Текст книги "В тени московского мэра"

Московское «плоскомордие»

Облик невысокого, уютного города, утопающего в зелени садов и бульваров, Москва («большая деревня», как ее иногда называли) стала терять еще в конце девятнадцатого столетия. Уже тогда среди дворянских и купеческих усадеб стали то тут, то там вырастать громадные по тем временам доходные дома в пять-семь этажей. И в царской России интересы бизнеса брали верх: лишние этажи в хорошем месте означали дополнительный доход. Новые большие дома поднимались над деревьями, прятавшими в своих кронах низкорослую Москву, и заслоняли собой храмы.

После установления советской власти многие церкви стали исчезать, особняки заселялись разными людьми и превращались в коммуналки. Следить за состоянием некогда роскошных зданий, оставшихся без хозяев, было некому и не на что, они ветшали и безжалостно сносились. На их месте вырастали нелепые, особенно среди старой застройки, квадраты и прямоугольники, считавшиеся архитектурой. При этом город постоянно рос в этажах. Его тянули вверх не только новые постройки – даже старые дома для уплотнения часто надстраивали на два-три этажа, что и сейчас хорошо заметно по разнице архитектурных стилей. Одновременно с храмами и с малоэтажной прелестью Москва теряла и еще одну особенность: вырубались сады в бывших усадьбах, исчезли плодовые деревья и палисадники на Садовом кольце.

Почти утратив все три составляющие своего неповторимого облика, Москва, по сути, перестала существовать как единый архитектурный ансамбль. Эпоха Лужкова не начала, а завершила этот процесс. Когда после падения советской власти в стране вновь стали доминировать рыночные отношения, прибыль опять вышла на первое место и, пользуясь мутностью в политике и управлении, стала диктовать свои условия. Земля и недвижимость в Москве, особенно в центре города, дорожали сказочными темпами, а значит – каждый лишний квадратный метр приносил его владельцу сверхприбыль. Это подписало приговор многим старым особнякам, сильно обветшавшим, но еще сохранившимся в годы советского архитектурного равнодушия.

Исторические здания сносили, ссылаясь на их аварийность, как гостиницу «Москва» или здание бывшего «Военторга», просто поджигали, чтобы очистить место для нового строительства, уничтожали под видом реконструкции. Реконструкция «по-лужковски», как ее прозвали в народе, стала вообще отдельным явлением. Когда здание нельзя было совсем уж откровенно снести, его решали реконструировать. Сносили весь дом, за исключением стены фасада, и под ее прикрытием начинали новое строительство. Часто и сама историческая стена потом незаметно исчезала, а иногда оставалась двухтрехэтажной насмешкой, прилепленной к огромному современному объему, выросшему за ее спиной. Такие дома нередко можно увидеть в современной Москве.

Причем никто даже не старался хотя бы стилизовать новодел, пусть современный и технологичный внутри, под старинную застройку, что просто убивало дух старого города. Несмотря на то, что многие известные исторические здания все-таки сохранились, часть архитектурного ландшафта, дома, создававшие общую атмосферу, была утрачен. Случайно выжили только некоторые кварталы. И уже исторические особняки, сохранившиеся на своем месте, кажутся чужаками среди новых построек, и у молодых людей невольно возникает вопрос: а к чему они здесь?

А еще бедой исторической Москвы стала «точечная застройка», когда новый жилой дом, офис или торговый центр просто впихивали в исторический квартал, договорившись с властью. Это было особенно выгодно, потому что кроме самого здания не нужно было строить ни новых дорог, ни дополнительных коммуникаций. Генеральный план развития столицы 1971 года после развала Советского Союза уже не действовал, а новый, весьма сомнительный, появился только к концу правления Юрия Михайловича, что многих людей, занимавшихся строительным бизнесом, очень устраивало.

