Текст книги "Сатирические очерки"

Полиция[350]350
  Статья опубликована в журнале «Испанское обозрение» 7 февраля 1835 г.


[Закрыть]

В мире имеются хорошие люди, так же как бывают в нем и хорошие вещи. Для доказательства первого не будем приводить имена собственные, чтобы не обижать большинство. Но во втором случае необходимы точные указания, если мы хотим, чтобы нам поверили. Хороша, например, предварительная цензура. Кое для кого она не просто хороша, но даже превосходна. Предположим, что вы распоряжаетесь, и распоряжаетесь плохо – подобное сочетание вполне возможно. Разве не хорошо, не чудесно, что никто не посмеет возразить вам на это ни слова? Теперь предположим, что вы распоряжаетесь. И не то чтобы распоряжались плохо, но просто вы – человек спокойный, и поскольку вам следует распорядиться о чем-нибудь хорошем, вы не распоряжаетесь ни о чем – ни о хорошем, ни о плохом. Разве не истинное удовольствие знать, что стоит только появиться какому-нибудь дерзкому писаке, который заявит: «Такие пойдет», как с другой стороны появляется цензор, вами к нему приставленный, и жирными неровными буквами ставит внизу его брошюрки: «Это не может выйти»? Судите сами, куда как хорошо!

Предположим, с другой стороны, что вы занимаетесь просветительской деятельностью, что вы – друг правительства и что у вас небольшое жалованье либо вы вовсе его лишены, как бывает нередко. Посудите сами – плохо ли, если вам положат 20 000 реалов годового жалованья или назначат на первое же вакантное место только за то, что вы пишете: «Это не может выйти», что значит в сущности высказать истину столь же непоколебимую, как божий храм. Это – вещь хорошая, и даже очень хорошая. Неисправимые спорщики возражали нам, что подобная предварительная цензура не столь уж хороша как для того, кто написал статью, которая не может выйти, так и для страны, которая могла бы извлечь из этой статьи пользу. Но, во-первых, когда мы выдвигали положение о том, что бывают хорошие вещи, мы не уточняли – для кого; а во-вторых, прибавим, что таков уж в этом мире удел всех вещей, среди которых нет ни одной, которая была бы одинаково хороша для всех. Есть страны, где верят, что совершенство заключается в том, чтобы вещи были хороши для большинства; но есть также страны, где верят в ведьм, и от этого ведьмы не становятся более реальными. Так что оставим этот вопрос, относящийся к числу тех многих вопросов, решить которые нам еще не пришло время, и согласимся только на том, что бывают хорошие вещи.

Договорившись об этом, можно утверждать, что среди этих хороших вещей вряд ли хоть одна могла бы сравниться с полицией. Прежде всего корни ее – в самой природе вещей: своим существованием полиция обязана страху, а страх – столь естественная вещь, что нет человека, который в большей или меньшей мере ему не подвержен; даже если не принимать в расчет тех, кто им заражен с излишком, а таких большинство. Все мы чего-нибудь да боимся: трусливые боятся всего, храбрые боятся показаться трусливыми. И более всего, одним словом, боится тот, кто тщательнее всего это скрывает. А говорю это вовсе не я: еще до меня эту мысль высказал Эрсилья[351]351
  Алонсо де Эрсилья-и-Суньига (1533–1594) – автор эпической поэмы «Араукана», из которой и цитирует Ларра две строки.


[Закрыть] и если хотите точно знать, в двух стихотворных строках, которые, возможно, могли бы звучать лучше, но вряд ли точнее:

 
Страх осторожному присущ. И храбрым быть —
Не значит не бояться, но страх свой победить.
 

Полиция, таким образом, имеет славное происхождение. Не будем углубляться в отдаленные эпохи в поисках доводов в пользу полиции. Это было бы бесполезно, ибо это сделали уже до нас: один оратор заявил, что полиция существовала во всех странах под тем или иным именем. Известно, и даже отлично известно, что она существовала в Риме и во времена консульства Цицерона. Трудно установить, под каким наименованием, имела ли она субделегата – во главе и надзирателей – в хвосте; но безусловно она существовала, а раз она существовала в Риме, значит, она несомненно хороша. Если добавить, что она есть и в Португалии, где народ прозвал ее служителей «летучими мышами», то этим уже все сказано.

