Текст книги "Далекие Шатры"

Но Пелам-сахиб совершенно не оправдал их приятных ожиданий и расстроил тщательно разработанный план, а потом еще и завел дружбу с намеченной жертвой и начал слишком усердно опекать мальчишку. Таким образом, он вполне мог стать серьезным препятствием, и Биджурам быстро решил, что разумнее от него избавиться, хотя сделать это без особого риска можно лишь за пределами Британской Индии, в той части страны, где нет достаточно крупных городов, чтобы опасаться присутствия там британских чиновников или любых других лиц, которые стали бы проводить слишком тщательное – или слишком скорое – расследование несчастного случая, повлекшего за собой смерть сахиба. Ибо, разумеется, это будет несчастный случай.

Вероятно, Биджурам обдумывал несколько возможных вариантов покушения и всякий раз, когда они оказывались в подходящей местности, пристально следил за назойливым ангрези, надеясь получить благоприятную возможность осуществить один из них. Когда такая возможность представилась, он мгновенно сориентировался и действовал с пугающей быстротой. Если бы Аша нашли застреленным из собственной винтовки, все решили бы, что он споткнулся или обращался с оружием небрежно и случайно выстрелил в себя. Слуги Биджурама были незнакомы с винтовкой этого образца, так что Биччху пришлось самому выступить в роли убийцы.

Аш встал с кровати, подошел к открытому проему палатки и с минуту стоял, пристально вглядываясь в ночную тьму. Густые тени испещряли землю, и трудно было сказать, скрывается ли в одной из них наблюдатель, хотя сам Аш наверняка представлял собой отличную мишень, освещенный сзади желтым светом лампы. Правда, последнее соображение не особо его беспокоило: он нисколько не сомневался, что меньше всего на свете Биджурам и его сообщники хотят привлечь внимание британских властей, а убийство британского офицера привлекло бы самое пристальное внимание. Нет, это должен быть несчастный случай – или ничего. План очередного покушения уже наверняка составлен, и Ашу придется действовать очень быстро, коли он хочет добраться до Бхитхора живым. Но на сей раз необходимо полностью убедиться, что он прав, а не просто снова гадает на кофейной гуще. Одной внутренней уверенности в своей правоте недостаточно. Он уже чувствовал такую уверенность прежде – и ошибался.

Взгляд Аша упал на скомканную тряпку, которую он выбросил из палатки, не видя нужды в дальнейшем сокрытии улики. Мгновение спустя он вышел и подобрал окровавленный лоскут, внезапно сообразив, как им воспользоваться.

26

На следующий день они выступили в путь позже обычного. Задержка произошла из-за ссоры между возницей телеги и махаутом вьючного слона по поводу распределения багажа. Вопрос пустяковый, но оба спорщика мигом вошли в раж, каждого поддержали горластые сторонники, и в конце концов половина возниц и все махауты начали обмениваться оскорблениями, что неминуемо привело к драке.

Пока дерущихся разняли и спорный вопрос уладили, прошло целых два часа, и стало ясно, что следующего места стоянки они достигнут только после полудня – перспектива безрадостная в такую жару.

В тот день они двигались вдоль сухого русла, петляющего между высокими кустами травы, редкими колючими деревьями и бесчисленными муравейниками. Хотя солнце еще стояло низко над горизонтом, когда они наконец тронулись в путь, утренний воздух уже утратил свежесть, и день обещал быть даже жарче предыдущего. Мелкий песок поднимался удушливыми облаками из-под конских и воловьих копыт, тележных колес и тяжело ступающих ног людей и слонов, и Шушила плакала и ныла, пока Джоти, сидевший с сестрами в ратхе, не потерял терпения и не отвесил ей пощечину.

– Можно подумать, тебе одной жарко и душно! – яростно набросился он на сестру. – Так вот, это не так! И если ты думаешь, что я соглашусь проехать еще хоть ярд в этой дурацкой коробке с хнычущей дурой, от которой шума больше, чем от больной козы, то ты ошибаешься!

