Текст книги "Далекие Шатры"

Однако, слушая Уиграма, Аш понял: урок, если таковой и был извлечен в свое время, давно забыт и люди, планирующие повторить представление той прискорбной трагедии, позаботятся о том, чтобы его никто не вспомнил, а для этого направят луч прожектора на фигуру русского злодея в мохнатой шапке, притаившегося за кулисой в ожидании выхода на сцену. «Да, если Шир Али действительно собирается впустить в свою страну русских, – подумал Аш, как недавно думал Уиграм, – Англии придется вмешаться, потому что русские, прибрав что-нибудь к рукам, уже никогда этого не упустят, а следующей станет Индия».

Он содрогался при одной мысли об Индии, присоединенной к неуклонно расширяющимся владениям царя: об индийских городах и деревнях под управлением исправников и старост, о русских генерал-губернаторах во всех провинциях, о русских полках, стоящих во всех военных постах от Пешавара до мыса Кумари и контролирующих крупные морские порты Карачи, Бомбей, Мадрас и Калькутту. Но с другой стороны, он знал Афганистан даже лучше людей вроде Каваньяри, а потому относился скептически к опасениям, выражавшимся заместителем комиссара и прочими поджигателями войны.

– Помнится, я читал где-то, – задумчиво заметил Аш, – что Генрих Первый Французский сказал об Испании: если в нее вторгнешься с большим войском, умрешь голодной смертью, а если с малым, погибнешь от руки враждебно настроенного испанского народа. То же самое можно сказать об Афганистане. Вторгаться в такую страну – гиблое дело, и я сомневаюсь, что русские попытаются туда сунуться, разве что они полагают, что смогут войти туда беспрепятственно, с согласия не только эмира, но и населения. Сомневаюсь я и в том, что Каваньяри знает Афганистан достаточно хорошо, если он способен предположить, что так называемые подданные эмира безропотно смирятся с русскими гарнизонами, стоящими по всей стране. Пусть они кровожадные головорезы, славящиеся вероломством и жестокостью, но никто никогда не отказывал им в храбрости – и не мог заставить их делать то, чего они не желают. А они не желают находиться в подчинении или под управлением иностранцев – любых иностранцев! Вот почему, на мой взгляд, русская угроза не более чем жупел.

– Совершенно верно, – согласился Уиграм. – Именно этого я и опасаюсь. Мне бы очень хотелось ошибаться, но я невольно задаюсь вопросом: а что, если сторонники наступательной политики прекрасно понимают, что Россия просто вытягивает щупальце – проверяет температуру воды, так сказать, – но исполнены такой решимости осуществить свои планы превращения Афганистана в буферное государство для защиты Индии, что используют русскую угрозу в качестве ширмы для прикрытия своих подлинных целей? Хотя, конечно, если эмир действительно собирается подписать договор с царем…

Фраза осталась незаконченной, потому что его перебил Уолли, который отказывался верить, что самый последний его герой может ошибаться в столь важном вопросе или неверно судить о любых обстоятельствах, касающихся племенных территорий Афганистана. Каваньяри, заявил Уолли, знает об этой стране и ее народе больше любого другого человека в Индии – во всяком случае, любого европейца. Это всем известно!

Уиграм сухо заметил, что наверняка многие говорили то же самое о Макнотоне в 1838 году, однако, несмотря на это, он погиб от руки афганцев через три года, будучи причастным к попытке возвести на престол Шуджа-Шаха и почти единолично повинным в том, что позволил огромному количеству британских женщин, детей и слуг-туземцев присоединиться к оккупационным войскам в Кабуле и погибнуть в жестокой бойне на перевале Хурд-Кабул вместе с отступающей армией. Поскольку Уолли тоже изучал ту катастрофическую кампанию, он на время умолк и стал слушать Аша и Уиграма, которые принялись обсуждать, возможно ли добыть достоверную информацию о делах в Кабуле и является ли русская угроза реальной, или же она просто жупел, использующийся сторонниками наступательной политики, чтобы напугать электорат и заставить его выступить в поддержку очередной агрессивной войны.

– Допустим, нам удастся добыть информацию, – сказал Аш минут через десять, – но мы не сможем быть уверены, что ее примут к сведению, если она будет расходиться с тем, во что они хотят верить.

