Текст книги "Сборник произведений. 2015 год"

Когда появлялся коршун, в деревне начинался большой куриный переполох. Все, кто видел коршуна, начинали кричать, отпугивать его: «Кшу!..Кшу!..». А кто-то вдогонку шутливо вторил: «Оставь на лапшу!». Коршун не очень-то реагировал на это. Зато маленькие птички начинали роем кружиться вокруг него и он, как бы нехотя, уплывал прочь…

Скворец, синичка, ласточка, трясогузка, а зимой и снегирь, всегда жались к человеку и радовали его своим присутствием, а скворец мог даже что-то спеть. Дикие голуби-сизари гнездились во дворах под лапасом, на мельницах, там же и питались. Хотя пользы от них и не было, люди относились к ним терпимо и даже привечали на своих дворах.

В поймах речек летом слышен навязчивый вопросительный крик: «Чьи-вы?.. Чьи-вы?» Это чибизы (или чибисы). В пойме реки Савалы их водилось множество. Может быть, и не случайно часть нынешней Жердевки раньше называлось Чибизовка (кстати, в Мичуринском и Петровском районах тоже есть селения с таким названием).

Человеку всегда запоминалась встреча с куропатками: они так неожиданно и шумно (как бы с треском) взлетают, что по неволе вздрогнешь.

Всего в описываемый период в Серединовке обитало около трех десятков разновидностей птиц. На буграх в траве гнездилась птичка, которая издавала звук, похожий на «тирь-тирь». Мы так и звали ее – тирь-тирь. В обрывистых берегах речки гнездились воронки (не путать с ласточками-береговушками).

Многих птиц и растений мы и не знали, как правильно называть. К сожалению, школьная программа не предусматривала изучение природы родного края, да и краеведения, по-существу, не было.

Несколько слов о других диких обитателях нашей местности.

Начну с главного хищного зверя – волка. Их было немного, может быть, одна волчья стая «контролировала» всю округу. Известно, что волчья семья состоит из родителей, детей-сеголеток и детей прошлогоднего выводка – переярков. Все вместе они образуют стаю и иногда охотятся вместе, приучая молодняк. Летом на домашних животных нападают редко, очевидно, что скот в это время находится под присмотром. И то, на моей памяти был случай, когда два волка погнали испуганное стадо овец и на ходу порвали более десятка овец (но не унесли ни одной). Был еще случай, когда ранней весной, живущий на краю деревни (на Балкане) В. А. Мещеряков, выпустил овец попастись на прошлогодней траве. Волк подкрался из оврага, но испуганные овцы бросились ко двору и забежали в сени. Тогда хищник поранил одну овцу, но выбежавший хозяин не дал ее утащить. Зимой, случалось, волки прогрызали щель в овчарне (их у нас строили из плетня и на зиму обкладывали толстым слоем соломы до самой крыши) и орудовали там, как хотели. Такой случай был в 1936 году в нашем колхозе, когда волки порезали двенадцать овец и, что могли, уволокли. Мужики, рассматривая следы, удивлялись: они до поры шли след в след – даже не удалось определить, сколько их было. О нападении волков на людей не было слышно, однако, человек опасался таких встреч. Лошади боялись волков панически и были беззащитны перед ними. Корова же от одного волка могла себя защитить.

К середине XX века в нашей местности этот зверь был истреблен. За убитого волка местная власть платила хорошие деньги. Теперь волка знают только по сказкам и картинкам.

Другой хитрый и коварный хищник наших мест – лиса. Питается она в основном мелкой живностью, но нападает и на домашних птиц. В окрестностях деревни было два места, где лисы выводили потомство: в овраге Крутенькой и в овраге на противоположном берегу Осиновки, напротив Журавлины.