Государством, в котором полиция достигла наивысшего расцвета, была Венеция; чем, как не полицией, был знаменитый судебный трибунал этой республики? Именно ей обязана Венеция прекрасной свободой, которой она пользовалась в Адриатике и которую столь привлекательными красками нам изобразил на сцене один современный драматург,[352]352
  Имеется в виду пьеса Ф. Мартинеса де ла Роса «Венецианский заговор».


[Закрыть] а в своем романе «Храбрец» – известный романист. Инквизиция была также не чем иным, как духовной полицией. А о том, была ли хороша инквизиция, – спорить не приходится. Все это подтверждает сказанное упомянутым выше оратором, а именно, что полиция существовала во всех странах под тем или иным именем.

Еще одно свидетельство того, что полиция – вещь хорошая, это существование ее не только в Риме и Португалии, но также и в Австрии, а в особенности в той части Италии, которая находится под австрийским владычеством и где даже взять в руки французскую газету в глазах полиции считается преступлением. Так что итальянцы весьма счастливы; им остается только прославлять австрийского императора. А вот еще один пример: это Польша, обязанная своим нынешним счастьем (судите сами, счастлива ли она!) русской полиции.[353]353
  Намек на жестокое подавление царским правительством восстания 1831 г. в Польше.


[Закрыть] Из факта существования полиции в Австрии и в Польше с очевидностью следует, что она – учреждение либеральное. А если обратиться к тому, что поближе к нам, мы увидим, что во Франции ее учредил Бонапарт, один из наиболее непоколебимых друзей свободы; он любил свободу так сильно, что при первой же возможности лишал этого дара народы, которые себе подчинял. В Испании же полицию утвердил знаменитый завоеватель Трокадеро в 1823 году;[354]354
  …знаменитый завоеватель Трокадеро в 1823 году, – то есть герцог Ангулемский.


[Закрыть] именно ее он дал нам в обмен и в качестве возмещения за конституцию, отобранную им у нас: это доказывает, что он верил в то, что полиция по меньшей мере столь же ценна, как конституция. Ясно, что раз он принес стране столько благ, то незачем это и обсуждать.

Полиции обязан своим печальным концом несчастный Мийяр;[355]355
  Мадридский книготорговец Мийяр был казнен весной 1831 г. по приговору военного трибунала, будучи ложно обвиненным в участии в заговора против Фердинанда VII.


[Закрыть] и, как очень хорошо заметил другой оратор, полиции мы без сомнения обязаны той невинной хитростью, с помощью которой удалось одного известного патриота выманить из Гибралтара,[356]356
  Имеется в виду Хосе-Мария де Торрихос (см. статью «1830–1836 годы, или Испания от Фердинанда VII до Мендисабаля», часть первая).


[Закрыть] чтобы вполне благородно и доблестно прикончить его на испанской территории. Но к чему умножать примеры? Среди стольких либералов, погибших за последнее десятилетие, убитых на законном основании, вряд ли найдется хоть один, который не должен был бы за что-нибудь благодарить это блистательное учреждение. Ясно, что 1835 год, как не раз утверждали, продолжатель и прямой наследник предшествующего десятилетия, вряд ли мог отказаться от столь законного наследия: и вот совсем недавно мы увидели, как наша полиция творит чудеса в отношении заговоров.

Полиция делится на политическую и гражданскую. И обе одинаково хороши. Что касается первой, то, предположим, вам стало известно, что в каком-нибудь кафе или доме занимаются разговорами; или даже так: разговорами там не занимаются, но у вас есть враг (а у кого их нет?). Вы отправляетесь в полицию и рассказываете, что в этом доме поддерживают связи с «изабеллистами» [357]357
  В 1834 г. был раскрыт заговор против правительства Ф. Мартинеса де ла Роса. Заговорщики создали тайное общество Изабеллы»; отсюда название «изабеллисты».


[Закрыть] и что за криками «Да здравствует современный порядок!» там скрывается призыв к анархии, и вы добиваетесь ареста вашего врага. Разве это не замечательно? Далее: в любом деле надо что-нибудь уметь: врачу, например, необходимо суметь затянуть болезнь, адвокату – запутать дело; военному – отправиться в Бискайю… на поправку (теперь нам всем известно, что для этого нужно знать); и так далее в том же духе. А для того чтобы служить в полиции, достаточно только не быть глухим. Но ведь это так просто – не быть глухим! Другое дело, если бы понадобилось стать глухим: тогда бы потребовалось знать почти столько же, сколько нужно, чтобы стать министром.