– Совершенно верно, – подтвердил Уиграм. – Но если под «ними» ты подразумеваешь Каваньяри, то он никогда не станет утаивать информацию. В этом я абсолютно уверен. Разумеется, у него есть свои шпионы, как у нас всегда были свои, – в конце концов, в нашем первоначальном уставе записано, что мы должны нанимать людей, способных собирать достоверные сведения не только в пределах нашей территории, но и за ее пределами, а будучи заместителем комиссара Пешавара, Каваньяри наверняка пользуется услугами значительного количества платных агентов. Но я готов поручиться, что любая поставляемая осведомителями информация политического характера – любые сведения, касающиеся взаимоотношений Шир Али с русскими, например, – незамедлительно отсылается в Шимлу, независимо от того, противоречит она собственным взглядам Каваньяри или нет. В любом случае попытаться надо. Нельзя же равнодушно смотреть, как пассажирский корабль идет на подводный риф, и не предпринимать попытки зажечь сигнальный огонь, или выпустить ракету, или сделать хоть что-нибудь, чтобы предупредить их, – пусть даже просто заорать или подуть в свисток!

– Нельзя, – согласился Аш. – Необходимо что-то сделать, даже если попытка обречена на неудачу.

– Вот именно. И я считаю своим долгом попытаться. – Уиграм вздохнул, испытывая огромное облегчение. Он откинулся на спинку кресла и с ухмылкой сказал Ашу: – Помню, когда ты только-только вступил в полк, мы частенько подшучивали над тобой за твою привычку называть то или иное дело несправедливым – в те дни это было твое любимое слово. Я лично ничего не имею против участия в войне: это мое ремесло. Но я бы предпочел считать, что война, в которой я участвую, справедлива или, по крайней мере, неизбежна. А по моему мнению, войны с Афганистаном можно избежать. Еще не поздно.

Аш молчал, и Уиграм увидел, что в его глазах, устремленных на темный дверной проем, через который вышла Анджали, застыло отсутствующее выражение, как у человека, мысленно перенесшегося на расстояние многих миль или на много лет назад. И Аш действительно вспоминал прошлое и снова слышал – как слышал в приемном зале Лалджи в Гулкоте и в чатри в Бхитхоре – голос давно умершего мужчины, призывающий четырехлетнего мальчика не забывать, что на свете нет греха страшнее несправедливости и что против нее надо бороться всегда и везде, даже если ты не уверен, что одержишь победу.

Уиграм, знавший Аша не так хорошо, как знал Уолли, заметил только задумчивость. Но Уолли увидел в спокойном лице друга нечто испугавшее его – тень отчаяния и печали, какие владеют человеком, поставленным перед необходимостью принять трудное решение. И пока он смотрел, в нем пробудился свойственный многим ирландцам дар предвидения, вызвав в душе столь острое предчувствие беды, что он непроизвольно вскинул руку, словно пытаясь прогнать его… и в следующий же миг услышал спокойный голос Аша:

– Мне придется отправиться туда самому.

Уиграм запротестовал. Они оба запротестовали. Но в конечном счете пришли к мнению, что Аш прав. Офицеру разведчиков поверят скорее, чем любому афганцу, который получает плату за свои услуги и к тому же вполне может питать личную или племенную неприязнь к правительству в Кабуле, а потому испытывает искушение искажать или частично утаивать информацию, собранную по другую сторону границы. Кроме того, сейчас речь шла уже не о том, чтобы узнать, какое недовольное племя замышляет набег на территорию Британской Индии или какой местный мулла подстрекает правоверных к убийству нескольких неверных, а о том, чтобы выяснить, вступил ли эмир Афганистана в сговор с русскими, и если да, то какими обязательствами связал себя. Действительно ли он собирается пустить русскую миссию в Кабул и подписать договор о союзе с царем, и готов ли афганский народ поддержать своего правителя.

Достоверная информация по этим вопросам будет иметь величайшую ценность для ведущих переговоры представителей правительства в Шимле и Пешаваре и для министров ее величества в Лондоне. От этой информации может зависеть, начнется война или сохранится мир – иными словами, погибнут или останутся в живых многие тысячи человеческих существ. И как справедливо указал Аш, ничто в уставе разведчиков не запрещало офицеру собирать достоверные сведения не только в пределах нашей территории, но и за ее пределами.

