Текст книги "В тени московского мэра"

– Наконец-то, бассейн рядом с домом построили, – сказала Аркадию Женя, его коллега из конкурирующего агентства. – На днях пойду плавать.

– Хорошо тебе, – согласился Аркадий.

Через неделю Женя, жившая через два дома от нового спортивного центра, собрала купальник, полотенце, тапочки и решила искупаться после работы. Но, подойдя к торжественно открытому комплексу, она, к своему удивлению, уперлась в закрытые двери. Достучавшись до сонного охранника, девушка услышала, что бассейн, как, впрочем, и весь спортцентр, еще не работает.

– Как не работает? Я сама неделю назад была на открытии. Лужков еще приезжал!

– Вот для Лужкова работал, а вы приходите месяца через два, не раньше. Здесь еще куча недоделок…

Знал ли Юрий Михайлович, что такие вещи происходят за его спиной? Некоторые считали, что не знал, и недобросовестные чиновники просто использовали его имя, но большинство были уверены, что со временем Юрий Михайлович просто стал заложником собственной команды… Механизм показухи в городе был запущен, набирал обороты и часто работал уже вне зависимости от воли верховной власти.

***

– Лисаев, да хватит уже прижиматься! – Наташа пыталась отмахнуться от захмелевшего Алексея, который придвинул свой стул вплотную к девушке и пытался к ней прижаться то одной, то другой частью своего большого теплого тела.

– А я что? – смотрел он на девушку своими хитрыми, скользкими от влаги глазами.

– Да ничего! Не влезай в мое личное пространство! – шутливо отталкивала его Наташа.

– Ох, а как хочется влезть…

Личное пространство

Елена Николаевна Батурина членом московского правительства, конечно же, никогда не была, но в жизни столичной элиты и самого города играла очень заметную роль. Супругу мэра Лужкова, миллиардершу Елену Николаевну, Аркадий видел нечасто. Но даже из этих мимолетных наблюдений складывалось совершенно четкое впечатление, что это очень настойчивая и целеустремленная женщина, которая не усложняет жизнь далекими от реальности сентенциями и двигается к достижению своей цели, не считаясь с различными деталями на пути, в том числе и людьми. Все, кто реально разбирался в московской политике времен Лужкова, в том числе чиновники, прекрасно представляли себе роль Елены Николаевны в городе, ее влияние на мэра, и всегда в своих планах брали в расчет фигуру Батуриной.

При этом в самой мэрии к Елене Николаевне относились очень по-разному, но обсуждали ее реже, чем самого мэра, и более скрытно, только в кругу совсем близких людей. Некоторые говорили, что Елена Николаевна очень серьезная моральная, не только финансовая, опора для Лужкова, которая позволяет ему долгие годы оставаться таким активным и деятельным, и считали совсем небольшой платой за это избыточное влияние супруги на мэра. Елена Николаевна действительно намного, почти на тридцать лет, младше Юрия Михайловича, а не секрет, что молодые женщины энергетически подпитывают возрастных мужчин. Другие, напротив, в душе очень противились тому, что Елена Николаевна принимает слишком большое участие в жизни столицы, им не нравились ее жесткие способы в решении разных вопросов, порой бесцеремонные манеры. Они удивлялись, почему мэр выбрал именно эту женщину; не просто выбрал, а прожил с ней много лет, вырастил двух дочерей и достиг вместе с ней пика свой политической карьеры. Многих это раздражало.

Но что бы ни говорили про Елену Николаевну, Юрий Михайлович действительно был сильно привязан к своей супруге, и это по-настоящему был тандем – семейный, деловой и политический, как бы к нему не относиться. Сложно говорить о том, как зародилось чувство Юрия Михайловича, да, собственно, это только его личное дело, но, возможно, после смерти первой жены, когда Елена Николаевна и появилась в жизни Лужкова, в душе будущего мэра возникла большая пустота, и заполнить ее сумела именно Елена Николаевна.

Наверняка Лужкова и Батурину сближали общие корни. Оба они были из простых семей, оба выросли на рабочих окраинах Москвы. Возможно, тот мир, в котором формировались их характеры, личности, повлиял и на их мировоззрения в будущем, общность которых, безусловно, стала одной из основ для долгих близких отношений. Так или иначе, но после стольких совместно прожитых лет было очевидно, что связь их не случайна.