С другой стороны, один наш друг, человек весьма известный, как-то говорил, что Испания всегда делилась на два класса: людей, которые арестуют, и людей, которых арестуют. Если подобное разделение признается, то нет необходимости спрашивать, хороша ли полиция.

Что касается выдаваемых за доносы премий, на которые несомненно уходит большая часть миллионов из нашего бюджета, то эти премии совершенно обязательны: во-первых, потому, что никто не обязан доносить бесплатно, а во-вторых, потому, что без труда и рыбку не выловишь из пруда (пословица которую мы могли бы переиначить: без труда и анархистов не… и т. д.). Одним словом, одно из двух: либо надо арестовывать, либо не надо арестовывать. Если арестовывать надо – значит, необходимы и доносчики. А раз нужны доносчики, то они должны кушать, потому что на голодное брюхо и ухо глухо. Вот почему хороши не только полиция, но и восемь миллионов, на нее расходуемых.

В Соединенных Штатах и Англии нет политической полиции.[358]358
  Ларре были присущи многие иллюзии буржуазного демократа. Одной из таких иллюзий, которую испанский писатель разделял со многими другими представителями буржуазно-демократической мысли в Европе той эпохи, была вера в «подлинную демократию», якобы осуществлявшуюся в Англии и Соединенных Штатах Америки. С иллюзиями об Англии Ларра в какой-то мере расстался, сам побывав там и увидев своими глазами подлинное лицо капиталистической Англии, но в отношении США его иллюзии оказались гораздо более прочными, да это и понятно ведь еще в 50-х гг. К. Маркс писал, что буржуазное общество в США недостаточно созрело для того, «чтобы сделать понятной и очевидной происходящую в нем классовую борьбу» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Избранные письма, 1948, стр. 63). Это тем более трудно было сделать Ларре в 30-е гг. в отсталой феодальной Испании.


[Закрыть] Но прежде всего известно, какая путаница идей царит в этих странах; там каждый может иметь любое мнение, какое ему заблагорассудится. С другой стороны, плохо понятая свобода имеет свои крайности, и мы, читая в великой открытой книге революций, должны, как справедливо заметил один оратор, кое-что в ней усвоить и не следовать примеру слишком свободных стран, ибо иначе мы пришли бы к тому же состоянию процветания, в каком пребывают эти два народа. Богатство развращает человека, а процветание делает его кичливым, что бы там ни говорили.

Другая полиция – это гражданская. Эта еще лучше, чем первая. Среди преимуществ, которые она нам дает, достаточно упомянуть хотя бы проездное свидетельство, с которым вы можете отправиться куда хотите и куда вам разрешат. Заплатите песету – и свидетельство вам обеспечено. Представьте себе, что, в подражание Англии, у нас не было бы проездных свидетельств. Честное слово, трудно себе представить, как можно отправиться куда-нибудь без проездного свидетельства; без дорог, без каналов, без экипажей, без гостиниц – еще куда ни шло! Но без свидетельств! Тем же способом раздобываете вы себе охранную грамоту – и двух реалов вам не сохранить. Но ведь известно, что чем меньше у человека денег, тем больше у него лишних. Так что с этой точки зрения охранная грамота в особенности хороша. Правда, бывают вещи и получше, но все же она хороша.

Доказав, таким образом, с полной очевидностью, что полиция – благо, можем ли мы не присоединиться к голосам пятидесяти господ депутатов, которые потерпели поражение во время последнего голосования в палате? Правда, наше мнение немногого стоит, мы, к сожалению, не депутаты и не неприкосновенные, но зато по крайней мере в нашем распоряжении полиция. Заплатим же вкупе со своими соотечественниками восемь миллионов за то, чтобы следили за нашими разговорами, за нашими мыслями, за нашими… А если когда-нибудь полиция нас арестует, что вполне вероятно, воскликнем с истинным энтузиазмом: «Здорово же мы влопались! Но это нам стоило немалых денег!»

Пока что[359]359
  Статья опубликована в журнале «Испанское обозрение» 10 февраля 1835 г. и является как бы продолжением предыдущей статьи Ларры «Полиция».


[Закрыть]

В нашей предыдущей статье, в которой мы защищали полицию, мы вскользь упомянули о том, что бывают на свете хорошие вещи; и, по нашему обыкновению, мы неопровержимо доказали, что одна из них – полиция. Так как мы не можем даже допустить мысли, что кто-нибудь из наших читателей способен усомниться в правильности приведенных нами доводов, то сегодня займемся тем, что докажем другую истину, еще более неоспоримую, а именно: раз установлено, что бывают хорошие вещи, а известно, что существуют слова, похожие на вещи, то, значит, следует признать, что бывают также и хорошие слова.

