Текст книги "Значит, ураган. Егор Летов: опыт лирического исследования"

20. В небо по трубе

В электричку я захватил старую книжку Чеслава Милоша. Он уже упоминался в прошлых главах, да и вообще я все больше стараюсь свыкаться с его настроениями. Когда я в тамбуре наугад раскрыл мягкое чтиво, мне выпало стихотворение «Чему я научился у Жанны Герш». Жанна Герш была другом и переводчиком Милоша, но известна она в первую очередь как швейцарский философ, ученица Карла Ясперса, видная правозащитница и апологет свободы. В 1960-е годы она возглавляла некий философский отдел ЮНЕСКО, потом активно участвовала в работе Социал-демократической партии Швейцарии, но вышла из нее в 1992 году, после того как тамошнее руководство выступило за легализацию наркотиков. Должен признать, что лично я ничему не научился у Жанны Герш. Однако сама конструкция стихотворения, состоявшего из 12 тезисов, мне понравилась, и я стал наскоро набрасывать на форзаце нечто похожее, но по вопросу собственной озабоченности. Двенадцать, пожалуй, много, до Краскова я едва ли б успел, поэтому решено было уложиться в десятку. Собственно, первый же тезис я смело позаимствовал из милошевского стиха, так как он без купюр вписывался в новый контекст. Итак – чему я научился у Егора Летова:

1. «Что, независимо от судьбы религиозных верований, мы должны сохранить „философскую веру“, или веру в трансцедентность, как существенную черту нашей человечности».

2. Что следует верить одновременно во многое, постигать безотходность и неразборчивость всякого подлинного существования и любить с этой целью имена прилагательные.

3. Что нельзя сидеть сложа руки. Одна из необходимых летовских заповедей гласит: запросто можно «исчерпать океаны бессилия, да не просто ладонью, а своей собственной».

4. Что можно сидеть сложа руки, поскольку бывают времена, когда правильнее всего затаиться и ничего не делать, не тратить себя, выжидать. (Пожалуй, я использую эту тактику слишком часто.)

5. Что маятник качнется в правильную сторону – даже если не качнется, даже если вообще не пошевелится, что скорее всего. И ровно в момент, когда ты осозна́ешь эту прискорбность, тебе откроется весь вещий утешительный пыл его песен.

6. Что можно играть на понижение, но на такое отвесное безотлагательное понижение, которое вышибает из тебя всякое чувство обделенности. Чего нельзя, так это прибедняться.

7. Что музыка по своему воздействию должна быть встречной, словно электричка, которая только что пронеслась за стеклом в сторону Москвы, – такой, что невольно шарахаешься.

8. Что подключиться ко всем тайнам мира при сильном желании можно из любого, сколь угодно не метенного угла, на самой гнилострунной гитаре можно скроить летописной силы мелодию, в свисте дряннейшего из микрофонов можно услышать хохот водопада под радугой. До Китая пешком – полшага.

9. Что собственное одиночество обладает огромным запальчивым потенциалом – нужно только в правильный момент встроить его в соответствующий синонимический ряд; так образуются сто, двести и более его лет.

Десятый тезис я не успел досочинить: дорога из Выхина в Красково оказалась несколько короче, чем мерещилось в детстве. За 38 лет, что я здесь не был, само Красково тоже как будто укоротилось – не в плане общей застройки, к сожалению, а в сфере проективных чувств и предвосхищений. Место, где мы снимали дачу, обнесли забором, но голубая ель осталась, еще больше разрослась, возвышаясь над окрестностями, весь смысл которых окончательно свелся к летовскому стишку 1987 года: «Вот небо. Вот дерево. Вот дорога. Вот я. Вот еще раз я».

При беглом взгляде это место все еще годилось для малых дневных мечтаний по Эрнсту Блоху – другое дело, что сам я больше не чувствовал себя подходящей кандидатурой в такие мечтатели. Не то что Егора Летова – я и себя самого 38-летней давности уже с трудом мог вообразить на этих тропах.

Зато пивная на холме окончательно стала достоянием грез – на ее месте расположилось бурое наглухо закрытое двухэтажное здание неясного предназначения. Поселковая улочка под названием Красковский обрыв в самом деле кончалась хорошо знакомым мне обрывом. Его тоже, разумеется, застроили, но щадяще – узнать можно.

Я аккуратно, хватаясь за воздух, спустился по скользкой дороге в поле – частью снежное, частью ледяное – и пошел к реке. Пехорка сильно обмелела, потемнела, осунулась, ее течение ослабло, и все же это была она. Я узнал запах вязкого прибрежного ила.

Берега не растеряли крутизны и неприступности – я прошел метров пятьсот, прежде чем сумел спуститься к воде и опустить руки в Пехорку, словно в монтерейский океан. Для полноты картины окружающие люди отсутствовали как класс, собаки за заборами вдали на холме перелаивались строго между собой.