Лужков прислушивался к мнению своей жены при решении не только деловых, но и политических вопросов, хотя не всегда эти советы приносили пользу самому Юрию Михайловичу. Злые языки в мэрии утверждали, что дерзкое поведение мэра с руководителями российского государства, которое и послужило поводом для отставки Лужкова с формулировкой «в связи с утратой доверия», отчасти было навеяно как раз советами Елены Николаевны.

Но надо отдать должное Лужкову как мужчине – он всегда защищал свою Елену Николаевну, не разбирая – была она права или нет. Это было его личное пространство, затрагивать которое нельзя было никому. Юрий Михайлович мог простить служебные ошибки, но никогда не забывал личные обиды и никогда не прощал критику в адрес своей супруги. Рассказывают, что ссора Лужкова со своим близким другом Зурабом Церетели произошла именно на почве Елены Николаевны. Зураб Константинович и Елена Николаевна не поделили крупный земельный участок в Москве. Компания Батуриной вроде бы довольно прямолинейно предъявила свои права на лакомый кусок, который находился в активе делового скульптора, после чего тот пришел в бешенство и решил, что на правах друга может высказать Юрию Михайловичу всю правду. Правда о Елене Николаевне оказалась, мягко говоря, нелицеприятной, после чего Лужков прервал все отношения с Церетели, несмотря на многолетнюю дружбу. Хотя, возможно, эта ссора благоприятно повлияла на архитектурную среду города, в котором перестали появляться новые сомнительные работы известного монументалиста.

Среди московских чиновников хорошо знали, что некоторые назначения в городском правительстве проводились именно по рекомендации Елены Николаевны. Личное знакомство с ней и ее окружением было важным фактором для быстрого роста во властной иерархии столицы. И наоборот – недовольство Батуриной могло очень негативно повлиять на карьеру. Старожилы Красного дома помнили, как на стыке веков первая пара города увлеклась катанием на горных лыжах, после чего Лужков решил утыкать горнолыжными склонами всю Москву. Несмотря на здравые замечания некоторых чиновников, что массово строить в столице горнолыжные трассы, мягко говоря, странно, потому что удобных мест для них мало, потому что длина и рельеф будут недостаточны для полноценного катания, потому что дорого и не окупится, все равно была принята целая программа по созданию в Москве лыжных горок.

Увлекшись очередной идеей и подталкиваемый Еленой Николаевной, Лужков рьяно взялся за дело. Горнолыжные склоны стали появляться не только там, где позволял естественный рельеф, например, в большом овраге в районе Нагорной улицы, но и на совершенно неприспособленных территориях. Подъемники заработали в районе Солнцево, на огромной, высотой с многоэтажный дом, «замороженной» свалке бытовых отходов, на которую несколько месяцев самосвалами завозили землю, а кое-где небольшие горнолыжные трассы насыпали просто на ровном месте. Такой подход вызывал отторжение у тогдашнего председателя Москомспорта Льва Кофмана, который, по неофициальной версии, именно за это и лишился своей должности. Препятствий для реализации грандиозных планов вроде бы не осталось, но Юрий Михайлович, как это часто с ним бывало, постепенно охладел к очередной затее, и массовое создание горнолыжных неровностей в Москве сошло на нет.

Кроме катания на горных лыжах у Юрия Михайловича и Елены Николаевны были и другие совместные увлечения. Жена мэра, конечно, не играла в футбол, но зато с удовольствием играла в теннис, и часто супруги выступали в паре, соревнуясь со своими московскими чиновниками или людьми из федеральной элиты.

Елена Николаевна приучила Лужкова к лошадям, и по выходным они иногда совершали конные прогулки за городом, а в городе организовали соревнования на кубок мэра Москвы по конкуру, которые проводились в Лужниках. На прикрытой элегантным шатром веранде, за столами среди почетных гостей всегда была Елена Николаевна со своим мужем.

Растущее влияние Елены Николаевны на дела в городе не могло не отозваться и в народном фольклоре – по аналогии с известным анекдотом, когда в кабинет к престарелому Брежневу приводят старушку, которая ему говорит:

– Леонид Ильич, разве вы меня не узнаете?

– Нет, что-то не припоминаю, – отвечает Брежнев.

– Ну, это же я, Крупская.

– Ах, да! Конечно, я вас вспомнил.

– Так вы и мужа моего должны знать…

– Конечно! Кто же не знает старика Крупского!

Недоброжелатели стали за глаза называть Лужкова стариком Батуриным.