На первый взгляд может показаться, что все слова должны быть хорошими, раз все они служат для того, чтобы мы говорили, иначе сказать, проводили время в разговорах, что собственно и является нашей целью. Это, однако, заблуждение, и очень серьезное. Бывают слова дурные, чрезвычайно дурные сами по себе, без всяких дополнений. Каждое такое слово, взятое в отдельности, уже является целым предложением и содержит вполне законченный смысл, хотя обычно оно лишено всякого здравого смысла. Одно такое слово стоит целого рассуждения, и вдобавок оно еще само приглашает порассуждать.

Когда, например, кто-нибудь слышит слово «заговор», ему уже чудится целая драма, хотя бы на самом деле ничего подобного не было. Стоит только услышать слово «свобода» – одно это маленькое словечко вызывает представление о весьма длинной комедии. А когда кто-нибудь слышит слово «печать» – не рисуется ли ему за этим словом цензура, преодоление непреодолимого, квадратура круга, великая неразгаданная тайна? И разве мало людей, готовых узреть в этом слове страшную бездну, анархию, то самое «бог весть что», которое никому не под силу объяснить и понять? Каждое такое слово – поистине волшебный фонарь: весь мир раскрывается в них. Стоит только засветить фонарь, и с его помощью видишь все.

Эти слова, уже в самих себе заключающие точный и исчерпывающий смысл, вообще говоря плохие слова. Хороши лишь те, которые сами по себе еще ничего не означают, как, например: «благоденствие», «просвещение», «справедливость», «возрождение», «эра», «светоч», «ответственность», «продвижение», «прогресс», «реформа» и т. д. и т. п. Эти слова лишены точного и определенного смысла: один понимает их так, другой этак, а третий и вовсе никак. Они хороши, потому что мягки как воск, и принимают любую форму; они-то и дают больше всего пищи для любого разговора. Нет такого положения, которого с их помощью нельзя было бы обосновать, нет такой вещи, которой нельзя было бы при их посредстве доказать, нет такого народа, который нельзя было бы ими убедить. Именно эти слова походят на вещи.

Так вот, когда двум подобным ничего не значащим и расплывчатым словам доведется встретиться в пути, они тотчас же сливаются между собой в силу удивительного филологического сродства. От этого в них не прибавляется смысла; наоборот, вместе они обычно значат как будто даже еще меньше, чем взятые порознь: здесь эти хорошие, эти чудные слова имеют обыкновение превращаться в то, что мы в просторечии зовем чудными словами. [360]360
  В подлиннике непереводимая игра слов, построенная на разных значениях прилагательного «bueno» в зависимости от того, стоит ли оно до или поело определяемого им существительного.


[Закрыть]

Такие мысли пришли нам в голову, когда мы выводили на бумаге заголовок этой статьи. О слове «пока» мы сейчас ничего не скажем, по никто не станет отрицать, что словечко «что» мало что значит, когда стоит особняком. Вот вам два превосходных слова, и пусть они соединяются, как им будет угодно. Слейте словечки «что» и «не» – вы получите «нечто». Но ведь всякому известно, что нечто – это что-то ускользающее от наблюдения, то есть оно ничто и ничего не означает. Вставьте в предложение словечко пока и спросите, например: «А пока – что вы думаете предпринять? А пока – что у нас делается?» и придется ответить: «Ничего!..» Значит, оба эти слова – пустышки, и тем самым они – хорошие слова. А соедините между собой словечки «пока» и «что» – и вы получите «пока что», то есть сумму и завершение всех на свете пустышек.

Мало найдется в наши дни слов столь хороших, столь полезных, столь модных; мало есть среди всех чудных слов таких, которые могли бы с такой же легкостью превращаться в чудные слова. Что сулит нам это «пока что», услышанное из ваших уст? Да ведь это – меч Александра, разрубающий любой гордиев узел,[361]361
  По преданию, у фригийского даря Гордия на колеснице имелся столь искусно завязанный узел, что развязать его никому не удавалось. Александр Македонский разрубил этот узел мечом. Отсюда происходит выражение «разрубить гордиев узел».


