Текст книги "Далекие Шатры"

Земля под ногами была твердой и сухой, и когда глаза Аша привыкли к тусклому свету звезд, он пошел скорым шагом, исполненный решимости удалиться от лагеря на возможно большее расстояние. Ему хотелось выйти за пределы слышимости голосов и запахов людей и животных, за пределы видимости костров и керосиновых фонарей, прежде чем хотя бы начать думать об Анджали и о себе самом.

До сих пор постоянная занятость делами лагеря мешала Ашу всерьез задуматься о личных проблемах. Он не мог позволить себе отвлекаться от выполнения служебных обязанностей и должен был безотлагательно разбираться с любым, самым незначительным вопросом, ибо стоило только промедлить с принятием решений или улаживанием ссор в лагере, как начинался настоящий хаос. Проблема, связанная с Джали, была сугубо личным делом, и он мог разобраться с этим позже: никакой необходимости в спешке нет, он увидится с ней сегодня вечером, и завтра вечером, и послезавтра вечером… У них еще полно времени…

Но теперь вдруг оказалось, что больше медлить нельзя. Время истекало, и если он собирается принять какое-то решение, то должен решить все сейчас, так или иначе.

Шум лагеря стихал, превратившись сначала в приглушенный рокот, а потом в слабый гул, который постепенно замер вдали, и в ночи наконец воцарилась тишина, такая глубокая, что впервые за много недель Аш услышал протяжные вздохи ветра и десятки других звуков, внезапно ставших явственно различимыми в ночном безмолвии. Шелест травы и листьев казуарины. Уханье совы и легкий частый топот какого-то ночного животного, рыщущего в зарослях пампасной травы в поисках корма. Стрекот сверчка и хлопанье крыльев летучей мыши. И доносящуюся откуда-то издалека ночную песню всей Индии – вой шакальей стаи.

На протяжении примерно мили равнина оставалась плоской, а потом круто пошла вверх, и Аш перевалил через длинную низкую гряду, представлявшую собой всего лишь каменистый хребет, выступивший из голой земли. По другую сторону возвышенности он обнаружил, что больше не видит лагерных костров или иных признаков человеческого присутствия. Только пустынная равнина вокруг да звездное небо над головой, а значит, идти дальше не имело смысла. Однако Аш машинально продолжал идти вперед и мог бы шагать еще целый час, если бы не наткнулся на высохшее речное русло, заваленное валунами и сплошь усыпанное гладкими, окатанными водой голышами, которые предательски выскальзывали из-под ног.

Пересекать русло при тусклом свете звезд почти наверняка значило бы растянуть лодыжку, и потому он нашел на берегу усыпанный песком участок и сел там, скрестив ноги, в традиционной индийской позе для медитаций, чтобы подумать о Джали… Во всяком случае, он собирался сделать именно это. Однако непонятно почему вдруг начал думать о Лили Бриггс. И не только о Лили, но и о трех ее преемницах: субретке из курортной театральной труппы, рыжеволосой буфетчице из трактира «Олений рог и перья» и соблазнительной плутовке из шляпной мастерской в Кемберли, чье имя он забыл.

Их лица без приглашения всплыли из глубин памяти и жеманно заулыбались ему. Четыре молодые женщины, которые были старше и гораздо искушеннее Аша и привлекали мужчин своей откровенной, беззастенчивой чувственностью. Однако ни одна из них не преследовала корыстных интересов, и сейчас казалось нелепым, что он хотел жениться на Белинде Харлоу, обладательнице мелочной торгашеской души, поскольку по сравнению с ними она казалась воплощением очарования, добродетели и целомудрия и вдобавок была леди. Он говорил себе, что любит Белинду, потому что она другая, совсем не похожая на четырех любвеобильных распутниц, чьи тела он знал досконально, но чьих душ не знал вовсе и никогда не стремился узнать. Ему потребовалось больше года, чтобы понять, что души Белинды он тоже не знает и что все восхитительные качества, которые он видел в ней, он сам выдумал и приписал некоему воображаемому образу.

