Текст книги "Сатирические очерки"

Прежде чем пройти, обратитесь к швейцару,
или Путешественники в городе Витория[185]185
  Очерк опубликован впервые в «Испанском обозрении» 18 октября 1833 г. и является одним из первых откликов на карлистский мятеж, незадолго до этого вспыхнувший в Бискайе, Старой Кастилии и других областях Испании, в том числе в провинции Алава, главный город которой – Витория – стал одним из центров карлистского движения. Хотя в это время Ларра естественно не мог еще представить себе размаха событий и в полной мере оценить опасность карлизма, но уже здесь писатель стремится подчеркнуть, что карлисты и, в частности, принимавшее в мятеже активное участие католическое духовенство олицетворяют собой мракобесие, невежество, корыстолюбие.
  «Прежде чем пройти, обратитесь к швейцару», – обычная в то времена надпись на многих домах в Мадриде.


[Закрыть]

Почему бы Испании не завести себе собственного швейцара, если в каждом мало-мальски приличном доме таковой обычно имеется? В прежние времена во Франции эта обязанность возлагалась на швейцарцев, в Испании, как видно, ее взял на себя кое-кто из бискайцев. А между тем если никому нельзя пройти, не переговорив предварительно со швейцаром, то каким же образом пробраться иностранцу, если ему полагается столковаться с бискайцем? Дело в том, что раньше при поездке из Парижа в Мадрид все препятствия сводились к тому, чтобы преодолеть триста шестьдесят лиг[186]186
  Лига – мера длины; испанская лига равна 5572 метром.


[Закрыть] пути, бордоские пески и фуэнкарральскую таможню. Но в один прекрасный день нежданно-негаданно кучка алавесских (прости их господи!) граждан, людей смекалистых, сообразила, что они, мол, своего рода заслон как раз на полпути от Парижа к Мадриду,[187]187
  7 октября 1833 г. карлисты, захватившие власть в Витории, провозгласили королем Испании дон Карлоса.


[Закрыть] и ни с того ни с сего возопила: «Как же так? Значит, всякий может приехать и следовать дальше? Прежде чем пройти, обратитесь к швейцару!» С тех пор каждый из них преобразился в швейцара, а город Витория – в бумажный кулек, свалившийся на дорогу из Франции: проезжающий может в него попасть, но дно кулька заслоняет нашу сторону, и чтобы продолжать путь дальше, его нужно прорвать.

Но к чему затруднять наших читателей ненужными отступлениями? В первых числах текущего месяца в городе Витория, что в Алаве, занялся день; рассвет протекал почти так же, как и во всех остальных частях света; я хочу сказать, что в этих благословенных краях – выразимся так – мало-помалу стало светло, но вдруг легкое облачко пыли возвестило о том, что по французской дороге во всю прыть мчится экипаж, следующий из соседней с нами страны. Внутри находились двое почтенных путешественников: один – француз, другой – испанец; первый облаченный в плащ, второй – в пальто. Француз строил в своей голове «испанские замки», а испанец строил воздушные, поскольку оба прикидывали в уме, в какой день и час случится им прибыть в верноподданный и коронный (да простит нам это слово отец Вака!)[188]188
  Педро-Хименес Вака – священник, один из предводителей карлистских банд в Бискайе.


[Закрыть] – город Мадрид. Экипаж резво подкатил к воротам города Витории, как вдруг громоподобный глас, отличающий обычно хорошо упитанные тела, повелел нашим легковерным путникам остановиться:

– Эй, ге-ге! – произнес голос. – Дальше нельзя!

– Дальше нельзя? – переспросил испанец.

– Не разбойники ли? – осведомился француз.

– Нет, сеньор, – ответил испанец, выглядывая наружу, – это таможня.

Но каково же было его изумление, когда, высунув голову из запыленного экипажа, он увидел перед собой тучного монаха, явившегося причиной переполоха. Все еще одолеваемый сомнением, наш путник окинул было взглядом горизонт в надежде усмотреть кого-либо из таможенной стражи, но увидел рядом еще черноризца, чуть подальше от него – другого, потом еще целую сотню, расставленных то здесь, то там наподобие деревьев на аллее.

– Боже праведный! – воскликнул путник. – Эй, возница! Ты, как видно, сбился с дороги! Ты нас куда привез: куда-нибудь в пустынь или в Испанию?