[Закрыть] это – универсальный бальзам, исцеляющий от любых недугов. Сколько труда пришлось бы нам взвалить на себя, если бы у нас не было возможности на все ответить: «пока что…»?

Как смягчают эти слова наш любой нелюбезный ответ! Вернее сказать, что благодаря им не бывает нелюбезных ответов. И всякий, кому ведом сухой отказ, сумеет по достоинству оценить чудные слова. Они как вода, которую подливают в вино, чтобы лишить его терпкости. Приведем пример. «Нет» значит только «нет». Но если вместо «нет» вы скажете «пока что нет», то (особенно, когда вы разговариваете с круглым дураком, как это обычно и бывает) оказывается, что хотя вы сказали то же самое, вы произнесли нечто весьма значительное. А что вам стоит сказать парой словечек больше?

Раз люди, даже весьма просвещенные, убедились в этой истине, могут ли они не употреблять постоянно эти словечки?

Пусть на них изо дня в день сыплется град прошений и ходатайств; пусть меняется, как ему угодно, Положение о нравах; пусть кричат со всех трибун и во всех газетах о свободе печати, – на все это вы получите от них, в виде ответа, не сухое «нет», а: «пока что рано». Требуйте больших гарантий, добивайтесь подлинной неприкосновенности личности, потому что всякая неопределенность в этом отношении нелепа, – вам ответят: «Мы это хорошо видим, и даже с болью душевной; но пока что это было бы преждевременно. Для того чтобы народом хорошо управляли, чтобы он был счастлив, необходимо распространить просвещение. Для того чтобы народ обрел свободу, ему следует многое познать… и стать достаточно просвещенным… Посмотрите хотя бы на Грецию или на Рим: да, это были свободные народы!.. Но чего только они не знали! Какие это были просвещенные народы! Может ли Испания XIX века сравниться с Грецией времен Ликурга или Римом времен Нумы?» [362]362
  Нума Помпилий (715–672 гг. до в. э.) – второй царь Рима.


[Закрыть]

Вы мне скажете, что правосудие у нас хромает, что каждый судья определяет наказание по собственному усмотрению и выносит приговор наобум. Но ведь все это – лишь пока что! Пусть только наступит этот необыкновенный, этот особенный день, который должен оказаться решающим; словом, день, когда уже, наконец, настанет подходящий момент, день, который нам надо суметь хорошенько использовать, ибо в этот день все будет иначе.

Вы скажете, что сейчас существует путаница полномочий, слов и вещей; что мы друг друга не понимаем, что это – настоящее вавилонское столпотворение, что мы не продвигаемся ни на шаг вперед, – но ведь и это – лишь пока что. Еще не пришло время для нас понимать друг друга. Надо дождаться подходящего момента. Или вы воображаете, что можно добиться взаимопонимания в любой день, в любой год?

– Но кто же, – спросите вы, – тот, кто уполномочен определить этот подходящий момент? Кто он, этот проницательный и глубокомысленный мудрец, который определит, когда нам придет время стать равными и свободными, получить возможность говорить, быть, одним словом, счастливыми? Где проходит граница между «подходящим» и «неподходящим»? Кто тот просвещенный человек, который определит – достаточно ли мы уже просветились?

Пока что, дорогой читатель, ответим мы, нам даже не мерещится подобный мудрец. Пока что у нас не хватило Духа ответить на все вопросы, да нам пока что и не позволили бы сделать это, если бы даже нам пришла в голову такая идея. Поэтому ограничимся пока что доказательством следующего: бывают среди нас хорошие вещи, а также слова, похожие на вещи, а именно чудные слова, которые нам выдают за чудные слова. А слова «пока что» – наилучшие среди слов этого рода; и, если вдуматься хорошенько, мы уже сказали достаточно пока что.

Письмо Фигаро
своему старинному корреспонденту[363]363
  Опубликовано в журнале «Вестник кортесов» («El Mensajero de las Cortes»), возникшем в результате слияния «Испанского обозрения» и «Вестника» («El Mensajero») 2 марта 1835 г.


[Закрыть]

Как видишь, друг мой, я не часто пишу тебе. И ясно почему. Ведь мы условились, что я буду писать тебе только в тех случаях, когда у нас произойдет нечто замечательное, когда можно будет сообщить тебе какое-нибудь доброе известие или когда новости будут столь значительными, что не жаль будет потратить на их обстоятельное описание некоторое количество более или менее литературно обработанных строк.