Еще обитают в наших местах хорь и ласка. Живут вблизи человеческого жилья, по виду очень изящны и подвижны. Страдают от них больше всего куры. Хорек издает такой запах, что куры падают с насеста, и он с ними расправляется. Если уж такой хищник дорвется, то передушит всех птиц, но с собой унесет только одну. Но этих зверьков было мало, и ощутимого ущерба они не наносили. Другой, несколько меньший по размеру, но очень похожий по складу на хорька зверек – это ласка. Правда или нет, но говорили, что ласка ночью забирается в гриву лошади и так ей досаждает, что лошадь к утру оказывается вся в поту, словно на ней долго работали.

Самый крупный из грызунов в наших местах – заяц: русак и беляк. В большом количестве водился беляк, который и являлся главным объектом охоты, да и для лисы он был лакомой добычей.

Из грызунов очень много было сусликов. Этот милый с виду зверек имел красивый мех, за что и расплачивался своей жизнью. Особой хитростью он не отличался. Стоит, бывало, у норы столбиком и попискивает: вот, мол, я. В школе нам говорил, что они приносят большой вред – поедают много зерна. Оттого их не жалели и истребляли нещадно.

Мышь, само собой разумеется, водилась как домовая, так и полевая. Кошки жили в каждом доме, но мышей меньше не становилось. А вот крыс в ту пору не было. В речке в одном месте водилась водяная крыса, рыбу мы там никогда не ловили и не купались – брезговали.

На южных склонах бугров обитало много ящериц. У человека они интереса не вызывали. Мама рассказывала, что у них в Клешне (недалеко от Воскресеновки) водились небольшие змейки: не то ужи, не то гадюки, и дети боялись туда ходить.

Очень редко встречались ежи. Я только раз видел гнездо с маленькими ежатами.

Во второй половине XX века, когда на поля пришло много техники, хлебное поле сразу же после уборки стали запахивать, а позднее сжигать стерню еще до запашки. И что мы видим? Почти не стало перепелов, не увидишь, как прежде, сусликов, мало зайцев. Их второй сезонный помет или сгорает в огне, или запахивается плугом.

Речка Осиновка, до того как ее запрудили в 1965 году, была хоть и маловодная, но в ней водилось много рыбы. Для разнообразия стола, при желании, всегда можно было поймать 1—2 килограмма. В избытке водились щука, окунь, ерш, голавль, красноперка, таранка, линь, налим, вьюн, пескарь, оголец, а молодь (по-нашему, селява) летом просто кишмя кишела. В прудах водился в основном карась, позднее в большой деревенский пруд запустили окуня, пескаря, щуку.

Во второй половине XX века стала погибать речка Осиновка. Вначале ее перегородили огромной плотиной – там, где раньше был Лукичев хутор, и превратили в большой пруд. Отвод воды через трубу сделали в пойму Савалы. В излучине поймы (называемой Ендова) вдоль русла реки насыпали дамбу, затопили и начали разводить рыбу. Но наши хозяйственные «стратеги» живут одним днем. Не хватило ума понять, что «вода дырочку найдет». Не прошло и двадцати лет, как вокруг трубы, соединяющей пруд с Ендовой, вода сделала промоину* и прорвалась в Ендову, сорвала дамбу и затопила часть Чикаревки. Из людей никто не пострадал. Но не стало рукотворного пруда, не стало и самой речки Осиновки. Там сейчас протекает жалкий ручеек, который можно перешагнуть почти в любом месте.

Милости у природы не ждали, а «покоряли» ее. Так «мудро» учил наш земляк Иван Владимирович.

…Запомнились из детства такие моменты. Покос хлебов, отец и мать делают эту тяжелую работу. Ко времени полдника бабушка собирает нехитрую снедь: хлеб, вареные яйца, огурцы, молоко, соль, обвязывает все это платком в «четыре конца» и мы, дети, несем этот узелок родителям (поля у нас близко).

Такие походы были большой радостью. Однажды отец, этак загадочно, позвал меня на край поля. Вошли осторожно в густую полынь, и он показал мне выводок зайчат. Теперь я думаю, им было отроду дней пять. Лежит на земле серенький комочек и только по глазкам можно посчитать сколько их. У меня был соблазн взять их домой, но отец не позволил даже прикоснуться к ним руками, а то, мол, зайчиха-мать их бросит, почуяв запах человека.