– Сеньор, – ответил кучер, – если Алава находится в Испании, так мы с вами, надо полагать, в Испании.

– А ну-ка прекратите разговоры, – произнес монах, которому, видимо, надоели все эти удивления и изумления. – Разговоры вам надлежит вести со мной, господин путешественник.

– Как? С вами, святой отец? Что же собственно вы можете мне сказать, ваше преподобие? Я еду из Байонны, где побывал на исповеди, а за время переезда – провались я на этом месте, если у меня и у моего спутника был случай согрешить самым невинным образом, если только путешествовать по вашим краям не значит совершить грех.

– Помолчите, – заметил монах, – так будет лучше для спасения вашей души. Во имя отца и сына…

– О боже, – воскликнул путешественник, у которого волосы стали дыбом. – Видимо, в этом городке порешили, что мы одержимы дьяволом, и нас заклинают!

– … и святого духа, – продолжал священник, – выходите из экипажа и побеседуем!

Тут вокруг них стали собираться мятежники и бунтовщики, на шляпах которых в виде кокарды красовалось имя «Карл V».[189]189
  Дон Карлос, провозгласив себя королем Испании, принял титул Карла V.


[Закрыть]

Из всей этой беседы француз не понял ни слова, по решил про себя, что тут имеет место сбор городской пошлины. Они вышли из экипажа, и, едва бросив взгляд на наших дозорных монахов, француз воскликнул на своем языке:

– Черт возьми! (Какое слово он употребил, я не знаю.) Какую неудобную форму носит в Испании таможенная стража! И какие они все упитанные, какие цветущие!

Но лучше было бы ему ни слова не говорить по-французски!

«Контрабандисты!» – воскликнул один; «Контрабанда!» – закричал второй; «Контрабанда!» – стали повторять шеренги монахов.

Подобно тому как от падения капли воды в масло, клокочущее в поставленной на огонь сковороде, кипящая жидкость мечется, булькает, скачет, занимается пламенем, шипит, сыплет искрами, проливаясь в очаг, задувая огонь и взвихряя пепел, и в ту же минуту кот, дремавший поблизости от угольков, вздымает шерсть свою дыбом, дети обжигаются и весь дом мигом превращается в ад, точно так же переполошилась, словно обожженная огнем, вздыбила шерсть и зашипела ватага таможенной стражи, состоявшей из мятежников и монахов, при первом же французском слове нашего злосчастного путешественника.

– Лучше всего его повесить, – заявил некто, причем испанец помогал французу в качестве переводчика.

– То есть как это лучше? – крикнул на это несчастный.

– Ну, ладно; посмотрим, – отвечал говоривший.

– Что тут смотреть, – возопил другой голос, – ведь это француз!

Наконец препирательства стихли; путешественников вместе с их вещами водворили в какой-то дом, и испанцу нашему показалось, что это сон и что во сне его душит кошмар, когда человеку чудится, будто он попал в лапы медведей или, подобно Гулливеру, очутился в стране лошадей, гуигнгмов.[190]190
  Гулливер – герой сатирического романа крупнейшего английского писателя-просветителя Джонатана Свифта (1667–1745), во время своих путешествий попадает в различные фантастические страны, в том числе в страну «добродетельных лошадей» гуигнгмов.


[Закрыть]

Пусть читатель представит себе комнату, наполненную сундуками и чемоданами, съестными припасами, бочонками маринада и бутылками, расставленными повсюду так, как это обыкновенно делают на витрине магазина колониальных товаров. Ясное дело: производился осмотр. Два послушника с двумя мятежниками-волонтерами выполняли в прихожей обязанности, поручаемые в барских домах входным лакеям, а здоровенный ризничий, наспех превращенный в швейцара, ввел наших путников. Несколько карлистов и монахов производили осмотр чемоданов с таким видом, будто в складках сорочек они доискивались грехов, а кучка путешественников, перепуганных не меньше наших, осеняли себя крестным знамением, точно увидев дьявола. В сторонке, за письменным столом, один из монахов, более почтенной внешности, чем другие, начал допрос новоприбывших.

– Кто вы такой? – обратился он к французу.

Тот, однако, продолжал молчать, не понимая вопроса. Тогда он спросил у француза паспорт.

– Вы, значит, француз, – произнес монах. – Кто вам выдал ваш паспорт?

– Его величество Луи-Филипп, король французов.

