Текст книги "Безславинск"

– Атаманом бы тебе быть, Степанида Владимировна! – восторгался подхалим Ябунин. – Не по купцу товар, не по боярину говядина, – взглянув в сторону одноглазого Кузьмы, тихо сказал участковый и жадно посмотрел в маленькие поросячьи глазки прокурорши, но крупная женщина с бородавкой на подбородке с презрением отвернулась от него.

Скрипнула калитка, во двор по очереди стали заходить донские казаки, прибывшие месяц назад на помощь батальонам народного ополчения. Тогда казаки появились в нужное время и в нужном месте, поскольку народному гневу уже не было предела, а без «инструментов» противостоять незаконным банд-группировкам, сформированным из предателей собственного народа, мясников и душегубов, казалось жителям Безславинска крайне нецелесообразным действием.

Уставшие после очередной бессонной ночи, в камуфляжной форме, все с оружием, некоторые в бронежилетах – казаки смотрелись настоящими воинами. Их пришло восемь человек, с ними притопали и два ополченца. Один из ополченцев прибыл в лохматом маскировочном костюме «Кикимора» расцветки «Зеленый лес», чем вызвал бурю эмоций у детворы и юных девиц. Особенно заливался смехом Рыжий жох, когда ополченец надевал капюшон маскхалата, стращал кустистыми руками и делал губами: «Брррррр!».

– О! Хлопцы! Спасители наши! – приветствовал дед Кузьма, поправляя свою черную «пиратскую» повязку, – А що вы вчера не пожаловали?

– Не получилось, – отвечал тот, который был первым.

– Ну, так розсаджуйтеся! Ну-ка, раздвиньтесь, уступите место воинам! – командовал «пират» Кузьма.

Среди пришедших был и бородач Асусен Акаков. Узнав, что казаки собрались на свадьбу к сыну прокурорши, он посчитал, что ему непременно надо отправиться на разведку – слишком уж особняк у неё был броским…

– Здорово, братва! – выскочил им навстречу Генка, – Вставай Донбасс! Порвем бандеровскую мразь!

По очереди он принялся обниматься с казаками и ополченцами.

– Штрафную! Штрафную полагается! – суетилась лицемерная Степанида Владимировна, думающая про себя: «Вас мне ещё здесь не хватало! Господи, скорее бы уже всё устаканилось и прежняя власть вернулась. А то я уже и по работе соскучилась…».

Усадив новых гостей поближе к жениху с невестой, дед Кузьма провозгласил свой тост, резанувший уши прокурорши:

– Будь проклята украинська армия и армия Коломойського!

Вся толпа дружно поддержала тостующего, а трясущаяся за собственную и сыновью жизнь Ромакова упрекнула:

– Ты ж говорил, штоб не было политики за свадебным столом, а сам шо вытворяешь? Сволочь такая! Муж называется!

Но, несмотря на упреки прокурорши Ромаковой, под хмельком потекли разговоры о политике, о наболевшем.

Изиль Лелюдович цитировал Достоевского:

– «Если кто погубит Россию, то это будут не коммунисты, не анархисты, а проклятые либералы». То же самое можно сказать и про нашу Новороссию. И, кстати, я думаю, что название «Новороссия» более жизнеспособно, чем «Донецкая народная республика» или «Луганская народная республика».

– Это шо за новое словечко такое? Новороссия! – удивилась Людон, пытавшаяся быть в каждой бочке затычкой.

– Понятие «Новороссия» совсем не новое, оно на долгие десятилетия советских времен официально было забыто…

Учитель английского возмущался:

– Никто не вспомнил, что двадцать лет тому назад в Донецке и Луганске уже был референдум! Никаких результатов! Сейчас – логическое продолжение. Почему о нем забыли?

Неподалеку от Генки сидел пожилой казак. Худое бледное лицо. Лысый череп. Тонкие бескровные губы. Бородка клинышком неопределенного цвета. Колючие жесткие глаза. «Сколько ему лет? Может быть, за сорок, а может, и за шестьдесят?» – думал Генка. Вояка был из той породы людей, чей возраст точно известен только им самим. Он не пил, только иногда ел и, положив ладони на колени, равнодушно смотрел на веселившуюся рать. Перехватив Генкин взгляд, умильно улыбнулся, однако глаза его по-прежнему оставались холодными и уставшими, спросил:

– Ну что, морячок? Когда к нам присоединишься?

– Так прямо завтра с утреца и ждите! Я готов сражаться за свободу!

