Текст книги "«Ужас Мой пошлю пред тобою». Религиозное насилие в глобальном масштабе"

Это вывело нас на более общее обсуждение того, что Абухалима полагал естественной связью между исламом и политическим режимом. По его словам, нынешние лидеры исламских стран – к примеру, его родного Египта – ослабили это отношение вследствие влияния Запада в целом и США в частности. Тот же президент Египта был «ненастоящим мусульманином», поскольку «разбавлял» исламский закон. Лидеры вроде президента Хосни Мубарака, по объяснению Абухалимы, сперва поддакивали исламскому закону и принципам, а затем оборачивались и начинали поддакивать также и секулярным идеям – особенно в таких сферах, как семейное право, образование и финансовые институты, где ислам запрещает наживу[166]166
  Интервью с Абухалимой (19 августа 1997 года). Тема взаимоотношений между исламом и общественным порядком затрагивалась в обоих интервью и дополнительно прояснялась им в письме от 20 мая 1999-го.


[Закрыть]. У многих современных политиков, по его словам, «лживые натуры»: они называют себя мусульманами, но на деле их поведение глубоко светское и по сути западное.

Религиозность Махмуда Абухалимы уходила корнями глубоко в его детство. Он вырос в Каф-эд-Давваре, городе в северном Египте неподалеку от Александрии, где бывал в исламском лагере для молодежи. Именно там, по словам Абухалимы, он «впервые понял, что значит быть мусульманином»[167]167
  Интервью с Абухалимой (19 августа 1997 года).


[Закрыть]. Он прослушал ряд курсов в Александрийском университете и стал активно заниматься исламской политикой, прежде всего в рядах запрещенной организации «Аль-Гамаа аль-исламийя» во главе с шейхом Омаром Абдель Рахманом.

Когда Абухалиме было двадцать один, он покинул Египет – быть может, чтобы укрыться от всевидящего ока местных правоохранительных органов – и по туристической визе поехал в Германию. Президент Египта Анвар Садат в тот момент как раз брал исламских активистов в кольцо и спустя неделю после отъезда Абухалимы был убит, предположительно его коллегами, сторонниками шейха Омара Абдель Рахмана. Сам шейх предстал перед судом по обвинению в соучастии, но осужден не был. Абухалима тогда жил в Мюнхене, но когда немецкое правительство попыталось его депортировать, стал искать способ остаться в стране. Сохранить вид на жительство в Германии ему позволил заключенный на скорую руку брак с немкой – жившей по соседству медсестрой, по-видимому, несколько эмоционально нестабильной[168]168
  Behar R. The Secret Life of Mahmud the Red. P. 58.


[Закрыть]. Когда же этот брак распался, Абухалима женился на другой немке – Марианне Вебер.

Первые свои годы в Германии, по словам Абухалимы, он «прожил распущенно – девчонки, наркотики, ну, сами знаете». Все то, что требуется от мусульманина, – молиться пять раз в день, поститься в Рамадан – формально он исполнял, но реальный ислам оставался для него позади[169]169
  Интервью с Абухалимой (19 августа 1997 года).


[Закрыть]. Когда жизнь в стиле блудного сына ему «опостылела», он снова принялся за Коран и вернулся к полноценной религиозной жизни. Тогда же ислам приняла и его жена Марианна, до брака, по ее собственному признанию, жившая столь же беспутно. Вскоре после этого супруги уехали в США и осели в Нью-Йорке. Изначально их виза была рассчитана на три месяца, но визит затянулся надолго. Его обновленный интерес к исламу дополнительно подпитывался большой и активной мусульманской общиной с центром на Атлантик-авеню в деловом Бруклине.

«Ислам – это милосердие», – сказал мне Абухалима и объяснил, что ислам спасает заблудших и привносит в жизнь человека смысл. Именно в этом он так отчаянно нуждался, находясь в окружении соблазнов секулярного общества сначала в Германии, а потом в США. Он пересказал мне историю – вроде притчи – о львенке, росшем среди овец. Львенок думал, что и он тоже барашек, пока наконец не увидел другого льва, который предложил ему взглянуть на свое отражение в чистом пруду. Именно это, сказал Абухалима, и показали ему исламские учителя и тексты: он – «мусульманин, а не какая-то там овца»[170]170
  Интервью с Абухалимой (19 августа 1997 года).