С этими словами он выскочил из ратхи в облака пыли и, проигнорировав все призывы вернуться, велел подать коня и настоял на том, чтобы проехать остаток пути верхом.

Пощечина и внезапный уход Джоти благотворно повлияли на Шушилу, склонную реагировать положительно на любую демонстрацию мужского гнева. А кроме того, этот инцидент неожиданно сыграл на руку Ашу, который прежде всячески избегал общества Биджурама, а теперь ломал голову, как бы изменить ситуацию, не прилагая к тому видимых усилий.

Внезапное появление Джоти верхом на лошади решило проблему. Его свите, последнее время путешествовавшей в повозках, тоже пришлось сесть в седла, чтобы сопровождать юного господина. И когда мальчик собрался отпустить придворных, заявив, что не нуждается в них, так как поедет с сахибом и Мулраджем, Аш возразил, что людям лучше остаться с ним – позже они смогут съездить вперед за пищей и водой. Процессия никак не успеет достичь места стоянки к обеденному часу, а следовательно, им всем придется есть у обочины или вообще не есть.

На сей раз Джоти не стал спорить, и они все поехали группой. Таким образом, впервые с начала путешествия Аш провел несколько часов в обществе Биджурама и даже умудрился побеседовать с ним, как с добрым знакомым. Разговор получился бессвязным, так как жара не располагала к разговорам, но, по мнению Аша, ситуация была лучше некуда, поскольку сложилась естественным образом и не производила впечатления искусственно созданной. Позже ему не составило труда изрядно отстать от процессии под тем предлогом, что к месту стоянки лучше прибыть последними, когда все палатки уже будут разбиты и пыль уляжется. Для этого пришлось перейти на шаг, но все – даже лошади – чувствовали упадок сил и нисколько не возражали против того, чтобы двигаться неспешным шагом, держась поодаль от облаков пыли, взметенных бредущими впереди людьми и животными.

Солнце стояло почти в зените, когда они нашли удобное место для привала на обед, и Мохан с Биджурамом уехали вперед, чтобы распорядиться насчет еды. Вернувшись, они доложили, что до места стоянки осталось меньше мили и, поскольку передовой отряд добрался туда некоторое время назад, большинство палаток уже разбито, а остальные будут установлены в течение часа.

Аш надеялся, что поднимется ветер, но, как нарочно, в тот день воздух оставался недвижным, – в конечном счете это было неплохо, хотя и означало, что ему придется приложить дополнительные усилия к тому, чтобы последующие его действия не показались нарочитыми. Успех задуманного хода зависел от того, насколько непосредственно он будет держаться. Было важно, чтобы все выглядело естественно, и почти так же важно, чтобы выбранное место было приметным и находилось не очень далеко от лагеря, но и не очень близко.

Он с трудом дождался, когда они закончат есть и двинутся дальше, ибо заметил впереди одинокую пальму, возвышавшуюся над пыльной пустошью и редкими кустами травы и служившую хорошим ориентиром. Меньше чем в миле за ней над землей висели облака пыли – там разбивали палатки. Скоро они достигнут лагеря. Сейчас или никогда…

Аш глубоко вздохнул, повернулся к Кака-джи и задал какой-то вопрос о Каридкоте, призванный положить начало общему разговору и тем самым привлечь внимание Биджурама. Потом, когда они поравнялись с пальмой, он снял пробковый шлем и, обронив замечание насчет нестерпимой жары, вынул из кармана платок и принялся вытирать пот со лба и шеи. Только это был не платок, а скомканный кусок ткани, прежде являвшийся частью элегантного серого ачкана, а теперь испещренный бурыми пятнами. Аш привлек всеобщее внимание к данному факту, осекшись на полуслове и изумленно уставившись на лоскут.

Всем своим видом он дал понять, что впервые видит эту тряпку и понятия не имеет, каким образом она оказалась у него в кармане: он нахмурился, понюхал ее, поморщился от отвращения и, не потрудившись рассмотреть находку повнимательнее, скомкал и бросил в кусты пампасной травы.