– Так или иначе, я жил в этой стране и вполне там освоился, а потому не буду подвергаться сколько-нибудь серьезной опасности, – сказал Аш.

– Вранье! – сердито выпалил Уолли. – Не держи нас за олухов. В прошлый раз ты был там не один, а теперь отправишься туда в одиночестве. Это значит, что, если ты устанешь, заболеешь, будешь ранен или совершишь оплошность, тебя некому будет прикрыть. Ты будешь одиноким иноземцем, а следовательно, подозрительной личностью. Честное слово, меня от тебя тошнит – от вас обоих. Но видит бог, я бы очень хотел отправиться туда с тобой! Когда ты собираешься двинуться в путь?

– Как только Уиграм уладит дело с командующим. Без его разрешения я не могу поехать туда, а насколько нам известно, он может и не дать согласия.

– Он согласится, – сказал Уиграм. – Он не меньше меня обеспокоен историей с Афганистаном, как и половина пограничных войск, коли на то пошло. Ведь сражаться придется именно нам, если эта золотая компания в Шимле примет неверное решение и начнет ворошить осиное гнездо. Возможно, командующего придется убеждать, но я уверен, что в конечном счете он поймет: это хорошая идея и, возможно, спасительная. А Каваньяри, тот просто ухватится за нее. Он приходит в восторг от подобных идей.

Уиграм оказался прав в обоих отношениях.

Командующий поддался на уговоры, а заместитель комиссара отнесся к идее с большим воодушевлением. Он любил драматичные сюжеты, и история Аша в пересказе капитана Бэтти поразила его воображение.

– Но если он собирается работать на меня, я должен увидеться с ним перед его отбытием. Будет лучше, если он станет передавать мне сообщения через единственного моего агента, которому я разрешаю появляться в Пешаваре, а не через одного из ваших людей, который будет обязан передавать каждое послание сначала вам или вашему командующему, предоставляя одному из вас докладывать сведения мне. Так не пойдет: чем меньше людей замешано в деле, тем лучше, особенно для собственной безопасности Пелам-Мартина. Надеюсь, вы объясните это ему и своему командующему. Многоначалие всегда ведет к неразберихе, а поскольку на уровне полка информация такого рода не представляет практической ценности, я бы предпочел, чтобы молодой человек работал исключительно на меня. И если он, как я понял, в настоящее время еще находится в отпуске, я бы предложил запретить ему возвращаться в Мардан. Будет выглядеть странно, если он вернется к исполнению своих служебных обязанностей, а через несколько дней снова покинет полк.

– Да, сэр. Об этом мы уже подумали. Он выедет на задание из Аттока – это его собственное предложение.

– И весьма разумное, – одобрительно кивнул Каваньяри. – Пожалуйста, устройте нашу с ним встречу перед его отъездом.

Уиграм не счел нужным говорить заместителю комиссара, что, вызвавшись отправиться в Афганистан в качестве шпиона, Аш поставил два условия, одно из которых вполне могло заставить его переменить решение. Он твердо заявил, что должен обсудить все с Кодой Дадом, и если старик не одобрит план, от него придется отказаться. Второе условие было таково: разведчики должны пообещать позаботиться об Анджали и проследить за тем, чтобы она получила все права его законной жены, если он не вернется.

Насчет последнего никаких возражений не возникло, но когда Уиграм засомневался, целесообразно ли вводить в курс дела постороннего человека, Аш резко ответил, что он в любом случае расскажет обо всем Зарину, а отцу Зарина он без колебаний доверил бы свою жизнь.

– Я знаком с ним с шести лет и ценю его мнение больше, чем чье-либо. Если он посчитает, что я смогу принести пользу, тогда я поеду, хотя вы должны помнить, что он патан, то есть афганец, а потому может плохо относиться к шпионам, даже таким, деятельность которых способна предотвратить войну. Но я должен поговорить с ним, прежде чем принять окончательное решение.