[Закрыть].

Чтобы доказать, что он – не овца, Абухалима воспользовался возможностью примкнуть к исламскому сопротивлению в Афганистане. Хотя на жизнь он зарабатывал в основном таксистом в Нью-Йорке, в качестве волонтера Абухалима также служил в Центре для беженцев «Аль-Кифа» в Бруклине. Нашедшие там прибежище афганцы рассказывали истории о том, как моджахеды на их родине героически противостоят просоветскому правительству Мохаммада Наджибуллы. Спонсором центра, по слухам, был Усама бен Ладен[171]171
  Newstand, новостная передача на канале CNN, выпуск от 20 декабря 1998 года.


[Закрыть]. Абухалима подтвердил, что ездил в это время в Афганистан (хотя раньше отрицал это), но якобы исключительно в роли «гражданского». Однако, по некоторым свидетельствам, он все-таки участвовал в боевых действиях и даже вызвался на самоубийственно опасное дело траления мин, то есть шел перед исламскими войсками и с помощью длинной палки проверял наличие полевых мин[172]172
  Dwyer J. et al. Two Seconds under the World. P. 148. Что его цели были «сугубо гражданскими», Абухалима дополнительно подчеркнул в письме от 20 мая 1999-го.


[Закрыть]. «Но ведь даже если вы не принимали участия в боевых действиях, – возразил я, – находиться в стране тогда все равно было крайне опасно. Зачем же вы рисковали жизнью?» «Я мусульманин, и это моя работа», – объяснил Абухалима, добавив, что полагал это своей миссией – «отправляться туда, где царят угнетение и несправедливость, и противостоять им»[173]173
  Интервью с Абухалимой (19 августа 1997 года).


[Закрыть].

После возвращения служба в Афганистане обеспечила ему восхищение многих исламских активистов из его круга – так что он даже, по некоторым рассказам, продолжал разгуливать по улицам Бруклина в полевой форме и берцах[174]174
  Dwyer J. et al. Two Seconds under the World. P. 148; см. также: Behar R. The Secret Life of Mahmud the Red. P. 60.


[Закрыть]. Он еще больше увлекся исламской политикой и помог перебраться в США одному из кумиров радикальных мусульман в Египте – шейху Омару Абдель Рахману. Шейх также бывал в Афганистане, и его приезд в июле 1990 года из Судана вызвал немалое возбуждение в среде воинственных мусульман в районе Нью-Йорка. С человеком, оплатившим его иммиграцию в США, Мустафой Шалаби, главой Центра «Аль-Кифа», он, правда, быстро рассорился. Однако вскоре стало ясно, что симпатии Абухалимы в этом нарождающемся конфликте – на стороне шейха, и когда Шалаби убили, он даже оказался среди подозреваемых, хотя обвинения ему и не предъявляли. Когда Шалаби не стало, шейх оказался безусловным лидером общины воинствующих мусульман в районе Нью-Йорка.

Шейх Омар Абдель Рахман был слепым исламским ученым, когда-то преподавал теологию в престижном Университете аль-Азхар в Каире и имел связи с одним из наиболее революционных исламских движений Египта под названием «Аль-Гамаа аль-исламийя» – «Исламская группа». Шейх был замешан в убийстве Анвара Садата и в антиправительственном насилии в своем домашнем регионе, оазисе Фаюм. Хотя суд его по этим обвинениям и оправдал, подозрения остались. На последователей шейха возлагали вину за убийство в Египте еще двух человек – спикера парламента Рифата эль-Магуба и светского публициста Фарага Фоды, – а также за покушение на премьер-министра Хосни Мубарака и романиста, нобелевского лауреата Нагиба Махфуза. Когда к его группе начали подбираться местные власти, шейх Абдель Рахман бежал в Судан, а затем и в Нью-Джерси. Есть версия, что в США он попал в результате просчета и что в Хартуме сотрудники американского посольства банально проглядели его имя в списке лиц, нуждавшихся в особом разрешении. Иные комментаторы, однако же, полагают, что раз шейх поддерживал повстанцев-антикоммунистов в их борьбе против советского контроля в Афганистане в 1990‐х, то был на хорошем счету в ЦРУ и въехать ему разрешили вроде как в качестве вознаграждения.