Он даже мельком не взглянул на Биджурама, пока договаривал фразу и шарил в карманах в поисках обычного льняного платка, который якобы и рассчитывал вытащить сразу. Платок нашелся во внутреннем кармане куртки, и Аш промокнул им лоб, прикрепил его сзади к шлему для защиты шеи от солнца, а затем продолжил разговор, намеренно вовлекая в него Биджурама, дабы лишить того возможности отстать от группы и подобрать измятый лоскут ткани до прибытия к месту стоянки. Оказавшись же там, Биджурам не сумеет сразу отправиться на поиски, так как Гулбазу было велено поставить палатку Аша на ближайшей по ходу движения границе лагеря, развернув входом в сторону, откуда они прибыли, и если Биджурам вознамерится вернуться за своей недавно утраченной собственностью при свете дня, ему придется сделать это на глазах у Аша, который собирался сидеть под навесом с полевым биноклем, якобы высматривая на равнине черных антилоп. При существующих обстоятельствах Биджурам вряд ли решится на такое. Но одно уж точно не вызывало сомнений: если он узнал лоскут серой ткани, а такая возможность ему была предоставлена, он вернется за ним.

Они достигли границы лагеря минут через пятнадцать, и остаток дня прошел без событий. Жара отбивала охоту к любым видам деятельности, помимо самых необходимых. Люди и животные укрылись в тени, какую сумели найти, и погрузились в сон на несколько долгих часов, остававшихся до времени, когда солнце спустится к горизонту и воздух станет прохладнее. Аш то и дело поглядывал в бинокль на равнину, где на фоне белесого неба вырисовывалась одинокая пальма, казавшаяся отсюда размером с зубочистку, но, если не считать постоянного дрожания знойного марева, там не наблюдалось никакого движения. Когда лагерь пробудился и занялся ежевечерними делами, косильщики направились не в сторону проторенного утром пути, а налево и направо от места стоянки, где трава не столь густо присыпана песком и пылью.

Как обычно, Аш поужинал на открытом воздухе, но сегодня вечером не стал засиживаться допоздна, а удалился в палатку, едва лишь в небе появились первые звезды, отпустил Гулбаза и, дождавшись темноты, погасил фонарь, чтобы у любого человека, ведущего за ним наблюдение, создалось впечатление, будто он лег спать. В его распоряжении оставалось еще много времени, ибо луна была на ущербе и должна была взойти только через час с лишним, но он не хотел рисковать. Лучше прибыть на место слишком рано, чем опоздать. Стекло фонаря еще не успело остыть, когда он выскользнул из-под боковой стенки палатки и по-пластунски пополз через участок открытой местности к укрытию в зарослях пампасной травы, двигаясь столь бесшумно и проворно, что даже у Малик-шаха, научившего Аша так ползать, не получилось бы лучше. У него за спиной свет фонарей, факелов и костров озарял небо и обращал ночь в день, но равнина впереди являла собой бескрайнее море черноты, испещренное шуршащими островками травы, и даже ближайшие кикары еле виднелись на фоне усыпанного звездами неба.

Аш ненадолго остановился, чтобы убедиться, что никто за ним не крадется, а потом двинулся дальше в темноту, держась пересохшего ручья, чье песчаное дно смутно белело в свете звезд. Дорога, которой они проезжали днем, тянулась вдоль ручья, и, хотя из-за изгибов русла путь до места, где он выбросил оторванную половину серого ачкана, составлявший всего милю по прямой от лагеря, удлинялся в полтора раза, двигаться было легко. Настолько легко, что не успел Аш оглянуться, как темная колонна пальмы неясно вырисовалась перед ним на фоне звездного неба.

Он подошел к дереву и сел под ним на корточки на местный манер, приготовившись ждать. Луна взойдет через полчаса с лишним, а поскольку Биджурам вряд ли покинет лагерь, пока не станет достаточно светло, да и на дорогу у него уйдет минут сорок пять, самое малое, ждать придется долго.