Чтобы создать иллюзию широкого обсуждения при разработке самых значительных московских проектов, Юрий Михайлович организовал при себе общественный градостроительный совет, в который вошли некоторые архитекторы, искусствоведы, члены городского правительства, депутаты Мосгордумы. Этот орган, заседавший раз десять в год, должен был прививать архитектурную мысль и здравый смысл масштабным проектам, но окончательные решения всегда принимал сам Лужков. И, как ни странно, публично, в том числе и на этих общественных советах, Юрий Михайлович всегда выступал за сохранение исторического облика своего города:

– Зачем, зачем вы лепите это стекло в московских переулках? К чему это «плоскомордие»? Там надо сохранять историческую среду! Хотите экспериментировать?

Пожалуйста! У вас для этого новые районы на периферии, где никто не будет ограничивать ваше творчество! А этот проект в части фасадов надо переработать, – часто говорил мэр, обращаясь к архитекторам.

Властные интонации, жесты мэра, притихший зал не оставляли сомнений, что его послушают. Но проходило несколько лет – проект, котлован, строительство: раскритикованное мэром «плоскомордие» вырастало как раз на том месте, где он запретил строить «стекло и бетон». Сначала это казалось случайностью, потом перестало удивлять.

Александр Кузьмин (умный, все понимающий человек, который проработал вместе с Лужковым в должности главного архитектора Москвы почти пятнадцать лет) всерьез повлиять на изменение ситуации, на могущественные строительные кланы не мог, но и в отставку со своей должности не подавал. Возможно, Александр Викторович считал, что на своем посту поможет избежать еще худшего сценария для исторического города. Когда на пресс-конференциях журналисты спрашивали его, как он относится к тому, что Москва теряет свое историческое своеобразие, Кузьмин часто прятался за удобную и спасительную для себя, как личности и профессионала, сентенцию:

– Я считаю, – говорил Александр Викторович, – что архитектурный облик Москвы уже стал эклектичным, то есть разнообразие стилей, присутствующих в нашем городе, и есть его собственный стиль.

Вообще, квинтэссенцией отношения городских властей к исторической Москве можно считать мысль одного из «отцов города», который новодел в городе почти не осуждал. При посещении Венеции его спросили:

– Как вам город? Нравится?

– А что здесь может нравиться? Все прогнило давно, кругом вонь. Снести бы это старье и построить нормальные современные дома, – совершенно искренне ответил он.

Новоделов в лужковской Москве было немало. На территории музея-заповедника «Коломенское» воссоздали деревянный дворец царя Алексея Михайловича, построенный им еще в 1672 году. Загородная резиденция русского царя поражала иностранных современников синтезом искусства и передовых строительных технологий того времени.

Спустя почти 350 лет Лужков решил построить заново этот утраченный архитектурный шедевр, но открытое в 2010 году строение стало всего лишь макетом дворца в натуральную величину. Его не только перенесли на другое место, потому что на историческом участке выросли многовековые дубы и липы, но и сделали каркас здания из монолитного железобетона. В результате шедевр «деревянного зодчества» получился с бетонным «скелетом», обшитым древесиной, что ничуть не смущало московское руководство.

Похожая участь постигла и Большой дворец в музее-заповеднике «Царицыно», где вместо бережного восстановления и реставрации, опять применили современные строительные технологии, исказив первоначальный замысел архитектора Казакова.

В начале двадцать первого века в обществе бурно обсуждалась судьба Манежа, монументального исторического здания в самом центре Москвы у Кремля. Возведенный в 1817 году по проекту инженера Августина Бетанкура в честь пятилетия победы над Наполеоном, Манеж мог одновременно вместить более двух тысяч человек, что тогда было неслыханно и достигалось за счет уникальной кровли, державшейся на знаменитых деревянных «фермах Бетанкура».

Со временем эти несущие конструкции обветшали и нуждались в долгой и дорогостоящей реставрации.

Между московскими и федеральными властями развернулась ожесточенная дискуссия: первые предлагали просто заменить полусгнившие «фермы» новыми, а вторые настаивали на сохранении оригинальных перекрытий.