Но, несмотря на все шутки, к интервью с Батуриной журналисты готовились даже более тщательно, чем к беседе с самим Лужковым, да и взять интервью у Елены Николаевны было едва ли ни сложнее, чем у Юрия Михайловича. Аркадий с Еленой Николаевной лично никогда не говорил, но знал, что общаться с ней было трудно. Знакомые журналисты рассказывали, что во время беседы часто получалось так, что не журналист вел интервью, а сама Елена Николаевна навязывала стиль и направление беседы. Она могла задавать самые провокационные вопросы, в ответ на острые, заданные ей. Манера разговора была жесткой, и очень многое Елена Николаевна говорила впрямую, без дипломатической обтекаемости, что выводило неподготовленного интервьюера из равновесия.

С другой стороны интервью с ней получались очень интересными, именно потому, что в отличие от людей, которые говорят обо всем, а по сути – не говорят ничего, Елена Николаевна могла сказать в лоб весьма откровенные мысли, которые у многих вертелись на языке, но которые мало кто решался произнести вслух. И для журналистов это искупало всю некомфортность общения.

После отставки Лужкова экс-мэр и его семья большую часть времени проводят за границей.

* * *

– А хорошо там, на Кипре, – мечтательно произнес Леха.

– Не знаю, – сказал Аркадий, – жарко там. Уже в мае вся трава желтая, высохшая.

– Не переживай, – ухмыльнулся Николаич, – где надо, она круглый год зеленая!

К столу подошел официант:

– Что-нибудь еще заказывать будете?

Чиновничий заказ

Многие дела в лужковской Москве носили характер кампаний: громких заявлений, поспешных действий и бесполезных результатов на каком-то направлении. Такую формулу не претендующую, впрочем, на математическую точность, вывел для себя Аркадий.

Уловив новый тренд, чиновники начинают суетиться, думать над тем, как же его поддержать, чтобы мэр заметил их старания и остался доволен. На совещаниях вдруг начинают звучать реплики:

– Вы совершенно правы, это же давно назрело! И как же мы раньше сами не догадались?

А градоначальник еще и попеняет:

– Все время я за вас должен думать, могли бы и сами предложить!

Большинство кампаний плохо продуманы, потому что реализовывать нужно быстро, а подвергать сомнению опасно. Московские проекты нередко развивались по этому сценарию. Пристальное внимание Лужкова к пчеловодству или возрождению в городе автопрома было сигналом для чиновников: все остальные дела можно пока отложить, главное – не оступиться в той теме, которая именно сейчас больше всего интересует мэра. А если потом он к этой идее охладеет, по объективным причинам или просто так, заскучает, то и всем остальным можно потихоньку забить, никто не заметит. При Юрии Михайловиче таких кампаний в Москве было немало. Многомиллиардные и совсем бюджетные, почти неизвестные или запомнившиеся всей стране – все они имели одну природу.

Во второй половине девяностых годов двадцатого века Лужков загорелся идеей возродить Автозавод имени Ленинского комсомола, проще говоря – АЗЛК, который в советское время выпускал «москвичи», и наладить на нем производство современных легковых автомобилей. Иномарок в России было еще немного, а сборочных производств зарубежных автогигантов не существовало вовсе. Конкурентами, по сути, были только «жигули» да «Волги» и пригоняемые частниками из Европы подержанные легковушки. Как и следовало из формулы Аркадия, за тему взялись быстро, масштабно и заговорили о ней громко.

В конце двадцатого века на улицах российской столицы появились хетчбек «Святогор», седан, как считалось, представительского класса «Князь Владимир» и почти уже лимузин «Иван Калита». Все они были наспех собраны из комплектующих самых разных, в том числе зарубежных, фирм, были неудобны в обслуживании, быстро подгнивали и внешним видом не восхищали. На фоне общего автомобильного дефицита спросом из всего этого семейства все-таки пользовался только «Святогор», потому что был самым дешевым и похожим на очень популярную тогда ВАЗовскую «девятку».

«Князь Владимир», который стоил значительно дороже былинного богатыря, распространялся преимущественно по подписке, то есть насильно. Эти машины выдавали в качестве служебных городским чиновникам, имевшим право на персональный автомобиль, распределяли по социальным программам и заставляли покупать руководителей разнообразных унитарных предприятий и акционерных обществ, в которых город был хозяином. Чтобы всем этим людям было не очень обидно, Лужков пересадил на «москвичи» своих министров и депутатов Московской городской Думы, даже сам стал ездить на «Князе Владимире».