Уиграм пожал плечами и сказал:

– Поступай как знаешь. В конце концов, речь идет о твоей жизни. Как по-твоему, какой вердикт он вынесет?

– О, скорее всего, он согласится с вами, как и Зарин. Признаться, я не ожидаю, что он станет возражать. На самом деле я, вероятно, понапрасну потрачу свое и его время, но мне надо удостовериться.

– И получить его благословение, – тихо пробормотал Уиграм, непроизвольно высказав вслух свою мысль.

Слова прозвучали еле слышно, однако Аш разобрал их и быстро проговорил удивленным тоном:

– Да. Откуда ты знаешь?

Уиграм заметно смутился и неловко сказал:

– В наши дни это может показаться нелепым, но мой отец благословил меня перед моим отъездом в Индию, и воспоминание об этом часто согревает мне душу. Полагаю, традиция восходит к Ветхому Завету, когда благословение патриарха действительно что-то значило.

– «Исав сказал… отец мой! благослови и меня»[53]53
  Бытие, 27: 34.


[Закрыть], – процитировал Уолли, впервые за долгое время подав голос. – Надеюсь, ты получишь благословение, Аш, ради всех нас.

Уиграм порывисто встал с кресла и сказал, что им пора уходить, а потом выразил надежду, что Аш не станет тянуть с визитом к отцу Зарина, поскольку у него такое ощущение, что времени осталось очень мало и оно иссякает слишком быстро.

– Если командующий даст добро, когда ты сможешь выехать?

– Это зависит от Коды Дада и от Каваньяри. Я постараюсь увидеться с Кодой Дадом завтра или послезавтра. Вы двое возвращаетесь в Мардан нынче ночью?

– Мы не собирались, но можем вернуться и сегодня.

– Пожалуйста, передайте от меня несколько слов Зарину. Скажите, что мне необходимо срочно повидаться с его отцом, и пусть он даст мне знать, в состоянии ли старик принять меня – насколько я понял, он сильно недомогал в последнее время. Если да, то где и когда, но я бы предпочел не показываться в его деревне, коли такое возможно. Зарину не нужно посылать мне никаких сообщений сюда. Завтра на закате я буду ждать его возле баньяна у первого мильного камня за Ноушерой. Возможно, он будет на дежурстве, но я надеюсь, вы сумеете устроить так, чтобы он ненадолго вырвался из Мардана.

Однако никто так и не узнал, что посоветовал бы Кода Дад, ибо он умер. Старик испустил дух примерно в тот час, когда Уолли и Уиграм Бэтти выехали из Мардана, направляясь в Атток, а поскольку в этот сезон всегда стоит нещадная жара, его похоронили еще до прихода ночи. И к тому времени, когда Аш подъехал к баньяну на Ноушерской дороге, где ждал Зарин со скорбным известием, Кода Дад-хан, в прошлом старший придворный конюший в маленьком княжестве Гулкот, уже целые сутки лежал в могиле.

Двумя днями позже заместитель комиссара Пешавара и капитан Бэтти из кавалерии разведчиков выехали вместе из Мардана якобы с целью присмотреть удобные места для разбивки лагеря на равнине к юго-востоку от Пешавара.

Они отбыли без сопровождения и в такое время дня, когда все здравомыслящие люди предаются полуденному отдыху и местность кажется вымершей. Тем не менее по дороге они встретились и побеседовали еще с одним всадником – одиноким афридием, который отдыхал в тени высокой скалы и, возможно даже, поджидал их.

Собственно, говорил в основном Каваньяри, а Аш заявил только, что согласен собирать и передавать информацию при условии, что он будет сообщать всю правду в чистом виде, даже если она окажется отличной от мнения, какое желают слышать должностные лица в Шимле.

– Если у меня не будет такой возможности, тогда вообще не имеет смысла браться за это дело, – сказал Аш.

На это Каваньяри ответил с легкой язвительностью, что, естественно, от него ожидают беспристрастности и непредвзятости, иначе и быть не может. А потом добавил, что командующий корпусом, с разрешения высшей инстанции, приказом назначил лейтенанта Пелам-Мартина на должность его, Каваньяри, личного офицера разведки на шестимесячный срок, независимо от того, будет объявлена война в течение означенного периода или нет, а самому Каваньяри дал право прекратить деятельность своего агента в любой момент, когда он сочтет нужным.