«Бедная Белинда!» – подумал Аш, с легким отвращением вспоминая придуманный им эфемерный идеал и занудного молодого хлыща, которым он сам тогда был. Белинда не виновата в том, что не сумела соответствовать своему идеализированному образу, да и какая женщина сумела бы? Настоящая Белинда была вовсе не ангелом, а весьма заурядной и довольно глупой девушкой, которая волей случая оказалась миловидной и очень гордилась своей миловидностью, а потому была избалована лестью и низкопоклонством окружающих. Теперь Аш ясно понимал это. Сознавал он и то, что практичность, заставившая ее принять предложение мистера Подмор-Смита, и мстительность, погубившая бедного Джорджа, вряд ли могут считаться непростительными пороками, ведь очевидно же, что очень и очень многие люди обладают такими свойствами. Вероятно, когда бы дело касалось любой другой женщины, он сам назвал бы первый поступок разумным, пусть и неромантичным, а во втором увидел бы естественную реакцию женщины, обиженной на то, что ей солгали. Но поскольку эти поступки совершила Белинда, он воспринял их как подлое предательство по отношению к себе и испытал столь острое отвращение, что одно время был близок к помешательству.

Даже теперь при мысли о том, как она поступила с Джорджем, Аша слегка замутило. Он до боли ясно помнил лицо Джорджа, каким оно было тем жарким сентябрьским днем в Пешаваре. Но вот черты Белинды ускользали от него, и, пытаясь вызвать в памяти ее образ, он обнаружил, что помнит только, что глаза у нее голубые, а волосы золотистые, но как она выглядела в точности, как говорила, смеялась или двигалась, он забыл. Образ бывшей возлюбленной поблек, точно старый дагеротип, слишком долго пролежавший на солнце, и, если учесть все душевные муки, которые он претерпел из-за нее, казалось странным, что Лили Бриггс он помнит гораздо лучше. Хотя, возможно, в этом не было ничего удивительного: Лили поощряла Аша исследовать каждый дюйм своей теплой наготы, тогда как с Белиндой глубокое уважение удерживало любые проявления чувств в строгих рамках, и в тех редких случаях, когда Ашу дозволялось заключить в объятия туго затянутый в корсет стан девушки, его поцелуи дышали такой почтительностью, словно он был верующим, который целует икону.

В любовной истории с Белиндой элемент чувственности отсутствовал начисто, тогда как во всех предыдущих чувственное наслаждение было единственной целью. В результате, испытав на собственном опыте обе эти крайности, Аш решил, что теперь узнал о женщинах все, и, глубоко разочарованный своими познаниями, навсегда излечился от любви (при данных обстоятельствах вполне понятная реакция, хотя и не оригинальная). Однако, как и многие пережившие крушение иллюзий влюбленные, он снова влюбился, причем как будто в первый раз. И он точно знал, что в последний.

Это открытие не доставило Ашу никакой радости: он многое отдал бы за то, чтобы избежать любви, и, будь у него выбор, он бы даже сейчас предпочел отказаться от нее, поскольку сложившаяся ситуация грозила обернуться неминуемым разочарованием для него или для Джали, а то и для них обоих. Но он уже ничего не мог поделать. Прошло слишком много времени с той ночи, когда он вернул девушке половинку перламутровой рыбки и заключил ее в объятия – и в тот же миг понял, что они созданы друг для друга, точно две половинки разломанного талисмана, и что не только талисман Джали, но и он, Аш, снова обрел целостность, а вместе с ней несказанное счастье. Он не смог бы ничего изменить даже при большом желании и был не способен проанализировать или объяснить свое чувство. Оно просто было – как солнечный свет или воздух, которым он дышал. Неотъемлемая часть его существа…

Джали так же отличалась от всех женщин, которых он знал прежде, как ясный день в Гималаях отличается от пасмурного на Солсберийской равнине. Аш мог свободно говорить с ней обо всем на свете, и она все понимала. Потерять ее сейчас – все равно что лишиться сердца или души. А разве можно жить без первого или уповать на райское блаженство без второй?

