Текст книги "Лев Толстой. Психоанализ гениального женоненавистника"

Глава 8
7 ноября

Заботы наши на этом не закончились. Как и полагается, покойника в тот же день обмыли, одели мертвое тело в холщовую рубашку, и почему-то не в его собственные, а в отданные Чертковым подштанники, вязаные нитяные чулки, суконные шаровары и в темную блузу. Потом положили тело в простой гроб без креста на крышке.

Софья Андреевна упаковывала его вещи и сетовала на то, какую страшную грязь развели в комнатах. Измученная Александра Львовна спала как убитая.

Целый день 7 ноября и всю ночь на 8-е окрестные крестьяне, мещане, служащие и проезжавшие с воинскими поездами солдаты, все заходили проститься с покойником. Ночью по очереди у смертного одра дежурили родные и близкие покойного. Софья Андреевна собралась с силами и несколько часов сидела у гроба и гладила покойника по лбу. Поклонники приносили в дом Озолина цветы: и пожухшие подмороженные астры, и дорогие букеты, выписанные из города, и простые герани – с подоконника. Возле дома Озолина почти непрерывно пели «Вечную память». Верующие просили епископа разрешить отслужить панихиду по Толстому в станционной церкви. Тот не разрешил, ссылаясь на определение Синода. «Синод завязал, Синод пусть развязывает», – будто бы сказал на это старец Варсонофий. Вскоре и он уехал.

Утром 8 ноября прибыли из Москвы два скульптора, и каждый из них около часу снимал маску с покойного. Какой-то известный художник сделал этюд пастелью, а кто-то уж совсем неизвестный – обвел углем тень на стене от профиля покойника. Перед отъездом Толстые трогательно прощались с семейством Озолиных, Софья Андреевна говорила самые сердечные слова всхлипывающей Анне Филипповне.

Поезд с телом Льва Николаевича отбыл со станции Астапово в 1 ч. 10 мин. 8 ноября. Вслед за ним отбыли с нашей станции все многочисленные писаки, стражи порядка да и просто любопытствующие. Иван Иванович Озолин тоже поехал – на похороны. Толстого хоронили, как и завещал писатель, без церковного пенья, без ладана, без торжественных речей, рассказывал позже он. Еще рассказал, что когда гроб опускали в могилу, все встали на колени. Замешкался стоявший тут полицейский. «На колени!» – закричали ему. Он послушался и тоже преклонил колени.

С тех пор Астаповские обыватели неоднократно делали попытки разговорить вашего покорного слугу, выясняя разнообразные подробности последней болезни Льва Толстого и нюансы его внутрисемейных отношений. Я старался помалкивать. Однако, оставаясь наедине с самим собой, я не мог не подытожить свои наблюдения за этим удивительным человеком и его близкими.

Заключение. Диагноз

Лев Толстой был подвержен судорожным припадкам, трактуемым близкими иногда как «обмороки» или «забытье». После припадка у больного наблюдалась полная амнезия всего происшедшего. Осматривавший его врач Чезаре Ломброзо считал эти припадки эпилептическими и наследственными. То, что я узнал об истории рода Толстых, подтвердило этот его вывод.

Близкие настолько привыкли и так изучили эту болезнь, что даже по продромальным синдромам узнавали раньше, когда будет припадок. Так Софья Андреевна догадалась по глазам, что припадок надвигается.

Внимательнейшим образом изучив клиническую картину этих припадков, я отмел такие диагнозы, как истерия, генуивная, кортикальная или старческая эпилепсии, диагностировав у больного аффективную эпилепсию. Характерным отличием этой формы эпилепсии является то, что припадки появляются преимущественно после душевных волнений (аффектов), отсюда и название – «аффективная эпилепсия».

При этой форме эпилепсии бывают головокружения, обмороки, психические эквиваленты, патологические изменения настроения, состояние спутанности и прочее. Но у аффект-эпилептиков никогда не наступает изменения личности, называемое эпилептическим слабоумием, которое обычно бывает при других формах.