В Штатах шейх Абдель Рахман осел в небольшой мечети, которая называлась Эль-Салам – «место мира» – и располагалась в Джерси-Сити, штат Нью-Джерси, над китайским ресторанчиком. Там он проповедовал на тему зловредной природы секулярного общества и помогал своим воинственным прихожанам осознать, что их притесняют – как на Ближнем Востоке, так и в самих США. Америка заслужила его особенное осуждение, ибо способствовала образованию государства Израиль и поддерживала светские власти в Египте, а во время Войны в Заливе отправляла свои войска в Кувейт – все это шейх клеймил как «антиисламское»[175]175
  Цитата шейха Омара Абдель Рахмана приводится в британской газете The Independent. Цит. по: Murphy K. Have the Islamic Militants Turned to a New Battlefront in the U. S.? // Los Angeles Times. 1993, May 5: A20.


[Закрыть].

Так вокруг шейха Омара Абдель Рахмана сформировался расширяющийся круг мусульманских активистов – по большей части мужчин около тридцати лет, которые приехали в США из ряда ближневосточных стран. К их числу относились Мохаммад Саламех, безработный беженец из Палестины; Сиддиг Али, менеджер из Судана; Нидал Айяд, получивший образование по специальности «инженер-химик»; Ибрагим эль-Габроуни, председатель мечети Абу-Бакр в Бруклине; его двоюродный брат Эль-Саид Нуссар, получивший срок по обвинениям в связи с убийством Меира Кахане; и человек, известный под множеством имен, среди которых было и Рамзи Ахмед Юсеф – пакистанец, который родился, по слухам, в Ираке, вырос в Кувейте и спланировал ряд изобретательнейших терактов в современной истории. Юсеф приходился племянником Халиду Шейху Мохаммеду – тому самому, кого Комиссия 9/11 назвала «архитектором» атак 2001 года. К этому же кругу последователей шейха Рахмана принадлежал и Абухалима, некоторое время служивший его шофером и телохранителем.

Мне хотелось спросить Абухалиму, зачем мусульманским активистам вроде шейха Абделя Рахмана рассматривать США как врага. От прямого ответа он уклонился – и даже напротив, похвалил Америку за свободу вероисповедания, благодаря которой здесь ему было легче практиковать ислам, чем в Египте, – но все-таки ответил на вопрос косвенно, рассуждая о том, как евреи контролируют американские новостные СМИ, финансовые институты и правительство. Поэтому, по словам Абухалимы, хотя США и претендуют на светский характер и равенство всех религий перед законом, «они уже занимаются религиозной политикой»[176]176
  Интервью с Абухалимой (19 августа 1997 года).


[Закрыть].

Абухалима дал понять, что это участие американцев в религиозной политике – их поддержка государства Израиль и «врагов ислама» вроде Мубарака в Египте, – обусловлено не христианством, а идеологией секуляризма, которую Абухалима трактовал не как нейтральное отношение к религии, а как враждебность – особенно к исламу. В частности, он вспомнил о контртеррористической политике Минюста США, которое ругал «Министерством несправедливости». «Значит, было бы лучше, находись у руля США христиане?» – спросил я. «Да, – ответил Абухалима, – тогда бы у них было хоть на грош морали»[177]177
  Там же.


[Закрыть].

Обиду Абухалимы на Минюст США подогрело и то, насколько ловко, всего за несколько заседаний, оно провернуло дело против него самого и его товарищей. Основной темой сессии от 4 марта 1994‐го были антиамериканские мотивы атаки, а за взрывы в ВТЦ осудили четверых – это Мохаммад Саламех, Нидал Айяд, Ахмад Мухаммад Аджадж и Абухалима. Рамзи Ахмеда Юсефа осудили заочно. Второй суд, завершившийся 17 января 1996-го, признал вину еще девятерых и приговорил к пожизненному заключению шейха Омара Абдель Рахмана – за соучастие, по определению судьи, в «террористическом заговоре», по масштабам сопоставимом с преступлениями фашизма и коммунизма[178]178
  Слова судьи Майкла Б. Мукасея приводятся в: Goldman John J. Defendants Given 25 Years to Life in N. Y. Terror Plot // Los Angeles Times. 1996, January 18: A1.


[Закрыть]. Обвинение представило свидетельства в пользу того, что кроме Всемирного торгового центра шейх собирался поднять на воздух комплекс зданий ООН в Манхэттене, пару железнодорожных туннелей, пролегающих под рекой Гудзон в Нью-Йорке, а также штаб-квартиру ФБР в том же Манхэттене.