«Я не могу отказаться от нее, – подумал Аш. – Не могу… не могу!»

Козодой спорхнул в сухое русло и уселся на валун, не распознав человека в неподвижной фигуре всего в ярде от себя. Рыщущий в поисках корма мангуст на мгновение замер, настороженно принюхиваясь, а потом решил, что человек не представляет опасности, и подкрался ближе, движимый исследовательским интересом. Но Аш не замечал их. Он пребывал в своем замкнутом, уединенном мире и настолько глубоко погрузился в размышления, что, появись там той ночью вооруженные бандиты, может статься, он так и не вернулся бы в лагерь. Осознав, что он не в силах расстаться с Джали, Аш сделал лишь первый шаг по долгому и опасному пути – и только тогда начал ясно понимать, сколь велики и труднопреодолимы преграды, стоящие между ними.

То, что при встрече с ним Джали обрела такое же ощущение целостности своего существа, он знал без всяких слов и знал, что она привязана к нему больше, чем к любому другому человеку на свете, – так было всегда. Но привязанность и любовь – разные вещи, и если она питает к нему всего лишь то же самое чувство беззаветной преданности, какое в прошлом выказывала обожающая его маленькая девочка, бегавшая за ним по пятам и считавшая его самым лучшим и самым умным братом в мире, то этого недостаточно. Если он не сумеет внушить Джали более глубокое чувство, он точно потеряет ее…

Только перестав быть для нее братом, он может попросить Джали разделить с ним судьбу и принять все возможные последствия такого шага: бесчестье, великие трудности и бесчисленные опасности. Сам он питает к ней отнюдь не братскую любовь: он хочет жениться на ней. Но даже если она полюбит его не сестринской любовью, это будет всего лишь первым шагом, ибо она по-прежнему останется Анджали-Баи, принцессой и индуской. И пусть даже она пренебрежет своим общественным положением, но вопрос кастовой принадлежности может оказаться для нее непреодолимым.

Приемная мать Аша была ревностной индуской, и он получил должное религиозное воспитание. Он изучал Ригведу[32]32
  Ригведа («Книга гимнов») – первый известный памятник индийской литературы, наиболее древняя и значительная из Вед.


[Закрыть] и знал историю о принесении в жертву Пуруши, первочеловека, в результате расчленения которого возникли все элементы мироздания и четыре индусские касты. Изо рта Пуруши произошли брахманы, то есть жрецы; из рук – кшатрии, или воины; из бедер – вайшьи, или земледельцы и торговцы, а из ног – шудры, то есть мелкие крестьяне и ремесленники. Все остальные люди были неприкасаемыми, одно лишь их присутствие оскверняло. Для индусов кастовая система являлась самой важной вещью в жизни, она определяла общественное положение и род деятельности каждого человека и так или иначе влияла на все аспекты существования. Ничто не могло изменить этого. Человек, рожденный шудрой, живет и умирает таковым. Никакие богатства или власть не могут поднять его до более высокой касты, и его дети, внуки, правнуки и все потомки до конца времен останутся шудрами. Только в высшей степени добродетельная жизнь и благие деяния дают шудре возможность в следующей жизни родиться представителем более высокой касты. Никаких иных способов избежать своей участи у него нет.