В другой раз он показал мне выводок ежат: такие голенькие в редких беленьких «колючках». Они не вызвали у меня интереса, но нравственный урок мне все-таки был преподан: отец сказал, что надо быстрее уходить, а то ежиха-мать где-то прячется поблизости и беспокоится за своих детей. Родители, может быть, не задумываясь над этим, подавали нравственный пример, как надо относиться к дикой природе. Так постепенно накапливаются в детской душе семена доброты, которые потом прорастают любовью к окружающему нас миру.

ПРИРОДНЫЕ ЯВЛЕНИЯ

Человек никогда не был равнодушным к природным явлениям. С одними он связывал надежды на хороший урожай, другими любовался, иных – боялся.

Особенно радует детей и взрослых первый снег. Даже «лошадка, снег почуяв», бежит веселее. Взрослый рассуждает так: «Много снега – много хлеба».

У деревенских детей была уйма своих зимних забав: кататься с горки, играть в снежки, лепить бабу или просто поваляться в снегу чего стоит. Радует человека иней, снежинки, когда идет мягкий пушистый снег – «погода».

Мороз бодрит до поры, но случается, что и до костей пробирает. Cнег хрустит под ногами, снежинки искрятся, окна разукрашены узором.

А вот в метель в степи одному остаться было опасно. Снег метет так, что в нескольких шагах ничего не видно, да еще и морозит. Собьешься с пути – может и плохим кончиться. Если путник на лошади, все спокойнее – у нее есть чутье, и она не собьется с дороги.

Дождь – всегда радость. Если едва моросит, сетуют огорченно: «Пыль только прибил». Если на вершок промочил, уже хорошо. А если «на борозду» – это счастье, все только и говорят об этом. После дождя ребятишки выбегают на улицу и с удовольствием скачут босиком по лужам. На лужах пузыри, значит дождь еще будет – тоже хорошо. Правда, всегда побаивались грома и молнии, старались находиться в помещении, закутывали трубу. Антенн на крышах домов тогда не было – даже лучше, лишний раз молния дом не подожжет.

…Думаю, каждый деревенский житель испытал особое чувство, когда лежишь на спине в траве и смотришь на облака. Они медленно плывут, постоянно меняя очертания, и воображению представляются то контуры гор или животных, людей или каких-то чудовищ. Ты словно оторвался от земли и перенесся в фантастический мир.

А как красива радуга!.. Всех радует.

А вихрь налетит – натворит дел. Особенно страдают от них соломенные крыши.

Половодье… Когда не было лесополос, то поземка наметала много снега в овраги и лощины. Весной туда устремляется вода с полей, накапливается в снегу, насыщает его и, наконец, прорывается и устремляется ручьями к реке. Наш еле заметный летом ручей так бушевал в половодье, что и не перейти его. Был случай, когда ребята с нашей стороны собрались на другую сторону ручья. Ширина его была метров около трех, течение бурное. Стали прыгать с разбегу. Наш сосед Петр Королев не допрыгнул до берега, и его унесло. Так и утонул – нашли его потом аж на Вязовском лугу.

Еще хорошо помню солнечное затмение 1935 (или 1936?) года. Оно застало людей в поле. Многих охватил страх, кто-то сказал, что это конец света… Потом рассказывали, что Серьповские женщины побежали с поля домой: «умирать» вместе с ребятишками. Потом смеялись над ними.

Только деревенскому жителю дано видеть многие явления природы во всей ее красоте, величии и… суровости.

Горожанин обделен радостью тесного общения с природой: ночное небо от него «заслонено» светом фонарей, он никогда не испытает состояния, которое

М. В. Ломоносов выразил такими словами: «Открылась бездна звезд полна: звездам числа нет, бездне дна». Не увидеть ему и великолепных зорь.

Словом, цивилизация хотя и дала многое городскому жителю, но в то же время многого его и лишила.