Проведенный в том же году третий суд сосредоточился на беглеце, в ходе драматичного рейда захваченном в номере отеля в пакистанском Карачи. Юсеф, которого на самом деле звали Абдул Басит Махмуд Абдул Карим, помимо нью-йоркских событий, оказался замешан в цепочке террористических заговоров – целью одного из них, например, было убийство папы римского во время его визита на Филиппины. Так называемый проект «Божинка» в случае успеха мог стоить жизней пассажирам одиннадцати лайнеров, летевших над Тихим океаном, – и всем в один день. Спонсором проекта был вроде Усама бен Ладен, а Юсефа рассматривали как одного из его агентов в разветвленной сети «Аль-Каиды». Процесс закончился 5 сентября 1996 года; Юсеф был осужден по обвинению в заговоре «Божинка», а позже предстал перед судом в Нью-Йорке – на сей раз за организацию взрыва во Всемирном торговом центре.

Но даже после всех этих слушаний, посетовал Абухалима, секулярная Америка так и не поняла ни его, ни его друзей. «Чего же, – спросил я, – они не поняли? Что упустили?» «Душу», – ответил он. – Душу религии, вот что они упустили». Без этого, сказал Абухалима, западным прокурорам, журналистам или ученым вроде меня самого «ни за что не понять, кто я такой». Сам же он, по его словам, жил в США и Германии как западный человек и секулярный Запад давно раскусил. Семнадцати лет, которые он прожил в Германии, «хватило, чтобы понять, что за чертовщина творится тут, в США, и в Европе со всем этим секуляризмом и неверующими людьми». Он сказал даже так: «Я их жизнью жил, а они моей – нет, так что им ни за что не понять, как я живу или что у меня в голове».

Жизнь без религии Абухалима сравнил с пустой ручкой. «Ручка может стоить хоть две тысячи долларов, – заявил он, – быть из золота и все прочее, но без чернил она бесполезна. Вот что вселяет в ручку жизнь, – продолжил он свою аналогию, – жизнь и душу». В конце концов он сказал, что «душа – религия, понимаете, вот что делает жизнь взаправду живой. А в секуляризме, – он посмотрел на меня в упор, – этого нет, у них этого нет. И у вас тоже нет».

«А что же светские люди, которые не живут религиозной жизнью?» – спросил я. «Они напоминают ходячие трупы», – ответил Абухалима.

Хоть и при менее колоссальных, чем Всемирный торговый центр, мишенях, серия атак террористов-смертников, которую предприняли связанные с радикальным палестинским движением ХАМАС исламские активисты в Иерусалиме, Тель-Авиве и повсюду в Израиле, вселяли такой же ужас. Столь же чудовищно-отчаянными их делало то, что они обрушивались на людей, которых традиционно считают нонкомбатантами, и еще их цель – привлечь внимание всего мира к религиозным и политическим заявлениям их организаторов. Как и в случае с терактами в ВТЦ в 1993 и 2001 годах, предполагаемая аудитория включала не только непосредственных наблюдателей, но и всех, кто ужаснется, узнав об этом из СМИ. В противостоянии палестинцев с израильтянами жертвы исламских мучеников-самоубийц вызвали мощный ответный удар со стороны Израиля, выведя конфликт на новый уровень и еще сильнее его обострив.

Для множества людей, наблюдавших за ними даже на расстоянии, взрывы в Иерусалиме и Тель-Авиве казались еще кошмарней из‐за ясного понимания, что для их совершения террористы намеренно убивали себя. Кто вообще на такое способен, зачем это может кому-то понадобиться? Ответы на эти вопросы следовало искать у тех, кто участвовал в терактах напрямую. Однако поскольку «состоявшийся» террорист-смертник не может дать интервью по определению, я решил, что наилучший способ услышать их голоса – посмотреть видеозаписи, которые многие из них оставляли накануне миссии.

