Текст книги "Зеркало для героев"

Погрузиться в посадочный модуль, через шесть часов он будет уже на борту, вряд ли вериль дотянется до него через космос.

Дотянется, осознал Олесь. Уже дотянулся. В одиночку шансы малы, второй пилот необходим, он не сможет дневать и ночевать в рубке без сна, а значит, рано или поздно угодит в катастрофу. Что ж…

– Нам придётся остаться здесь, – сказал Олесь лигирянке на третьи сутки после похорон. – Один с пилотированием я не справлюсь, мы погибнем в пути.

– А ты не хочешь оставаться, Олесь?

Олесь не ответил. Всего несколько дней назад он подумывал об этом. Шандора ещё хотел уговорить, идиот.

– Если пожелаешь, мы останемся, Олесь. И если не пожелаешь, улетим отсюда прочь. Просчитывать курс я пока не умею, но обязательно научусь. А нести вахты могу уже и сейчас.

– Ты? – изумился Олесь. – Ты можешь нести вахту в пилотской рубке?

– Думаю, да. Я ведь умею почти всё, что и ты, Олесь. А остальному вскорости научусь. Это вериль.

– Вериль… – растерянно повторил Олесь. – Вот оно что. Ты хочешь сказать, что вериль… Что он залез мне в голову и то, что там есть, перекачал тебе? Скопировал меня, так, что ли?

– Не знаю, – Лайма нервно пожала плечами. – Наверное, так. И не так.

Олесь смежил веки и с минуту стоял молча, покачиваясь с пятки на носок.

– Со мной случится то же, что с Шандором? – не открывая глаз, спросил наконец он. – В один прекрасный день меня найдут на полу мёртвым? Вернее, найдут нас обоих?

– Нет, – Лайма подалась к Олесю, всхлипнула. – Не говори так. Вериль это не только кара, это ещё и счастье. Он… понимаешь, он… Я не могу объяснить. Ты или поймёшь это сам, или нет. Вериль не для двоих людей. Он для одного.

Олесь отстранился. До него внезапно дошло.

– Вот, значит, как, – пробормотал он. – Ты сказала сейчас, что землянина по имени Олесь больше нет? Так же, как лигирянки по имени Лайма?

Лайма не ответила, только смотрела на него влажными серыми глазами.

Вериль не для симбионтов, мучительно осознавал Олесь. Не для партнёров с параллельными жизненными процессами. И даже не для сиамских близнецов. Вериль просто превращает двух человек в одного. Сливает их сущности воедино.

– У нас когда-то была присказка, – проговорил Олесь тоскливо. – Жили они долго и счастливо и умерли в один день.

– Да, – Лайма потупилась. – Вериль дарит счастливую жизнь и счастливую смерть. Тому, кто этого заслуживает. Одному человеку. Который раньше был двумя.

– Наш вериль ещё не в окончательной стадии, так? – уточнил Олесь. – Мы ещё не вполне одно целое, но станем им? Это и есть лигирянское счастье?

Лайма вновь не ответила.

Олесь смотрел на неё и думал, что видит себя. Он пока ещё был самим собой. Частично. И частично – уже нет. Ему было страшно.

♀ Вечером во ржи
Ольга Рэйн

2016 – Андрей

Когда я впервые увидел Футхилл – его карамельные стены, рыжую черепицу, высокие арки решетчатых окон – сердце у меня заломило, грудь стиснуло, даже изжогой кольнуло.

Мия посмотрела на меня без сочувствия, прищурившись. Потом пальцы запрыгали по планшету.

«не надо было жрать 2 морожен, после бигмака!» – так сказала мне дочь и выразительно похлопала меня по животу.

– Что она говорит, Андрюша? – поинтересовалась Теща, на секунду отрываясь от фотоаппарата. Подумав, она полезла в рюкзак за гигантского вида объективом, который принялась полировать тряпочкой.

– Говорит, что очень красивый дом, – отозвался я. Мия показала мне язык. – Говорит – вот бы его увидеть до того, как башня обвалилась и все остальное порушила…

– А тебе нравится? – Тёща, прикусив от усердия язык, балансировала на спинке скамейки, воздевая руки с фотоаппаратом в небеса, откуда, видимо, был идеальный ракурс.