ЖИЛИЩЕ, ПОДВОРЬЕ

Крестьянское жилище у нас – это изба деревянная или саманная, а в начале XX века уже и кирпичная, крытая соломой, иногда жестью.

Деревянную избу в степи было построить не просто: ближайший строевой лес в Грибановке, а это около 70 километров. Для постройки избы необходимо, в зависимости от размера, от 80 до 100 бревен. На перевозку требовалось от 30 до 50 подвод. Вывоз делался «миром», чаще всего зимой, когда нет полевых работ. Потом хозяин должен был как-то отблагодарить помощников.

Материал для стропил, обрешетки крыш использовали местный: в низинах вдоль ручьев и речек растет ветла, она и выручала.

Саман делали летом между весенней посевной и уборочной. Место было выбрано у пруда, рядом с оврагом, где брали глину. Из глины делали круг диаметром метров шесть и толщиной сантиметров сорок, поливали его водой, застилали старой соломой и месили лошадьми: две-три лошади, связанные в ряд, ходили по кругу: солома разминалась и смешивалась с глиной. Солому добавляли в такой пропорции, чтобы она составляла четвертую-пятую часть объема (для тепла). Тщательно перемешанную массу собирали в кучу, укрывали соломой и давали «выкиснуть» (до появления кислого запаха).

Затем начиналась формировка самана. Деревянная форма 40х25х15 см (станок) набивалась вручную и волоком, по глиняной мокрой дорожке, вытаскивалась на ровную площадку и опрокидывалась. По мере затвердевания, саман складывали в пирамиду с зазором, чтобы быстрее высыхал. За неделю-две, в зависимости от погоды, материал был готов.

Саманных изб в деревне было около десяти, а надворные постройки из самана были почти в каждом хозяйстве.

В конце XIX и в начале XX века уже появился местный кирпич. Сразу за деревней в Журавлине, около ручья (который запруживался), был разработан карьер с подходящей глиной и песком. Место это так и называлось: «Подкирпичная», или «Новый прудок». Раствор для кирпичей месили так же, как для самана – лошадьми, а вот формовка делалась по-другому. К тому времени уже существовал формовочный станок чугунного литья, с тремя формами, которые набивались сырой массой. Специальное устройство позволяло выдавливать кирпич из формы поршнем. Затем его сушили («завяливали») на открытом воздухе, потом обжигали в печах-туннелях, вырытых в склонах балки.

Процесс обжига мне видеть не приходилось. В деревне было 10—12 кирпичных домов, в каждом хозяйстве – кирпичный сводчатый погреб и, конечно, печки. В 30-е годы XX века часть кирпичных домов, так называемых кулацких, была разобрана и вывезена, говорили на строительство сахарного завода. Что уж там могло остаться кроме щебня? Ведь в то время кладка велась на известковом растворе, и шов был крепче самого кирпича. Но новые строители одно разоряли, другое строили (помните у А. Платонова «Котлован»? )…

Обычная изба состояла из жилого помещения и сеней. Миновав сени, входишь в избу (то есть жилую часть). Обычно слева от входа – «Красный угол»: иконы, лампада. Под иконами стоит стол и две широкие лавки по двум стенкам, крайняя к двери, называлась «коник». Справа – русская печь, обращенная устьем к входу и отдаленная от него метра на 2—2,5. Это пространство от печи до входа называлось «судник», там располагались – лавка, полки, иногда столик, посуда, хлеб, вода и все необходимое для приготовления пищи. Иногда судник огораживался дощатой перегородкой. Продолжением печи были «полати». Это настил из досок примерно на один аршин (73 см) от потолка. На печи и на полатях спали дети – «вповалку» и иногда их на ночь огораживали доской, чтобы не вывалились.

…Верную службу сослужила нам и нашим предкам русская печь. Заслужила она и отдельного похвального слова.

С далеких времен огонь для человека, как средство для обогрева и приготовления пищи, играл важную роль. В зависимости от того, в каком виде использовался огонь (как источник тепла), изменялось и внутренне устройство жилища, менялся бытовой уклад.