– Похвально.

– Я вот что хотел спросить: допустим, нацгвардия возьмёт Безславинск, что тогда делать будем? – крайне вежливо поинтересовался Генка.

– В подполье уйдём. Развяжем против украинской армии самую настоящую партизанскую войну. Донбасс просто так не отдадим!

Пожилой казак отчеканил каждое слово, будто монеты в кузнице выковал, а после подумал: «Надо же, довели-таки народ до создания партизанского движения в центре Европы! И это в стране, где экономический потенциал был на одном уровне с Францией, Германией, Польшей, где производили ракеты, космическое оборудование…».

Гулянка разгорелась с новой силой.

– Выпьем за родителей! – раздалось громогласное предложение от сильно подпитой Ланы Дмитрины, после чего отец Григорий тихо произнес:

– За родителей не пить надо, а молиться…

Кузьма не видел, как и откуда появился его друг Натаныч, но услышал, как какой-то недоброжелатель брякнул:

– Пришлёндал этот подс…

Натаныч, незаслуженно названный «подсом», встал по стойке смирно у края стола, звонко постучал вилкой о ребристые бока стакана, привлекая внимание гостей:

– А ведь я шо-то имею сказать! – начал он свой тост, как обычно изображая одесскую манеру разговора. – Приходит-таки еврейская молодуха к раввину: – Ребе, я хочу замужь! – Ну таки шо? Не за мэня жеш? – Ребе, двое мужчин одновременно просят моей руки. – Так это жеш хорошо! Тыж не понимаешь своего счастья! – Но вот проблема, ребе, один из них – вор, а другой – насильник. Кого посоветуете выбрать? Тогда раввин говорит, шо для правильного ответа он должен таки посоветоваться с Богом, уединиться, помолиться и тому подобное. Подожди, дескать. И уходит в другую комнату. С кухни нарисовывается жена раввина и шепчет молодухе: – Я не знаю, шо таки Вам насоветует мой ученый муж, но шо до меня, так пусть меня лучше два раза изнасилуют, чем один раз обворуют!

После таких слов невозможно спакэйно смотреть на нашу мадам Викторию: она таки сделала правильный выбор! За невесту!

Места у основного стола не хватало, создалось впечатление, что на второй день гостей собралось ещё больше. Из особняка во двор вынесли два дополнительно стола.

– Ты, Натаныч, вместо тостов своих иудейско-подковыристых, решай прямо сегодня, как нам от Мартына твоего избавиться, – распорядился участковый инспектор, – иначе я его и вправду за поджёг сарая упеку.

– Так не он жеш поджёг, а молния! Он жеш добрый как теляк, – воспротивился Натаныч.

– Не было никакой молнии! И никакого грома! Я узнавал, в управление звонил. Понятно? – стоял на своём представитель закона, лишившийся спокойствия – где теперь взять прицеп, где хранить сено, где прятать трактор?

– И то правда, – вклинился в разговор Изиль Лелюдович, – а кто нам потоп в школе устроил перед Новым Годом? Тоже, скажешь, не он?

– Потоп! – возмутился Натаныч, – Ну развеж виноват мой внучок, шо в вашей школе всё на соплях держится? И вам за то известно!

– А зачем ломать было?

– Таки такое сколопуцить мог бы каждый ваш пионэр своими юными пакшами!

– Но сломал именно ваш МарТин, а не наш «пионэр»!

– Да не сломал! Ну, повернул он кран не в ту сторону, так мы ж с бабкой моей три месяца по полпенсии отдавали! Полгода мучились, аж зуб крошился!

– Дело не в деньгах, Леонид Натанович, а в непредсказуемом поведения вашего внука, мягко выражаясь, не совсем здорового подростка, – аккуратно пояснил Изиль Лелюдович.

– Во-во! – закивал старлей Ябунин, – совсем нездоровый подросток! А помнишь, Натаныч, как твой монгол осенью клетки пооткрывал и соболей с лисицами пораспускал? Звероводы их два дня поймать не могли, по всему Безславинску носились, назад еле посадили.

– Да я жеш писал тогда в объяснительной, словно прокурору, – оправдывался дед за внука, – шо как он узнал про этих соболей, узнал шо их для шкурок разводят и молотками по башкам тюкают, переживал ходил несколько дней, а потом и выпустил их на волю. Животину шибко любит… Он жеш не как все, он жеш немнажэчко особенный.