Подобного рода завещания, снятые обычно достаточно топорно, делались их соратниками из ХАМАС отчасти с целью сохранить об этих юношах память, а отчасти – чтобы вербовать с их помощью других потенциальных добровольцев. Эти записи подпольно циркулировали в палестинском сообществе в Газе и городах на Западном берегу. Те, которые мне посчастливилось посмотреть, принадлежали двум американским ученым – Анн-Мари Оливер и моему бывшему студенту Полу Штайнбергу, который когда-то жил в Газе, где исследовал феномен «живых бомб» и посмертное почитание юношей-смертников[179]179
  Olivier Anne M., Steinberg P. The Road to Martyrs’ Square: A Journey into the World of the Suicide Bomber. Oxford University Press, 2005.


[Закрыть].

На одной из самых трогательных записей в их собрании запечатлен смазливый молодой человек не старше восемнадцати лет: говоря о предстоящей жертве, он выглядит на удивление счастливым. Оливер и Штайнберг прозвали его «смеющийся мальчик». Видео снято на улице: там видны большая скала и куст. Одет он в некое подобие модной джинсовой куртки, его темные волосы и улыбчивое лицо залиты солнечным светом. Хотя для миссии, на которую собираются он и его друзья, нужна будет прежде всего пластичная взрывчатка – они либо обвяжутся ею вокруг пояса, либо набьют ею рюкзак, – в руках у него автомат; по всей видимости, чтобы создать на записи воинственное настроение.

«Завтра будет день встречи, – объявляет смеющийся мальчик, – день встречи с Господом Вседержителем». И далее он говорит, что он и его товарищи «прольют свою кровь за Божье дело, из любви к родной земле, за вольность и славу народа, чтобы Палестина оставалась мусульманской, а ХАМАС оставался горящим факелом на пути заблудших, мучимых и угнетенных, [и] ради освобождения Палестины»[180]180
  Видеозапись ХАМАС из собрания Анн-Мари Оливер и Пола Штайнберга.


[Закрыть].

Еще один доброволец, уже на другом видео, объясняет, что все мы однажды умрем, но счастливец – тот, кто может сам избрать свою судьбу. «Кто-то, – говорит он, – упал с осла и погиб, кого-то его осел затоптал насмерть, многих сбивают машины или у них инфаркт, некоторые срываются с крыш». Однако же, добавляет он, «как по-разному можно умереть!» – имея в виду, что избрать мученичество – это редкая возможность, за которую он благодарен. «Поистине, есть только одна смерть, – цитирует он слова знаменитого исламского мученика, – и пусть свершится она на путях Божьих»[181]181
  Там же. Приведенные в цитате слова произнес Абдуллах Аззам.


[Закрыть].

Юноши на этих записях выглядят столь невинно и жизнерадостно, что зрителю невольно хочется отмотать время назад и остановить их, не дав исполнить свою смертоносную миссию. Но какую бы то ни было симпатию к ним намного перевешивают горечь потери и сожаление по их жертвам, которым никогда не приходилось выбирать, отдавать или нет свои жизни ради успеха этих насильственных предприятий.

Вот лишь один пример. Несколько лет назад одним солнечным летним утром автобус, набитый спешащими на учебу и службу школьниками и полицейскими, шел по обычному маршруту в густонаселенном районе в северной части Иерусалима неподалеку от кампуса Еврейского университете у горы Скопус, застроенном большими известняковыми домами. В 7:55 очень напоминающий «смеющегося мальчика» одиноко сидевший на галерке араб внезапно запустил руку в сумку и подорвал чудовищной мощности заряд. Позднее полиция выяснила, что в сумке было порядка десяти фунтов химической взрывчатки – трипероксида ацетона[182]182
  Beyer L. Jerusalem Bombing // New York Times. 1995, August 21.


[Закрыть]. Мощность взрыва была такой, что сам араб, сидевший рядом с ним американский турист и еще три израильтянина обратились в пепел мгновенно. Кроме того, заряд пробил стенку автобуса и сжег другой такой же, ехавший рядом. Пять человек из числа пассажиров обоих автобусов и прохожих было убито, еще 107 – ранено.

Как упоминалось еще в самом начале книги, в те дни я как раз был в Израиле с докладом о религиозном насилии и заезжал в Еврейский университет ранее на той же неделе на точно таком же автобусе, что и тот, с которым случится беда. За день до взрыва я беседовал с членами движения ХАМАС о вещах именно подобного рода: я спрашивал об эффективности терактов с участием смертников, которые происходили ранее тем же годом на людных перекрестках Тель-Авива. По прошествии чуть менее пары лет и новых терактов, включая безумные атаки на овощном рынке в Иерусалиме и торговом центре имени Бен Йегуды, я получил исчерпывающее разъяснение относительно этих и прочих миссий в ходе пространного интервью с одним из основателей движения ХАМАС – а именно доктором Абдель Азизом Рантиси.