Родичи Ситы были земледельцами, горцами, причисляющими себя к потомкам раджпутов. Ее муж тоже был вайшьей, и она воспитала Аша как своего родного сына. Мать Джали была полукровкой, а следовательно, с точки зрения ортодоксального индуса, имела примесь нечистой чужеземной крови. Но ее отец принадлежал к касте воинов и, как многие кшатрии, полагал, что именно они, а не брахманы должны по праву занимать почетное первое место. Он также волей случая оказался самодержцем, раджпутом и раджой. Поэтому он считал себя выше всех кастовых законов, и если бы вдруг пожелал выдать свою дочь за самого презренного из неприкасаемых, то, вероятно, сделал бы это с невозмутимым и высокомерным видом. Тем не менее, руководствуйся он только соображениями кастовой принадлежности, он никогда не счел бы приемного сына служанки Ситы, а тем более единственного сына профессора Пелам-Мартина, приемлемой партией для своей дочери от фаранги-рани. Его наследник, несомненно, разделял мнение отца, несмотря на низкое происхождение собственной матери и тот факт, что сомнительный статус его сводной сестры Анджали-Баи стал причиной ожесточенных споров и мелочных дрязг с представителями из Бхитхора, которых только щедрая мзда и обещание богатого приданого заставили в конце концов признать ее приемлемой женой для их правителя.

В настоящее время, однако, одобрение или неодобрение Нанду не имело никакого значения: условия брачных договоров согласованы и обмен дарами по случаю помолвки состоялся, и его сестры теперь являются собственностью раджи, а брачная церемония послужит лишь окончательным скреплением сделки, уже заключенной и не подлежащей отмене. Выйти из сложившейся ситуации без страшного скандала и не подвергаясь серьезной опасности они с Джали могли только чудом, а Аш в чудеса не верил.

Если он не сумеет убедить Джали бежать с ним, бракосочетание состоится. А если она выйдет замуж за раджу Бхитхора, Аш никогда уже не сможет видеться и разговаривать с ней. Она бесследно скроется в замкнутом и недоступном мире зенаны и все равно что умрет для него. Он даже не сможет писать ей или получать какие-нибудь сведения о ней – разве только через Кака-джи, да и это вряд ли, поскольку Кака-джи сочтет неприличным обсуждать жену раджи с другим мужчиной. Единственной новостью, которая дойдет до него, будет новость невыразимо мучительная: что Анджали-Баи стала матерью. Или умерла…

Мысль о любой из этих возможностей причинила такую боль, что Аш невольно дернулся, словно уклоняясь от удара, и мангуст, подкравшийся совсем близко с целью обследовать странное существо, метнулся прочь с яростным свиристеньем и исчез в тени.

Аш не заметил зверька, но сердитое свиристенье ненадолго вызвало у него в памяти другого мангуста – Туку. Аш слегка удивился, что спустя столько лет все еще помнит это имя, и злорадное выражение на лице Биджурама, и ощущение маленького безжизненного тельца в своих руках. Но воспоминание о том дне лишь заставило Аша снова обратиться мыслями к Джали, потому что именно она, Каири-Баи, заполнила пустоту, образовавшуюся у него в душе после смерти Туку.

Аш вдруг осознал, что почти все его воспоминания о Хава-Махале связаны с Джали. Хотя он относился к ней со смешанным чувством раздражения и высокомерной снисходительности, она стала неотъемлемой частью его жизни, и, если бы не она, он не выбрался бы из дворца живым. Да, он в огромном долгу перед Джали, но даже не попытался отблагодарить ее – разве только забыл о своем обещании вернуться за ней, рассудив, что для нее будет лучше, если она никогда больше не увидит его и будет считать умершим. Аш вспомнил, что даже в детстве Джали никогда не роптала на свою судьбу, но принимала ее как неизбежность – как волю богов. Если бы он не вернулся, она бы примирилась со своей участью и нашла бы известное утешение и покой в роли супруги правящего князя. Но во что превратится ее жизнь, когда она убежит с фаранги – с младшим офицером Корпуса разведчиков? И как далеко им позволят убежать? В конечном счете это самый главный вопрос.

«Наверное, не очень далеко», – мрачно подумал Аш.

Нет сомнений, что все до единого в лагере – да и во всей Индии – сочтут такой побег непростительным поступком, бесстыдной и бесчестной изменой, оскорбляющей Бхитхор и навлекающей несмываемый позор как на Каридкот, так и на британские власти.