На ранней стадии человек обитал в примитивном жилище и источник тепла – костер в середине – собирал вокруг себя всех жильцов: здесь готовилась пища, выполнялись бытовые дела. Об удобстве и говорить было нечего.

Шло время, и человек постепенно усовершенствовал свое жилище. И, наконец, наступил день, когда была придумана Ее Величество Русская Печь.

Она стала неотъемлемой частью крестьянского жилища на многие века. Были решены сразу две основные бытовые задачи: обогрев жилища – тепла от одной топки хватало на целые сутки, и приготовление пищи – за один прием на целый день. Попутно она была и местом ночного сна, в холодное время на ней можно полежать и понежиться. Своим ровным и нежным теплом печь лечила от простудных болезней, от болей в пояснице и в суставах.

В том виде, в котором мы ее знаем, она, надо полагать, была придумана не сразу (как и Москва не сразу строилась). Свой совершенный вид русская печь приобрела тогда, когда было освоено производство обожженного кирпича, стойкого к воздействию высокой температуры, и уже можно было свободно, так или иначе, совершенствовать ее форму.

Давайте вспомним устройство русской печи. Ставится она всегда в прорези пола на небольшой фундамент (вес же, немалая тяжесть). Затем на фундаменте выкладывается цоколь, возвышающийся над полом, примерно, на 70—80 см. Свободный объем цоколя называется подпечкой и имеет спереди небольшой проем, через который там складываются рогачи, чапельник, кочерга. Над цоколем делается настил, и выше уже сооружается из кирпича сама печь.

Топочная часть печи устроена следующим образом. На настил кладется толстый слой глины, потом слой чистого песка. И уже на песке выкладывается под, из хорошо подогнанных кирпичей, без применения связующего раствора. Затем выкладываются кирпичные же своды, задняя и передняя стенки, примыкающие к своду, вертикальные. В передней стенке – проем, называемый устьем. Перед устьем начинается вертикальная часть дымовой трубы. В нижней части она широкая, затем сужается, а на потолке делает горизонтальный поворот – боров, и в нужном месте (у нас было принято в середине дома, под коньком крыши) выходит над крышей.

Площадка перед устьем называется загнетка, на ней хозяйка выставляет чугуны (иногда ведерные) с содержимым для варки, и отсюда ухватом (рогачом) с помощью катка отправляет его в недра печи. Ниже загнетки небольшая ниша, называемая подзагнеткой, где чаще всего лежат сковородки и еще кое-какие мелочи. После топки устье закрывается металлической заслонкой из жести, а трубы закрываются в двух местах вьюшкой и задвижкой, так что тепло зря не уходит. Своды с боковых сторон обкладываются вертикальной стенкой, а пазухи между этими стенками заполняются глиной с битым кирпичом. Горизонтальная часть тоже выкладывается кирпичом – это и есть то самое место, где хорошо полежать.

У нас в деревне особо знатных печников не было. Мог сложить печь Минаев Александр Андреевич. Он же столярничал и выполнял жестяные работы. Позже пришел из другой деревни Булгаков Иван Семенович. Вначале он нанялся пастухом, поставил себе саманную избу, где и поселился со своей семьей. Он был инвалид, у него не было левой руки, но к удивлению, он умел класть печи (помогал ему сынишка Ленька). Мы еще вернемся к рассказу об этом человеке.

…И вот, затопили новую печь. Хорошая тяга, хорошо прогревается, долго держит тепло – вот главное, что от нее требуется.

А дальше уже – дело женщин, они там хозяйничают. Топливо в дом обычно приносит мужчина, топит же и готовит хозяйка. Пока печь прогревается, она подготавливает продукты для варки: моет, чистит, режет, раскладывает их в посуду.

Пока топится печь, в это время пекут блины и тут же (с конвейера) завтракают ими.

Когда печь вытоплена, к одной стороне (удобнее к левой) загребается жар и утрамбовывается кочергой. Часто жар сохраняется целые сутки до следующей топки.

