. А как их разместить там, где могло стоять 15—20 голов? Стесненность, недостаток корма, плохой уход – все это быстро повлекло за собой падеж. К 1934 году, когда я уже стал ходить на конюшню (вновь построенную), там уже было не более сорока лошадей, остальные погибли (не было уже нашей Мавры и стригунка). И тракторы только начали появляться, так что сельскохозяйственные работы стали растягиваться по времени чуть ли не вдвое, да и люди не так стали относиться к делу. Не свое!

К началу коллективизации в деревне было три ветряных мельницы и одна паровая, маслобойка, две чесальные машины, кустарное кирпичное производство, пять или шесть конных молотилок, восемь конных жнеек, несколько ручных веялок, три десятка сеялок, в каждом дворе были плуг и борона. Это имущество властью было поделено между двумя колхозами. В результате колхозу К. Маркса достались: одна ветряная мельница, маслобойка, чесальная машина, станок для формовки кирпича. Остальное поделено примерно поровну на два колхоза. О судьбе паровой мельницы мне ничего не известно, на моей памяти ее уже не существовало.

В 30-е и 40-е годы в колхозах вся эта техника от небрежения постепенно разрушалась и в конце концов была уничтожена. Ветряные мельницы поломали и растащили на топку, металлические части большинства машин превращены в лом, и в 1942 году вывезены на станцию Жердевка, а дальше, очевидно, пошли на переплавку. Был тогда призыв властей миром строить танковую колонну «Тамбовский колхозник». Писали, что такая была построена. Я как бы тоже участвовал в этом деле: вывозил металлолом и сваливал его около железнодорожных путей станции Жердевки. Через какое-то время лома не стало, возможно, попал по назначению.

В виде «пряника» в домах Деевых были открыты детсад (ясли), столовая, баня. Мы с сестрой Валей ходили в детский сад года два, потом он закрылся, и дом почему-то сломали, а кирпич увезли (говорили, на строительство сахарного завода в Жердевке). Столовая просуществовала примерно столько же: там стряпуха бабка Варя зимой варила кулеш и лапшу скотникам, а в другое время и тем, кто выполнял тяжелую работу. Баня прожила недолго – сгорела. На всей территории остался один деревянный дом-пятистенка – под конторой. Дом был большой, под железной крышей, в прихожей была огромная русская печка, в горнице – голландка. Интересно использовался этот дом: в горнице размещалась контора, там стоял шкаф с разными бумагами, два стола и вдоль стен лавки. В прихожей обитала сторожиха (она же уборщица и истопница), вначале бабка Варя Минаева, затем Маша Богова с тремя детьми. Как они жили, чем питались, где спали (наверное, на печке), мне по малости лет не было известно. Там же где-то часть холодных ночей проводили и сторожа скотных дворов и амбаров.

Зимой в прихожей были телята, ягнята, обмороженные куры и, помню, кобыла с жеребенком, отгороженные друг от друга временными перегородками. Позже, когда я стал частенько бывать на колхозной территории, то видел живность и в помещении самой конторы. Иногда по этой причине контора перебиралась на деревню в дом счетовода. Счетоводами в разное время были Минаев А. А., Кудряшова А. Г. и кто-то приезжий.

Председателей до 1945 года сменилось более десяти. Помню почти всех: Королев Степан Федорович, Кудряшов Матвей Ильич, Лужных Степан Кальсевич (25-ти тысячник – продержался один год), Фефелов и Зацепин (оба из других сел), Рудаков Серафим Григорьевич, Королев Иван Вуколович. В войну были председателями: Королев Алексей Иванович, Чуракова Анна Ивановна, Деев Михаил Федорович. Сразу после войны председательствовал Кудряшов Федор Дмитриевич. От такой частой смены дело лучше не шло, а наоборот, год от года ухудшалось.

…И вот, грянул голодный 1933 год. Я был мал, чтобы понять, почему это произошло. В 90-х годах много писалось о том, что хлеб урожая предыдущего года был продан за границу. Безусловно, какая-то часть хлеба всегда продавалась, потому что кроме хлеба, леса и золота больше и продавать-то было нечего.