Британцы займут столь же непримиримую позицию, хотя посмотрят на дело с несколько иной стороны. Они небрежно пожмут плечами, выражая свое безразличное отношение к поведению Джали: «Чего еще можно ожидать от невежественной девки в чадре?» Но к тому, кто обманул доверие начальства и опозорил своих соотечественников, сбежав с женщиной, причем туземкой, которую был обязан эскортировать через Индию и передать в целости и невредимости на попечение будущего мужа, – к капитану Аштону Пелам-Мартину они будут безжалостны и беспощадны.

«Меня уволят», – подумал Аш.

Год назад он должен был предстать перед трибуналом за участие в истории с Дилазах-ханом и похищенными винтовками, и он прекрасно понимал, что лишь чудом избежал этого. Но если он совершит побег с Джали, его точно предадут военному суду и с позором уволят из армии. «Ее величество больше не нуждается в ваших услугах».

Он никогда больше не увидит Мардана, и Зарина с Авал-шахом, и Коды Дада, и солдат своего подразделения, и своих товарищей-офицеров из Корпуса разведчиков, и старого Махду… Он потеряет всех, в том числе и Уолли. Даже этот неисправимый почитатель героев не сумеет простить такой поступок.

Уолли мог сколько угодно болтать всякую чушь о любви и романтике, но в вопросах долга и чести он держался абсолютно бескомпромиссных взглядов и истолковал бы случившееся совершенно однозначно: как нарушение священного долга, ибо Уолли считал воинский долг священным. Если бы он сам оказался в ситуации Аша, то наверняка нашел бы в себе силы сказать подобно Ловеласу[33]33
  Сэр Роберт Ловелас – персонаж романа Сэмюэла Ричардсона «Кларисса».


[Закрыть]: «Я любил бы тебя больше всего на свете, дорогая, когда бы не ставил честь выше любви». Уолли никогда не пришло бы в голову, что Джали или любая другая женщина в мире может быть дороже чести…

«И его я тоже потеряю», – подумал Аш и при этой мысли во второй раз за ночь вздрогнул всем телом, словно от острой физической боли. Дружба с Уолли и восхищение, с которым Уолли к нему относился, стали значить для него столь многое, что с их утратой в его жизни образуется пустота, которую он никогда уже не заполнит и о которой никогда не забудет. И еще одно: почему он думает, что Джали понравится жить в Англии, если ему самому не понравилось?

Британцы в Индии неизменно называли свой остров родиной. Но Аш никогда не считал Англию своей родиной и, оглядываясь в прошлое, ясно сознавал, что не хочет возвращаться туда, даже вместе с Джали. Однако остаться в Индии они тоже не смогут, и не только потому, что будут отвергнуты обществом, но и потому, что им неминуемо грозит месть оскорбленных правителей Каридкота и Бхитхора.

Первое соображение казалось не особо важным: Аша всегда мало волновало общественное мнение или мнение окружающих. Но он не вправе подвергать Джали опасности, а следовательно, им придется покинуть Индию и жить в другой стране. Если не в Англии, значит в Америке. Нет, только не в Америке: американцы, как и мэм-сахиб, резко осуждают смешанные браки, и даже в северных штатах Джали будут считать цветной и относиться к ней соответственно.

Тогда Южная Америка? А может, Италия или Испания?

Но в глубине души Аш понимал: не имеет значения, какую страну они выберут, ведь куда бы они ни направились, для них обоих это будет означать лишь одно – ссылку. Ибо Индия – их родина, причем для него в той же мере, что и для Джали. Покинув Индию, они окажутся в изгнании, как однажды в прошлом оказался он сам, когда несчастным и одиноким одиннадцатилетним мальчиком отплыл из Бомбея под опекой полковника Андерсона.

Только на сей раз он будет точно знать, что никогда уже не вернется на родину.

22

Ночь клонилась к рассвету, когда Аш наконец с трудом поднялся на затекшие ноги, отряхнул песок с одежды, взял латхи и двинулся обратно в лагерь.