А в кулуарах бизнесмены, разъезжавшие уже на «мерседесах» и БМВ, ехидно подкалывали знакомых московских чиновников и смеялись над их служебными машинами, а те, в свою очередь, злобно отшучивались и ругали постоянно ломающихся «богатырей» и «князей».

Но, несмотря на все старания, московские машины почти не покупали, и завод никак не мог выйти на объемы, позволяющие наладить безубыточное производство автомобилей. Власти были вынуждены дотировать выпуск легковых машин из городского бюджета, финансируя убыточный автозавод.

Чтобы хоть как-то улучшить ситуацию, Лужков, и так разъезжавший по городу на смешном «Князе Владимире», начал лично участвовать в громких промоакциях. Он открывал многочисленные автопробеги, сам садился за руль, эффектно газовал и выруливал, хвалил машины на телекамеры. Вслед ему о замечательных качествах автомобилей вторили министры и городские депутаты.

В августе 1998 года в России грянул кризис, который помог АЗЛК: у кого не стало хватать денег на более приличные машины, стали покупать лужковские «москвичи». Но радость была недолгой. Постепенно экономическая ситуация в стране стала выравниваться, а московские автомобили по-прежнему часто ломались, и спрос на них, приподнятый кризисом, снова упал.

Плохое качество «москвичей» трудно было скрыть даже от руководителей города, хотя для них машины собирали и комплектовали отдельно. Они ломались так часто, что для починки авто из правительственного гаража на заводе пришлось даже создать специальный участок, куда и гоняли на ремонт чиновничьи автомобили. Но и это не всегда помогало. Один из самых курьезных случаев, с удовольствием обсуждавшийся в коридорах Красного дома, произошел с новым «Князем Владимиром», который получил в качестве служебной машины только что назначенный вице-премьером столичного правительства бывший пресс-секретарь президента Ельцина Сергей Ястржембский. Чуть ли не на второй день эксплуатации у нового автомобиля отвалилась педаль газа. Просто взяла и отвалилась под ногой у водителя. Обошлось, правда, без последствий.

Постепенно недовольных своими служебными машинами в московской элите становилось все больше, но открыто протестовать не решались: на «москвиче» по-прежнему ездил сам мэр. Нашелся, правда, в московском правительстве единственный человек, который демонстративно не стал пересаживаться на диковинные автомобили со своего японского джипа. Это был первый заместитель мэра Борис Никольский. Говорят, он так прямо и сказал Лужкову, с которым был на «ты»:

– Я в эти ваши машины не помещаюсь и в этих играх не участвую, – и продолжил спокойно ездить на внедорожнике с мигалкой.

И время показало, что он был прав. Уже через несколько лет, несмотря на всю финансовую, административную и маркетинговую поддержку городских властей, производство «москвичей» тихо загнулось, а московские чиновники вместе с народными избранниками без лишнего шума пересели на самые современные иномарки представительского класса.

У Аркадия с московскими машинами был связан эпизод, который он запомнил на всю жизнь. Перед президентскими выборами 2000 года разные политические силы использовали СМИ как посредников для обвинений друг друга. Журналистам почти каждый день приходилось писать ответы Лужкова на выпады своих оппонентов.

Технологически это выглядело так: как только на ленте агентств, в крупных газетах или в эфире телеканалов появлялась критика в адрес Лужкова, например, со стороны его политического антагониста Анатолия Чубайса, сотрудники московской пресс-службы тут же докладывали об этом пресс-секретарю мэра, а тот, взяв распечатку «наезда», несся с этим листком к самому Юрию Михайловичу за инструкциями. Сам мэр ответных текстов, конечно, не писал, но объяснял направление, в котором следовало дать отповедь недоброжелателям.

Сергей Петрович возвращался в свой кабинет, собирал агентских журналистов, своих сотрудников и рассказывал, что нужно написать в ответ от имени Лужкова. Потом сотрудники пресс-службы и корреспонденты, каждые по отдельности, садились писать литературный текст, и репортеры почти всегда опережали пресс-службистов, потому что опыта оперативной работы у них было больше. Корреспонденты приносили готовый текст в кабинет Цою, и тот, пробежав его глазами, иногда заставив что-то переписать, убегал согласовывать ответ с Лужковым. Прямо на этом листке мэр ручкой вносил свои правки, с учетом которых финальная версия новости и выходила на ленту информационного агентства.