Наша встреча с Рантиси состоялась у него дома в городе Хан-Юнис на юге Сектора Газа, ситуацию в котором можно наилучшим образом описать так: она лишь чуть менее угнетающая, чем в остальной части Газы[183]183
  Интервью с Рантиси (1 марта 1998 года).


[Закрыть]. Некоторые из тамошних средиземноморских пляжей вполне симпатичные, здесь же улицы – пыльные и щербатые, забитые древними автобусами и ослиными упряжками. Выгодно выделяющийся на их фоне новый дом доктора Рантиси был расположен в пригороде на небольшой возвышенности. Дорога к нему заполнена машинами, а на столбах у въезда красуется политическая агитация на палестинскую тему.

Рис. 12. Абдель Азиз Рантиси, лидер ХАМАС, с портретом шейха Ахмеда Ясина в Хан-Юнисе на юге сектора Газа. Фото: Марк Юргенсмейер

Меня проводили в комфортабельную гостиную, где на одной стороне располагались диванчики и мягкие кресла, а на другой – несколько более строгих стульев, и предложили крепкий ближневосточный кофе. Комната, подумал я, явно предназначалась для встреч. На заднем плане выстроились книжные шкафы и фотографии Рантиси: на них он представлял группу сторонников ХАМАС, пойманных на ничейной земле между Израилем и Ливаном. Рядом с этажеркой было что-то вроде алтаря с несколькими рисунками и фото шейха Ахмеда Ясина – с этим духовным руководителем ХАМАС я встречался за несколько лет до этого в самом городе Газе. В 1997 году правительство Израиля выпустило шейха Ясина из тюрьмы (и через пару месяцев арестовало опять) – однако в день, когда я встречался с Рантиси, шейх по медицинским причинам находился в Египте.

Зайдя в комнату, доктор Рантиси сердечно меня приветствовал. Это был человек средних лет, в очках, с превосходным английским, вполне похожий на университетского преподавателя и врача, каковым и должен был быть. Несмотря на жару, он был одет в изящный деловой костюм и носил пояс. На вопрос, как представить его в книге, он ответил: «Как основателя ХАМАС». Хотя меня больше интересовали его воззрения относительно связи религии и политики, я сказал, что хотел бы понять, как они оценивают нынешнюю ситуацию. Очень скоро всплыли в беседе и теракты смертников.

Не стоит называть их «терактами смертников», сразу поправил меня Рантиси. Он предпочитал другой термин – хорошо знакомое нам арабское слово, которое он записал в моем блокноте в оригинале и еще в латинской транслитерации: istishhadi. «Это значит „добровольное мученичество“», – пояснил он, добавив, что «стать мучеником желанно любому правоверному». Как называть это событие, отметил Рантиси, чрезвычайно важно, поскольку меняет весь смысл. Когда мы говорим «террорист-смертник», то имеем в виду импульсивный жест отчаявшегося человека. Но миссии, на которые идут молодые хамасовцы, – абсолютно осознанные и взвешенные решения, принятые во исполнение религиозного долга. «Мы им ничего не приказываем, – подчеркнул Рантиси, – мы лишь позволяем это в конкретных обстоятельствах»[184]184
  Интервью с Рантиси (1 марта 1998 года).


[Закрыть].

«Но зачем же вы, ХАМАС, это позволяете?» – допытывался я. Помимо вопроса о том, можно ли домогаться мученичества в принципе, существует еще и проблема попадающих под удар нонкомбатантов. Почему ХАМАС санкционирует миссии, если в чудовищных атаках гибнут невинные люди, в том числе женщины и дети?

Рантиси ответил в военных понятиях, что живо напомнило мне слова одного из его коллег, произнесенные ранее при обсуждении тех же вопросов: «Идет война», – сказал он, причем война эта касается не только израильского правительства, но и всего израильского общества в целом[185]185
  Интервью с Имадом Фалуджи, ХАМАС (Газа, 19 августа 1995 года). Впоследствии Фалуджи оставил ХАМАС и примкнул к сторонникам Палестинской автономии.