Он не собирался отсутствовать так долго, и только когда порыв прохладного ветра пронесся над сухим речным руслом, вздымая песок и бросая в глаза Ашу, до него дошло, что уже очень поздно: именно такой ветер всегда дул над равнинами Раджпутаны в темный предрассветный час и стихал перед самым восходом солнца.

Снова взойдя на гребень каменистой гряды, Аш увидел, что многие сотни костров и фонарей, ранее отбрасывавших красный отсвет на небо, догорели или потушены, и лишь несколько разбросанных крохотных огоньков указывали местонахождение лагеря. Без них ему пришлось бы трудно, потому что сейчас было гораздо темнее, чем поздним вечером, когда он уходил. Звезды уже начали меркнуть, а тонкий болезненно-желтый месяц на исходе ночи давал ничтожно мало света.

В такой темноте идти приходилось медленно и осторожно, чтобы не споткнуться о камень или не попасть ногой в какую-нибудь нору, но даже это не могло отвлечь Аша от напряженных, мучительных раздумий над проблемой, которая погнала его в ночь несколько часов назад и до сих пор оставалась нерешенной. Покидая лагерь, он думал, что дело это не такое уж сложное, надо лишь привести мысли в порядок и определиться с линией действий. И только когда он понял, что не в силах отказаться от Джали, и начал придумывать планы и способы побега с ней, ему стало ясно, какие чудовищные трудности придется преодолеть. Сейчас, когда он возвращался обратно в лагерь, проблемы, казалось, умножались с каждым шагом…

Если они с Джали попытаются бежать, за ними непременно пошлют погоню. Здесь не Британская Индия, а Раджпутана, страна суверенных государств, управляемых независимыми князьями, где законы британской власти ничего не значат. Наследные правители этих государств лицемерно заверяют королеву-императрицу в своей преданности, но в остальном поступают как заблагорассудится и в силу своего положения не боятся никакого судебного преследования. Верховное правительство снабжает правящих князей «советниками» в виде резидентов, комиссаров, политических чиновников и генерального представителя и решает такие спорные вопросы, как, например, количество пушек, которое каждый из них вправе использовать при салюте по случаю торжественных событий. Но во всех прочих отношениях оно старается не вмешиваться во внутренние дела княжеств без крайней необходимости, и в такой стране сбежавшая принцесса и ее возлюбленный не могут рассчитывать на безопасность.

Как только известие о побеге распространится, все до единого местные жители ополчатся против них, и ни одно княжество во всей Раджпутане не даст им убежища. Так что пока оставалось лишь предоставить событиям идти своим чередом и уповать на счастливый случай, надеясь, подобно мистеру Микоберу[34]34
  Мистер Микобер – персонаж романа Чарльза Диккенса «Дэвид Копперфильд».


[Закрыть], что что-нибудь да произойдет – предпочтительно чудо, ибо Аш постепенно приходил к мысли, что только оно может помочь им. «Но что я сделал в своей жизни, чтобы заслужить чудо?» – подумал он.

Ответа на этот вопрос не нашлось, и когда получасом позже действительно кое-что случилось, это оказалось не желанным чудом, но подтверждением всех его страхов и доказательством, если в таковом имелась нужда, что опасности, которые он мысленно представлял, были отнюдь не воображаемыми.

Поскольку было еще слишком темно, чтобы шагать без опаски, Аш постоянно смотрел себе под ноги и думать не думал, что сейчас он может интересовать кого-нибудь, кроме Махду, или что на него могут напасть.

Выстрел застал его врасплох, и поначалу он не понял, что целились именно в него. Пуля ударила в латхи и выбила посох у него из руки в тот самый миг, когда он услышал звенящее эхо выстрела, и Аш, действуя чисто инстинктивно, распластался среди камней. Но даже тогда он решил, что ненароком оказался на линии огня какого-то местного охотника, добывающего дичь для пропитания, а потому поднял голову и сердито крикнул в темноту.