– Это что еще за король? Мы не признаем ни Франции, ни этого вашего мосье Луи.[191]191
  Карлисты считали Луи-Филиппа Орлеанского, ставшего королем после революции 1830 г., «узурпатором трона» у «законной» династии Бурбонов.


[Закрыть] Отсюда явствует, что ваш документ недействителен. Послушайте, – пробормотал он сквозь зубы, – неужели же во всем Париже не нашлось священника, который мог бы вам выдать паспорт; ведь вы приезжаете к нам с негодным документом. Зачем вы приехали?

– Я приехал изучать вашу прекрасную страну, – ответил француз с той особой учтивостью, которая отличает человека, оказавшегося в трудном положении.

– Изучать? А? Секретарь, запишите: эти господа приехали сюда изучать; мне думается, что их следовало бы направить в трибунал Логроньо…[192]192
  Логронъо – столица одноименной провинции в Бискайе, в то время один из центров карлистского движения.


[Закрыть] Что у вас в чемодане? Книги… так, так. «Этюд из области…»? Из области, а? Этот «Этюд», должно быть, автор, пишущий о какой-то еретической области. Кинги эти мы отправим в огонь. Что еще? Ах, целый пакет часов! Посмотрим:…Лондон… очевидно, имя мастера. Это зачем?

– Часы я везу своему знакомому, мадридскому часовщику.

– Наложить арест, – провозгласил монах.

Едва услышав слово «арест», каждый из присутствующих выбрал себе часы и опустил их в карман. Говорят, что один из них тут же перевел свой экземпляр на один час вперед, желая таким образом ускорить час вкушения трапезы.

– Сеньор, – возразил француз, – я ведь их вез не для вас…

– Но мы-то отбираем их у вас для себя.

– Разве в Испании запрещается смотреть на часы и узнавать, который час? – спросил француз у испанца.

– Помолчите, – посоветовал монах, – а не то мы сейчас начнем изгонять из вас беса. – И он на всякий случай сотворил над французом крестное знамение. Француз так и оторопел, еще больше оторопел наш испанец; пока шел этот разговор, двое мятежников, состоявших при монахах, успели обчистить нашего друга вплоть до кошелька, в котором находилось свыше трех тысяч реалов.

– Ну, а вы, земляк, – спросили его немного погодя, – вы откуда будете? Кто вы такой?

– Я испанец; меня зовут дон Хуан Фернандес.

– … раб божий, – вставил монах.

– И подданный ее величества госпожи королевы, – прибавил испанец довольным и благонамеренным тоном.

– В тюрьму его! – закричал чей-то голос.

– В тюрьму! – заорала тысяча голосов.

– Но за что же, сеньор?

– А разве вам, господин революционер, неизвестно, что у нас нет никакой королевы, кроме государя и повелителя нашего Карла Пятого, благополучно правящего в своей монархии без какого бы то ни было сопротивления.

– Ах, я не знал…

– В таком случае, узнайте и провозгласите…

– Знаю и провозглашаю… – залепетал перепуганный путник, у которого зуб на зуб не попадал от страха.

– А какой у вас паспорт? Ах, тоже французский… Обратите внимание, отец-секретарь, что на всех этих паспортах проставлена дата: тысяча восемьсот тридцать третий год. Что за люди! Как они торопятся жить!

– Так ведь это же и есть текущий год, провались я на этом месте, – проговорил Фернандес, чувствуя, что он вот-вот спятит с ума.

– У нас в Витории, – раздраженно заметил монах, стукнув кулаком по столу, – сейчас первый год христианской эры, попрошу вас не забывать этого.

– Господи боже! Первый год христианской эры! Значит, все мы, здесь присутствующие, еще не родились на свет божий, – пробормотал про себя испанец. – Клянусь господом, дело-то, видно, нешуточное!

Тут испанец окончательно убедившись в том, что он спятил с ума, начал плакать и молить всех святителей рая вернуть ему снова разум.

Мятежники и монахи, тайком посовещавшись между собой, порешили отпустить наших путешественников на волю; история не объясняет причин, но ходят слухи, будто один из них высказался так: хотя мы и не признаем Луи-Филиппа и никогда его не признаем, но вполне возможно, что этот Луи-Филипп сам пожелает выяснить, кто мы такие, а поэтому, во избежание неприятностей от визита подобного рода, следует путников отпустить, но, конечно, не со старыми паспортами, явно непригодными по изложенным выше причинам.