Один из главных симптомов аффективной эпилепсии – зависимость припадков от аффективных переживаний – вполне наличествовал у Толстого. Семейная сцена, или неприятность другого характера, потрясающая его легко ранимую эмоциональную сферу, очень часто разрешалась именно припадком. Самый яркий пример – ссора матери с дочерью примерно за месяц до его ухода из Ясной Поляны – и как результат – тяжелейший приступ.

Отмечают еще и следующие психические симптомы, свойственные аффективной эпилепсии: чрезвычайно сильная раздражительность, патологические изменения настроения, приступы патологического страха, состояние затемнения сознания с самообвинениями, а иногда с галлюцинациями; головокружения; бывают также состояния сильного возбуждения, иногда сопровождающиеся затемнением сознания.

Все эти признаки присутствовали у Льва Николаевича. О них он сам писал в своих произведениях, обрисовывал их в дневниках и в разговорах, о них упоминали близкие ему люди. Он постоянно ссорился с друзьями, кричал на слуг, на детей… «Он был очень сердит и кричал своим громким, неприятным голосом», «Его крик сбивал нас с толку, и мы уже больше ничего не понимали». Он постоянно испытывал терзания ревности.

Врач рассказал мне о мучивших его головокружениях, супруга – о ночных галлюцинациях. Одну из галлюцинаций я наблюдал лично: Толстому мерещились женщины за стеклянной дверью. Из его книг я знал, что Толстому еще в отроческие годы были свойственны переживания сумеречного состояния: «временные отсутствия мысли», когда «мысль не обслуживает вперед каждого определения воли, а единственными пружинами жизни остаются плотские инстинкты» и он понимает «возможность самого ужасного преступления, без цели, без желания вредить, из бессознательной потребности деятельности…» Толстому «понятно», почему «крестьянский парень лет семнадцати, осматривая лезвие только что отточенного топора, подле лавки, на которой лицом вниз спит его старик-отец, вдруг размахивается топором и с тупым любопытством смотрит, как сочится под лавку кровь из разрубленной шеи»… Все эти переживания и влечения «понятны» только некоторым психопатам, в частности – эпилептоидам. Для нормальных детей и вообще для нормальных людей убийства из «любопытства» – это нечто дикое и совершенно аморальное. Но Толстой переживал, несомненно, эти состояния и в таком состоянии был склонен к подобным импульсивным действиям.

Переживал он и жестокие депрессии, приступы «арзамасской тоски», из-за которых он мог неделями не есть и не спать, плакать без причины и сторониться человеческого общества.

Все это говорит о том, что перед нами – типичный эпилептоидный патологический характер, описанный приват-доцентом Ганнушкиным. Налицо чередование аффективных состояний, могущих вылиться в припадок, и депрессивных состояний, характеризующихся страхом смерти. Этому сопутствует большая потребность в любви, не находящая выхода в силу неспособности сопереживать окружающим.

Все это дополняется крайне высоким Libido, садистскими и, возможно, гомосексуальными склонностями, не проявившимися, однако, открыто. Лев Николаевич долгие годы ведет активную и беспорядочную половую жизнь, но все время чувствует неудовлетворенность и не находит этому объяснения. В сношениях с женщинами он видит одну только «гадость». Его воспоминания об увлечениях юности дышат неприязнью: несостоявшиеся невесты гадки и жалки, пошлы, ограничены и фальшивы… Созданные им женские образы – на удивление несимпатичны, пожалуй, за одним-единственным исключением, когда девушка по описанию более напоминает переодетого мальчика.

Мой пациент долго тянет с женитьбой, но все же женится – на пороге сорокалетия. И конечно же чувствует неудовлетворенность женитьбой! Несмотря на то что по всему должен быть счастливым, он не прекращает думать о самоубийстве. Ему все время «гадко, стыдно и скучно».

Подобное отношение к жизни вкупе с садистскими склонностями выливается в женоненавистничество. Он систематически терроризирует свою юную жену, разрушает ее самооценку, подрывает ее авторитет в семье. Он умнее, опытнее, талантливее, уверенней в себе, он старше – и постепенно он почти полностью подавляет ее личность. Женщина смиряется со своей ролью «самки и переписчицы», находя счастье в служении своему гению-супругу и воспитании детей.