Аш научился быть терпеливым, но это всегда давалось ему тяжело, и сегодняшняя ночь не стала исключением. Он постарался хорошо запомнить место, куда выбросил лоскут ткани, и еще совсем недавно с уверенностью сказал бы, что знает с точностью до одного-двух ярдов, где тот лежит, но в свете звезд островки травы выглядели иначе, и он засомневался. Вдобавок как знать, не утащил ли окровавленную тряпку какой-нибудь стервятник или рыщущий в поисках добычи шакал, а искать ее в темноте не имеет смысла. Если она осталась на месте, Биджурам найдет ее в скором времени, и даже если она пропала, ничего страшного: сам факт, что он явился за ней, послужит достаточным доказательством. Но когда наконец луна поднялась над равниной, Аш сам увидел лоскут ткани рядом с кустом пампасной травы, шагах в десяти слева от него.

Лунный свет равным образом выдавал и его собственное местонахождение, ибо пальма больше не защищала от постороннего взгляда, и Аш немного углубился в заросли травы, вытоптал там укромное местечко для засады, снова сел на корточки и стал ждать.

Укрытие оказалось неудобным: при каждом случайном движении трава шелестела, а в глубоком ночном безмолвии любой звук слышался отчетливо. Однако тишина играла Ашу на руку, она позволяла ему услышать шаги задолго до появления Биджурама в поле зрения.

Минуты медленно текли одна за другой, складываясь в часы, а ничего по-прежнему не происходило, и в конце концов Аш начал спрашивать себя, не допустил ли он ошибку – не в смысле принадлежности серого кафтана (он точно знал, что лоскут принадлежит Биджураму), а в том, каким способом он избавился от окровавленной тряпки. Может, он выбросил ее слишком быстро, не дав достаточно времени на опознание? Или настолько небрежно, что сей жест не привлек незаинтересованного взгляда? Или же он перестарался и сцена показалась наигранной?..

Биджурам далеко не глуп и не станет рисковать, если заподозрил ловушку, сколь бы соблазнительной ни была приманка. Но если он поддался на обман и принял утреннее представление за чистую монету, ничто его не остановит и он никому не поручит этого дела и никого не возьмет с собой. Он придет один – или вообще не придет. Однако луна уже два часа как взошла, а Биджурам все еще не появился, и в ночной тишине по-прежнему не слышалось никаких звуков, свидетельствующих о чьем-либо приближении. Если Биджурам так и не придет, можно будет с полным основанием предположить, что он заподозрил ловушку, а тогда не исключена вероятность нарваться на засаду по дороге обратно в лагерь.

Аш беспокойно пошевелился и почувствовал искушение закончить дежурство, вернуться кружным путем к своей палатке и лечь спать. Дело, надо полагать, уже близится к часу ночи, и всего через три с небольшим часа лагерь проснется и начнет готовиться к выступлению. Помимо всего прочего, Аш совершенно не нуждается в дополнительных доказательствах того, что именно Биджурам стрелял в него и оставил у него в руках кусок своего кафтана, когда они дрались в темноте. Или что именно Биджурам по приказу нотч убил Хиралала и Лалджи, а теперь, по воле нового хозяина, пытается избавиться от Джоти. Все и так яснее ясного, и донкихотская убежденность в том, что, по совести говоря, он обязан получить хотя бы одно конкретное доказательство, подтверждающее его подозрения, просто нелепа: ведь оно всего лишь подтвердит то, что он уже знает. И какое отношение имеет совесть к Биджураму?

«Никакого, – сердито решил Аш. – Никакого».

Однако он знал, что не может уйти, пока Биджурам не придет. Если вообще придет. Пусть эта убежденность и донкихотская, но она существует, и он не в силах от нее избавиться. Прошлое сильнее его. Хилари и Акбар-хан посеяли семена глубже, чем думали, когда внушали маленькому мальчику, что единственным непростительным грехом является несправедливость и что он должен оставаться честным в любых обстоятельствах. Да и законы Англии гласили, что любой обвиняемый человек считается невиновным, покуда его вина не доказана.