– Вот и пусть этот «немнажэчко особенный» со своей любовью к животине у себя за границей распоряжается, а у нас тут свои порядки! Ещё гусей начал тырить! Дальше он что, банк обчистит? А деньги этим перешлёт, ну тем, что китов и макак всё защищают?

– Гринпис называется, – вставил директор.

– Во-во! Так что, Натаныч, прямо сегодня определяй своего монгола кудой хочешь! А то приму меры! Пожалеете!

– Весь мир – пиндосы, пшеки, укры, бульбаши, НАТО, исламисты, чурки, косоглазые. И все хотят уничтожить Россию и Новороссию, поднимающуюся с колен, – громогласно пролетело над праздничным столом. То горланил ополченец в лохматом маскхалате «Кикимора».

– Товарищ милиционэр! Шо вы кипятитесь, как дореволюционный паровоз? Нельзя жеш так безбожно с блаженным поступать! И потом, шо вы его постоянно монголом кличете? У него имя, между прочим, имеется, – разволновался Натаныч, не обращая внимания на политические призывы.

– Блаженный? Монгол почему? Я сейчас вам, Леонид Натанович, кое-что зачту, – педагогическим тоном сказал Изиль Лелюдович. Он достал из заднего кармана брюк небольшой блокнот, полистал и продолжил:

– Специально для вас выписал, между прочим. Итак, этот синдром неизлечимого генетического нарушения впервые был описан английским врачом Лэнгдоном Дауном: «Количество идиотов, которые группируются в Монголоидный тип, настолько велико, и они так похожи друг на друга по способностям мышления, что я буду рассматривать всех идиотов /этой группы/ в этом расовом подразделении, из всех и многих других, состоявшим под моим наблюдением». Понятно теперь?

– Понятно всё… – густым басом, как в бочку, рявкнул Натаныч.

– Ты, дед, не ерепенься, – осадил участковый инспектор, – против науки не попрешь! Сказано – идиот, значит, идиот.

– Да и потом, мы уже неоднократно созванивались с вашей дочерью Ализой, – не меняя тона и ритма беседы, продолжил директор Огрызко, – и она клятвенно обещала, что в феврале заберёт МарТина к себе, но вместо этого просто прислала деньги и попросила купить краску для его художеств и видеокамеру. Дотянула до момента, когда у нас тут настоящая война началась!

– Подожди-подожди! У меня на бороде аж волос стынет! – остановил Натаныч директора школы, – Так получается, шо видеокамера не подарок от школы?

– Нет, конечно же! – подтвердил Изиль Лелюдович, выковыривая зубочисткой застрявшую куриную жилку из зуба мудрости, – Вы же взрослый человек, Леонид Натанович, а ведёте себя, как дитя малое.

– И то, шо с английского телевидения к нам в Безславинск приедут – тоже неправда? – совсем пришибленным голосом спросил Натаныч.

Но Изиль Лелюдович не счёл нужным вдаваться в такие незначительные, по его мнению, подробности и сразу перешёл к главному:

– Я и так пошёл на многое, взяв вашего внука-инвалида в обычную школу, где учатся нормальные дети. И сделал я это исключительно из уважения к вам, Леонид Натанович. Но теперь мне, как директору школы и как коренному безславинцу, придётся содействовать правоохранительным органам в организации изоляции вашего внука и помещения его в дом-интернат для умственно отсталых детей для его же собственной безопасности, – круто повернулся Изиль Лелюдович к участковому. – Ну и для нашей тоже…

– Мы ж, дедуля, твою проблему решить хочем!

– Забудь рыдать за мои проблемы, гражданин милиционэр, а то у меня с твоего голоса понос может случиться!

Ябунин сурово сдвинул брови, но директор Огрызко, предугадав его намерения, остановил участкового жестом руки.

Гордый, любящий пошутить Натаныч, и на этот раз державшийся непоколебимо, потупился. Кровь от лица его отхлынула.

Неприятная новость озадачила Натаныча, мысли потекли ровнее, но и тревожнее.

«А не запугивают ли они меня просто? Дом-интернат для умственно отсталых детей? Может, и не сделают они ничего с моим Мартыном?.. Ну, Натаныч, ну, старый дурень, теперь ты это счастье будешь хлебать ситечком…» – подступило сомнение. Но злоба, охватившая его, как огонь сухое дерево, нашептывала ему: «Ну, Ализка! Ну, доченька! Ну, гадюка…».

Натаныч, не говоря ни слова, резко встал и ушёл прочь.