Однако ничего замечательного не происходит, добрых вестей не предвидится, а все новости безнадежно устарели. Мне всегда кажется, что о наших новостях я уже где-то слышал. Очевидно, это происходит потому, что некоторые из них – просто плагиат, другие – не больше как имитация, а во всех остальных случаях мы просто повторяем самих себя. Мы идем все по той же дороге, и хуже всего то, что движемся всегда к одной и той же цели. Находятся, однако, люди, которым кажется, что теперь у нас вообще нет никакой определенной дороги и мы никуда не движемся. Если бы дело обстояло именно так, это был бы весьма необычный случай в нашей истории.

Ты спрашиваешь меня, чего собственно мы искали и не могли найти? Не понимаю, о чем ты спрашиваешь. Всего, что угодно… В конце концов я решил, что, вероятно, ты имел в виду правительство? Но если это так, то к чему такая таинственность? Времена Каломарде уже прошли: теперь можно ясно и без обиняков высказывать все, что думаешь, были бы только мысли. У нас здесь о многих министрах отзываются очень дурно, причем не боятся даже называть их. За это пока еще никого не арестовали. Это весьма отрадный факт, который свидетельствует о том, что у нас не хотят поступать несправедливо.

Что касается правительства, то должен сказать тебе, что мы действительно занимались поисками подходящих кандидатов на пост министров. Тебе, видимо, знаком рассказ о Диогене и фонаре.[364]364
  Согласно преданию, древнегреческий философ Диоген из Синопа (ок. 404–323 it. до п. э.), стремясь подчеркнуть свое презрение к человечеству, однажды днем принялся бродить по улицам Афин с зажженным фонарем. Когда его спросили, что он делает, Диоген ответил: «Ищу человека».


[Закрыть] Так вот примерно то же самое случилось с подысканием подходящей кандидатуры. Кажется, чего уж проще быть министром. Однако это не так-то просто. В прежние времена еще куда ни шло, но теперь министр должен обладать даром речи, уметь изысканно одеваться и многое другое. Потому-то и случается, что негодного министра не смещают только из-за того, что неоткуда взять другого, более подходящего. Люди, способные к министерской деятельности, рождаются не каждый день, а если бы даже они и рождались ежедневно, то, как очень удачно выразился господин председатель Совета министров в одной великолепной элегии,[365]365
  Имеется в виду Ф. Мартинес де ла Роса.


[Закрыть]

 
Едва я их коснусь – они уже увяли.
 

Эти слова как нельзя лучше определяют судьбу любого начинания в нашей стране. Теперь, кажется, подходящий человек найден и вакансия военного министра занята.[366]366
  После отставки Льяудора с поста военного министра в январе 1835 г. пост военного министра оказался вакантным. Только в конце февраля на этот пост был назначен адмирал Херонимо Вальдес.


[Закрыть]

Год тому назад или немногим раньше наше правительство (его возглавлял тогда Сеа Бермудес) заявило, что для решительной победы над дон Карлосом нет нужды ни в либералах, ни в реформах. Однако прошло некоторое время и нам пришлось прибегнуть и к либералам и к реформам, правда, в очень скромных масштабах, но все же пришлось. Так вот и у нас завелись свои либералы и были произведены кое-какие реформы. И снова мы услышали старую песенку: «Мы сумеем покончить с мятежом, но нам не нужны ни Мина, ни…» Однако потребовался и Мина, и Вальдес, и многое другое.

Зерцалом событий, произошедших на военном театре, было министерство юстиции. Перебрав множество кандидатур, мы остановили свой выбор на сеньоре Дэеса. Ни мне, ни тебе он не известен. Но это не имеет никакого значения. Ты, кажется, и не утверждаешь, что это может иметь хоть какое-нибудь значение? Вполне согласен с тобою. В министерстве внутренних дел произошло нечто иное. Там ничего не стоило произвести замену, если не считать усилий, потраченных, чтобы решиться на это. На пост министра назначили сеньора Медрано. Его идеи всем хорошо известны; чтобы получить о них представление, достаточно перелистать газеты и заглянуть в стенограммы речей наших ораторов.

В министерстве финансов все попрежнему. Иностранные дела – in statu quo. В морском министерстве также без перемен, что поистине прискорбно. Четырехсторонний союз, повидимому, забыл о своем решении изгнать дон Карлоса с территории Пиренейского полуострова. На это мне могут возразить, что решение выполнено и претендента уже однажды изгнали… Но легкое ли это дело изгонять и снова допускать его высочество? Если он пожелает – пусть убирается отсюда, а если нет – оставьте его в покое. Нельзя же во всем строго придерживаться проклятых формальностей.