Кто-то выбросил в реку целый телевизор, и теперь он торчал из нее на манер идиотского техногенного айсберга. Вода уже не могла поглотить и смыть всю человеческую бутылочно-баночную грязь, скопившуюся в прибрежной зоне, и казалось, что река на этих участках из последних сил ускоряется, чтоб унестись подальше от этих мест и впасть в какой-нибудь неизведанный океан, пусть не монтерейский. Наташа Чумакова как раз накануне написала, что мою фотографию с обложки «Реанимации» практически смыло течением. Течение организовали коты – они открыли кран в туалете и залили всю квартиру, в частности спальню, где под кроватью хранились оригиналы коллажей. Я бы теперь не отказался, чтоб некий огромный кот где-нибудь у истоков реки тоже выкрутил свой вентиль и превратил Пехорку в очистительную стремнину, какой та когда-то была, чтобы она смыла следы человеческого присутствия, а заодно и мои фантазии о призрачных свиданиях с Егором на ее берегах.

Я повесил компакт ГО на высохший стебель какого-то растения, соорудив подобие кенотафа красковским дневным мечтаниям, выбрался наверх и пошел по обрыву вдоль берега. Можно было либо скользить по льду, либо проваливаться в снег – я выбрал второе решение. У перелеска река делала крутой поворот, и сразу за ним я увидел конструкцию, о наличии которой здесь напрочь забыл. Недалеко от того места, которое во времена моего детства считалось пляжем, а теперь больше напоминало затопленную песочницу, между берегами Пехорки на небольшой высоте над водой была проложена труба. Она казалась достаточно широкой, чтобы при наличии известной ловкости, а в первую очередь храбрости перейти по ней на ту сторону. Некоторые так и поступали. Мне тоже хотелось, но всякий раз и каждое лето я не мог решиться. Строго говоря, особого смысла в этом не сквозило: рядом был более приличествующий для подобных занятий мост.

Я со всех ног побежал к этой железке и чуть не обнял ее. Меня всегда сотрясала летовская формула «Хуй на все на это, и в небо по трубе», и смыслов в ней слышалось через край. Но теперь эти смыслы исчезли, осталась моя личная труба из моей единственной песни – не осколок чужой галлюцинации, не печь крематория, не переход метро, где кто-то исполняет «Все идет по плану», и не другие домыслы. Мне вздумалось срочно пройти по ней через реку и очнуться на другом берегу. Я попробовал на секунду встать двумя ногами на равнодушный черный шланг, и мне немедленно открылся весь спектр перспектив: скользкие сапоги, полет в грязный холод реки, увечье, утопление айфона, унылый зов о помощи и собачий лай в ответ.

Как и было сказано – ты остался таким же, как и был. С годами это начинает звучать скорее как похвала. Потому что именно из этой точки постоянства выводится главный десятый тезис: он о том, чему я (ты, он, она) НЕ научились у Егора Летова. Потому что этому научиться нельзя. Что все в конечном итоге пишется слитно, имеет схожую природу и не подлежит частичному копированию. Мне кажется, что он сумел переплавить условно кьеркегоровское «Или-или» (или даже собственное «Кайф или больше», что уж там далеко за датчанином ходить) в одно соединительное гласное И. «Гражданская оборона» пела о нераздельности грязного и возвышенного, пакостного и пресветлого, дурости и святости, косного и провидческого, скудости и преизбытка – список подобных пар можно продолжать довольно долго. «Оборона» и была такой соединительной трубой между самыми разными берегами (не станем здесь мусорить заезженными ассоциативными рядами насчет перехода в другой мир и прочими break on through). Это всего лишь связующий переход, который каждый волен интерпретировать и ощутить по-своему, – мне, например, хватило перехода в метро, на трубу мне лазить не суждено. Летов пел о неразрывности и бесповоротности, и не нужно быть представителем философского отдела ЮНЕСКО, чтоб понять простую истину: подобное слияние-сияние не для всех и каждого. Подобный переход кажется обманчиво простым, как эта металлическая дура над рекой или как союз в заклинании «Хуй на все на это, и в небо по трубе». На деле же это союзное И – есть самое трудное. Летов и был таким глобальным соединительным И, словно по первой букве своего настоящего имени. Его песни, как и было сказано, отлично распадаются на стеклышки калейдоскопа, и нет противоречия в том, что их можно прикрепить к совершенно разным знаменам. «Вот еще раз я». Но в качестве цельной модели мира «Гражданская оборона» пребудет акцией навечно разовой.

А нам в назидание, развлечение и, возможно, помощь остался целый ворох разрозненных рабочих схем. Так, например, в том же припеве про трубу все обычно ограничиваются первой частью предложения. Или второй. Но чаще, конечно, первой. Впрочем, это неважно, поскольку по-настоящему работают эти части только в летовской уникальной связке, а ее воспроизвести не выйдет.

Я постоял на пустом берегу, пока в голове сам собой не завелся вопрос: вот будь у меня дети, хотел бы я, чтобы они слушали «Гражданскую оборону»? Уверенности нет. Но, с другой стороны, детей у меня тоже нет – и как знать, может быть, это каким-то боком связано с вбитыми по юности в голову песнями ГО?

По мосту с ровным грохотом побежала новенькая красная электричка. Утки с гиканьем закопошились в запруде. Вокруг, сколько хватало взгляда, как на широком экране кинотеатра «Авангард», простиралась светло-серая неоспоримая весна с угасающими снегами. Сдавленный дневной свет превращал уже почти незнакомое пространство в лояльный ко всему фон, в план. Я посмотрел на трубу в последний раз, внятно, на выдохе произнес «хуй-на-все-на-это» и, не закончив фразу, пошел по перепачканным сугробам в сторону железнодорожной станции.

декабрь 2020 – март 2021