А амбиции у вождей были большие: провести индустриализацию, вооружить армию и быть готовым к войне чуть ли не со всей планетой ради идеи мировой революции. С хлебом, видимо, просчитались, вывезли много, а урожай был слабым – из-за погодных условий, из-за плохой подготовки земли и несвоевременного сева (к этому времени поголовье лошадей сократилось почти наполовину, а тракторов еще не было и в помине).

К весне запасы продуктов у населения истощились: ели жмых, картофельные очистки, лебеду, крапиву, конский щавель и все, что ни попадя. Весной начали умирать люди. В семье Сверчкова Алексея похоронили пятерых детей, умер Артамонов (Колчев), умер Степан Прокофьич, оставшийся родственник раскулаченных Чернышевых (Надежда Ивановна Чибизова рассказывала мне, как мать посылала ее хоть что-то отнести поесть Прокофьичу).

Когда начались полевые работы, работающим стали давать пайку (грамм 500) какого-то подобия хлеба. Помню, мы ждем с работы матерей и, завидя их вдалеке, бежим встречать. Мама из узелка достает черный, как земля, кусок, отламывает мне немного (остальное прячет – надо и другим дать, а сама, наверное, съела кроху). Так поступали, я думаю, все наши матери. Мы радостные (ведь глупые еще) тут же ели это подобие хлеба, он хрустел на зубах, в нем было много просяной лузги.

А когда стала наливаться рожь, то многие и не ходили домой во время обеденного перерыва, в поле поедят, что окажется съедобным, отчего нередко случались расстройства, и человек становился нетрудоспособным.

В городах в это время действовала карточная система, и горожане, хоть мало, но ели хлеб.

Наконец созрел урожай, но людям опять не давали наесться. В первую очередь нужно вывезти хлеб в бездонные «закрома родины». Голодные пытались украсть – насыпать в карманы зерна, нащипать колосков, за что строго преследовались. Где-то южнее нас был совхоз Демьяна Бедного (в настоящее время – «Заря»), туда не то по суду, не то без суда отправлялись проштрафившиеся: как говорили – сослали «на Демьян».

В 1935 году в деревне появились первые трактора. Мы, ребятишки, не отходили от них. Тракторист стал заметной фигурой на деревне и для девчат даже привлекательной, хотя ходили они чумазыми (может быть, для «шика»? ). Тракторы были такие: колесные – ХТ3 – 35 л.с., У-2 – 22 л.с., гусеничный ЧТ3 – 60 л.с.

В Чикаревке была создана машинно-тракторная станция (МТС) для обслуживания колхозов. Составлялись тракторные бригады из 3—4 тракторов, которые на сезон закреплялись за несколькими колхозами. Колхозы К. Маркса, Серп и Молот, Сталино (Осиновка) обслуживала одна бригада (бригадирами в разное время были Демидов, Чураков, Жабин). Председатели колхозов соперничали, стараясь, чем можно (хлебом, кормом, «народным продуктом») задобрить бригадира тракторной бригады и подольше его задержать в своем хозяйстве. Нерасторопные оказывались позади. А весенние полевые работы нужно провести в сжатые сроки, самое большое – за три недели. Как тут разорвать три-четыре трактора на три колхоза? Один из них (У-2) только боронует и сеет. Значит, по одному. А сменная норма выработки на ХТ3 – 3,5 га. Сколько же ему нужно дней? А тут еще простои – профилактические работы (претяжка подшипников, притирка клапанов), из-за поломок (расплавились вкладыши подшипников) или из-за отсутствия горючего и смазок, что очень тормозило дело. Фактическая выработка за смену не превышала 1,5 га.

Расход горючего был большой. Например, ХТ3 сжигал в час более 10 литров керосина. 8 часов работы – полбочки, два дня – бочки нет. Нефтебаза тогда находилась около сахзавода, от нас 20 километров. Я в 1942 и 1943 годах был постоянным возчиком керосина, иногда даже приходилось ездить за ним в Сампур (Сатинку, 40 км), в Уварово (60 км), а за смазками даже в Инжавино (80 км) – туда уж ездили взрослые.

С лошадьми дело обстояло не важно, поголовье продолжало сокращаться (когда я осенью 1941 года начал работать, то в нашем колхозе было всего 14 лошадей). Урожаи были низкими, стопудовый урожай только прославлялся в казенных частушках (это примерно 16 центнеров с гектара). Фактический урожай – 6—8 центнеров.

