Текст книги "Далекие Шатры"

– Я тоже покину город сегодня, – признался сирдар. – Пока страсти не улягутся, в Кабуле не место тем, кто служил сиркару. Но я тронусь в путь в час ночи, когда все будут спать – даже воры и головорезы, которые усердно потрудились сегодня и не станут бодрствовать ночью. Я бы посоветовал вам поступить так же. Луна взойдет только в два, и если мой путь короток и легок, то о вашем такого не скажешь. Когда вы удалитесь на изрядное расстояние от города, вам понадобится лунный свет. Куда вы отправитесь?

– На поиски нашего царства, сирдар-сахиб. Нашей Дур-Хаймы – наших Далеких Шатров.

– Вашего царства?

Сирдар уставился на него с таким недоумением, что Аш чуть заметно улыбнулся:

– Вернее сказать, мы надеемся найти наше царство. Мы отправимся на поиски места, где сможем спокойно жить и трудиться, где люди не убивают и не преследуют друг друга забавы ради, или по приказу правительства, или потому, что кто-то говорит, думает и молится иначе либо имеет другой цвет кожи. Я не знаю, есть ли такое место, а если мы все-таки найдем его, не окажется ли, что там слишком трудно жить: построить дом, выращивать фрукты, овощи и пшеницу, воспитывать и обучать наших детей. Однако в прошлом великое множество людей жило такой жизнью. Бессчетное множество – со дня изгнания наших прародителей из рая. А что делали другие, сможем сделать и мы.

Накшбанд-хан не выразил ни удивления, ни неодобрения. Там, где европеец стал бы возражать и отговаривать, он просто кивнул, а узнав о намерении Аша найти долину в Гималаях, согласился, что лучше всего двинуться по караванному пути к Читралу, а оттуда через перевалы добраться до Кашмира.

– Но вам нельзя брать своих лошадей, – сказал сирдар. – Они непригодны для путешествия по горам. Вдобавок они будут привлекать внимание. Я дам вам взамен четырех монгольских пони – вам понадобится один запасной. По сравнению с вашими лошадьми эти животные мелкорослые и с виду хилые, но в действительности крепкие и выносливые, как яки, и ловкие и проворные, как горные козы. Вам также понадобятся поштины и гилгитские сапоги: по мере вашего продвижения на север ночи станут холодными.

Он отказался брать плату за свое гостеприимство, заявив, что разница в стоимости трех лошадей Аша и четырех крепких мохнатых пони покроет все с лихвой.

– А теперь вам надо поспать, – сказал сирдар. – Вам придется проделать длинный путь, если вы хотите удалиться на безопасное расстояние от Кабула до восхода солнца. Я пришлю слугу разбудить вас в половине первого.

Этот совет тоже казался разумным, и Аш, вернувшись к Джали, велел ей постараться выспаться, поскольку они выедут не раньше часа ночи. Он также поговорил с Гулбазом, сообщив о своих планах и попросив рассказать обо всем Зарину по возвращении в Мардан.

– Здесь наши пути расходятся, – сказал Аш. – Как ты знаешь, я позаботился о твоем содержании: тебе будет выплачиваться пенсия до самой твоей смерти. Это точно. Но любых денег мало, чтобы вознаградить тебя за твою заботу обо мне и моей жене. За это я могу лишь горячо поблагодарить тебя. Я никогда тебя не забуду.

– А я не забуду вас, сахиб, – сказал Гулбаз. – Не будь у меня жены и детей в Хоти-Мардане да кучи родственников в краю юсуфзаев, я бы отправился с вами на поиски вашего царства и, возможно, остался бы жить там с вами. Но я не могу. Тем не менее мы расстанемся не нынче ночью: в такое беспокойное время мэм-сахиб негоже путешествовать по Афганистану в сопровождении только одного защитника. Два всяко лучше, чем один, а потому я провожу вас до Кашмира и оттуда вернусь в Мардан по дороге, что ведет из Мари в Равалпинди.

Аш не стал с ним спорить: он понимал, что никакие доводы не подействуют на Гулбаза, а самое главное, Гулбаз действительно принесет неоценимую пользу, особенно в первой части путешествия. Они еще немного поговорили, а потом Аш вернулся к жене в маленькую комнату, и вскоре оба заснули, изнуренные ужасными переживаниями долгого, мучительного дня, а Анджали – испытывая безмерное облегчение при мысли о скором отъезде из неистового, залитого кровью Кабула и долгожданном возвращении в знакомые края своего детства. В огромные леса, где растут ели, деодары, каштаны и рододендроны, где воздух напоен ароматом хвои, диких гималайских роз и адиантума, где слышишь тихое дыхание ветра в верхушках деревьев и журчание воды и видишь, высоко и далеко, безмолвные твердыни заснеженных гор и ослепительно-белое чудо Дур-Хаймы.