Хозяйка, приноровившись к своей печке, точно знает, в каком месте что готовить. Одновременно ставятся варить и молочные, и мясные блюда, и ничего не выкипает и не подгорает. В день, когда пекут хлеб, печь протапливается жарче, все остальные блюда размещаются вместе с хлебом, каждое в своем месте.

В этом и заключается замечательная особенность русской печи – в ней можно одновременно готовить почти все блюда, принятые в крестьянском меню.

Однако, продолжим описание избы.

В противоположном от «красного» углу, за занавеской, – кровать для молодых, рядом висит люлька, мать ночью и покачает, и покормит дитя. За этой же занавеской бабка-повитуха принимала роды.

Старики спали кто на печке, кто на лавке, потому что зимой приходилось не раз выходить ночью к скотине, когда ожидался приплод.

У кого было больше достатка – строили избу-пятистенку, т.е. два жилых помещения, перегороженные капитальной стеной с двустворчатой филенчатой дверью. Это была чистая половина – горница. В ней были печь-голландка, стол со скатертью, угольник, зеркало, сундук с добром, кровати и, конечно, иконы. Зимой из-за экономии топлива обычно в горнице не жили. Но для гостей и других торжественных случаев ее протапливали.

Где-то в полу делалась прорезь, которая закрывалась крышкой. В подполье делалось небольшое углубление, где зимой хранились запасы масла, варенья, яиц и проч. Чтобы мыши продукты не портили, кошки время от времени делали обход своих владений, наводили там порядок.

Сени – это холодная пристройка к жилому помещению, через них выходили из жилья на улицу и во двор. Двери так и назывались: надворная и уличная. Через уличную дверь выходили на улицу, соседи тоже приходили через нее. Сами же хозяева чаще пользовались надворной дверью, потому что почти вся хозяйственная жизнь проходила во дворе и позади него – на гумне и на огороде. В сенях обычно был выгорожен чулан, в котором хранились запасы муки, пшена, зимой – мороженого мяса, и др. Часто в сенях делали ближний погреб, где держали небольшие запасы овощей, солений, квашений, молоко и молочные продукты.

На лето отец набивал этот погреб снегом, и он служил холодильником. От этого в сенях было прохладно, там часто обедали и даже спали. В сенях стояла лестница, ведущая на потолок (чердак). На потолке всегда что-то хранилось, и обязательно висели сушеные травы: мята и другие. Осенью на потолке на сторновку выкладывались яблоки – антоновка, для дозревания перед мочением. Дух там стоял!!!

В описываемый период земляных полов уже не было, полы из строганных досок не красились. Хорошая хозяйка содержала пол в чистоте: говорили, пол «вощаной» (т.е. напоминает цвет воска). А у нерадивой грязнули – пол «серее волка».

Столы и лавки тоже были не крашеными, их обычно скоблили и мыли, чтобы они были «белыми».

В горнице стелились домотканые половики, а в прихожей у входа зимой стелилась свежая солома, чтобы грязь не попадала дальше. К большим праздникам (Рождество, Пасха, Троица и др.) все жилище тщательно мылось, подбеливались стены и печь, на иконы вывешивались свежие полотенца, на сундук стелился ковер, постель накрывалась «каневым» одеялом.

В некоторых домах хозяйки разводили цветы: герань, фикус, чайную розу, душистую травку, столетник и др.

Надворные постройки располагались чаще всего в виде буквы «П» и примыкали к дому, образуя замкнутое пространство, называемое «круглый двор». Вход во двор вел через надворную дверь сеней. Между соседними усадьбами – проулок, через который выгоняли скот в стадо.

Итак, как же устроен «круглый двор»? Сразу же от сеней строилась саманная «хатка», в ней кирпичный погреб, в котором хранили основные запасы овощей и солений. В хатке также хранились какие-то предметы, которые не использовались в сезоне. За хаткой – калитка в проулок. Дальше «по кругу» шли конюшня, овчарня, коровий катух, курятник, а в отдаленном углу закуток для свиней. Каждое из этих помещений имело дверь, а для крупного скота еще перекладину-заложку, чтобы в теплое время дверь можно было не закрывать.