– Мне тревожно, – сказал я. – Сердце не на месте, грудь ломит.

– Это ты переел опять, – сказала Тёща. – Три километра пешком с твоим весом по кушерям английским… У кого угодно плохие предчувствия возникнут.

Мия рассмеялась, взмахнула руками и побежала вокруг пруда, где кругами плавали блестящие толстые рыбы, через короткую аллею с печальными потемневшими статуями, через вымуштрованный столетиями регулярных стрижек газон. Я побрел за нею. Сердце щемило грустью от того, какая она была красивая, как быстро росла – вот она спит рядом с Наташкой, розовая и толстощекая, вот идет в садик, возвращается с фингалом, потому что мальчишки из старшей группы давили гусениц, а она защищать бросилась, вот первый класс с бантами и астрами, вот она на больничной кровати белее простыни, лежит, на меня не смотрит… Бежит среди огромных замшелых деревьев, похожая на Наташку, вдаль, в живую зелень, от меня, не поймать.

– Мия, нас подожди, – крикнула Тёща, тут же отвлеклась на игру света на темной воде пруда, присела, потом легла на траву, прижимая фотоаппарат к щеке. Я помедлил у часовенки, заросшей плющом – над входом сидел каменный ангел, смотрел пронзительно. Вокруг стояло несколько надгробий, старых, вылизанных столетиями дождей и ветров. Я провел пальцами по шершавой поверхности ближайшего, наклонился прочитать имена. Внизу вместо традиционных цитат из Библии были выбиты строчки:

 
Если кто-то звал кого-то сквозь густую рожь
И кого-то обнял кто-то, что с него возьмёшь?
 

– Бёрнс, – сказала Тёща, подходя к часовне. – Надо же…

Помолчав, тихо добавила: «целовался с кем-то кто-то вечером во ржи…» Поправила свои рыжие волосы – с каждым разом она стриглась все короче и короче, не за горами был уже и ежик. Впрочем ей шло, с таким лицом можно и наголо бриться, все равно красиво.

Тёща меня всего на четыре года старше. Она Наташку в пятнадцать лет родила, десятый класс не закончив. От кого – никому не говорила, и Наташке так и не сказала никогда, только что необыкновенный был человек и очень она его любила. Наташка думала на директора Тёщиной школы, тот был красавец-вдовец, фронтовик бывший, умер от инфакта прямо на школьных ступенях. Родители Тёщу из дома выгнали, когда живот обозначился, а она по общагам, вечерним курсам, бесконечным подработкам, годам бессонных ночей – выправилась, выстроила свою жизнь, Наташку вырастила такую, что не любить было невозможно.

Тёща ходила быстро – я за нею едва поспевал, трусил, как растолстевший пес на поводке. Дурные предчувствия усилились, я уже сильно жалел, что мы выбрались на прогулку, сидели бы в гостинице, можно было обед в номер заказать… При мысли о еде я сглотнул, хотел поискать в рюкзаке шоколадку, но Тёща на меня посмотрела скептически, будто мысли читала, и я сделал вид, что просто лямку поправлял.

Перед домом стояла легкая деревянная беседка, увитая ползучими цветами, а над входом – прибитый знак «продается» с телефоном агента. За столиком в беседке Мия усаживалась пить чай с двумя аккуратнейшими старушками с тщательно завитыми седыми кудрями. Звали их Кора и Лора, они энергично нам кивали, говорили почти одинаковыми мультяшными голосами, приглашали к чаю и предлагали печенье.

– Какая у вас прелестная дочка, – говорила Кора, в элегантном сером костюме, с брошью в виде бабочки. – Поздние дети всегда удаются красивыми и умными.

– Не дочка, внучка, – смеялась Тёща почти без акцента. – И красивая и умная.

Мия что-то написала на планшете, повернула к старушкам.