Составление бюджетов теперь в большой моде. Наша консерватория не получила от казны ни гроша. Сначала она запросила 600 000 реалов, потом 400 000 и дошла до 80 000. Никакого результата. Все же какие-то гроши ей, кажется, собирались выделить. Вчера там давали «Норму»; [367]367
  известная опера Винченцо Беллини (1801–1835).


[Закрыть] говорят, что представление еще продолжается. Всегда говорили, что «испанец поет, когда в раж войдет иль в деньгах недочет». Вот видишь, а я думал, что какую-то мелочь они все же получили.

Теперь у нас мода давать новое наименование предметам. Правда, пока что мы переименовываем только улицы, но ведь с чего-нибудь да нужно начать. Если богу будет угодно, мы переменим вообще все названия.

В великий пост театры функционируют. При нашем политическом устройстве особенно преуспевает комедия. Кстати о комическом: двадцать восемь карлистов были схвачены на Кантабрийском побережье, потом их оказалось двадцать семь. Очевидно, произошла ошибка в счете. Везде и повсюду в большой моде слияние. Скоро добьются того, что масло соединится с водой. Чудо что за химики! Дай бог, чтобы разъединение произошло столь же безболезненно, как и объединение.

Кстати, совсем забыл тебе сообщить сенсационную новость. «Обозрение» и «Вестник» слились воедино, то есть, и хочу сказать, сочетались браком. Не знаю, по любви ли этот брак или по расчету, но, кажется, молодые любили друг друга. Тебе, видимо, известно, что они давно знакомы. Где уж там они сумели встретиться и сговориться, этого никто не знает. Ведь родители всегда шли по разным сторонам улицы, однако дети – сущие дьяволята, и в одну прекрасную ночь свадьба была сыграна. Невеста принесла в дом мебель, карету и хорошее приданое, а жених – приличный капитал и, кроме того, сделал дорогие подарки. Он немного резковат, придирчив, никаких уступок: одним словом – мужчина. Она в свое время, видимо, была порядочной кокеткой. Молодого супруга это мало трогает: «Что было, то прошло, лишь бы мне вреда не принесло», – говорит он по этому поводу. С другой стороны, где же вы найдете женщину, которая не была бы кокеткой и не поддалась бы… Это чепуха! Нужно либо совсем не жениться, либо принимать их такими, каковы они ость. Вчера была свадьба, а сегодня вместе с Демаи[368]368
  Жозеф-Франсуа-Эдуард Демаи (1722–1761) – французский поэт и драматург, близкий к просветителям. Цитируемые Ларрой строки взяты из известного стихотворения Демаи «На следующий день после свадьбы».


[Закрыть] мы можем сказать:

 
La jeune épouse de la veille
Tout à la fois pâle et vermeille
Avait encore l'air étonné;
Et tout ensemble heureuse et sage,
Laissait lire sur son visage
Le plaisir qu'elle avait donné.[369]369
Супруга младая от ночи без сна,То вдруг побледнеет, то жаром полна,Всем видом своим говорит о смущенье.Но сдержанной радостью очи горят,И взору любому они говорят,Что ею супругу дано наслажденье. (франц.)

[Закрыть]
 

Думается, что союз их будет прочен, ибо я согласен с Вольтером, который говорит:

 
Point de milieu; l'hymen et ses liens
Sont les plus grands ou des maux ou des biens.[370]370
Здесь середины нет. Приносит ГименейИль благо высшее, иль зло, что всех страшней. (франц.)

[Закрыть]
 

Я полагаю, что «Обозрению» никогда не придется повторить жалобу той дамы, которая, поссорившись с мужем, заявила на суде: «Мой муж – великий музыкант, он недурно пишет, отлично рассказывает, но он не продолжатель потомства».

Кроме того, должен сообщить тебе, что в Наварре пока все попрежнему, что сессия парламента, видимо, так и не рассмотрит проект закона о городском самоуправлении и что закон о свободе печати снова останется необсужденным. Кажется, я наговорил тебе более чем достаточно. Если к этому прибавить, что несколько недель тому назад нас грабили прямо на улицах, то, пожалуй, ты уже знаешь теперь все.

Остаюсь твой Фигаро.