Ответом послужил второй выстрел. Пуля просвистела над самой макушкой Аша, и воздушная струя пошевелила его волосы. Но на этот раз он не издал ни звука: если первый выстрел мог быть случайным, то второй таковым явно не был. Аш увидел вспышку дульного пламени и понял, что стрелок находится ярдах в семнадцати от него, а значит, не мог не услышать крик или принять его за крик раненого животного. В следующий момент, словно подтверждая эту мысль, в тишине раздался резкий лязг затвора: мужчина перезаряжал ружье.

От этого звука кровь застыла в жилах. В нем слышалась такая холодная решимость, что сердце у Аша подпрыгнуло и замерло. Но ум вдруг прояснился и заработал быстрее и четче, чем когда-либо в последние дни и недели. От нерешительности и сомнений, одолевавших его всю ночь, не осталось и следа, и Аш стал оценивать ситуацию так хладнокровно, как если бы находился на военных учениях на равнине под Марданом.

Неизвестный человек определенно не бродячий бадмаш, стреляющий в незнакомца по злобе или ради забавы. Ружейные пули стоят дорого, и никто не станет тратить их без твердой уверенности, что они окупятся, а у Аша не было с собой ничего ценного. Вдобавок нападающий явно знал, что его жертва не вооружена, ведь даже после двух выстрелов он не потрудился сменить позицию и продолжал стоять на прежнем месте, выпрямившись во весь рост, отчасти прикрытый, но вовсе не защищенный высокими зарослями пампасной травы, за которыми поджидал свою жертву…

Внезапно Ашу стало совершенно ясно, что он прав в последнем своем предположении. Здесь было единственное место, где рельеф местности диктовал выбор пути, и любой человек, желающий устроить на него засаду, точно знал бы, что он пройдет именно здесь и надо просто его дождаться. Кто-то знал – и дождался. Несмотря на темноту, попасть в цель было нетрудно: с такого расстояния промахнуться практически невозможно. Вдобавок ко всему Аш шел медленно и не старался двигаться бесшумно, и, если бы не латхи, он бы умер или получил смертельное ранение.

Но человек с ружьем не знал про латхи и, увидев, что Аш упал, наверняка решил, что пуля попала в цель и жертва умерла или умирает. Скорее, последнее. Напрасно он крикнул. Впрочем, многие люди вскрикивают при попадании пули, а поскольку Аш больше не издал ни звука, можно было надеяться, что нападающий, сочтя его убитым, не станет тратить третью пулю на труп. Надежда довольно слабая, однако это был единственный шанс на спасение, и, если Аш не воспользуется им с толком, все пропало.

Минут пять мужчина неподвижно стоял в своем укрытии в пампасной траве. Наконец он крадучись двинулся вперед, ступая по-кошачьи тихо и осторожно и останавливаясь после каждого шага, чтобы прислушаться.

Он вырисовался смутным силуэтом на темном фоне пампасной травы и тернового кустарника, но небо уже начинало светлеть, и предметы, несколько минут назад еще неразличимые, постепенно обретали четкость очертаний, превращаясь в камни и кусты, и Аш разглядел ствол ружья, по-прежнему направленный на него. По положению ствола он понял, что палец стрелка все еще лежит на спусковом крючке и он не должен двигаться и дышать, коли хочет остаться в живых.

Ветер стих в преддверии рассвета, и мир объяла такая тишина, что Аш слышал тихий хруст сухой земли и мелких камешков под кожаными подошвами и частое, неровное дыхание своего потенциального убийцы. Сейчас мужчина находился всего в ярде от него. Но это было еще слишком далеко, так как он держал ружье наготове и при любом преждевременном движении Аша снова выстрелил бы, на сей раз почти в упор. Мужчина неподвижно стоял, напряженно прислушиваясь, и было странно, что он не слышит, как бьется сердце его жертвы. Ашу казалось, что оно грохочет, как молот по наковальне. Тем не менее человек ничего не услышал, ибо через минуту приблизился вплотную и потрогал предполагаемый труп ногой. Тело не шевельнулось, и он пнул его, причем довольно сильно.