– Да, милая, пришла пора продать дом и поселиться там, где за нами смогут присматривать, девяносто шесть лет мне уже, а Лоре – девяносто три… Мы старше ее величества королевы, хотя она, конечно, молодцом… Нет, мы не сестры, мы…

– Старые подруги, – закончила за нее Лора, кивая так энергично, что очки с носа свалились прямо в чашку чая. Мия кинулась их отряхивать и протирать салфеткой. – Спасибо, деточка…

– Очень старые…

– В старом-старом доме… Вы знаете его историю? Владелец – Уильям Даррен, когда-то был самым богатым человеком в Англии. Этот дом – все, что осталось от его огромного имения, почти замка, одно крыло из четырех…

– Не считая башни, она была выше собора в Солсбери…

– Она-то, упав, и разрушила дом – а все потому, что строили слишком быстро и слишком высоко…

– И из говенных материалов… ох, Лора, как еще-то это назвать? Если бы не Харрис… Ну что ты меня все толкаешь, эта милая семья – туристы, они же не дом покупать пришли, они видами любуются. Подлить вам еще чаю, молодой человек? И печенья возьмите, не стесняйтесь, у мужчины должен быть хороший аппетит!

Были они словно Труляля и Траляля, явившиеся на Безумное Чаепитие, совсем старые и пропахшие лавандой. Я прошептал об этом Тёще, она улыбнулась, показала на себя, сказала «Алиса» одними губами. Нетипичное у нее было имя для ростовской глубинки, родители чего-то поначитались в свое время. От чая меня разморило, спать захотелось, и вдруг показалось, что из конца сада, от часовни, на меня кто-то смотрит, даже силуэт нарисовался, почему-то детский, тоненький, в белой рубашке или футболке. Странный был взгляд, холодный, я сел поровнее, сон как ветром сдуло. Никого не было в саду. Только Мия туда же смотрела, что и я, и обе старушки отчего-то замолчали.

– Не хотите ли посмотреть дом? – вдруг спросила Кора, склоняя голову. – Другого такого нет! Уильям Даррен был большим оригиналом и смелым архитектором. Еще романы писал, хоть и очень странные, и сомнительных литературных достоинств. Оккультизмом увлекался. Удивительный дом. Я здесь родилась. А Лора… появилась позже.

Я шел за ними и невольно задавался вопросом о природе их отношений. Хотя – какая разница, из чего любовь возникает? Из старой дружбы ли, из родства, или оттого, что кто-то когда-то желал другого, целовал, шептал горячее? Годы засыпают песком истоки любви – а сама она разливается озером, и вот одна старуха улыбается другой, поддерживает под локоть у ступеньки – не споткнись, милая.

– Мы раньше сами управлялись, – сказала Лора, одним толчком открывая тяжеленную на вид дубовую дверь. – Но Кора после химиотерапии сдала… что ты на меня так смотришь, Кора, я же вижу, как тебе тяжело… Сейчас, конечно, проще – три-четыре бытовых агрегата выполняют работу дюжины слуг, при этом они на гарантии, не капризничают и болеют. Раз в неделю к нам приезжает леди из деревни, прибирается, привозит замороженные ужины. Только нам немного одиноко, да, и страшновато уже. Конечно, есть Харрис, но случись что, он…

Она резко осеклась, будто сказала лишнее. Кора смотрела на нее строго.

– Пройдите по комнатам, посмотрите, – сказала она. – Да, фотографируйте сколько угодно, милочка, к нам иногда даже экскурсии приезжают…

Дом был прекрасен в своем благородном готическом безумии, комнат было два десятка в разных уровнях. Классические замковые интерьеры, потом прелестная модерновая гостиная, милая уютная спальня, потом – внезапно – кабинет с тремя мониторами, на одном из которых почесывал мускулистую зеленую задницу воин-орк, небрежно закинув на плечо полутораметровую секиру. Мия восторженно хихикнула, она тоже рубилась иногда во всякие воркрафты, я только совсем представить не мог, как, рыча, кромсает врагов крохотная английская старушка, поправляя очки и прихлебывая чай с молоком.

Мы с дочерью вышли через заднюю дверь в заросший мокрый сад. На ветке старого дуба сидела мрачного вида белка, у стены цвели рододендроны. Тёща затерялась где-то, ошалев от интерьеров и ракурсов. «папа! – сказала Мня, сунув планшет прямо мне в лицо, – КУПИ ЭТОТ ДОМ!!!!»

Я ждал чего-то в этом роде еще до того, как мы переступили порог.

– Разве тебе не положено просить пони? – спросил я. – Ну, избалованная маленькая принцесса, богатый папа?..

Мия энергично закивала.

«и пони купи! – подписала она. Подумав, добавила, – ДВУХ!»