В тот день в Москву с визитом прибыл президент Словакии. После официальных переговоров на федеральном уровне он приехал и в московскую мэрию на встречу с Лужковым. А в это время Сергей Петрович как раз рассказывал Аркадию, в каком ключе нужно ответить на очередной пасквиль:

– …и написать надо очень быстро, потому что мэр поедет показывать президенту Братиславскую улицу. Ты должен успеть до его отъезда! – завершил Цой.

Братиславская улица, названная в честь столицы Словакии, стала центром нового московского микрорайона Марьино, который Лужков построил с нуля на бывших полях аэрации и очень этим гордился. Именно эти места Юрий Михайлович и предложил посетить своему гостю.

Пока Аркадий пытался составить осмысленный текст, Цой звонил ему через каждые пять минут и требовал срочно завершить работу:

– Мэр уже выезжает, где текст!?

– Уже дописываю, Сергей Петрович!

– Давай быстрей!

Аркадий отключал телефон и пытался опять сосредоточиться на заявлении Лужкова. Но через несколько минут с мысли снова сбивал звонок пресс-секретаря:

– И где ты? Текст уже должен быть у меня! Мэр уезжает, я вместе с ним. Ты хочешь за нашим кортежем бежать!?

– Да бегу я уже, бегу, Сергей Петрович!

Кончилось тем, что взмыленный Аркадий, распечатав текст на принтере, действительно забежал в Белый зал, где шли переговоры, но в это время мэр, президент и вся свита уже расселись по машинам, и кортеж тронулся в сторону Марьина.

– Сергей Петрович, – оправдывался в трубку журналист, – я почти добежал.

– Очень, очень долго! Ладно, я сейчас дам тебе служебную машину, поезжай за нами. Пока будут смотреть Марьино, успеешь привезти текст, и я заверю его у мэра.

Через пять минут у второго подъезда мэрии действительно притормозил черный служебный «Князь Владимир». Догонять кортеж, мчащийся по городу без пробок и светофоров, на обыкновенной машине было очень сомнительно, но, зная характер Сергея Петровича, Аркадий спорить не стал. Он прыгнул на переднее сидение и попросил водителя:

– На Братиславскую, как можно быстрее!

Шофер, предпенсионного возраста маленький мужичок, с рыжими, плохо расчесанными волосами, воткнул первую передачу и не спеша тронулся. Он ехал медленно и аккуратно, а когда Аркадий, понимая, что такими темпами они доберутся в Марьино, когда президент Словакии уже улетит на родину, попросил его ускориться, недовольно ответил:

– Лично я никуда не тороплюсь.

Но тут Аркадию начал названивать Сергей Петрович:

– Где вы!? – кричал в трубку Цой. – Где? Да ты что, Аркадий, обалдел? Почему ты так медленно едешь!?

– Сергей Петрович, – пытался защищаться Аркадий, – не я же за рулем сижу.

Сергей Петрович бросал трубку и перезванивал через три минуты.

– Где вы?

И все повторялось по новой. Ехали и правда очень медленно. Наконец, выведенный из себя Сергей Петрович, узнав, что они еще не подъехали к Марьино, когда мэр уже собирался везти президента на другой объект, потребовал дать трубку водителю. Несчастный шофер подменной машины, никогда в жизни не разговаривавший с такими большими начальниками, стал что-то мямлить в телефон, а потом неожиданно крикнул:

– Я не могу быстрее, у меня мигалки нет! – и швырнул мобильник Аркадию. Было заметно, что мужичок очень распереживался из-за обидных несправедливых упреков.

Уже подъезжая к Братиславской, они увидели мчавшийся навстречу кортеж иностранного гостя и знакомую по номерам машину мэра.

– Разворачивайтесь! – кричал в трубку Аркадию Цой. – Мы едем на Воробьевы горы! Срочно нас догоняйте!

Пока пустили перекрытое из-за важных персон движение, пока разворачивались – кортеж уже домчался до центра города. Аркадий понял, что они никогда уже не догонят мэра, и даже успокоился по этому поводу, монотонно сообщая в трубку Сергею Петровичу, что они едут за ним изо всех сил.

И тут, когда уже действительно можно было никуда не торопиться, шофер словно очнулся:

– A-а, достали вы все меня! Пусть мы разобьемся, черт с вами! – крикнул он и, резко вырулив через сплошную, помчался по встречной полосе. Ожесточенно вцепившись в руль, он сигналил встречным машинам дальним светом и гудел клаксоном. Уже расслабившийся Аркадий вжался в кресло от ужаса.