И все же 1937 год всем запомнился, как год урожайный. У нас выдали на трудодень по 3,5 кг, в других хозяйствах дали и побольше. Народ повеселел, думал, так теперь и будет. Но власть, видимо, одумалась: зачем давать колхозникам столько хлеба, ведь у них есть еще и огород. И в дальнейшем (по крайней мере, до 1945 года) на трудодни давалось не более 0,5 килограмма. В семье из 5—6 человек – двое трудоспособных, самое большее могли заработать 500 трудодней и получить (500 х 0,5) 250 кг на весь год. А исстари крестьянин планировал только на одного едока в год 12 пудов (200 кг). Вот и живи, как хочешь. В священном писании есть слова: «Не заграждай рта у вола молотящего». Заграждали…

Как же быть? Люди вынуждены были поступать неправедно – приворовывать. Да можно ли это назвать воровством? Человек брал то, что ему Богом для пропитания определено. И не больше того.

Какие были способы изъятия зерна из закромов тружеников полей «в закрома Родины»?

Первый – это натуральный налог, столько-то процентов от урожая. Предварительная оценка «вида на урожай» делалась в июне, когда хлеба выколашивались. Приезжала из района комиссия, осматривала поля, и оценка, как правило, завышалась. По ней и назначался объем поставок, независимо от того, сколько фактически будет собрано.

Второй – оплата за пользование техникой – натуроплата.

Третий – «хлебзакуп»: хочешь, не хочешь, а продай сверх плана.

И еще: вдруг колхозники «решали» продать дополнительно столько-то зерна. Слово «продать» звучало издевательски: платили гроши.

…В период уборки в колхозе безвылазно находился «уполномоченный райкома» – толкач, который только и требовал: давай, давай! Хлеб почти прямиком с тока увозили на элеватор. Правда, во время молотьбы давали аванс – граммов 150—200 за трудодни, заработанные в период уборки. Чем не стимулирование к труду? Остальное, после выполнения всех «обязательств», делилось по трудодням, и выходило не более полкилограмма на трудодень.

Подсобное хозяйство колхозника также облагалось натуральным налогом (огороды были 0,5 га).

Вот какой был размер налога:

* мясо – 35 килограммов (в живом весе);

* молоко – 200 литров (или 8 кг топленного масла);

* яйца – 75 штук;

* шерсть – 3 килограмма;

* картофель – 300 килограмм.

Мясом рассчитывались так: складывались несколько хозяев, покупали выбракованную корову и сдавали ее в «Заготскот», а оттуда получали квитанцию для отчета перед налоговиками. Остальные продукты были почти в каждом доме, но ребятишкам мало чего оставалось. А налоговый агент начинал обходить дворы уже в феврале-марте, выяснял, какие зерновые будет сеять хозяин на огороде (это тоже облагалось налогом), у кого сколько и какого скота с молодняком. До 1937 года облагались налогом даже сады, что привело почти к полному их истреблению. Выясняли также, каким кустарным промыслом занимается хозяин: валяет ли валенки, сапожничает, и также облагали налогом.

Денежные налоги были такие:

– подоходный;

– культсбор;

– самообложение (даже не знаю, как расшифровать);

– страховка.

Еще вменялась в обязанность так называемая трудгужповинность, то есть каждый трудоспособный должен бесплатно отработать столько-то дней на строительстве дорог, плотин и т. п.

Когда построили в Жердевке сахарный завод, то во всех колхозах стали сеять сахарную свеклу. Совхоз «Савальский» был специализирован на свеклосеянии, рабочих рук там не хватало, и наших женщин поздней осенью «гоняли» еще и туда (слова «выгнать на работу» стали обычными в колхозном обиходе). В своем колхозе за ними тоже был закреплен, как тогда называли, свекольный «паек». На его уборку шли всей семьей.

В эти годы были введены госзаймы, которые фактически были обязательны, как и налоги. С 1950 года их стали погашать. Но полное погашение было произведено только в 70-х годах, и то в уменьшенном во много раз размере.