С этой мыслью она заснула счастливая впервые за много дней. Аш тоже спал крепко и проснулся освеженным.

Он вышел из дому на полчаса раньше жены и Гулбаза, ибо должен был сделать одно важное дело, не требовавшее присутствия никого другого, даже Джали. Он попрощался с сирдаром и ушел пешком, вооруженный одним револьвером, тщательно спрятанным под одеждой от посторонних глаз.

На улицах не было ни души, если не считать крыс, шмыгавших вдоль сточных канав, да немногочисленных тощих котов, рыскавших в поисках добычи. Аш не встретил по дороге даже ночного сторожа. Весь Кабул спал, причем за закрытыми ставнями: несмотря на жару, мало кто решился оставить открытым хотя бы одно окно, и все дома с виду походили на крепости. Только ворота Бала-Хиссара по-прежнему оставались открытыми и без охраны: часовые, дежурившие, когда взбунтовался Ардальский полк, покинули свои посты, чтобы принять участие в нападении на резиденцию, и не вернулись, а позже другие последовали их примеру, и после кровавой бойни никому не пришло в голову поставить новых часовых или приказать закрыть ворота.

В небе над Бала-Хиссаром тускло светилось зарево пожара, но здесь, как и в городе, двери и ставни во всех домах были закрыты и заперты. Крепость была погружена в густую тьму, если не считать нескольких огоньков во дворце, где эмир совещался со своими министрами, да территории резиденции, где здание офицерской столовой все еще горело красным пламенем, языки которого взмывали ввысь, опадали и снова взмывали, и от пляшущих багровых отсветов лица мертвецов с остекленелыми глазами казались живыми и осмысленными.

На территории миссии, такой же безмолвной и пустынной, как улицы, тоже не наблюдалось никакого движения, кроме ночного ветра да колеблющихся теней, и тишину нарушали лишь ровный гул и потрескивание пламени да крик ночной птицы где-то за стеной крепости.

Одержавшие победу афганцы настолько увлеклись грабежом и надругательством над телами врагов, что не заметили, как зашло солнце, и не успели унести с поля боя своих мертвецов. Великое множество их по-прежнему лежало вокруг конюшен и у входа в казармы, и отличить мертвых афганцев от тех джаванов, которые, будучи мусульманами, а во многих случаях и патанами, носили такую же одежду, представлялось делом нелегким. Но Уолли был в форме, и даже при тусклом, неверном свете огня найти его не составило труда.

Он лежал ничком возле орудия, которое надеялся захватить, все еще сжимая в руке сломанную саблю и чуть повернув голову в сторону, точно спал. Высокий, веселый, темноволосый молодой человек, отметивший свой двадцать третий день рождения всего две недели назад…

Он получил ужасные ранения, но в отличие от Уильяма, чье изрубленное почти до неузнаваемости тело лежало в нескольких ярдах от него, не был изувечен после смерти, и Аш мог лишь предположить, что даже враги восхитились отвагой мальчика и воздержались от обычного надругательства над трупом, тем самым отдавая дань уважения доблестно сражавшемуся воину.

Опустившись на колени, Аш очень осторожно перевернул его на спину.

Глаза у Уолли были закрыты, и трупное окоченение еще не сковало длинное тело. Лицо его было покрыто копотью, измазано кровью и исчерчено струйками пота, но, если не считать неглубокого пореза на лбу, не получило никаких повреждений. И он улыбался…

Аш убрал со лба Уолли пыльные растрепанные волосы, опустил тело на землю, встал и направился к казармам, пробираясь между трупами.

Во внутреннем дворе казарм находился бак с водой. Отыскав его, Аш оторвал от своего кушака лоскут, намочил в воде и, вернувшись обратно, смыл с лица Уолли всю кровь и копоть так осторожно, так бережно, словно боялся потревожить сон друга грубым прикосновением. Когда молодое улыбающееся лицо снова стало чистым, он стряхнул пыль с измятого мундира, поправил перевязь, надетую поверх алого кушака, какой носят разведчики, и застегнул воротничок.