Четырнадцатого марта 2004 года, в день выборов президента России, знаменитый Манеж в центре Москвы сгорел. Аркадий, дежуривший в ночь выборов в Московской городской избирательной комиссии, разместившейся в переулках поблизости от Манежа, видел, как поднимались на фоне Кремля огромные языки пламени. При тушении огня погибло двое пожарных, а уникальная кровля была полностью уничтожена. Не пострадали только массивные каменные наружные стены.

Виновных в пожаре так и не нашли, зато вопрос о том, реставрировать «фермы Бетанкура» или нет, автоматически отпал. Москомархитектура почти сразу предложила проект восстановления Манежа, после реализации которого историческое здание заметно преобразилось. В нем появились подземные уровни, стеклянные ограждения, эскалаторы и лифты, а копии знаменитых «бетанкуровских ферм» воссоздали на основе современных технологий.

– Ну и как вам? – спросил Аркадий у одного из руководителей стройкомплекса на открытии обновленного «Манежа».

– По-моему, хорошо получилось, удобно… – ответил тот.

И такое отношение многое объясняло. Аркадию казалось, что в силу своего воспитания, жизненного опыта, уровня культуры и Лужков, и Ресин искренне не понимали, что происходит. Они не чувствовали дух старой Москвы и вполне честно не осознавали, что уничтожают что-то важное и дорогое: «Хорошее, добротное здание построили. Что еще людям надо? Кого могут помнить эти гнилые стены? Что за бред…»

Но даже построенное заново часто приходилось латать и переделывать. Самым ярким примером можно считать торговый комплекс «Охотный ряд», вырытый под Манежной площадью. Именно с нее началось освоение и застройка московских площадей, что лишало город визуального простора. Вслед за Манежной исчезли площади перед Киевским и Курским вокзалами, а пространства перед Павелецким и Белорусским были на долгие годы закрыты и перекопаны.

Многоэтажный подземный торговый комплекс под Манежной площадью расположился в идеальном, с точки зрения ведения бизнеса, месте. Толпы туристов, приезжающих посмотреть на Кремль и Красную площадь, невольно втягивались в блестящий водоворот его магазинчиков и кафе. Но после открытия торговцы стали жаловаться: во время сильных ливней и оттепелей их заливает вода. Сначала от назойливых лавочников хотели отмахнуться, но потом выяснилось, что во время строительства была сделана просто никуда не годная гидроизоляция, и проблема приняла угрожающие для подземного сооружения масштабы. Чтобы исправить халтуру, пришлось поэтапно, кусками, на глазах всех туристов вскрывать уже благоустроенную, залепленную фонтанами и скамейками поверхность площади и полностью менять гидроизоляцию.

А еще – по-настоящему, всерьез историческую Москву почти никто не защищал. Да, существовали и существуют несколько немногочисленных объединений, пытающихся то тут, то там преградить путь бульдозерам, ломающим старинные дома, но ни крупные государственные чиновники, ни знаменитые общественные деятели активно за старую Москву почти не заступались. Так, промелькнет легкое сожаление и все. И такое равнодушие и снисхождение во многом развязывало руки тем, кто делал свой бизнес на разрушении исторического города.

Массовое разрушение домов прежних эпох в Москве началось не сразу а нарастало постепенно. Городские бюрократы, дававшие разрешение на снос, и полукриминальные предприниматели, иногда просто сжигавшие особняки, которые стояли на лакомой земле, пробовали интеллигенцию и федеральную власть на зуб. Прошло раз? Хорошо! Прокатило еще десять? Замечательно! Будем расчищать эту рухлядь и дальше, а некоторые неорганизованные голоса против – это не страшно.