Часть круглого двора с внутренней стороны не закрывалась, а строилась с навесом, называемым «лапасом». Под лапасом хранились телеги – зимой, сани – летом, плуг, соха, сеялки и другой инвентарь. Лапас был любимым местом для гнездования воробьев, голубей, ласточек.

В задней части круглого двора ставили ворота для въезда и выезда на гумно. Все постройки круглого двора были под одной крышей. Центр двора оставляли открытым, и в теплое время скот ночевал под открытым небом.

Часть окон избы (два-три) были обращены в сторону двора, и хозяин видел, что там происходит. За пределами двора были «зады», там проходила главная дорога с поля к гумнам.

Само гумно располагалось на задах, метрах в двадцати-тридцати от двора. Главной его частью была рига. Рига – это большой шалаш, имевший двое ворот для сквозного поезда с возом. В ней временно хранился необмолоченный хлеб, а зимой корм для скота. Перед ригой был ток – это хорошо утрамбованная площадка, на которой молотили хлеб цепами или конной молотилкой. Вокруг тока располагались одоньи из необмолоченного хлеба, и по мере обмолота солома складывалась в ометы. Солома овсяная и просяная шла на корм скоту, а ржаная и пшеничная, после того, как из нее овцы выберут колоски и траву, – на топку и на подстилку скоту.

Дальше за гумном шел огород, у некоторых хозяев были небольшие сады. Если у кого были пчелы, то они стояли в саду.

Еще одна важная часть хозяйственных построек – это хранилище зерновых запасов – амбар. Пожар всегда был страшным бедствием для сельских жителей. И, чтобы как-то обезопасить себя, крестьяне строили амбары на некотором удалении от жилья, чаще с уличной стороны. Амбары были, как правило, деревянные, рубленные. Стояли они на столбах примерно полуметровой высоты, имели плотный деревянный пол, хорошую дверь с амбарным замком.

Хлеб ссыпался в закрома или лари. Время от времени зимой или перед помолом подсевали зерно на «подсеве» – решете диаметром около метра, которое подвешивалось на крюк и, хозяин искусно его раскачивая, высевал мелкие соринки, а крупные частицы колосков поднимались наверх зерна и снимались ладонями. Очистка зерна была идеальная.

Вот на таком пространстве крестьянская семья могла, до известной меры, жить автономно.

ДОМАШНИЕ ЖИВОТНЫЕ

Сельский двор – это продолжение крестьянского дома. Все, кто там обитал, были помощниками, кормильцами человека. Одним словом, домашние животные. И слово домашние применено к ним весьма уместно. Они существовали почти наравне с членами семьи: человек заботится о них, ухаживает за ними, любит их, называет ласковыми именами.

Лошадь, пожалуй, главное живое существо для земледельца. На нее приходилось большая доля нагрузки при обработке земли. Потому крестьянин особенно любил и жалел свою лошадь. Всегда вовремя ее накормит и напоит, даст отдохнуть, потную укроет попоной, сойдет с воза, если видит, что ей тяжело. Даже понукая лошадь, хозяин произносит звуки, похожие на звук поцелуя.

У моего отца была кобыла по кличке «Мавра». Она была сильная и выносливая, но с характером: не любила чужих. Если кто чужой к ней неосторожно подойдет, она приложит уши, оскалит зубы и норовит лягнуть или укусить. В колхозе с ее характером пришлось плохо. Она там не прожила и трех лет: околела от истощения и побоев. Она ведь была ничья… Не прожил долго и наш конек, отданный в колхоз стригунком.