Одна нога мужчины все еще оставалась в воздухе, когда крепкая цепкая рука внезапно сжала щиколотку другой, точно клещами, и яростно рванула. Потеряв равновесие, злодей упал на какой-то предмет, по ощущениям сделанный из стали и оплетенный бечевой.

Ружье разрядилось с оглушительным грохотом, пуля ударила в камень, и в воздух брызнули острые осколки, один из которых полоснул Аша по лбу. Порез был неглубокий, однако хлынувшая из него кровь мгновенно залила глаза.

Если бы не это, Аш наверняка убил бы своего противника. Пинок привел его в лютое бешенство, какого он не знал никогда прежде, и заставил разом забыть обо всех усвоенных в прошлом правилах честного боя. Им овладело безудержное желание убить – или быть убитым, хотя в рукопашной схватке последнее Ашу не грозило. Его противник представлял опасность с ружьем в руках, но, безоружный, он не мог тягаться с Ашем, так как был не только ниже ростом, но и склонен к полноте и, судя по прерывистому дыханию и дряблости мускулов, совершенно не в форме.

Тем не менее он яростно сражался за свою жизнь, царапаясь и кусаясь с отчаянием загнанной в угол крысы, пока они двое катались по камням, и в конце концов неожиданным резким рывком умудрился высвободиться из хватки противника. Аш, ослепленный собственной кровью, попытался вцепиться в мужчину, но немного промахнулся, и в его стиснутом кулаке остался лишь оторванный от одежды лоскут, владелец которого, судорожно всхлипывая и задыхаясь, проворно вскочил на ноги и метнулся в заросли пампасной травы, точно охваченное паникой животное.

Пускаться в погоню не имело смысла: к тому времени, когда Аш протер залитые кровью глаза, мужчина уже исчез. И хотя тьма теперь рассеялась до серого сумрака, при таком слабом освещении поиски следов беглеца в зарослях травы и кустов представлялись делом невыполнимым, а попытки искать на слух тоже не сулили успеха, потому что шорох, который сам Аш будет производить при движении, заглушит все прочие звуки. Значит, нужно как можно скорее вернуться в лагерь и провести там расследование.

Аш перевязал голову доставшимся от противника куском ткани, чтобы кровь не затекала в глаза, и подобрал с земли латхи и ружье. Латхи расщепился от удара пули и пришел в полную негодность, но вот ружье было серьезной уликой. Установить его владельца не составило бы большого труда: на ощупь Аш определил, что это современная охотничья винтовка, аналогичная его собственной. Не многие люди в лагере имели подобное оружие, и только человеку, хорошо знакомому с винтовкой этого образца, пришло бы на ум использовать ее в таком чрезвычайно важном деле, как убийство, которое явно не поручили бы слуге или другой мелкой сошке.

Аш не сомневался: владельцем оружия является один из обитателей лагеря и винтовка выведет на него. Но молодого человека ошеломило открытие, что у него есть враг, который не только хотел убить его, но еще и следил за ним столь пристально, что узнал о внезапно предпринятой ночной прогулке и воспользовался этой возможностью, чтобы осуществить свое, по-видимому, давнее намерение – убить капитана Аштона Пелам-Мартина.

Как ни странно, до этой минуты Аш не думал о том, кто же конкретно пытался его убить. Впрочем, весь этот неприятный эпизод, начиная от первого выстрела и кончая моментом, когда противнику удалось вырваться и скрыться в зарослях, продолжался не более десяти-пятнадцати минут, в течение которых Ашу приходилось думать о более важных вещах, чем личность убийцы. Но теперь стало жизненно важно узнать, кто это был. Вспоминая свое поведение в последние два месяца, Аш недоумевал, почему ему ни разу не пришло в голову, что у него может быть враг в лагере, если человек или люди, совершившие покушение на Джоти, наверняка по-прежнему находятся там и вполне могут ненавидеть его за участие в спасении мальчика – и за последующие старания присматривать за ним. Кроме того, еще есть Джали…