Как все родители, в чем-то страшно виноватые перед своими детьми, я никогда не мог Мне ни в чем отказать. Но торговались мы долго, уже переехав в Футхилл – ругались, мирились, обижались друг на друга. Я выторговал, что Мия пойдет в школу, нет-нет, я совершенно не сомневаюсь в качестве бабушкиного домашнего образования, я знаю, что она университетский педагог, но психолог в России рекомендовал компанию сверстников, ну Мия, здесь красивая школьная форма, ну Тёща, ей не нужна спецшкола, пусть ходит в обычную, психолог говорил… Почему меня никто не слушает?

Мия выторговала пони, я купил по объявлению «Руперта, славного двухлетку уживчивого нрава с мягким аллюром», а грузовик привез черного кусачего демона со спутанной гривой и недобрым взглядом больших глаз навыкате. Впрочем, с дочкой моей они сразу поладили, ездить она на нем боялась, но водила за собою на поводке, я их видел то в саду, то у пруда, иногда с ними был какой-то мальчишка, наверное, из местных. Я спрашивал – Мия пожимала плечами.

– Дальше стены только не ходи без взрослых, – велел я. Мия невнимательно кивнула, схватила со стола в беседке книжку – «Джен Эйр», никто не читает «Джен Эйр» так много, как этот ребенок – убежала опять за дом, а я, задумавшись, наступил в кучу Рупертова навоза и долго отчищал ботинки.

Тёща ничего себе не выторговала, помогала старушкам упаковывать вещи – они забирали немногое, вся мебель и большинство картин входили в цену дома. Потом поехала их отвезти на новое место, они очень сдружились, как говаривала моя бабушка, «запенились». Вернулась веселая, собралась на свидание с сыном какого-то деда из того же пансионата, он в Солсбери жил, вот ведь как совпало. На фейсбуке с ним списалась, уехала ужинать. Я себе места не находил, на часы смотрел, бродил по дому. Все мне казалось, что на меня кто-то смотрит в окна из темноты сада, но это, наверное, были уколы нечистой совести и отголоски краснодарских страхов, когда мой бизнес отжимали. Так или иначе – заказал я китайской еды на пять человек, осилил половину, а тут и Тёща вернулась, расстроенная, безо всяких следов порочной страсти на лице.

– Всё не то, Андрюша, – сказала она, устало опустившись на стул. – Хороший мужик-то, красивый, умный. Чего мне надо, а?

Мне мучительно захотелось ее по голове погладить, взъерошить короткие рыжие волосы. Но я это чувство подавил, оно ушло, оставив сосущую пустоту. Я взял из миски кусок курицы, начал жевать. Теща на меня посмотрела странно, поднялась и ушла.

– Мню проверь, – бросила она от дверей. – Вчера она заполночь по саду бродила, а ей с ее нагрузками надо спать подольше.

Мии в комнате не было, окно она оставила открытым, компьютер – включенным. Я пошевелил мышью и с экрана на меня уставился тот самый зеленый воин-орк, которым играли старушки. Я удивился – неужели они и игровой аккаунт вместе с домом оставили? – но тут в окно влезла Мия с разбитой коленкой, посмотрела на меня вызывающе, выключила компьютер и ушла в ванную.

Я остался сидеть за столом, барабаня пальцами по «Джен Эйр» – старой, потрепанной, еще когда-то Тещей добытой «за макулатуру». Мия по ней гадала – откроет, прочитает первые попавшиеся строчки, истолкует их как ей надо, потом хоть кол на голове теши. В ванной лилась вода, я раскрыл книжку наугад.

«Безумны те, что позволяют тайной любви вспыхнуть в своем сердце – любви, которая, если останется безответной и неизвестной, неизбежно сожжет жизнь, ее вскормившую,» – сказала мне Джен Эйр. Я потер переносицу и вздохнул.

Мия вышла из ванной в пижаме с пикачу, с мокрыми волосами, торчавшими надо лбом, как у Наташки, как у Тёщи.

«каталась на руперте, – написала она мне, – нашла уроки на ютюбе. все получается.»

– Так поздно? Одна?

«с воображаемым другом не одна, – сказала Мня. – псих-тр говорил – мне положен вообр. друг. – травма + подр. возраст + ты меня заставляешь ходить в школу!!!»