Творческая общественность, в целом всегда выступавшая против уничтожения старины, распавшись на личности и оставшись наедине с властью, часто выворачивалась наизнанку. Кому же не хочется любоваться старыми московскими кварталами из окон собственной современной квартиры, студии, мастерской или театра имени себя самого… И под имя известного и любимого всей страной человека, например, актера, сносились целые кварталы, строился театр или общественное здание, а на его фоне элитный жилой квартал или бизнесцентр.

И самые сильные, деятельные, способные противостоять разрушению исторического города интеллигенты постепенно затихали. Аркадий не помнил случая, чтобы творческая элита активно защищала московские памятники, если только это не касалось ее собственных, совершенно частных интересов.

Молчала в основном и архитектурная общественность, ведь чем больше свободных участков под застройку и новых проектов, тем больше у архитектурных грандов работы и возможностей реализовать свои замыслы.

Конечно, было бы несправедливо не заметить, что при Юрии Михайловиче кое-какие исторические памятники и возрождались. Вторую жизнь получили, например, многие усадьбы, среди которых Коломенское и Кузьминки-Влахернское, но общей тенденции это, к сожалению, не переломило, и архитектурные ляпы до сих пор режут глаз горожанам и туристам. Несуразных зданий, заслоняющих собой исторические перспективы, в столице много, но некоторые проступают даже на московских «визитных карточках».

Если выйти на Красную площадь со стороны Исторического музея и пойти по направлению к Москве-реке, то постепенно между храмом Василия Блаженного и Спасской башней Кремля будет вырастать похожий на трубу силуэт небоскреба. Это здание тридцати четырехэтажной гостиницы, которая стала частью многофункционального комплекса «Красные холмы» на Космодамианской набережной. Долгие годы до самой смерти этот комплекс возглавлял знаменитый некогда драматург Михаил Шатров, прославившийся на закате советской эпохи смелой по тем временам пьесой «Так победим!» про Ленина, нарисованного в ней не совсем официальными красками. Роль Ленина играл знаменитый актер Александр Калягин.

С приходом нового времени драматург Шатров переквалифицировался в управляющего, чему, возможно, поспособствовала дружба с институтским товарищем Владимиром Ресиным.

Так вот, если выйти на самую середину Красной площади, то отель становится виден почти во весь рост, мешая воспринимать как единый архитектурный ансамбль известную во всем мире главную площадь России.

А сам московский Кремль теперь можно без ретуши фотографировать и снимать в исторических фильмах только с одной стороны. Если прогуливаться по Кремлевской или Софийской набережным от Китай-города, то над его соборами выползают темные объемы делового центра «Москва-Сити». С некоторых ракурсов они просто чудовищно нависают над Кремлем, подавляя и перечеркивая всю изящность и могущество самой большой средневековой крепости мира.

Постлужковскими властями комплекс «Москва-Сити» был объявлен «градостроительной ошибкой», но не сносить же почти построенные небоскребы…

Но и типовое строительство в новых районах Москвы велось своеобразно. После того, как столица стала центром притяжения людей со всей страны, в городе начался строительный бум, во время которого в границах Москвы застраивались все свободные земельные участки. Темпы строительства постоянно наращивались: в некоторые годы только жилых площадей сдавали по пять миллионов квадратных метров.

Рассуждая о достижениях своего правительства, Лужков нередко вспоминал, что при нем в городе возвели больше пятидесяти пяти миллионов квадратных метров жилья.

– И это почти четверть от построенного за всю историю Москвы! – радовался мэр.

О том, что плотность застройки в мегаполисе уже превысила все европейские показатели, инженерная и транспортная инфраструктура работают на последнем издыхании и Москва постепенно становится городом, в котором просто некомфортно жить, Юрий Михайлович умалчивал.

При утверждении градостроительных решений здравый смысл и перспективы развития столицы часто вообще не учитывались. Например, крупный жилой микрорайон в Москве могли начать возводить, заранее зная, что поток машин из него захлестнет все существующие дороги и приведет к локальному транспортному коллапсу. Но такая мелочь никого не смущала, строительные компании получали прибыль и уходили, а городские власти делали вид, что ничего не замечают, и рапортовали о своих достижениях.