Шарип Ахмедович сказал ему вслед:

– Удачи!.. – и, сам не зная почему, вспомнил день, когда этот добродушный еврей впервые привел в школу своего внука.

Вершина горы Кобачун пылала золотой пыльцой заката, осеннее солнце покидало безславинскую землю в торжественном великолепии победных красок. Шарип Ахмедович, при галстуке, выбритый досиза, стоял у окна учительской, любовался многообразием оттенков – пурпура, киновари, янтаря, – и по указанию директора школы ждал прихода иностранца…

МарТина учитель распознал ещё за дверью – по забавному голосу, хотя никогда до этого голоса его не слыхал.

В кабинет вошел Натаныч, весь при параде и в своей любимой кепке-хулиганке. Одной рукой он опирался на батожок, другой держал за руку своего внука. В левом уголке рта дымилась козья ножка.

Натаныч глубоко вобрал в себя воздух, жадно затягиваясь козьей ножкой, и выпустил клуб дыма, на мгновение скрыв в нем взволнованное свое лицо, и, снова затянувшись, сказал:

– Ну вот, привел, давайте знакомьтесь!

– Hello! – сказал юноша. Он покраснел и растерялся под любопытным взглядом.

– Здравствуй! – перейдя на английский, протянул руку МарТину учитель. – Меня зовут Шарип Ахмедович. Как тебя зовут?

– МарТин.

Маленькая, узкая рука Мартина утонула в крупной, сильной ладони учителя.

– Главная наша заморочка, – поторопился выдать всё сразу Натаныч, – шо мы с бабкой не бельмеса его не понимаем! Как дочка уехала, так мы только на пальцах, типа глухонемых, и общаемся.

– Не волнуйтесь, Леонид Натанович, сейчас всё уладим.

Жестом пригласив внука с дедом занять места на угловом диване, учитель английского уселся на стул прямо перед ними.

– Итак, МарТин, ты хочешь попробовать поучиться в нашей школе?

– Конечно же, хочу! Ведь я не закончил обучение в Лондоне, и мы с мамой прилетели сюда в надежде, что я смогу доучиться и ещё выучить русский язык. А уже прошло много времени, и я до сих пор не нигде не учусь и совсем не понимаю вашего языка. Он для меня как китайский!

МарТин неестественно громко засмеялся.

Шарип Ахмедович сразу почувствовал эту неестественность, а вдобавок и свою некомпетентность в преподавании английского языка, поскольку из всего сказанного МарТином он понял лишь «Конечно же, хочу» и «не понимаю вашего… китайского языка».

Но главным было то, что и сам учитель остро ощущал ненатуральность своего поведения, и так ему было неудобно и больно за себя, что он тоже зарделся.

Ситуация была неловкой, потому что Шарип Ахмедович впервые за свою учительскую практику растерялся при встрече с подростком, а неординарный МарТин, тараторивший на лондонском сленге, ещё больше ввел преподавателя английского в состояние замешательства.

Учитель и Натаныч задумчиво посмотрели друг на друга. Наконец Натаныч бросил потухшую козью ножку в пепельницу, стоявшую на журнальном столике и, догадавшись обо всём, сказал:

– Мы и головная боль, это-таки да!

– В смысле? – не понял учитель.

– В смысле, шо и мы с бабкой ни бельмеса, ни ку-ку, ни му-му…

– Куришь? – неожиданно для самого себя спросил МарТина учитель, отыскивая на столе сигареты и зажигалку.

Подросток отрицательно качнул головой.

– А я вот курю и бросить не могу, – зачем-то признался Шарип Ахмедович и закурил.

Учитель крутил в пальцах зажигалку. Он не мог отыскать подходящих слов, хотя к встрече с англичанином подготовился с самого утра.

– Бросить курить очень просто! Нужно лишь одно – желание! И у вас всё обязательно получится! – в волнении сказал МарТин и бросился в объятия к учителю! Он прижал его ненадолго к себе, поцеловал в щеку, широко улыбнулся и вернулся на диван к деду.

Шарипа Ахмедовича поразила быстрая смена настроения и поведения этого непохожего на обычных подростков юноши. Он доверчиво улыбнулся ему в ответ.

Натаныч снял с головы кепку-хулиганку и радостно сказал:

– Ну, вот и подружились!..

С того самого вечера между интеллигентным учителем английского языка и добродушным лондонским подростком завязались трогательные отношения, которые не походили не на что иное, как на интуитивную дружбу, в каковой нет и малейшего намека даже на самую мизерную выгоду.