В колхозное время на лошадей были заведены так называемые паспорта, в которых указывались кличка, масть, возраст. Были даже очень интересные клички: Труддень, Комунар, Фарзон (пишу так, как произносили), Моряк, Комсомолец и Комсомолка, Мальчик и Девочка, Самсон, Мавра, Хапровна, Майка, Рассвет и Ванек (кобылка, которая была чуть выше телеги). А в обиходе просто по масти: Вороной, Гнедой, Рыжий, Серый, Сивый, Карий, и женского рода, соответственно: Гнедуха, Рыжуха и т. п. Корова… Ее лелеют, холят, называют ласковыми именами: Милка, Зорька, Майка, Жданка и т.д., и т. п. И теленочка-то она родит самым естественным образом в содружестве с красавцем-быком.

Но не всем соплеменницам так везет. Совсем другое – быть колхозной коровой. Это уже не совсем домашнее животное. Стоит почти все время на привязи, лежит без подстилки, питается силосом, имени ее никто вслух не произносит, скотники ее постоянно ругают за коровью неуклюжесть. Да и телок у нее родится не по естеству.

Помню, собрался отец, на собрание – нанимали пастуха. Хотя это, скорее, женский вопрос, но они почему-то на это «мероприятие» не ходили. Уже был соискатель на эту работу, а то и два. Бабушка дает наказ отцу, скажи, такого-то больше не нанимайте, он коров бьет, и они голодные приходят. И не наймут такого.

Помню, как бабушка, словно священнодействуя, садится вечером доить корову. Приводит все коровье достоинство в надлежащий порядок, и начинается сам процесс доения. В начале две тугие струи бьют по дну ведра, ведро медленно наполняется, и новые струи образуют пену почти до самых краев. Бабушка что-то говорит корове, а та медленно жует приготовленную ей любимую повитель (вьюнок). В дом бабушка несет полное «под ушки» ведро, а тут мы с кошкой ее поджидаем. Я любил парное молоко, а моя сестра Валя фыркала и обзывала меня телком. Я не очень обижался на это и пил, как говорят, на доброе здоровье. Кошка, конечно, тоже получала свою долю

Бывало, вся семья сидит за ужином, и тут приходит мальчик-подпасок и прямо открытым текстом сообщает: «Ваша корова обгулялась». Бабушка встает из-за стола и за то известие дает ему пару яичек, так полагалось. Затем взрослые вслух начинают подсчитывать срок. Для нас, детей, это означало, что будет теленок и будет молоко. Никакого нездорового интереса к тому, что происходило естественного у животных, у деревенских детей не было.

Далее по важности шли овцы и козы. Овечка самое мирное существо в крестьянском хозяйстве, да и, наверное, на всем свете. Верно и безропотно служит она человеку целые тысячелетия. В нашей местности поддерживалась одна порода – русская. Это некрупное животное весом до полутора пудов (24 кг), за две стрижки давала до 4-х килограммов шерсти. Цвет преобладал черный, реже – белый. У старой овцы пробивалась седина. Приносила овца одного-двух ягнят в год, обычно в декабре-январе, и к осени ягненок достигал 16 килограммов. Внешне овцы очень похожи друг на друга, но свою овцу в стаде хозяин все равно узнавал. Во избежание споров овец метили: на ушах ягненка делали разные надрезы, и соседи знали, у кого какая «мета». Отбившуюся от своих овцу, таким образом, легко опознавали.

Стрижку делали два раза: весной и осенью. Шерсть весенней стрижки «вешника» шла, в основном, на пряжу, а осенняя на – валенки. Шерсть первой стрижки ягнят (поярка) очень мягкая, и из нее вязали поярчатые варежки детям. Овцеводство было очень хорошо развито в нашем крае. Осенью вместе с приплодом в хозяйстве было с десяток, а то и более голов.

Пуховые козы у нас появились в конце 30-х годов. Дойных никогда не было. Помню, мама привезла на салазках из Ярков (Тафинцево) козочку коричневого цвета (коричневый цвет ценился выше белого). С виду милое, но по поведению нахальное существо, вскоре принесло двух деток, не похожих по масти на мать, но не менее проворных и нахальных. На этом козоводство в нашем доме на какое-то время закончилось.