Но у самого Толстого примирения с жизнью не происходит! Помимо разнообразных недостатков, которые он постоянно находит в своем доме и в окружающей действительности, его преследуют свойственные эпилептоидам приступы патологического страха смерти, которые он называет «арзамасской тоской». Они приводят его к такому отчаянию, что он готов повеситься на перекладине у себя в комнате. И он бы это сделал, если б не появились другие аспекты аффект-эпилептической психики! Толстой нашел выход в мистицизме. Вот тут важна записанная Толстым сказка про свалившегося в пропасть охотника.

Представьте себе человека, до крайности измученного этим вечным ужасом и страхом смерти, который ищет ту соломинку, за которую он бы мог схватиться для спасения, и он находит… Его неудовлетворенная потребность в любви, которая сублимируется в религиозность, мистицизм, любовь к Богу. Добродетельность, отказ от барства, вся его мораль и проповедь объясняется нам, благодаря этим психопатическим переживаниям. Однако и тут он не находит покоя!

Эпилептоидная склонность все осуждать, критиковать и сверхвысокая самооценка приводят к тому, что он не может найти удовлетворения в рамках официальной церкви. Толстой пересматривает церковные догматы, пишет собственное Евангелие, и в результате следует его отлучение от Церкви. Но это его не останавливает: по воспоминаниям его военных знакомых, Лев Николаевич не робкого десятка. В его доме царит культ его собственной личности. Жена и дети трепещут перед ним. Никто в доме не смеет шагу ступить без его разрешения. Он ни на минуту не сомневается в своем величии, порой даже сравнивая себя с Христом или принимая подобные сравнения.

Но если в юношеские и зрелые годы депрессии носили лишь эпизодический характер, вклиниваясь в аффективную натуру Толстого наподобие неких темных провалов, то с годами они становятся все чаще, все длиннее, и, наконец, в его эпилептоидной психике наступают перемены: аффективный период полностью уступает место депрессивному. Из вспыльчивого, угрюмого, сурового, замкнутого, вечно ссорившегося со всеми барина он превращается в нечто противоположное: в «святого» подвижника, в чрезвычайно добродетельного и сенситивного проповедника «любви братской», «непротивления злу» и «толстовства». Я сам мог наблюдать его чрезвычайную слезливость, да и сам Толстой признавался, что стал слаб на слезы. Из его статей я знаю, что он реагировал чрезвычайно остро на всякую несправедливость, на всякое зло. Такая чрезвычайная сенситивность и эмотивность – тоже симптоматичны для аффект-эпилепсии, только для другого ее полюса. Еще одно проявление депрессии – отвергание всякой радости, искусства, красоты, чужого и даже своего собственного раннего творчества…

Но супруга привыкла к его жесткой доминации! Она не может принять перемен в своем муже и теперь берет частично его роль тирана – на себя. Это достаточно несложно: ведь уже давно все хозяйственные заботы, вся практическая сторона жизни лежит исключительно на ней. Муж ее по сути – престарелый ребенок. Теперь она лишает свободы своего гениального супруга, решая за него, что ему следует делать, а что нет, куда можно ехать, а куда – нельзя. Возможно, у нее был и иной мотив: за годы брака она многого натерпелась, многим пожертвовала, а теперь доминант был ослаблен и уязвим, и она принялась мстить, сама того не сознавая. Теперь она мучила и изводила своего бывшего тирана.

Положение обостряется с появлением в доме «толстовца» Черткова, имевшего возможность изучить внутреннее устройство секты. Он красив, обходителен, хороший психолог, обладает сильным властным характером… Возможно, он не настолько лжив, как это представляется графине, но, безусловно, он блюдет свои интересы. А к Толстому наконец приходит любовь, его скрытые гомосексуальные склонности берут верх, и он влюбляется в господина Черткова! Безусловно, в силу преклонного возраста писателя, это чисто платоническое чувство, но это не умеряет его силу и страстность. Я не был склонен относить свидетельства об этом гомосексуальном романе лишь на счет фантазий Софьи Андреевны, поскольку эти «фантазии» подкреплялись многочисленными деталями, подмеченными мною лично. В частности об этом говорил и такой такой пикантный момент: г-н Чертков настоял, чтобы на покойника надели именно его подштанники.