– Послушайте! – кричал он водителю, – теперь уже можно не торопиться! Все равно уже везде опоздали!

Но у шофера произошел нервный срыв.

– А-а! – почти стонал он, проскакивая на красный свет перед носом у обалдевших водителей.

Они мчались по узкой и всегда перегруженной Люблинской улице в сторону центра и просто чудом не попадали в аварии. Эта гонка продолжалась всего две или три минуты, но вся спина у Аркадия была мокрой. А шофер вдруг так же неожиданно успокоился, вытер рукавом старого потертого пиджака пот со лба и поехал в своей обычной, неторопливой манере.

– Слушайте, хватит уже! – взмолился Аркадий, еще не веря своему спасению. – Не нужно уже никуда торопиться!

Водитель даже не повернул голову в его сторону.

Прокатавшись больше двух часов по городу, но так и не догнав переезжавший с места на место кортеж, Аркадий вернулся в мэрию, где и вручил Сергею Петровичу свой листок с текстом.

Похожая на попытку возрождения АЗЛК история, произошла и с другим московским автогигантом – заводом ЗиЛ. Попавшее в частные руки во время развала страны предприятие, которое выпускало не только грузовики и холодильники, но и выполняло оборонный заказ, правительство Москвы потом выкупило всего за пять миллионов долларов. Лужков часто называл эту цифру и очень гордился тем, что город приобрел такой актив по смехотворной цене. С финансовой точки зрения – сделка и правда была очень удачной. Прежний владелец просто не знал, что делать с таким огромным, не приносящим никаких доходов предприятием, и рад был избавиться от него за любые деньги.

На ЗиЛе было решено наладить производство среднетоннажных грузовиков, которые получили название «бычок». Предполагалось, что «бычок» должен составить конкуренцию популярнейшей в те годы нижегородской «газели», которая стала главным автомобилем нарождавшегося в России малого бизнеса.

В качестве главного преимущества «бычка» перед «газелью» называлась большая, по сравнению с конкурентом, грузоподъемность московской машины. Но «бычок» оказался неповоротливым, более дорогим, халтурно собранным, и покупателей на него было немного. Дальше все пошло по накатанному сценарию. Чтобы повысить спрос, на заводе стали ляпать разные модификации – автомобиль ремонтных служб с более вместительной кабиной, рефрижератор, пожарная машина, микроавтобус. А для привлечения интереса за руль убогого грузовичка садился сам Лужков. Машины эти распределяли по госзаказу, дарили российским регионам, но кончилось все полным провалом, потому что возрождением обоих автозаводов, по сути, руководила одна и та же команда, совсем не способная к решению масштабных задач. Уже во времена Лужкова на «ЗиЛе» месяцами задерживали зарплаты, рабочие грозили забастовками, а журналистам запрещали об этом писать. Новой московской власти «ЗиЛ» достался в полной разрухе.

Провалом заканчивались и не такие масштабные проекты. Одно время столичные власти пытались активно перевести городской транспорт на диковинные виды топлива, которые должны были заменить традиционные и снизить вредные выбросы в атмосферу. За бюджетные деньги пробовались самые разные новинки, сам Лужков особенно ратовал за некий диметилэфир, который, по его словам, был очень перспективным топливом со всех точек зрения. Шли разговоры даже о создании целой сети заправочных станций, но все это так и осталось на бумаге.

Потом город решил создать колористические паспорта для каждого исторического здания в центре Москвы, чтобы владелец дома знал, в какой цвет ему нужно красить фасад своего недвижимого имущества…

После этого власти вознамерились бороться с парковкой автомобилей на тротуарах, и все тротуары в исторической части столицы огородили разноцветными металлическими столбиками. Столбики ржавели, их ломали и выбрасывали в знак протеста, их всеми правдами и неправдами объезжали автомобилисты, которым негде было парковать свои машины. В результате, не решив никаких транспортных проблем в Москве, столбики постепенно исчезли вместе с бюджетными деньгами.

Еще одним трендом, который успели попробовать некоторые москвичи и столичные гости, стали пирожки из «Русского бистро». Сеть этих ресторанов быстрого питания, в которых доминировала рецептура русской национальной кухни, была попыткой московского ответа «М акдональдсу».