Шарип Ахмедович отвлекся от воспоминаний и подумал про Мартина и его родню: «Нет уж, я в обиду этих людей не дам никому!»

Всё предыдущее время он сидел молча, потупив взгляд, лишь слушал, о чем говорили участковый и директор с Натанычем. Возможно, что он ничего бы так и не сказал, если бы эти две лоснящиеся хари после ухода старика Натаныча не подняли тост:

– Ну шож, надеюсь, одним дебилом в Отрежке меньше станет!

– Все мы созданы по образу и подобию Божьему, – тихо и с лёгкой улыбкой на лице заговорил учитель Шарип Ахмедович, – в нас нет ничего низкосортного. Мы – произведение искусства. Мы – Божий шедевр, имеющий наравне со всеми право на выбор своего пути, право на любовь, право на жизнь и право на бессмертие. И неважно, что все мы выглядим по-разному, важно, что в каждом из нас дух Божий, созданный Им по своему подобию. Надеюсь, с этим вы согласны?

– Эт ты к чему, Шарип? – чуть не поперхнувшись, поинтересовался Ябунин, шамкавший прошлогодний соленый огурец.

– Знаете, вот удивительное дело: я наблюдаю за Мартином уже больше полугода, – продолжал с той же интонацией Шарип Ахмедович, – сверстники над ним постоянно смеются и издеваются, многие взрослые считают дебилом, другим его просто жалко, но никто не хочет увидеть в нём человека.

– Может быть, хватит уже о нём? – с кислой миной спросил Изиль Лелюдович, которому явно не нравился Мартин.

– Нет. Не хватит, – стоял на своём сын чеченского народа, – я ещё до главного не дошёл. А главное вот что: я ни разу не видел, чтобы он проявил хоть малейшую агрессию в ответ на все унижения, через которые незаслуженно прошел.

– Может, он просто не догоняет? Дураки же не считают себя дураками! Да и потом, он по-русски-то не фурычит! – заявил Ябунин и широко улыбнулся, но глаза его остались по-прежнему хитрыми и злыми.

– Не догоняет… А почему же он тогда на любое доброе слово сразу реагирует, почему он исполняет всё, о чём его ни попросишь, почему он с таким усердием разрисовал стены в школе, почему он помогает бабушке с дедушкой, и, наконец, почему он так сильно любит своих родителей и уважает всех взрослых? А?

– Шарип Ахмедович, ну хватит уже! Печенки проело! Лучше выпьем за всё хорошее, – в который раз директор Огрызко попытался перевести тему разговора в другое русло.

– За хорошее? За хорошее выпить можно, – согласился учитель.

Инспектор Ябунин наполнил рюмки.

– Быть добру! – сказал тост учитель английского, и выпили, и к этому тосту присоединились и некоторые другие участники торжества.

Вдруг прямо над столом раздались оглушительные залпы охотничьего дробовика – это салютовал пьяный Генка и орал:

– Даёшь свадьбу! Даёшь любовь! Даёшь свободу!

Народ испугался и загудел. Да мало ли что в голове у жениха!

– Совсем ошалел?! – осадила его мать. – А ну, прекращай!

– Кто за отделение от Украины?! Поднимай руку! – крикнул Генка и снова: Ба-бах! Ба-бах!

Почти все мужики и бабы подняли руки и держали их упорно и грозно, как выломанные из забора колья.

– Дай сюда! – попыталась вырвать прокурорша у сына дробовик.

– Отцепись ты от меня! Дай хоть раз в жизни чертей погонять!

– Генка! Дай и мне пальнуть разок! – подоспел Рыжий жох.

– Що ж ти твориш? Ганьбиш нас лише? Що народ про нас подумає? Зовсім від горілки здурів? – накинулась на Генку Вика, повиснув на дробовике. И пока успокаивали любителя пострелять на собственной свадьбе, между гостями завязался спор, который дошёл аж до драки:

– Ты шо не поднял руку?!

– Так не хочу, чтоб к нам сюда москали заявились управлять!

– Правильно! Лучше с Киевом, чем с Москвой!

– Ах ты, рожа бандеровская!

– Да ты сам за шмат сала с цыбулей да з горилкой и родину, и батьку с мамкой продашь!

– Держи в харю!..

– А-а-а! Наших бьют!..

И завязалась потасовка, в которой пострадала не одна челюсть и не один глаз. Хорошо, что ополченцы были на свадьбе – они быстро утихомирили толпу взбесившихся местных политиканов.