«Ad vitam aut culpam», – иронически подумал Аш, вспомнив одно из любимых изречений полковника Андерсона, которое тот предпочитал переводить так: «Пока преступление не доказано». А командующий Корпусом разведчиков в разговорах на тему о надлежащем отправлении правосудия любил повторять слова диккенсовского судьи: «Слова солдата не являются доказательством»[35]35
  Диккенс Ч. Записки Пиквикского клуба.


[Закрыть]. Однако дело против Биджурама основывалось на слухах и догадках, трактованных очень предвзято в силу давней острой неприязни, восходящей к годам детства Аша, и он не мог приговорить человека к смерти на основании одних подозрений.

К смерти… Аш испытал странное потрясение. Удивительное дело, но только сейчас он осознал, что намерен убить Биджурама. Здесь вступило в свои права влияние Хава-Махала и пограничных племен, и Аш перестал думать как англичанин.

Оказавшись в аналогичной ситуации, девяносто девять британских офицеров из ста арестовали бы Биджурама и передали в руки судебным властям, а сотый, вероятно, предоставил бы разобраться с делом Мулраджу и старейшинам каридкотского лагеря. Но ни одному не пришло бы в голову свершить правосудие самому, а вот Аш не видел в этом ничего плохого.

Если Биджурам виновен в убийстве и покушении, тогда ничего не оставалось, кроме как разобраться с ним здесь и сейчас – если он придет. А если не придет? «Придет, – подумал Аш. – Наверняка придет. Ему ведь так хочется найти жемчужину!»

Тени сокращались по мере того, как луна поднималась все выше, и стало так светло, что хоть газету читай. Летняя луна в Индии не имеет ничего общего с бледным серебряным шаром, висящим в небесах над более холодными странами, и даже самый крохотный жучок, бегущий по пыльной земле между пучками травы, был виден ясно, как при свете дня. Лоскут ткани, оставленный Ашем в качестве приманки в ловушке, отчетливо вырисовывался темным пятном на фоне белой пыли, и теперь ночную тишину нарушали разные звуки.

Тихое постукивание возвестило о прибытии молодого дикобраза, привлеченного запахом несвежей крови. Обнюхав тряпку и убедившись в ее несъедобности, зверек проворно убежал, негодующе треща иглами. Где-то вдали стая шакалов разразилась воем и тявканьем, эхо прокатилось по равнине и стихло на скорбной протяжной ноте, а вскоре послышался шелест травы и легкий топот – то гиена вприпрыжку пробежала мимо, направляясь к лагерю, чтобы поживиться объедками. Но по-прежнему ни один звук не свидетельствовал о приближении человека, и Аш потянулся, разминая затекшую спину и мечтая о сигарете. При ярком лунном свете короткая вспышка спички будет почти незаметна, а огонек сигареты он легко сможет прикрывать ладонью. Но нет, зажигать сигарету нельзя: безветренной ночью запах табачного дыма распространяется слишком далеко, Биджурам учует его и получит предупреждение об опасности.

Аш устало зевнул, сомкнул веки и, должно быть, задремал на несколько минут. А когда он снова открыл глаза, легкий изменчивый ветерок колебал высокую траву с шелестом, похожим на шепот отдаленного прибоя на галечном берегу. И Биджурам стоял в широком пятне лунного света меньше чем в десяти ярдах от него…

В первый момент Аш решил, что его укрытие обнаружено: казалось, Биджурам смотрит на него в упор. Но потом его взгляд скользнул мимо. Биджурам стоял у пальмы и озирался вокруг, поглядывая в сторону лагеря и, очевидно, вычисляя точный путь, которым он и остальные проследовали вчера днем. Он явно не подозревал, что попал в западню и кто-то наблюдает за ним, ибо не пытался спрятаться, а стоял на открытом месте, в полурасстегнутом кафтане, подставляя прохладному ветерку голую мясистую грудь.