– Ну и какой он, твой друг? – ехидно спросил я. – В клетчатых штанах и с летающим моторчиком?

«прекрасный бледный вампир моей возрасти. группы» – ответила Мия, забрала у меня книжку и помахала мне рукой – «пока-пока». Из окна коридора я увидел, как что-то белое мелькнуло в глубине сада, куда не доставал свет фонарей. Потер глаза, пошел спать, но не дошел – свернул таки на кухню и доел курицу.

В интернете много наборов картинок «ожидания-реальность», часть из них довольно забавна. Люди мечтают о ласковых котиках, опрятных детках, веселых отпусках, аппетитных ужинах из микроволновки. А получают то, что получают. По контрасту, рядом в рамочках, выглядит смешно.

Моя жизнь в сорок пять лет.

Ожидания:

Бизнес процветает, меня приглашают в Сколково и предлагают президентский грант (Андрей Игоревич, позвольте причаститься вашей гениальности, изобретения и инновации важны для страны). Мия выигрывает олимпиады по всем предметам, охотно помогает по дому и свободно говорит по-английски и итальянски (евроэкзотика! Челентано! Лашате ми кантаре!). Младшенький (Васька? Машка?) ходит в садик. Тёща приезжает пару раз в году поиграть с внуками, поболтать о Теккерее и Айвазовском, живет в гостевом домике у бассейна. Два-три месяца в году мы проводим в Англии – зря, что ли, столько денег и мороки в гражданство угрохали? Гуляем по Лондону, выезжаем в провинцию, ругаем погоду и английские нравы. Наташка, побухтев, соглашается рожать третьего, беременность ее красит, она вся светится, я и подумать не могу ни о ком, кроме нее, зачем, зачем?..

Реальность:

Из бизнеса еле-еле удалось с деньгами ноги унести, знающие доброжелатели посоветовали ближайшие пару лет пересидеть за границей, не высовываясь. Мия уже четыре года молчит, на двух языках, правда, но из звуков у нее – только смех или плач, последнего больше. Теща исхудала вся, скучает по Наташке, скучает по преподаванию своему, по студентам, по России. Я разожрался вдвое, в зеркало не помещаюсь, изнутри меня все время что-то грызет, я его кормлю едой. Вру Теще, вру Мие, измучился – но скажи я им, что на самом деле тогда случилось, какой я дурак и сволочь – эта женщина и эта девочка посмотрят на меня, как на лошадиное говно, подожмут губы и навсегда уйдут от меня, никогда Мия не напишет «ПАПА!», никогда Теща не скажет «Андрюша!» так, что у меня сердце три удара пропустит.

Я стараюсь не сравнивать эти картинки, мне не смешно.

В окно кухни я вижу пруд, на берегу сидит по-турецки Мия, рядом – красивый мальчик в белой рубашке, наверное местный, тут все в одну школу ходят – он говорит ей что-то, она улыбается, позади щиплет траву злодей-Руперт. Дети склоняются над чем-то в траве, ивы клонятся к масляной воде пруда, солнце клонится к закату. Мне хочется плакать. И есть. Я молча ем.

– Андрюша, я хочу домой, – сказала Тёща. – Хоть на месяцок, а? Вы без меня управитесь, Мия в школе, а я по Ростову соскучилась, друзья у меня там, с людьми по-русски поболтать можно…

– Со мной тоже можно, – буркнул я.

– Да, ты болтун каких поискать. Почти как Мия. Кстати она опять про Наташу стала много спрашивать, я ей вчера весь вечер рассказывала, какая она была в ее возрасте, какие книжки читала, как рыбачили мы, как она ежонка у собак отбила… Ну да ты знаешь все эти истории…

Теща светло улыбалась, прикрыв глаза – для нее Наташка была жива, жива в эту минуту, во все минуты – веселая, рыдающая, с разбитыми коленками, в свадебном платье – все Наташки были живы. Кроме моей.