При Юрии Михайловиче Москва постепенно превращалась в город архитектурных контрастов. Даже на центральных улицах рядом с новеньким безвкусным зданием десятилетиями могла ютиться разрушающаяся усадьба с едва заметной табличкой: «Памятник истории и культуры. Охраняется государством». Эта разница еще больше бросалась в глаза, если туристы случайно заглядывали в московские дворы, в которых доживали свой век пустые, ветшающие дома прежних эпох.

* * *

– А я тоже не понимаю этих защитников старины. Нормальный город стал, подсветку сделали, – язык Алексея уже слегка заплетался за лимонную дольку, которую он пережевывал во рту, закусывая очередную рюмку коньяка. – Ну, снесли там несколько домов старых. Кто про это вспомнит через десять лет? Раньше меньше, что ли, сносили?

– Вот, Леха, и Лужок с Ресиным также рассуждали. Ты такой же, как они, – Аркадий посмотрел на друга.

– Да, мы похожи, – самодовольно загоготал захмелевший фотограф.

– Ну правда, Аркаша, – улыбнулась Наталья, – у каждого поколения свой город. Через тридцать лет другие люди будут воспринимать нашу Москву совсем по-другому. Все же меняется.

– Пусть меняется! Почему только нельзя старый город сохранить, а новизну эту в стороне строить!? Если всегда только сносить, город становится плоским, совсем не интересно в нем жить…

– А Лужок не только сносил, – перебила Янка. – Ты посмотри, сколько он театров построил, музеев, сколько магазинов открылось, кафе.

Но и сам Аркадий, очень жалевший исчезающую старую Москву замечал, что новое поколение воспринимает его город уже по-другому Впервые попадая в Москву, они восхищаются этим городом и мечтают остаться в нем жить, несмотря на все его недостатки. Не разбираясь в тонкостях архитектуры, они чувствуют его яркую мощь, сумасшедшую энергетику и совершенно разную красоту То, что недавно казалось безвкусным, уже воспринимается ими как естественное продолжение, развитие живого города.

Работавшая вместе с Аркадием девушка, недавно переехавшая в Москву, поразила его, когда призналась, что с детства мечтала увидеть своими глазами небоскребы «Москва-Сити». «И даже теперь, – сказала она, – почти два года прожив в столице, я иногда приезжаю туда по вечерам и просто любуюсь сверкающими в темноте гигантами…»

Перерождение

Во дворе Московского музея современного искусства на Петровке 25 долгое время стоял неофициальный памятник Лужкову: почти реального роста Юрий Михайлович в образе дворника, отлитый из бронзы его прежним другом – скульптором Зурабом Церетели.

– Похож, – говорили посетители музея, разглядывая мэра в кепке, дворницком фартуке, рукавицах, с огромной метлой в руке, попирающего ногой символическую кучу мусора.

По замыслу автора памятник, наверное, должен был символизировать трудовые «корни», хозяйственность Лужкова и его стремление навести порядок в российской столице. Сам Юрий Михайлович тоже видел этот памятник, но вряд ли он отвечал его собственным амбициям.

На протяжении всех лет Лужков создавал себе куда более грандиозный памятник под названием «новая Москва». Являясь человеком масштабных замыслов – от политических до архитектурных, и память о себе он хотел оставить величественную. В это желание укладывались и реконструкция Манежной площади с ручьем на границе Александровского сада, и появление великана Петра I на стрелке Москвы-реки и Обводного канала, и возрождение главного православного собора России Храма Христа Спасителя, и строительство небоскребов «Москва-Сити»…

Юрий Михайлович искренне стремился сделать свой город лучше, ярче и, как сам любил выражаться, «мощнее». И правда, начиная с девяностых годов двадцатого века, Москва стала очень быстро до неузнаваемости меняться. Появлялись кафе и магазины, иностранные машины и банкоматы, яркая одежда и деликатесы, красочная реклама и ночная подсветка. Ночная Москва стала смотреться даже более выигрышно, потому что темнота скрадывала ее недостатки, а прожекторы выхватывали самые «вкусные», по определению мэра, городские доминанты – храмы, театры, сталинские высотки. Из серого, блеклого, советского города столица России превращалась в современный живой мегаполис, и многие люди связывали эти удивительные перемены с именем Лужкова.