И тогда безголовый глава этой банды повел с ними такую речь:

– Поскольку вы направляетесь в революционный город Мадрид, восставший против Алавы, то поезжайте себе на доброе здоровье, и пусть это останется на вашей совести: правительство нашей великой страны никого задерживать не станет, но паспорта мы вам выдадим настоящие.

И незамедлительно он вручил каждому по паспорту следующего содержания:[193]193
  За три дня до появления статьи Ларры, 15 октября 1833 г., в приложении к газете «Коммерческий бюллетень» («Bolctin de Comercio») была опубликована копия паспорта, выданного карлистами и совершенно идентичного по тексту с цитируемым Ларрой.


[Закрыть]

Первый год христианской эры

Мы, брат Педро Хименес Вака. Предоставляю свободный и беспрепятственный пропуск дон Хуану Фернандесу, вероисповедания римско-католико-апостолического, направляющемуся в революционный город Мадрид по своим собственным нуждам; католический образ мыслей его удостоверяю.

– Добавлю еще, – сказал монах, – что я, отец наместник, утвержденный Верховной хунтой города Витория и повелением его величества императора Карла Пятого, отец почт-директор, находящийся здесь в ожидании почты на Мадрид, дабы отправить ее дальше как следует, отец капитан таможенной стражи и отец губернатор, похрапывающий в соседнем углу, дабы не создавать излишней докуки с Францией, удостоверили католический образ мыслей вас обоих. А так как мы не имеем обыкновения обирать кого бы то ни было, то попрошу вас, сеньор Фернандес, получить обратно ваши три тысячи реалов в переводе на двенадцать золотых унций, что составляет вполне правильный счет.

И тут монах действительно вручил ему эти унции. Фернандес положил их в карман, ничуть не удивившись, что в стране, где тысяча восемьсот тридцать три года составляют один только год, двенадцать унций приравнены к трем тысячам реалов. Пока происходило это объяснение и прощание с отцом наместником и беспечальным губернатором, который спал, прибыла почта из Франции. Прочитав чужую корреспонденцию и разрешив нам лично прочесть адресованные нам письма, могучая монашеская держава занялась отправкой двух путешественников, направлявшихся в Мадрид и так-таки и не разобравшихся в том, действительно ли и на самом ли деле они живут на этом свете или же неприметным для себя образом они скончались на предшествующей почтовой станции.

Все это поведали они по прибытии в революционный город Мадрид, прибавив, что в тех краях никак не пройдешь, не обратившись сначала к швейцару.

Новое растение,
или Мятежник[194]194
  Опубликовано в журнале «Испанское обозрение» 10 ноября 1833 г. В отличие от предыдущего очерка, Ларра здесь уже стремится дать обобщенную гротесковую характеристику карлизма, выделяя и подчеркивая его наиболее существенные черты, как социального явления.


[Закрыть]
Из естественной истории

Те, кто приписывает климату прямое влияние на поступки людей, – правы. Север всегда давал миру суровых воинов, Юг – нежных любовников, Азия – жестоких фанатиков и бездельников, Греция – героев, Африка – рабов, улыбающееся небо Франции – весельчаков и фантазеров, туманный Альбион[195]195
  Туманный Альбион – имеется в виду Англия.


[Закрыть] – скучнейших мудрецов. Каждая страна имеет свою продукцию: вот почему знамениты персики Арагона, земляника Аранхуэса, перец Валенсии и мятежники Роа и Бискайи.[196]196
  Роа – селение в провинции Бургос, в те времена бывшей, как и Бискайя, одним из очагов карлистского мятежа.


[Закрыть]

Следует признать однако, что в Испании есть немало земель, которые производят превосходных мятежников в поразительном изобилии; есть области, которые за один год дают два-три урожая; нам известны места, в которых достаточно лишь раз копнуть почву, и не успеешь оглянуться, как уже вырастает мятежник. Ничего удивительного, впрочем, в этой плодовитости нет, если иметь в виду, что мятежник – растение дикорастущее; как дичок, он сам рождается в зарослях и акклиматизируется одинаково успешно как на равнине, так и в горах; он легко выносит пересадки, и чем дальше он от населенных пунктов, тем более силен и цепок. Из этого вовсе не следует, что при случае он не может превратиться в домашнее растение: мы видели его и раньше и теперь постоянно видим во многих домах; там он встречается столь же часто, как цветочные горшки на балконах. В залах кафе и аллеях парков также разносится его терпкий, дурманящий запах. Одним словом, он растет повсюду, и только регулярная и тщательная обработка почвы задерживает его рост, а чистота прополки и в особенности запах пороха его убивают.