– Алиса, – слова вырвались против моей воли. – Я хочу тебе сказать… Про Наташу… Я так виноват…

– Я знаю, – вдруг сказала она. – Она мне тогда звонила перед тем, как поехать. Я знаю, как ты виноват. Я тебя еще не простила, но уже который год смотрю, что ты с собой делаешь, и это ужасно, Андрюша. Как разбить драгоценную вазу, от расстройства сожрать все варенье в кладовке и сдохнуть в сахарной коме…

Из сада вдруг раздался пронзительный крик. Мы с Тещей посмотрели друг на друга и помчались на улицу. На скамейке у беседки сидела старушка, рядом держал ее руку тот самый темноволосый мальчик – а Мия стояла и дрожала, не открывая от них широко раскрытых глаз.

– Кора! – вскрикнула Тёща, бросилась к скамье, дотронулась до плеча сидящей женщины. Та повалилась на бок. Теща обняла Мию и заплакала.

– Звони в полицию, Андрюша, – сказала она. – Она уже холодная. Мальчик, это ты ее нашел? Ты ее знал? Ты живешь неподалеку?

Мальчик, не отвечая, поднялся со скамейки, что-то сказал на ухо Мие и убежал в сад.

Детектив позвонил к вечеру, сказал, что мисс Кора Долтон умерла «от естественных причин» и расследования не будет.

– Ее подруга, к сожалению, скончалась на прошлой неделе, – сказал он. – Наверное, ей было тяжело и она решила вернуться туда, где прожила всю жизнь… Она вызвала такси и в пансионате всем сказала, что «едет к Харрису» – вы не знаете кого-нибудь с таким именем?

Я сказал, что не знаю, нажал отбой и задумался. Сегодня я намеревался расспросить Мню о странном мальчике – что-то он к нам зачастил.

Мия зажмурилась, раскрыла книгу наугад и тут же сунула ее мне под нос. На картинке Джен стояла перед священником в подвенечном платье, а поникший Рочестер указывал рукой на своего разоблачителя.

– И что значит сегодняшнее гадание?

«надо избавляться от старых тайн, – сказала Мня. – а то они тебя укусят за задницу, я спршу, а ты отвечай честно!»

Она застала меня врасплох, сердце застучало, как перед прыжком с высоты, будто я шел-шел по дорожке и вдруг оказался на краю обрыва.

«как погибла мама?»

– Что ты помнишь? – прошептал я. Губы Мии дрогнули, будто она собиралась что-то сказать, но единственным звуком стал шорох пальцев по планшету.

«она плакала, – написала Мия. – курила – звонила – злилась – гнала – звонила, кому?»

Я повесил голову, хотел привычно сказать, что не знаю, что трасса старая, Наташка превысила, выбоина, не удержала руль…

– Мне, – сказал я. – Она звонила мне весь день. Кричала, что я козел, предатель и разбил ей сердце. Ночью я перестал отвечать на звонки…

«ПОЧЕМУ???»

– Потому что козел и предатель, – сказал я, глядя в стену. Как я одиннадцатилетней девочке, повернутой на мистере Рочестере, объясню тяготы моногамии, соблазны больших денег, легких красавиц и обильного алкоголя? Мия сжала бледные губы, но явно намеревалась меня дожать.

«ты ИЗМЕНИЛ маме?»

– Да, – сказал я. – Она узнала. Взорвалась. Разбудила тебя, затолкала в машину и дернула ночью в Ростов к Алисе. По раздолбанной трассе. Слишком быстро. Отвлекаясь на телефон. Во всем я виноват… Прости меня, Мня…

Я потянулся к ней, но как в худших моих кошмарах, она отстранилась с отвращением, будто обнять ее собирался большой слизень.

– Мня! – воскликнул я, чувствуя, как сердце, треща, рвется в лоскуты, но она выскочила из кровати, рванулась мимо меня, в коридор, топот по лестнице, хлопок двери – куда она босиком в пижаме осенью, куда она, куда же?

– Что случилось, Андрюша? Где Мня? Как убежала? Как босиком? Где этот чертов Руперт? Ну не могла же она ночью верхом…

– Мия! – кричал я час спустя, бегая по саду, с нарастающим ужасом взглядывая на воду пруда, черную в свете фонаря, в темноту полей вокруг, где могла лежать моя дочь со сломанной шеей.

– Мия, вернись! – вторила мне Теща. – Андрюша, ну скажи же мне, что случилось! Что ты ей сказал?! Хорошо же все было!