Народ претерпевался, привыкал, даже находил маленькие поводы радоваться. Понравились людям общие обеды, которые устраивал колхоз в советские праздники. Скажем, на 10—12 человек (работающих) выдавалось столько-то муки, пшена, мяса. Остальное приносили из дома. Обед был бедный, немного выпивали. Но все равно радовались и таким крохам.

А тем временем товарищ Сталин провозгласил: «Колхозы стали богатыми, а колхозники зажиточными», а сочинители сочиняли: «Жить стало лучше, жить стало веселей». В кино показывали «Трактористов», позднее «Кубанских казаков». В учебниках, газетах, книжках писалось о том, «как было плохо раньше, и как хорошо стало теперь».

Взрослые смотрели, слушали, читали и смеялись: сказки, да и все.

Образчик того, как в верхах виделась жизнь колхозной деревни, напечатан в книге «Механизация социалистического сельского хозяйства», издательство «Наркомзем», 1940 год.

«На XVIII съезде партии т. Сталин говорил, что денежные доходы колхозов поднялись с 5,6 миллионов рублей в 1933 году до 14,2 миллионов рублей в 1937 году, а средняя выдача зерна на один двор поднялась с 61 пуда в 1933 году до 144 пудов в 1937 году».

Как видим, о повальном голоде в 1933 году – ни слова, а показатели урожая в 1937 году – едва ли ни единичный случай за первые 20 лет колхозов.

И далее: «Валовой сбор хлеба на один двор в царской России составлял 141 пуд, а на один колхозный двор в 1937году – 360 пудов».

Следует иметь в виду, что в царской России собранными пудами распоряжался хозяин двора, а в колхозе распоряжалось государство: эти колхозные пуды большей частью ссыпались в бездонные «закрома Родины», а колхозникам оставалось не более 0,5 килограмма на трудодень.

«В царской России в 52% хозяйств не хватало хлеба до нового урожая».

Нетрудно подсчитать, на сколько хватало хлеба колхозной семье, заработавшей 500 трудодней и получившей по 0,5 кг на трудодень. Это всего 250 кг – 15 пудов. Так хватало ли хлеба колхозной семье до нового урожая?

«Труд на колхозных полях стал делом чести, славы, доблести и геройства. Новые люди колхозной деревни, успешно овладевшие передовой техникой и культурой социалистического труда, с большевистской настойчивостью соревнуются за высокие урожаи, за высокую производительность труда, за зажиточную и культурную жизнь, достигая таких результатов, о которых и мечтать не может сельское хозяйство капиталистических стран».

Сейчас трудно докопаться, говорил ли эти слова Сталин, но тогда все «умное» и «мудрое» приписывалось вождю. Их сразу же подхватывала пишущая и ораторствующая братия и… затрубили: «Жить стало лучше, жить стало веселее».

А вот другие сведения, относящиеся уже к 1949 году и опубликованные только в 1994 году. Вот что напечатано в «Хрестоматии по истории Тамбовского края» (издательство Тамбовского государственного университета, 1994 год). Документ №6: «Выработка и оплата трудодней в колхозе «Красный командир» с. Рыбного, Алгасовского района за 1949 год …Всеми колхозниками выработано 32.320 трудодней, население 824 человека, трудоспособных – 291 человек. Оплата трудодня:

– деньгами – 0,03 рубля;

– зерном – 0,548 кг;

– трактористам – 2,445 кг;

– сеном – 0,445 кг.

Далее там же: «Колхоз имеет задолженность по подоходному налогу и страховым платежам – 24.737 рублей».

Такова реальность, о которой Сталину, очевидно, не докладывали.

Мы, дети, все принимали на веру. Радио и электричества не было и в помине, мы даже о начале войны узнали лишь под вечер 22-го июня, когда люди вернулись из Жердевки с базара.

Газеты мало кто получал, разве районку «Заря коммунизма». Читать в ней особо было нечего, и без того знали, что нового в районе (каждое воскресенье кто-то бывает, на базаре и приносит оттуда основные новости).