Юрий Михайлович действительно немало сделал для Москвы, особенно в трудные, непредсказуемые 90-е годы, когда никто толком не знал и не понимал, как нужно работать в новых условиях. Но если вглядываться пристальнее, то становится понятно, что перерождение города раскачала сменившаяся эпоха, частью которой был и сам Лужков.

Перемены эти вызывали зависть не только всей остальной России, но привели к значительному расслоению общества и внутри самой Москвы. Многое, что казалось со стороны большим достижением, в повседневной жизни оказывалось не таким блестящим.

Восемнадцать лет лужковского правления Москвой сложно окрасить в один цвет. Это была жизнь человека и огромного города, знавшая разные периоды. Безудержно развивавшаяся, богатевшая на глазах всей страны столица постепенно теряла четкий вектор своего движения вперед и превращалась в город с красивой внешней оберткой и одновременно с большими внутренними проблемами. А сам Юрий Михайлович прошел путь от отца города до опального мэра.

Когда он был в силе и всерьез задумывался о президентском кресле, «доброжелатели» рвали рот на улыбки, а просители выстраивались в очередь к влиятельному хозяину первопрестольной, но когда запахло его отставкой, те же самые люди стали бояться с ним здороваться. Незадолго перед сложением своих полномочий Лужков приехал на заседание очередного Госсовета. Мэр столицы неторопливо шел по залу, где уже собирались участники форума, а вокруг него растекалось пустое пространство: чиновники расступались и отворачивались, чтобы случайно не поздороваться с Лужковым…

Когда же отставка свершилась, от него отступились не только политические коллеги и деловые партнеры, но и многие близкие соратники, которые просто перестали отвечать на телефонные звонки бывшего мэра. С некоторыми Юрий Михайлович и сам прервал отношения.

Юрий Михайлович не захотел (или не смог) уйти вовремя на пике своей популярности и своих достижений, и, наверное, это стало его главной ошибкой. Когда дверь в президентство захлопнулась, новых вершин в политической карьере московского мэра не осталось. Его сентябрьская отставка 2010 года стала не только жестом политической воли верховной власти, но и закономерным итогом перерождения лужковской Москвы и самого Юрия Михайловича.

В последние годы своего правления Лужков уже не мог провести в городе серьезные реформы в силу своего возраста, устоявшихся привычек и прилипшего окружения, а возможно, и не понимал их необходимости. Наступало время, когда красивые и правильные слова перестали превращаться в реальные практические дела. И в обществе, и в команде самого мэра многие уже понимали: чтобы возник новый импульс к развитию Москвы, Лужков должен уйти.

Во времена Юрия Михайловича в Москве появились десятки памятников, от небольших бюстов до гигантских скульптур, но установят ли когда-нибудь на улицах города памятник самому Лужкову – решат уже будущие поколения…

* * *

– А Цой, он хоть и вспыльчивый, зато отходчивый! – за столом заспорили о личности пресс-секретаря.

– Вспыльчивый – это не про него! Он был просто… – Игорь замялся, подбирая слово.

– Да его отходчивость спасала многих из вас, – Аркадий посмотрел на своих приятелей.

– А вас, Аркадий, можно подумать, не спасала? – возмутился Алексей. – Одна Болгария чего стоила!

– Так я в соавторстве…

– Он просто жалел нас, дураков, – вступилась Янка за Сергея Петровича. – А если хотел кого-то по-настоящему выгнать, то всегда это делал.