Тут дом вдруг застонал, земля дрогнула, словно погребенные основания бывшего Футхилла отозвались фантомной болью. Через пару минут из темноты, качаясь, вышел мальчик – он был темноволос и невысок, а на руках нес Мню – зареванную, со спутанными волосами, живую!

– Мия! – закричал я, облегчение было таким мощным, что коленки подогнулись – и тут же меня пронзило ужасом, потому что мальчик был слишком мал, чтобы нести мою дочь так, как он ее нес, потому что на руках у него были сквозные рваные раны, из которых не текла кровь, а задравшаяся белая футболка обнажала истерзанный мертвенно бледный живот. Брэм Стокер и весь голливудский кинематограф ударили мне в голову.

– Она упала с пони в поле, – сказал мальчик негромко. – Там, где я не мог дотянуться. Но я дотянулся… У нее сломаны обе лодыжки, левая ранена, кровит…

– Положи ее на траву и отойди от моей дочери, – сказал я, чувствуя, как реальность качается у меня в голове, как страх мешает дышать. Я взял лопату, стоявшую у беседки. Шагнул к нему – к вампиру, к ожившему мертвецу.

– Андрюша! Ты чего?!

– Ты что, не видишь? Это же не человек, не ребенок, это чудовище!

– Не смей! – выкрикнула Мия первые слова за четыре года, с той самой ночи, когда она полчаса висела, пристегнутая ремнем, в разбитой машине рядом с мертвой Наташкой и смотрела, как кровь капает на ветровое стекло, черная в лунном свете.

– Чудовище – это ты, папа! Если бы не ты, мама бы жива была!

Я уронил лопату, сел на землю. Тёща вызывала скорую.

– Смерть – это не конец, – сказал мне мертвый мальчик. – Смерть не только забирает, она и дает. Покой, отсутствие боли… Я бы хотел когда-нибудь умереть. Но еще не сейчас. Мне по-прежнему интересно.

– Мня, я пойду поиграю, ага? – сказал он Мне по-русски. – Игру обновили, теперь можно до сотого уровня качаться. Пока ты вернешься, я уже.

Мия рассмеялась сквозь слезы, кивнула ему.

– До встречи, Харрис, – сказала она.

Я обнял дочь, она не отстранилась. Алиса положила мне руку на плечо – теплую, тяжелую руку – как прощение, как веревку в пропасть, в которую я четыре года падал. Я прижался щекой к ее руке и мы стали ждать скорую, мигалки которой уже приближались, бросая в кроны деревьев вокруг пригоршни янтарного света. Полсекунды – и опять темно. Еще удар сердца – и свет.

1889 – Дженни

Когда я впервые увидела Футхилл, выглянув из окна почтового дилижанса, едущего из Солсбери, тучи, затянувшие небо ватным покрывалом, на минуту разошлись, уронив вниз тяжелые лучи предвечернего солнца. Они летели вниз золотыми парусами, казалось – если добежать и уцепиться, можно взобраться по ним туда, где над облаками парят белоснежные замки и эфемерные города Царствия Небесного. Я решила считать золотой свет хорошим знамением – если предположить, что небеса будут размениваться на знаки по такому незначительному поводу, как гувернантка, прибывающая на новое место службы – но тут облака будто опомнились, сомкнули края и долина снова погрузилась в привычный серый полусвет. Местность показалась зловещей, громада Футхилла с его высокой темной башней – нелепой и странной. Башня вздымалась над равниной, словно гигантский палец, указывающий в небеса, памятником гордыне и богатству своего первого владельца, Уильяма Даррена – человека эксцентричного и расточительного, сумевшего истратить к семидесяти годам почти миллион фунтов, унаследованный им в двадцать – невообразимое, головокружительное состояние.

Мое же состояние в размере трех фунтов лежало на дне дорожного сундучка со всем моим имуществом, мне было двадцать семь лет, и еще через двадцать-двадцать пять я надеялась честным трудом и скромной жизнью скопить на домик где-нибудь у моря. Я смирилась с мыслью, что при моем образе жизни и внешности мне вряд ли предстоит выйти замуж – но бывает много и куда более грустных обстоятельств. Я была еще молода, у меня были хорошие рекомендации, крепкое здоровье и новая работа впереди.