* * *

Как нормировался и учитывался труд? К колхозной жизни я вплотную прикоснулся лет с одиннадцати, на летних каникулах бороновал на лошадях пар, подвозил воду к тракторам, отвозил с тока зерно, сгребал конными граблями упавшие на землю колосья… В течении лета, таким образом, «зарабатывал» 25—30 трудодней. И мы, мальчишки, приходя 1-го сентября в школу, не без гордости говорили у кого сколько трудодней.

Тогда я и познал, что такое трудодень. Это некая условная единица оценки трудозатрат на выполнение определенного объема работы. Такого, наверное, история не знала. Но наши выдумали, и продержалось это почти 30 лет. Примеры:

* вспахать однокорпусным плугом на паре лошадей площадь в 1 га – оценивалось 1,75 т.д.;

* скосить вручную 0,4 га луга – 1,5 т.д.;

* за уборку скота зимой – 30 т. д. за месяц.

В течение года выработанные трудодни записывались бригадиром в трудовую книжку и периодически суммировались.

Выработать сколько-то трудодней – еще не значит заработать. В конце года остаток хлеба от всех государственных обложений делился на общее количество трудодней всех работающих, и в результате получалось, что стоит один трудодень.

Для управления хозяйственной деятельностью избиралось правление во главе с председателем. Позднее выборы стали носить формальный характер. В райкоме подберут подходящего, с их точки зрения, кандидата и правдой-неправдой заставят собрание проголосовать за него. Такая практика прочно укоренилась на все время существования колхозов.

В состав правления также входили: счетовод, бригадиры, животновод, кладовщик (очень завидная должность). Избиралась также и ревизионная комиссия (в 1944 году я был ее членом, а председателем – Мещеряков В. А.). Уборщиков скота называли «штатом», они работали как на окладе – 30—35 трудодней в месяц. Правленцы тоже были «на окладе», но он у них был выше.

* * *

Следует особо остановиться на том, что в эти первые годы было специально сделано для притеснения колхозников.

Первое. Колхозник был лишен паспорта и не мог свободно уехать из колхоза. Для получения паспорта требовалось так называемое «отходничество» (вместо Юрьева дня, когда крепостные имели право переходить от одного хозяина к другому), т.е. согласие общего собрания на выезд такого-то. Тем самым натравливали всех против одного: мол, он уедет, а мы тут должны горбатиться. Тем не менее, уезжали, задобрив чем-нибудь председателя и получив от него заветную бумажку. Правда, на учащихся эта мера не распространялась.

Второе. Году в 1939 была введена норма так называемого «минимума трудодней», то есть трудоспособный мужчина должен был выработать не менее 250, а женщина – 150 трудодней. За невыработку минимума вводились санкции: урезание размера огорода, запрет пасти личный скот на колхозном пастбище и заготавливать корма, и даже исключение из колхоза. Эта норма была подтверждена Постановлением СМ СССР от 23.06.1954 №1244к (документ №26 Хрестоматии). Правда, этими мерами больше пугали, применяли их редко.

Третье. В эти годы вышло постановление «О мерах по сохранению колхозных земель от разбазаривания». Как можно разбазарить землю, когда она не продавалась? А вот как. Размеры приусадебных участков с самого начала заселения деревни сложились, исходя из условий рельефа местности и никогда не были до сей поры приведены к одной норме. Теперь было решено: приусадебный участок должен быть не более 50 соток. А у кого оказалось из-за естественного расположения усадьбы несколько больше? Вот этот-то излишек и подвели под понятие «разбазаривания». Начали перемерять огороды и «отрезать» излишки. Старались отрезать «зады», чтобы их потом присоединить к полевому массиву, но у нас большинство усадеб задом упирались в балки, так что отрезанные излишки оказались ничейными – «разбазаренными».

Чикаревка когда-то утопала в садах. В результате такого сбережения земли, порой, лучшая часть садов оказывалась отрезанной, ничейной и, со временем, уничтоженной. Окончательно садоводство в селах на Савале добили налоги с яблони и с куста.

Четвертое. Продолжительность рабочего дня колхозника не нормировалась, выходных и отпусков не было, не было отпусков и по болезни, а также групп инвалидности. Об охране здоровья, технике безопасности тогда и не говорили. В 40—45 лет человеку уже нечем было жевать – протезирования зубов не было.