Вскоре Биджурам, глядя себе под ноги, двинулся вперед между разбросанными там и сям пучками травы, достигающей колен, и островками высокой пампасной травы. Пару раз он наклонился, пристально всматриваясь в тени и шаря в них тяжелой, окованной серебром тростью, а один раз стремительно нагнулся и подобрал что-то, но сразу же отбросил с явным отвращением и на миг остановился, чтобы вытереть пальцы о рукав кафтана.

Он находился в нескольких футах от Аша, когда увидел вещь, которую искал, и испустил громкий удовлетворенный вздох, перекрывший даже шелест травы. Довольно долго он стоял совершенно неподвижно, пристально глядя на лоскут ткани широко раскрытыми глазами, а потом бросился к нему, выронив трость, подхватил с земли и принялся мять дрожащими руками.

Невольно вырвавшийся у него смешок свидетельствовал, что Биджурам нащупал в складках ткани маленький твердый предмет. Он разорвал потайной карман в такой лихорадочной спешке, что серьга выкатилась оттуда и упала к его ногам.

Бриллианты на тонкой золотой оправе засверкали холодным блеском. Черная жемчужина лежала на белом песке каплей сияющей тьмы, прекрасная и чудесная, словно вбирающая и источающая лунный свет. Глядя на нее, Биджурам снова рассмеялся – знакомым хихикающим смехом, который всегда выражал скорее злорадство, нежели искреннее веселье и в котором теперь явственно слышались торжествующие нотки.

Слишком поглощенный поисками пропавшей драгоценности, он не почувствовал близкого присутствия человека, а наклонившись за жемчужиной, не осознал, что, хотя ветер стих так же неожиданно, как поднялся, трава продолжает шелестеть. И когда он заметил мелькнувшую тень, было уже слишком поздно.

Сильные пальцы сомкнулись на его запястье подобием стального капкана и вывернули руку с такой яростью, что он вскрикнул от боли и уронил жемчужину обратно в пыль.

Аш поднял серьгу, положил в карман и, разжав хватку, отступил на шаг.

Биджурам, чрезвычайно хитрый и находчивый, обладал способностью молниеносно соображать и моментально претворять мысли в действия. Но на сей раз он был застигнут врасплох, ибо полагал себя в полной безопасности, и от потрясения, вызванного внезапным появлением Аша, выпалил неосторожно:

– Сахиб! Что… что вы здесь делаете?.. Я не знал… Я пришел, чтобы… э-э… найти безделушку, которую… обронил нынче утром. Отдайте ее мне, сахиб. Она моя.

– Вот как? – мрачно спросил Аш. – Следовательно, кафтан, в котором она хранилась, тоже принадлежит вам. И это означает, что вы дважды, по моим сведениям, пытались убить меня.

– Убить вас? – Биджурам овладел собой, и теперь его лицо и голос выражали глубокое недоумение. – Я не понимаю, сахиб. Какой кафтан?

– Вот этот. – Аш дотронулся носком башмака до лоскута ткани. – Вы оставили слишком большой кусок от него в моих руках, когда скрылись после неудачной попытки убить меня. А позже вы обшарили мою палатку в его поисках, поскольку, в отличие от меня, знали, что содержится в потайном кармане. Но прошлой ночью я тоже узнал, а потому выбросил лоскут здесь, не сомневаясь, что вы за ним вернетесь. Я наблюдал за вами, когда вы искали, и видел, как вы вынули оттуда жемчужину, так что вам не нужно попусту тратить слова, делая вид, будто вы не понимаете, о чем я говорю, или будто кафтан принадлежит не вам.

На лице Биджурама на миг отразилось смешанное чувство ярости, страха, неуверенности и опаски, которое сменилось выражением шутливой укоризны, когда он улыбнулся и развел руками со смиренным видом:

– Вижу, придется рассказать вам все.

– Отлично, – сказал Аш, удивленный столь быстрой капитуляцией.