Кучер высадил меня на дороге, я прошла в высокие чугунные ворота, над которыми сидел, печально глядя вдаль, толстый каменный дракон, похожий на белку с крыльями. Старый сад выглядел запущенным, я вспомнила слухи, что у нынешнего владельца были проблемы с деньгами, и тут же эгоистично понадеялась, что он не будет задерживать мое жалование.

В развилке большого дуба сидел темноволосый мальчик, старомодно, но дорого одетый. Я решила, что это мой будущий ученик, поставила сундучок на траву и помахала ему рукой. Помедлив, он спрыгнул вниз и подошел ко мне, зачем-то натягивая белые нитяные перчатки, которые вынул из кармана. Это был красивый ребенок, очень бледный, он все же не казался нездоровым, глаза его были темными, а волосы явно не встречались со щеткой много дней. Я чуть присела, чтобы наши глаза были на одном уровне, и улыбнулась ему.

– Добрый вечер, – сказала я. – Я – Джейн Уайт, новая гувернантка. А вы – мастер Коул, не так ли?

Мальчик улыбнулся в ответ, глядя на меня странно, совсем не-по детски.

– Давайте-ка я донесу до дома ваш багаж, – ответил он. – А вы мне расскажите, откуда вы, какая вы, что любите, все такое?

Я пожала плечами и пошла с ним рядом. Рассказать я могла немногое – небогатая семья, школа и курсы, смерть родителей – холера в тот год собрала в Лондоне обильную жатву, оставив меня с восьмилетним братом на руках. Мы очень любили друг друга, я подрабатывала уроками рисования, Том разносил газеты, много читал, собирался когда-нибудь выучиться на инженера, но два года назад заразился острым полиомиелитом – в нашем доме была эпидемия и карантин. Трое детей умерли, один из них – Том.

– А остальные? – спросил мальчик.

– Остальные выздоровели, – сказала я. – Но пятеро сильно охромели.

Мальчик погрустнел, я попыталась его отвлечь, похвалив его английский – ведь в письме мистер Коул сообщал, что внук родился и жил вместе с матерью в Румынии и только недавно приехал в Англию «в связи с изменением семейных обстоятельств».

– Вы похожи на Джен Эйр, – сказал мальчик серьезно. И, в ответ на мою улыбку, – вам это, наверное, уже говорили?

Если ты небогатая гувернантка и зовут тебя Джейн, то сравнений избежать невозможно. Будут спрашивать: «вы как Джен Эйр, да?» или поддразнивать: «копыта стучат по дороге, бегите скорее, ведь это, наверное, мистер Рочестер возвращается». Я сказала мальчику, что это интересное наблюдение и очень взрослый выбор книг для чтения, ласково погладила его волосы и поняла, что он совсем замерз.

– Вот дверь, – сказал мальчик, ставя на дорожку мой сундук. – Парадную давно никто не открывает, там уже и петли проржавели, а дверь для слуг слишком далеко. Позвоните в эту, вам откроют.

И, пока я смотрела на дверь, мальчишка уже исчез, растворился в зеленых тенях сада.

Меня приветливо встретила пожилая экономка. Проводила в комнату – мимо десятков закрытых дверей, по коридору, пахнущему запустением. Потолки были высокие, сводчатые, углы и стены – очень гармоничных пропорций, свет лился из красивых окон.

– Какой необыкновенный дом, – сказала я тихо.

– Мы стараемся его поддерживать в порядке, – ответила миссис Рэмтон, поджав губы. – Но слуг мало, всего девять человек. Семья нынешнего хозяина – дальние родственники первого владельца, тот бездетным был, да и немудрено… – она помолчала. – Хозяйка умерла лет семь тому, когда молодой мистер Коул погиб в Афганистане. Они так и не помирились – он женился без их согласия на нищей румынской аристократке…

Женщина открыла дверь в небольшую уютную спальню, которой предстояло стать моим домом на ближайшие год-полтора, потом мой маленький ученик отправится в частную школу. Экономка сказала, что ужинать я буду вместе с хозяином – тот оказался приятным, крепким джентльменом лет шестидесяти, а его внук, к моему удивлению – совсем не тем мальчиком, которого я встретила в саду. Этот ребенок был робок, светловолос, довольно упитан и очень плохо говорил по-английски. Не утерпев, я все же спросила о мальчике в саду – он не был похож на прислугу, вел себя, будто имел право на Футхилл.