Пятое. Проводились почти принудительные направления (вербовки) на строительство в города, переселение семей в Забайкалье, потом в 1944 году – в Крым и еще куда-то. Из Серединовки тогда уехало 5—6 семей. Направлялись люди на торфоразработки и юноши в ФЗУ тоже принудительно, и даже на лесосплав (решение Тамбовского Облисполкома от 3 апреля 1953 года) от области – 4165 человек.

О пенсиях по нетрудоспособности и по старости даже и понятия не было. Моя мать работала в колхозе с первого дня его образования и до 55 лет. По состоянию здоровья не могла больше работать, умерла в 1961 году, когда ей было 64 года, так и не имея пенсии.

В 1939—40 годах по отношению к рабочим тоже были введены меры ужесточения: запрещено увольнение по собственному желанию, рабочий фактически прикреплялся к предприятию, и второе – введено наказание за опоздание и прогулы, которое обычно исполнялись путем удержания до 25% заработка.

Политическое руководство страны, наверное, почувствовало, что обстановка вокруг нас круто замешана и войны не избежать. Да и не старались избежать: какая-то заварушка на КВЖД – и мы там, гражданская война в Испании – нам тоже надо туда влезть, где-то в Монгольской пустыне (Халхин-Гол) что-то затеялось – надо и нам вмешаться. В 1939 году не прозевали Польшу разделить с Гитлером, Прибалтику захватили, попробовали финнов припугнуть – обожглись (точнее, обморозились).

Амбиции все росли и росли и, наконец, столкнулись с другими амбициями, и началась Великая кровопролитная война.

ЖИЗНЬ ДЕРЕВНИ В ГОДЫ ВОЙНЫ

«Двадцать второго июня, ровно в четыре часа, Киев бомбили, нам объявили, что началася война»

(Из песни)

С чем же пришла к этому времени страна СССР?.. Двадцать три года в ней что-то разрушали и строили, досрочно выполняли пятилетки, провозгласили, что построен социализм. Под этот пропагандистский аккомпанемент пели: «броня крепка и танки наши быстры» и еще более самоуверенно: «и на вражьей земле мы врага разобьем малой кровью единым ударом». А оказалось, что к защите своей страны мы подготовлены слабо, и враг за шесть месяцев дошел до Москвы.

Мы потеряли огромную территорию, понесли многомиллионные людские потери, потеряли большое количество военной техники и оказались почти на грани катастрофы.

И только благодаря безграничной выносливости и беспредельному терпению народа удалось переломить обстановку и, в конце концов, завоевать Победу.

Полководцы, после шока в начальный период войны, пришли в себя и стали набираться стратегического ума, но потребовалось почти три года, чтобы изгнать врага с нашей земли. Армия и народ, напрягая до предела свои силы, все же заставили врага капитулировать на его же земле. Правда, малой кровью не получилось: 27 миллионов жизней заплачено за Победу.

* * *

Хлеба в 1941 году уродились хорошие, комбайновой уборки было мало, основную массу скосили крюками и жнейками, связали в снопы, заскирдовали, а с молотьбой дело затянулось до самой зимы.

Мне в 41-м исполнилось четырнадцать лет, и я, как и мои ровесники, включился в работу в колхозе. Даже мальчикам двенадцати-тринадцати лет находилась какая-то работа. О школе уже никто не думал: в пятый-седьмой класс нужно было идти в Чикаревку, содержать там детей многим семьям было уже не под силу, о старших классах и говорить нечего.

Когда прошли осенние дожди, и начались морозы, взялись быстро молотить рожь. Зерно уже стало увлажненное, и хранить его в таком состоянии стало опасно – «загорится». Нам, самым младшим, поручили развозить зерно по домам, чтобы сушить его на печках. Высушенное зерно возили на элеватор в Жердевку. Обычно, во главе обоза кто-либо старший по возрасту, а на остальных подводах – мы, ребятишки. Расстояние не малое, около двадцати километров, в короткие зимние дни обратно приходилось возвращаться ночью. Видели мы и темную звездную ночь, и как «сквозь волнистые туманы пробирается луна», не раз заставала в чистом поле пурга, когда не видно ни зги. А однажды впереди нас вышли на дорогу волки: лошади начали шарахаться, мы стали орать, свистеть и это их, по-видимому, отпугнуло.