Супруга, привыкшая подмечать любые изменения его непостоянного настроения, быстро поняла, в чем дело. Тем более что среди ее знакомых наличествовали люди, способные просветить ее на этот счет. И конечно, она принялась отчаянно ревновать!

Но за долгие годы жизни со столь сложным и непростым человеком, как Лев Толстой, графиня дошла до морального и нервного истощения, она вымотана. Ее нервозность перешла в болезнь, диагностированную блестящим психиатром Григорием Ивановичем Россолимо, в чьем вердикте у меня не было никаких оснований сомневаться. Тем более что я и сам видел многочисленные признаки и без сомнений отнес бы Софью Андреевну к истероидному типу, о чем явно свидетельствовали ее театральные покушения на самоубийство, каждый раз рассчитанные на то, что ее вовремя остановят. Так что, говоря о том, что графиня «ломает комедию», доктор Маковицкий был отчасти прав, но только отчасти. В данном случае действительно было затронуто то, что составляло смысл ее жизни. Создавшаяся ситуация угрожала ее практическим материальным интересам: муж грозился лишить детей доходов от издания своих произведений. Софья Андреевна, привыкшая блюсти интересы детей, не в силах была допустить подобного и принялась яростно защищать семью.

Но и Чертков не сдавался! Он обладал недюжинной смелостью, твердым и властным характером и теперь твердо решил добиться поставленной цели – стать апостолом новой церкви. Для этого он активно вербовал себе сторонников среди близких Толстого – его дочь Александру, его личного врача… Поэтому он был так категорически против того, чтобы допустить к умирающему Толстому священника.

Да, Лев Николаевич Толстой оказался в страшной ситуации. Он был раздираем надвое между привязанностью и долгом по отношению к супруге, прожившей с ним без малого полвека, и новым для него страстным и нежным чувством к своему «милому другу». И результатом этой страшной борьбы стало его непродуманное, поспешное, бессмысленное бегство, приведшее в конечном итоге – к смерти.

Список использованной литературы:

Басинский П.В. Бегство из рая. М., 2010

Бирюков П.И. Биография Льва Николаевича Толстого. М., 2000

Бунин. И. А. Освобождение Толстого. Собрание сочинений, т. 9, 1967

Ганнушкин П.Б. Типы патологических личностей. Клиника психопатий: их статика, динамика и систематика // Ганнушкин, «Избранные труды». 1998

Никитина Н.А. Повседневная жизнь Льва Толстого в Ясной Поляне. 2007.

НЦПЗ РАМН. Клинический архив гениальности и одаренности. 1925 год. Т.1, вып.1.

Осипов Н.Е. Детские воспоминания Толстого. Вклад в теорию либидо Фрейда.// Собрание трудов. Т.3, 2011

Осипов Николай Евграфович. Записки сумасшедшего, незаконченное произведение Л. Н. Толстого (к вопросу об эмоции боязни) // Статья из книги «Антология российского психоанализа» В. И. Овчаренко, В. М. Лейбин. М., 1999

Сегалин Г.В. Эвропатология личности и творчества Льва Толстого. Свердловск, 1930

Сироткина Е.В. Классики и психиатры //Психиатрия в российской культуре конца XIX – начала XX века

Сухотина-Толстая Т.Л. Воспоминания. 1950

Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников. В 2-х томах. М., 1978

Толстой И. Л. Мои воспоминания.

Толстой Л. Л. Правда о моем отце.

Толстая С.А. Дневники 1901–1910. М., 1978

А также многочисленные произведения Л.Н. Толстого: «Детство», «Отрочество», «Юность», «Казаки», «Рубка леса», Севастопольские рассказы, «Анна Каренина», «Война и мир», «Записки сумасшедшего», «Крейцерова соната», «Исповедь», «Не убий», дневники и проч.