Мятежники соединяют в себе многие свойства различных растений: подобно цветкам «недотроги», они разлетаются кто куда, едва коснешься рукой; так же как цветок, называемый «ночной красавицей», мятежник избегает солнечного света и распускается только ночью; подобно неблагодарному плющу, он истощает и душит дерево, на которое опирается; как всякое растение-паразит, он протягивает свои присоски в поисках точки опоры, и ему особенно приходятся по душе монастырские стены; подобно всем паразитарным растениям, он поддерживает свое существование тем, что отнимает у других; кровавым дождем поливает землю, как многие растения, цветущие осенью, когда их пыльцу прибивает к земле осенний моросящий дождик; по запаху напоминает ферулу вонючую и пуст, как тростник; пускает ростки в грозу, как, согласно преданию, делает кедр, и растет обыкновенно скрытым в земле, подобно картофелю; благоденствует в развалинах, точно дикий хрен; ест глаза, подобно луку; более зубаст, чем головка чеснока, хотя и безголов; сильно обрастает ворсом, подобно кокосовому ореху, и им пугают детей, как букой.

Это – растение, присущее только Испании; и притом вполне современное, ибо в древности его совсем не знали либо называли по-иному. Во всяком случае несомненно, что о нем не упоминают ни Страбон, ни Аристотель, ни Диоскорид, ни Плиний Младший,[197]197
  Страбон (I в. до н. э.) – древнегреческий географ; Аристотель (384–322 гг. до н. э.) – великий древнегреческий ученый и философ; Диоскорид (II в.) – греческий врач; Плиний Младший (ок. 62 г. – ок. 114 г.) – римский писатель; естествоиспытателем был не он, а его дядя, Плиний Старший (23–79 гг.), автор «Естественной истории в 37 книгах». Ссылка здесь на авторитет древних ученых носит, конечно, иронический смысл, поэтому Ларра и допускает нарочитые неточности.


[Закрыть] – и вообще о нем не обмолвился ни единым словом никто из известных нам географов, философов или естествоиспытателей.

Что касается внешнего вида и строения, то мятежник образует промежуточное звено между растительным царством и животным миром. И как обезьяна среди животных более других напоминает человека, так и мятежник в растительном царстве более всего напоминает живое существо. Одним словом, он – получеловек, полурастение, как летучая мышь – полуживотное, полуптица. Поэтому неопытный человек легко может принять его за человека. Приведу один пример: ветер свистит, проносясь над камышом; проносясь над мятежниками, он разговаривает; вот где заключен орган речи у этого вида растения. Мятежник, подобно веткам, протягивает две ноги и две руки, по одной с каждой стороны; и эти ответвления имеют по пучку пальцев-сучков, наподобие усиков у колоса; у мятежника можно обнаружить лицо и нос, и, увидев его, каждый сказал бы, что у него есть даже глаза, хотя это было бы серьезным заблуждением. Однако коренное отличие его от других живых существ в том, что он лишен разума.

Природа удивительна и мудра во всех своих проявлениях; того, кто помнит об этом и знает, как много самых разнообразных человеческих качеств дано другим существам, не удивит наш рассказ еще о некоторых поразительных свойствах мятежника. Что может быть достойнее удивления, чем существование пчелиного роя, или республики муравьев, или сообщества бобров? Разве не кажется разумной африканская пальма, которая всегда растет рядом с другой пальмой мужского пола, и как только эта последняя вырвана, овдовевшая сгибает свою гордую шею, вянет и гибнет, как влюбленная голубка. Вот почему если иногда и видят, как мятежник совершает нечто, что, казалось бы, указывает на наличие разума, – это еще не свидетельство того, что разумом он действительно обладает. Самое большее, что можно вывести из этих наблюдений, – это то, что природа мудра, удивительна и непостижима.