Взрослые относились к нам с вниманием, помогали, объясняли, как нужно правильно выполнять ту или иную работу.

Тогда мы вывезли все зерно, и люди попутно смогли запастись (чего уж тут греха таить, ведь немцы уже были близко). Так что первую военную зиму не голодали. К зиме немцы захватили Воронеж, от нас это около 200 километров. Было приказано рыть противотанковые рвы по реке Битюг (село Ясырки), от нас это километров 60. Направляли туда от нас посменно партии по 15—20 человек. Какой это был тяжелый труд, мне рассказывала Чибизова Надежда Ивановна, ей в ту пору было семнадцать лет.

В середине зимы мне поручили помогать тете Насте Рудаковой ухаживать за телятами. В душе я был даже обижен: подумаешь – за телятами, вот если бы лошадей, это другое дело. Я завидовал Михаилу Чибизову и Валентину Минаеву (старше меня на год), что они убирали лошадей (эти парни были и на фронте, а теперь их уже нет в живых).

Что значило убирать скотину? Это утром вычистить от навоза помещение, дать корм (три раза в день), напоить (два раза в день), привезти с поля корма, на ночь сделать подстилку. Весной 42-го за мальчиками закрепили по паре лошадей. Мне достались Серуха и Гнедой, и на них я пахал, бороновал, сеял, перевозил разные грузы: зерно, корма, керосин для тракторов из Жердевки.

Старики нас учили всем крестьянским делам: как ухаживать за лошадью, как отрегулировать плуг или сеялку, как наладить и отбить косу, как правильно косить и пахать, и многому чему другому.

Итак, мы вступили в 1942 год. В погодном отношении он сложился неблагоприятным, лето и осень стояли очень сухими, и когда пришла пора сеять озимые, то комья земли даже не рассыпались, а лежали глыбами.

Ждали вот-вот пойдут дожди, земля разрыхлится, но подходят и уже проходят сроки сева, а дождей – нет и нет. Подумали, подумали старики, и, делать нечего, начали сеять. Вспомнили старый способ рассевать зерно руками «вразброс», надеялись, что так оно лучше укроется в земле, но этого не произошло: зеленя так и не взошли.

Весной 43-го в почве тоже было мало влаги и, хотя озимый клин и пересеяли яровыми, урожай в 43-м был очень низкий и в поле, и на огороде. Угрожал голод. Какая-никакая уродилась свекла, ее успели выкопать, но вывезти на сахарный завод не могли: лошадей в колхозе осталось 12 голов. Люди (тоже крадучись) натаскали свеклы в погреба, а остальная померзла, и ей кормили колхозных свиней. Вот тут-то и пошел под топор бывший барский, а теперь колхозный сад: надо ведь было оттаять мерзлую свеклу и хоть немного ее разогреть, чтобы дать животным.

Бедные, как и люди, животные. Пришло распоряжение обучить коров для сельскохозяйственных работ. Не коровье это дело, но их принуждали, они сопротивлялись, сколько могли, падали, пена изо рта шла, вся холка ярмом до крови разбита, а куда денешься от власти человека – покорились коровки. А корм – солома, и то не досыта. Хорошо хоть домашних коров пощадили, а то бы хана пришла человеку. У кого была корова, все же было подспорье. Итак, свекла, жмых, весной и летом – молоко (у кого есть), кулеш – вот и вся еда в то время.

Правда, скоро и кулеш стало не из чего варить, и пошли наши матери добывать какую-то еду. Узнали, что в Токаревском районе (упоминалось село Петровское) местами вовремя прошли дожди, и там что-то уродилось. И вот женщины, достав из сундуков кое-что из своего приданного, собравшись по двое, по трое (одной боязно) пошли, не зная куда, менять свое барахлишко на продукты. Через неделю-полторы мама, помню, возвращалась счастливая, приносила фунтов десять (2,5 килограмма) пшена и с полпуда зерна (8 килограммов). Она не сознавалась, но я теперь думаю, что она побиралась Христа-ради: кому нужны ее тряпицы, какие-никакие там свои были, а запасы продуктов и у самих скудные. Но подавали. Какое-то барахлишко она и оставляла, не хотелось считать себя нищей побирушкой.