Аш ничего не мог поделать с зияющими резаными ранами и темными пятнами засохшей крови вокруг них. Но с другой стороны, то были почетные раны. Покончив с делом, он взял холодную руку Уолли, сел рядом и стал разговаривать с ним, как с живым. Сказал, что его подвиг не забудут, пока будет жива память о Корпусе разведчиков, и что он может спать спокойно, ибо заслужил покой и обрел его так, как хотел обрести: ведя своих солдат в бой. Сказал, что он, Аш, будет помнить его до конца жизни и, если у него родится сын, назовет мальчика Уолтером.

– Я всегда говорил, что это ужасное имя, правда, Уолли? Но ничего: если он будет обладать хотя бы половиной твоих достоинств, у нас будут все основания гордиться им.

Он говорил также о Джали и о новом мире, который они собираются построить для себя, – о царстве, где не будет места вражде и подозрительности, где все пришлые люди будут встречать радушный прием. И о будущем, в котором Уолли останется как немеркнущее воспоминание о кипучей молодости, звонком смехе и беспредельном мужестве.

– Мы с тобой здорово проводили время, правда ведь? – сказал Аш. – Чудесные воспоминания…

Он потерял счет времени и не замечал стремительного течения минут. Аш пришел в резиденцию с намерением сжечь или похоронить тело Уолли, чтобы оно не осталось разлагаться на солнце и не стало кормом для коршунов и воронов, но сейчас вдруг понял, что не сможет этого сделать: земля слишком твердая и вырыть могилу без посторонней помощи невозможно, а занести тело Уолли в резиденцию нельзя, не получив сильных ожогов или не задохнувшись от жары и дыма – огонь все еще пылал слишком яростно.

Помимо всего прочего, если тело исчезнет, могут пойти слухи, что лейтенант-сахиб не умер, что ночью он очнулся, сумел выбраться с территории миссии и где-то прячется, а это приведет к повальному обыску домов и, возможно, смерти ни в чем не повинных людей. В любом случае теперь Уолли уже не узнает, что случилось с его телом, и не станет волноваться по этому поводу.

Аш отпустил холодную руку, поднял Уолли с земли, отнес к пушке и положил тело на нее – аккуратно, чтобы оно не упало. Мальчик предпринял три атаки в попытке захватить эту пушку, и только справедливо, чтобы она стала для него похоронными дрогами, на которых он может покоиться, словно выставленный для торжественного прощания. Когда Уолли найдут здесь, афганцы решат, что его положил сюда один из них по той же причине, по какой его избавили от посмертного надругательства, – в знак признания великой доблести.

– Прощай, дружище, – произнес Аш. – Спи спокойно.

Он вскинул руку в прощальном жесте, а потом двинулся прочь и лишь тогда заметил, что звезды побледнели, а значит, уже восходит луна. Он совсем потерял счет времени и задержался здесь гораздо дольше, чем собирался. Джали и Гулбаз давно ждут его и гадают, не приключилась ли с ним какая беда, и Джали наверняка думает…

Аш пустился бегом и, достигнув густой тени от домов вокруг арсенала, помчался по лабиринту улочек и переулков к воротам Шах-Шахи, по-прежнему неохраняемым, откуда открывался вид на долину и холмы Кабула, серые в бледном свете звезд и первых лучах восходящей луны.

Анджали и Гулбаз ждали под купой деревьев у обочины дороги. Но хотя они ждали там более часа, с каждой минутой все сильнее терзаясь страхом и тревогой, они не задали ни одного вопроса. Это было лучшее, что они могли сделать сейчас для Аша, и он проникся к ним безмерной благодарностью.

Он не мог поцеловать Джали, потому что она была в чадре, но обнял ее и на краткий миг крепко прижал к груди, прежде чем отвернуться и быстро переодеться в приготовленный Гулбазом костюм. Путешествовать под видом писца не годилось, и когда через несколько минут Аш сел на пони, он по всем внешним признакам был самым настоящим афридием – с винтовкой, патронташем, тулваром и смертоносным, бритвенно-острым ножом, какой всегда носят с собой все мужчины в Афганистане.

– Я готов, – сказал Аш. – Давайте двигаться. Нам нужно проделать большой путь до рассвета, а я уже чую запах утра.

Они выехали из тени деревьев, оставляя позади Бала-Хиссар и яркий факел горящей резиденции, и во весь опор помчались по равнине в сторону гор…

И возможно даже, они нашли свое царство.