[Закрыть]. Это не означает, по его словам, что ХАМАС намерен стереть Израиль с лица земли, хотя некоторые его люди доходят и до таких крайностей. Рантиси дал понять, что не испытывает враждебности к еврейской культуре либо религии. «Мы боремся с евреями не потому, что они евреи», – сказал он[186]186
  Интервью с Рантиси (2 марта 1998 года).


[Закрыть]. С точки зрения Рантиси, ХАМАС находится с Израилем в состоянии войны исключительно из‐за позиции Израиля относительно Палестины, в особенности относительно хамасовской концепции «исламской Палестины». Израиль, по словам Рантиси, хочет уничтожить исламский национализм, и эту его политическую позицию якобы разделяет все израильское общество.

Исходя из этого, «невинных жертв» в войне между Израилем и ХАМАС не может быть по определению. Изначально, как сообщил Рантиси, хамасовские военные операции были нацелены исключительно на солдат. Движение делало «все возможное», чтобы остановить резню и предотвратить теракты смертников. Однако после двух происшествий все изменилось. Первым стало нападение израильской полиции на палестинцев, вышедших на демонстрацию перед мечетью Аль-Акса рядом с Куполом Скалы, а вторым – стрельба, учиненная доктором Барухом Гольдштейном в священный месяц Рамадан. Рантиси подчеркнул, что оба этих инцидента ударили по мечетям, и считал, что гольдштейновская атака в Рамадан была отнюдь не простым совпадением. Оба нападения, заключил он, метили в исламскую религию и палестинский народ. Он был также убежден, что, несмотря на отпирательства израильских властей относительно поддержки еврейских экстремистов, которые спровоцировали инцидент в Аль-Аксе или прямо устроили стрельбу в Хевроне, военные были с ними заодно. Во время атаки Гольдштейна, заявил он, израильские солдаты стояли поблизости – тот дружески их приветствовал, а потом успел четыре раза сменить магазин автомата, прежде чем они его остановили.

Акты самопожертвования со стороны молодых сторонников ХАМАС, то есть взрывы «живых бомб», оправданны, по словам Рантиси, исключительно как ответ на эти и другие конкретные акты насилия с израильской стороны, нередко притом метившие в безоружных гражданских. И в этом смысле речь шла о самозащите: «Если бы мы не отреагировали, – разъяснил Рантиси, – израильтяне продолжили бы действовать по накатанной».

Более того: взрывы, по его мнению, преподали им моральный урок, ибо дали невинным израильтянам прочувствовать всю боль невинных палестинцев: «Мы хотели сделать Израилю то же, что он сделал с нами». По его словам, поскольку в хевронском инциденте и в ходе палестино-израильского конфликта погибло множество безвинных мусульман, израильский народ должен был ощутить это насилие на собственной шкуре, чтобы почувствовать, через что прошли палестинцы. Почти то же самое Рантиси заявил на международном телевидении после израильского авиаудара по Газе в июле 2002 года, когда наряду с целью – главой военного подразделения ХАМАС – погибло несколько женщин и детей.

Затем доктор Рантиси заговорил со мной в таком духе, что его комментарий, очевидно, был обращен не только ко мне лично, но и ко всем американцам, которых я в его глазах представлял. «Очень важно, – сказал он, – чтобы вы поняли: мы – не причина этой борьбы, а ее жертвы». Рантиси повторил это еще раз в завершение интервью, когда я спросил, в чем ХАМАС неверно понимают и как бы он мог это недопонимание скорректировать. «Вы думаете, что мы – агрессоры, – сказал Рантиси. – Это и есть самая главная ошибка: мы не агрессоры, а жертвы».

Страстная приверженность Рантиси делу ХАМАС во многом была обусловлена также и его собственным опытом виктимизации: «Как и большинство палестинцев, – пояснил он, – моя родня могла бы рассказать много ужасного». Одна из таких историй в его случае – как в деревне между современными израильскими городами Тель-Авив и Ашдод был разрушен дом его преуспевающей семьи. И дом, и деревня в целом были уничтожены во время создания нынешнего Израиля. Когда его близкие выступили против того, что полагали «еврейской оккупацией» своей земли, нескольких его родственников убили, в том числе дядю Рантиси, трех двоюродных братьев и деда. После этого в течение нескольких лет Рантиси наблюдал, как Израиль все глубже и глубже вгрызается в тот малый клочок земли, на котором жили палестинцы. Если израильские власти будут и дальше потворствовать поселенцам, сказал он, «мы пойдем на что угодно, чтобы это остановить»[187]187
  Интервью с Рантиси (2 марта 1998 года).