– В этом случае, разумеется, вы немедленно вернетесь к своим служебным обязанностям в полку. С присвоением внеочередного звания, коли пожелаете: его вы точно заслужите, а за труд полагается вознаграждение.

Аш поморщился и резко заметил, что взялся за это дело вовсе не в надежде на вознаграждение: он как раз считает, что самое главное здесь – иметь осведомителя, не преследующего никаких корыстных интересов. Он не ждет платы за свои услуги, и все, что он делает, можно рассматривать как возврат долга, ведь он в долгу перед разведчиками, которые относились к нему очень хорошо, а он еще никак не отблагодарил их.

– Теперь у вас появится возможность сделать это, – заметил Каваньяри, одобрительно кивнув, и перешел к обсуждению других вопросов.

Таковых было много, в том числе вопрос о денежном обеспечении самого Аша в Афганистане и Джали в Аттоке, а также различные детали, которые следовало обговорить, дабы история об отправке лейтенанта Пелам-Мартина на «курсы» куда-то на юг перед самым его возвращением в Мардан ни у кого не вызвала сомнений. Разговор продолжался довольно долго, и лишь когда тени начали удлиняться, двое англичан двинулись обратно в Пешавар, а афридий на своем тощем пони рысью тронулся на восток, в сторону Аттока.

Аш перешел Рубикон, и теперь оставалось только поставить в известность Джали. Он тянул с этим, сколько мог, надеясь, что необходимость в таком разговоре отпадет: до сих пор оставалась вероятность, что Каваньяри или командующий в последний миг передумают и отменят эту затею как слишком опасную или невыполнимую, а до недавнего времени существовала вероятность, что ее не одобрит Кода Дад.

Сообщить о принятом решении Джали оказалось труднее всего. Даже труднее, чем предполагал Аш. Она чуть ли не на коленях умоляла взять ее с собой, настойчиво утверждая, что теперь она должна всегда находиться рядом с Ашем, тем более если он идет на опасное дело. Она не только сможет заботиться о нем и стряпать для него, но и одним своим присутствием будет отводить от него подозрения. Ну кто заподозрит шпиона в мужчине, сопровождаемом женой? Подобное предположение нелепо, а потому послужит защитой для Аша.

– И стрелять я научусь, – просительно сказала Джали. – Тебе надо только позаниматься со мной.

– Но ты не говоришь на пушту, сердце мое.

– Я научусь, научусь! Обещаю, я научусь.

– Для этого нет времени, любимая, потому что я должен выехать немедленно. А если я возьму тебя с собой и ты не сможешь свободно разговаривать с тамошними женщинами, они начнут задавать разные вопросы, что подвергнет серьезной опасности и нас с тобой, и мою работу. Ты же знаешь, я бы взял тебя, если бы мог, но я не могу, ларла. К тому же речь идет всего лишь о шести месяцах. Я оставлю здесь Гулбаза, и ты будешь в безопасности под опекой бегумы, а я… я буду в гораздо большей безопасности один.

Именно последние слова убедили Анджали. В глубине души она понимала, что Аш прав, и потому перестала умолять и упрашивать, а сказала лишь:

– Тогда забери с собой мое сердце – оно уже принадлежит тебе. Верни мне его поскорее, в целости и сохранности.

Аш заверил, что ей нет нужды бояться за него. Но хотя на словах он сумел приуменьшить опасность, тело выдало его: той ночью он занимался любовью так, как никогда прежде, – с каким-то исступленным отчаянием, словно пытаясь в полной мере насладиться каждым моментом близости из страха, что завтра для него не настанет. Так мужчина воссоединяется со своей возлюбленной накануне какого-нибудь рискованного испытания – великого сражения или долгого и опасного путешествия, откуда он может не вернуться…

Следующей ночью, когда все домашние мирно спали и луна еще не взошла, Аш бесшумно вышел через задние ворота сада Фатимы-бегумы и двинулся в сторону гор. А меньше чем через двенадцать часов он пересек границу и исчез на территории Афганистана. Бесследно пропал из виду, точно камешек, брошенный в глубокий пруд.