Словарь

Айя – няня.

Ана – мелкая монета.

Ангрези – иностранец; англичанин.

Ангрези-логи – англичане.

Ачкан – прилегающий кафтан до колен.

Баба – младенец, маленький ребенок.

Бадмаш – плохой человек, мошенник.

Бара-сахиб – большой господин, важная персона.

Барат – гости со стороны жениха.

Бегума – знатная дама (у мусульман).

Биби-гурх – женский дом.

Билайт – Англия.

Гур – неочищенный тростниковый сахар.

Гхази – религиозный фанатик.

Гхари – любая повозка, запряженная лошадьми.

Гхи – очищенное топленое масло.

Дай – сиделка; повитуха.

Дак-бунгало – гостиница при почтовой станции.

Дак-гхари – запряженная лошадьми повозка, перевозящая почту.

Дал – чечевичная похлебка.

Дафадар – сержант кавалерии.

Джаван – солдат.

Джемадар – унтер-офицер индийской туземной армии (кавалерии или пехоты)

Джезайл – длинноствольный мушкет.

Джелаби – жареные сласти из меда и масла.

Джаханнам – ад.

Джихад – священная война.

Джунги-лат-сахиб – главнокомандующий.

Джхил – мелкое болотистое озеро, пруд.

Дурбар – совет знати при монархе; торжественный прием при дворе.

Дхоби – мужчина-прачка.

Зенана – женская половина дома.

Иззат – честь.

Икка – двуколка, запряженная одной лошадью.

Истри-дхан – наследство.

Итр – ароматное вещество.

Кафир – неверный.

Кисмет – судьба, рок.

Кос – мера длины, примерно равная 1,8 км.

Кхансамах – повар, судомойка, слуга.

Кхидматгар – слуга, подающий на стол блюда.

Ларла – милая, дорогая.

Латхи – окованный желесом посох или дубинка.

Лота – кувшин.

Малик – вождь племени.

Махаут – погонщик слонов.

Мачан – помост на дереве, использующийся при охоте на крупных хищников.

Мунши – учитель языков, преимущественно восточных; писарь.

Нокер-логи – слуги.

Нотч – танцовщица.

Пайса – мелкая медная монета.

Паллу – свободный конец сари, набрасываемый на голову, как шаль.

Палтан – пехотный полк.

Пан – орех бетеля, который заворачивается в лавровый лист и употребляется для жевания.

Панчаят – совет пяти старейшин.

Парда – занавес, а также затворничество женщин.

Патаны – представители афганских племен, обосновавшихся в Индии.

Патаркар – маленькая петарда.

Пешва – главный министр в маратхском государстве.

Повиндах – представитель кочевого племени вроде цыган.

Пуджа – богослужение в индуизме.

Пушту – язык патанов.

Радж – власть; правление.

Раджа – правитель, князь.

Раджкумар – сын раджи, принц.

Раджкумари – дочь раджи, принцесса.

Рани – супруга раджи.

Рисай – лоскутное одеяло.

Рисала – кавалерия (полк).

Рисалдар – офицер индийской армии (кавалерия).

Рисалдар-майор – самое высокое звание офицера индийской туземной армии (кавалерия).

Садху – святой, отшельник.

Саис – конюх.

Сат-бхай – «семеро братьев», маленькие коричневые птички, которые летают группами, обычно по семь штук.

Сахиб-логи – белые господа.

Сипай – солдат пехоты.

Сирдар – индийский офицер высокого ранга.

Сиркар – индийское правительство.

Совар – кавалерист.

Тар – телеграмма (букв. проволока)

Тонга – двуколка.

Тулвар – индийская кривая сабля.

Фаранги – европеец.

Хавилдар – сержант пехоты.

Хаким – доктор.

Хузур – владыка, властелин.

Чапати – тонкая лепешка из пресного теста.

Чапли – тяжелые кожаные сандалии с подкованными гвоздями подошвами, какие носят на границе.

Чатти – большой глиняный сосуд для воды.

Ча-ча – дядя.

Чик – солнцезащитная штора, сплетенная из расщепленного тростника.

Чираг – сделанная из глины масляная лампа, которую зажигают во время праздников.

Чокидар – часовой, охранник.

Чупрасси – гонец.

Шикар – охота.

Шикари – охотник, следопыт.

Шулва – цельнокроеная рубаха с рукавами.

Юврадж – наследник престола.

Якдан – кожаный сундук, приспособленный для перевозки на мулах.