– Я бы давно рассказал, сахиб, если бы предполагал, что вы заподозрите меня. Но такая мысль не приходила мне в голову, а потому, когда мой слуга Карам во всем признался и я узнал, что никто серьезно не пострадал и никаких жалоб не последовало, я по глупости согласился не выдавать его, хотя не думайте, что я не наказал парня. Уверяю вас, наказал, и самым суровым образом. Но Карам сказал мне, а я поверил, что он вовсе не собирался похищать винтовку, а хотел только взять на время, чтобы подстрелить черную антилопу, которая выходит пастись по ночам, ведь в нашем лагере есть люди, употребляющие в пищу мясо и готовые хорошо заплатить за него. Он хотел вернуть винтовку на место, прежде чем ее хватятся, но в темноте принял сахиба за антилопу и выстрелил, а обнаружив ошибку, пришел в совершенный ужас: по его словам, пока вы не набросились на него, он думал, что убил вас. А когда Карам наконец убежал от вас, выронив винтовку и оставив кусок кафтана в ваших руках, он ничего не рассказал о случившемся и выдал свои синяки и ссадины за последствия падения. Я сам никогда не узнал бы об этом, если бы за день до прискорбного происшествия не отдал слуге свой старый кафтан, забыв про серьгу, оставленную в одном из карманов, а когда я сообразил, что к чему, и потребовал кафтан обратно, вот тогда-то он и признался во всем. Сахиб, вообразите себе мой ужас!

Он выжидательно умолк, но Аш не проронил ни слова, и тогда Биджурам глубоко вздохнул и потряс головой, словно вспоминая тот момент.

– Конечно, мне следовало тотчас же притащить Карама к вам, – великодушно признал он. – Но Карам слезно молил меня о милосердии, а поскольку вы, сахиб, не сообщили о случившемся и, по счастью, не пострадали, я внял мольбам бедняги и не нашел в себе сил разоблачить его. Он обещал мне также найти и вернуть мою серьгу, но если бы я знал, что он станет обшаривать вашу палатку или что вы признаете в кафтане мою собственность и заподозрите во мне злоумышленника, то сразу пришел бы к вам и выложил всю правду – тогда вы вернули бы мне серьгу, и все было бы хорошо. Я виноват, признаю: я был слишком снисходителен к своему слуге-шельмецу и за это прошу у вас прощения. Но будь вы на моем месте и соверши проступок один из ваших слуг, разве вы поступили бы иначе? Нет, я уверен! А теперь, сахиб, когда я все рассказал вам, разрешите мне вернуться в лагерь. Завтра мой слуга-бадмаш предстанет перед вами, чтобы полностью признать свою вину и принять от вас такое наказание, какое вы сочтете нужным ему определить. Это я могу вам обещать.

– Нисколько не сомневаюсь, – сухо произнес Аш. – Не сомневаюсь и в том, что завтра он слово в слово повторит вашу историю – просто не осмелится поступить иначе. Полагаю также, вы щедро наградите парня за согласие выступить в роли козла отпущения.

– Сахиб несправедлив ко мне, – возразил Биджурам, глубоко оскорбленный. – Я рассказал чистую правду. Более того, многие могут подтвердить, что я не покидал свою палатку той ночью и…

– И что на следующее утро на вашем лице не было никаких синяков и ссадин, – закончил за него Аш. – Разумеется. Хотя, помнится мне, я слышал обратное. Впрочем, не важно: даже если это обратное будет доказано, я уверен, вы со своими друзьями придумаете какую-нибудь правдоподобную историю, объясняющую происхождение травм. Ладно. Похоже, вы можете представить множество свидетелей, которые клятвенно заверят в правдивости ваших слов. Что ж, давайте допустим, что не вы, а один из ваших слуг похитил мою винтовку и пытался застрелить меня из нее, по случайному стечению обстоятельств одетый той ночью в старый кафтан, который вы щедро подарили ему всего за день до происшествия. Но что насчет серьги? У вас есть свидетели, способные подтвердить, что она действительно принадлежит вам?