При этом, если заграничный конкурент выбирал, кстати, с помощью городских же властей, самые удобные точки для размещения своих ресторанов – у метро, на крупных автомагистралях, у больших торговых комплексов, то «Русское бистро» часто появлялось в таких замысловатых местах, куда нормальный человек просто никогда не дойдет.

Помещения для поедания гамбургеров всегда просторны, сервис простой, но качественный, персонал вышколенный, ассортимент, проверенный годами. В «Русском бистро» работали вялые продавцы, еле передвигавшиеся за сомнительным пирожком, там было тесно и не очень чисто. К тому же в «Русском бистро», видимо для привлечения клиентов, продавали спиртные напитки, медовуху и какие-то настойки, что притягивало в эти заведения соответствующий контингент, который никак не способствовал поднятию аппетита во время трапезы. В результате «Русское бистро» ассоциировалось с зачуханной забегаловкой с унылым персоналом, сомнительной едой и очень разношерстными посетителями. И это при том, что город полностью владел «Русским бистро» и финансировал его, а значит – мог создать для этой сети значительные конкурентные преимущества.

Несмотря на то, что сам Лужков изобрел для «Русского бистро» какой-то расстегай, о чем свидетельствовал официальный патент, сеть кафе, недолго продержавшись на волне очередной чиновничьей кампании, по совокупности факторов стала постепенно загибаться и сошла на нет.

Характер чиновничьей кампании, как может показаться на первый взгляд, носило и возрождение Храма Христа Спасителя. На месте взорванного в тридцатые годы двадцатого века православного собора долгие годы плескался открытый бассейн «Москва». Юрий Михайлович решил восстановить историческую справедливость, воссоздать храм, а заодно воздвигнуть памятник своей эпохе.

Новый храм не стал копией прежнего. В его стилобатной части, которой изначально не было, разместились зал архиерейских соборов, большая трапезная, подсобные помещения, а самое главное – еще одна «нижняя» Преображенская церковь. Она появилась в новом Храме Христа Спасителя в память о находившемся на этом месте Алексеевском монастыре, который был разобран еще в царские времена перед строительством первого храма. По преданию, игуменья монастыря, протестуя против его сноса, прокляла новое строительство, и все беды будущего собора многие связывали именно с этим.

Для того, чтобы это проклятие снять, при возрождении храма в стилобатной части решили устроить церковь в память об Алексеевском монастыре. Один из приделов «нижней» Преображенской церкви назван в честь Алексия, человека Божьего.

Лужков лично контролировал весь процесс возрождения храма: проводил рабочие совещания, на которых выбирались строительные и отделочные материалы, приезжал на стройплощадку, ругал подрядчиков. Следуя в шлейфе доминирующей идеи, внимание этому строительству уделяли и все остальные члены московской элиты. Аркадий помнил, как однажды депутаты Мосгордумы решили внести свою лепту и оставить след в истории. Когда собор уже построили и в нем начали создавать внутреннее убранство, депутаты заказали автобус и поехали в храм. Не забыли взять с собой и журналистов.

Почти все огромное внутреннее пространство было в лесах, на которых высоко над полом двигались маленькие фигурки художников. Иногда где-то раздавались голоса людей и звуки строительных инструментов. Депутатов по специальным лесенкам сопроводили на самый верх, почти под свод одного из куполов. Там как раз шла работа по росписи стен. В этом месте узор был совсем несложный, какие-то треугольнички и квадратики. К тому же на стену был нанесен трафарет будущей росписи. А для народных избранников уже были приготовлены баночки с краской и новые кисточки, чтобы каждый из них мог раскрасить часть стены и тем самым приложить свою руку к воссозданию собора. И депутаты, распределившись вдоль стен, стали раскрашивать предложенные им трафареты. Операторы фиксировали на камеры это историческое событие:

– Как ощущения? – спросил Аркадий председателя Мосгордумы Владимира Платонова.

Владимир Михайлович отвлекся от росписи, внимательно посмотрел на журналиста:

– Мы делаем очень важное для народа дело, – и продолжил красить.

В стороне, на досках, стояли резервные баночки с краской и лежали кисточки, можно было легко включиться в общую работу и потом говорить всем, что участвовал в росписи Храма Христа Спасителя. Аркадий уже потянулся к одной из банок, чтобы оставить и свой след в истории, но потом посмотрел на увлеченных депутатов, на их лица и почему-то передумал…