Мятежники, например, несмотря на свое пристрастие к пустынным местам, объединяются, подобно волкам, в стаи, движимые инстинктом самосохранения. Они впиваются всеми своими щупальцами в сбившегося с пути прохожего или заблудившуюся лошадь; высасывают все соки и впитывают в себя кровь, которая нужна им для питания так же, как другим растениям – роса. Еще одно, не менее удивительное свойство. Это растение – прирожденный враг почтовых связей; где бы ни появился почтовый курьер, тотчас же прямо из камней вырастают со всех концов мятежники. Они окружают его, оплетают своими щупальцами, поднимают его на воздух, как это делает драконов корень, и удушают его. Если он не успевает сбросить с себя сумку, то гибнет как Лаомедонт,[198]198
  Лаомедонт – в античной мифологии троянский царь. Ларра, видимо, здесь ошибся: он имел в виду несомненно не Лаомедонта, а Лаокоона, троянского жреца, которого вместе с сыновьями задушили, обвившись вокруг них, гигантские змеи.


[Закрыть] не успев и глазом моргнуть. Если же ему удается вовремя освободиться от сумки, то иногда он спасается. Меня спросят: а зачем им нужна почтовая сумка, если они не умеют читать? Вот видите, отвечу я, как непостижима природа. Единственное, что я могу добавить, – это то, что они всегда поворачиваются в сторону почтовой сумки, как подсолнечник к солнцу.

Серьезные естествоиспытатели, обладающие весом и авторитетом в этих вопросах, замечают также, что как уродливому полипу нравится присасываться к прелестной женской ножке, как обыкновенно цепляются к одежде те неприятные цветки, полные колючек и похожие на ежа, цветочки, которые мы называем обычно дурнишником, – так и мятежники, в особенности наиболее рослые и главные отпрыски, присасываются к кассам административного аппарата, а серебро, к которому прикасаются мятежники, полностью лишается своей силы, ибо исчезает. Удивительное химическое свойство! Так, в бурные времена можно видеть, как горсточки мятежников, вырванные сильным порывом ветра из родной почвы, налетают на какой-нибудь населенный пункт, опустошают и разоряют его, наполняя жителей ужасом и страхом. На улицах они производят яростный шум на манер зазывал. Наивно, имея деньги, стремиться вырваться от них, не оставив им всю наличность, равно как нелепо человеку, одетому в шелк, пытаться выбраться из кустов ежевики иначе, как нагим и исцарапанным.

Обойдем молчанием многие иные свойства этого странного растения, которые нетрудно вывести из указанных выше, вроде, например, способности в мирные времена находить пристанище среди полезных растений, как пырей в хлебах, или способности принимать облик полезных растений и питаться теми же соками и т. п.

Таким образом, мятежник – это вредное и даже вреднейшее растение. Но, порождая яд, природа тут же создает и противоядие. Мудрая в данном случае, как и во всех иных случаях, природа сделала нам известными и особые средства, сопротивляться которым не способна никакая поросль мятежников. Это, прежде всего, великая бдительность и уничтожение его повсюду, где он начинает размножаться, как чертополох; а в целях профилактики их следует выкуривать порохом в таких пунктах Кастилии, где, как в Роа и других местах, они произрастают столь пышно. Их не пробовали еще выжигать, как стерню, н хотя это средство чаще применялось против ведьм, все же оно может оказаться подходящим и даже, как я полагаю, более действенным против мятежников, чем против колдуний. Конечно, наилучшим противоядием было бы воспитать во всех жителях любовь к своей родине и раскрыть им глаза, чтобы они увидели мятежников такими, каковы они на самом деле, и научились их различать. Но это – более долгий способ и является делом будущего, а для прошлого уже непригоден. В заключение мы можем, кроме того, сказать, что благонамеренному земледельцу не составит никакого труда сбор мятежников, ибо, как отлично показал опыт, это растение в крайней беде способно также переносить зиму, можно сказать, на весу. Ясно и несомненно, что, будучи повешенным и основательно оторванным от родной почвы, питающей его своими соками, этот сорняк, как и остальные растения, теряет свою силу, то есть злокачественность. Это последнее средство имеет лишь то неудобство, что, прибегнув к нему, надо вешать мятежников одного за другим, а это – длительная операция. Кроме того, мы противники крайних средств, продиктованных отчаянием. Так что, как нам кажется, лучшее из всех возможных средств против мятежников – это то, которое связано с порохом, а еще более действенное – это просвещение, ибо свет их высушивает и при нем они, посрамленные и ослепленные, гибнут.