[Закрыть]. Хотя в 2005 году премьер-министр Ариэль Шарон приказал расформировать еврейские поселения в Газе, их количество на Западном берегу продолжает увеличиваться.

В подобном контексте, сказал Рантиси, поступки добровольных мучеников вполне понятны: это лишь реакция. Еще один активист, Имад Фалуджи, который на момент нашей беседы также был связан с ХАМАС, сказал, что теракты – это «письма», как бы «уведомления» Израилю и его гражданам, что они участвуют в большом конфликте, знали они об этом прежде или же нет, и что их безопасность как народа «равна нулю»[188]188
  Интервью с Фалуджи (19 августа 1995 года).


[Закрыть]. Более того, как сказал Фалуджи, взрывы показали, что израильская безопасность – «это не Египет, Ливия или там Арафат, а мы»[189]189
  Там же.


[Закрыть].

Представление о том, что ХАМАС ведет с Израилем масштабную войну, чьи последствия – равно духовные и политические, схожим образом формулировал и духовный лидер движения шейх Ахмед Ясин, с которым у него дома в Газе я беседовал несколько лет назад. Уже и тогда соперничество между светской Организацией освобождения Палестины (ООП) и ХАМАС было настолько жестким, что мой таксист, по всей видимости, бывший в подчинении у ООП, отвез меня сперва в их неприметный штаб в Газе, прежде чем доставить к Ясину. Мне сообщили, что шейха с его религиозным национализмом не стоит рассматривать как правомочного выразителя палестинской борьбы, и предложили перед визитом к хамасовскому лидеру заехать в регион Газы, находившийся под контролем ООП – лагерь беженцев Джебалия. Я с радостью согласился (хотя, учитывая симпатии моего водителя к ОПП, выбора у меня был небольшой), и лишь потом мы вернулись к цели поездки – скромному обиталищу шейха Ясина на холме в пригороде города Газа.

Тогда, незадолго до ареста израильтянами, шейх Ясин занимал череду комнат вроде мотеля, где располагались его жилище, кабинет, приемные и еще мечеть. В самих комнатах и поблизости толпились его сторонники, по большей части мужчины от двадцати до сорока, которые деловито общались между собой, пока не появился шейх: тогда они благоговейно умолкли и собрались в приемной. Там на стене были непременное фото Купола Скалы в Иерусалиме и рисунок Корана поверх карты: со всех сторон книги тянулись руки, охватывая таким образом весь мусульманский мир. Изображения отражали два различных, хотя и вполне совместимых образа политического ислама: одно подчеркивало специфически палестинский вклад в мусульманскую культуру – Купол Скалы, – второе же отсылало к межнациональной исламской культуре, которая простирается от Африки до Юго-Восточной Азии.

Помощники шейха выкатили из частных помещений в конце здания старомодную инвалидную коляску из дерева и свезли шейха вниз по веранде к общественной приемной. Поскольку бóльшую часть жизни шейх страдал от нейродегенеративного расстройства, с места на место его приходилось переносить на руках. Сидеть на ковре в приемной, даже опершись на подушки, стоило ему большого труда, и еще трудней было совершать ритуальные поклоны, какие делают мусульмане во время молитвы, раскачиваясь и шепча священные фразы. После молитвы он произнес короткую проповедь, а когда все начали расходиться, ответил на мои вопросы, которые перевел ему один из помощников, о необходимости исламской борьбы в текущий исторический момент.

«Идет война», – объяснил шейх. Совершенно как и Рантиси в беседе со мной несколько лет спустя, Ясин заявил, что борьба с израильскими властями – лишь отражение более масштабного, но скрытого от глаз конфликта[190]190
  Интервью с шейхом Ахмедом Ясином (14 января 1989 года).


[Закрыть]. На мой вопрос, почему это дело нельзя было отдать на откуп светскому палестинскому движению, шейх ответил весьма осторожно. Не критикуя Арафата напрямую, он сказал, что секулярное освободительное движение Палестины движется совсем не туда, куда нужно, потому что «в исламе нет понятия светского государства»[191]191
  Там же.


[Закрыть].