В ярком лунном свете Аш увидел, как глаза Биджурама вдруг испуганно расширились, и убедился в правильности своего предположения: никто не знал про жемчужину и она никогда не носилась в ухе. Признаться в обладании ею значило бы подвергнуться опасности шантажа, если не убийства. Даже по прошествии многих лет все еще остались люди, которые сразу опознают серьгу и вспомнят, что исчезновение ее владельца так и не получило удовлетворительного объяснения. Биджурам может подкупом или угрозами заставить любое количество людей дать ложные показания, но он не рискнет представить черную жемчужину на всеобщее обозрение или попытаться подкупить кого-нибудь – даже самого продажного из своих сообщников, – чтобы тот подтвердил его право собственности на драгоценность.

Биджурам долго медлил с ответом, но наконец осознал, насколько затянулась пауза, и сказал с непринужденной улыбкой:

– Сахиб изволит шутить. Зачем здесь свидетели? Безделушка принадлежит мне, и сам факт, что я вернулся за ней, служит достаточным тому доказательством, ведь если бы я самолично не спрятал ее во внутренний карман, откуда бы я знал, что она там находится? Кроме того, даже мои слуги вряд ли опознают серьгу: я никогда ее не носил. Прежде она принадлежала моему отцу, который отдал ее мне перед самой смертью, и потому ее вид повергает меня в печаль, но с тех пор я всегда ношу ее собой в память о нем. Я вижу в ней талисман, напоминающий мне о великом и благородном человеке и оберегающий меня от беды.

– Похвально с вашей стороны, – заметил Аш. – И очень интересно. Я бы сказал, что по возрасту он не годился вам в отцы, так как был старше вас лет на пять, не более. Но вероятно, он был не по годам развитым ребенком.

Улыбка Биджурама стала немного напряженной, но голос звучал по-прежнему непринужденно, когда он с укоризненным видом сказал:

– Вы говорите загадками, сахиб, и я вас не понимаю. Что вы можете знать о моем отце?

– Ничего, – ответил Аш. – Но я знал человека, который был владельцем этой серьги и всегда носил ее в ухе. Его звали Хиралал.

Биджурам резко, с присвистом, втянул воздух сквозь стиснутые зубы и неподвижно замер на месте. Глаза его снова расширились, изобличая и выдавая. Но на сей раз в них отражались безмерное изумление и недоверие, а также угадывалось нечто среднее между яростью и ужасом. Он облизал пересохшие губы и, вновь обретя дар речи, заговорил хриплым шепотом, который, казалось, вырывался из него против воли.

– Нет, – прошептал Биджурам. – Нет, это неправда. Вы не могли знать… это невозможно… – Он вздрогнул всем телом, точно пытаясь пробудиться от кошмарного сна, и заговорил срывающимся голосом: – Какие-то враги оболгали меня, сахиб. Не верьте им. Это все неправда… чистая ложь. Этот человек, о котором вы говорите, этот Мира… нет, Хиралал, верно? В Каридкоте наверняка многие люди носят такое имя, оно довольно распространенное, и возможно, у одного из них была серьга, похожая на мою. Но разве это дает основание обвинять меня в воровстве и обмане? Сахиб, вас ввел в заблуждение кто-то, кто желает погубить меня, и, если вы человек справедливый – а мы знаем, что все сахибы справедливы, – вы назовете мне имя этого лжесвидетеля, дабы я мог встретиться с ним лицом к лицу и уличить во лжи. Кто обвиняет меня? – спросил Биджурам дрожащим голосом. – И в чем меня обвиняют? Если вам известно его имя, скажите, сахиб! Я требую справедливости!

– Вы ее получите, – мрачно пообещал Аш. – Его зовут Ашок. В прошлом он служил покойному ювраджу Гулкота, и уж кто-кто, а вы должны хорошо его помнить.

– Но… но он умер… – выдохнул Биджурам. – Он не мог… Это гнусная уловка, грубо состряпанный заговор. Вас обманул самозванец! Мальчик умер много лет назад!