Гул окончательно стих. Шарип Ахмедович налил себе полную рюмку горилки, выпил её молча, закурил и обратился к участковому и директору:

– Знаете, что я вам скажу? Знаете? То-то!!! Не хватает вашему славянскому народу уважения к предкам, к родителям своим, к детям своим. Отсюда все ваши беды!

– Что значит «не хватает уважения»? – возмущенно поинтересовался Изиль Лелюдович.

– Вы хоть раз слышали, чтобы на Кавказе своих детей убивали, а их органами торговали? Нет, не слышали! А вот когда в Днепродзержинске из роддома пропали почти сорок малышей и родителям сказали, что их дети умерли от эпидемии и они похоронены на местном кладбище, то ваша общественность даже не чухнулась! А ведь потом выяснилось, что в могилах вместо детских останков оказались мешки с мусором…

Ябунин с директором сконфузились и вначале не нашлись что ответить, а Шарип Ахмедович продолжил:

– Война эта вся! Кто её замутил? Сплошное сборище ублюдков, желающих разбогатеть на чужой крови и человеческих органах! – мысли его бежали наперегонки, хотелось сказать всё и сразу. – Все знают, что государственные долги легко списываются войнами! И чтобы сдуть охрененный долг, администрации Барана Обамы необходимо было втянуть Россию с Украиной в военный конфликт! Да ёще все эти наёмники! Ни офицерской чести, ни регулярной армии, ничего нет! И корень в этом один – нет уважения к предкам и потомству… – он снова налил и выпил, словно от переполнявших учителя эмоций был только один выход – алкоголь.

– Как же тогда назвать тех чехов и дагов, которые прибыли из диверсионных русских спецподразделений и воюют здесь за бабло? – опомнился наконец инспектор Ябунин.

– Они, по крайней мере, мирный народ защищают от солдафонов, которыми америкосы управляют и еще бендеровцы из западной Украины.

– Короче, понятно, – сделал едкий вывод Ябунин, – все славяне – козлы и ублюдки, а все кавказцы – джигиты и герои! Особенно чехи! Даешь западну хохлэнд в состав Ичкерии!

– Я такого не говорил. Да и потом среди кавказцев тоже негодяев и подлецов хвататет, но вот то, что вам всё-таки надо бы поучиться у Кавказа уважению к предкам и отечеству – это факт.

Учитель английского налил себе последнюю в тот день рюмку горилки, залихватски опрокинул её и со словами «Ладно, пойду я, празднуйте уже без меня», не глядя ни на кого, он поднялся и, качаясь, пошел к воротам, но у калитки остановился, повернулся, постоял, подумал и крикнул по-английски в сторону гостей:

– Быть иль не быть – вот в чем вопрос… – после, перейдя на русский язык, добавил: – а кто-нибудь из вас знает продолжение?

Едва удержавшись на ногах, Шарип Ахмедович поднял вверх указательный палец и, сказав: «Достойно ли смиряться под ударами судьбы, иль нужно оказать сопротивление?», он отправился восвояси.

– Вроде бы нормальный мужик, а как выпьет лишнего, начинает всякую муть нести, – встряхнув своей седой гривой, констатировал директор Огрызко и как-то извиняющеся-глупо улыбнулся Ябунину.

– Запомни, Лелюдыч, – с трудом выговаривая слова, серьёзно заговорил участковый инспектор, – Хороший чеченец – мертвый чеченец, даже если он обычный учитель, а не боевик…

– Ну, теперь и ты дурку включил! Давай лучше напьёмся до чертиков, может, в пьяном угаре не заметим, как вся эта хрень и закончится? Уж больно жизни мирной охота!

Пожилой казак-ополченец, внимательно наблюдавший за диалогом хмельной троицы, после ухода Шарипа Ахмедовича обратился к батюшке с поклоном:

– Честный отче, тут такое дело, на куполе вашей церкви нам трэбо поместить огневую точку. Вы не против?

– Храм наш строился не только для того, чтобы в нем молиться, крещаться, венчаться или отпеваться, он еще и для спасения служить готов. С Божьей силой ставьте все, что вам надо, а я помогу.

– Спасибо, честный отче. Простите и благословите.

Отец Григорий сложил пальцы так, что они изобразили буквы: Iс. Хс., то есть Иисус Христос, и это значило, что через него благославил казака-ополченца Сам Господь наш Иисус Христос.

Тем временем Генку и Вику усадили рядом. Справляли уже не только свадьбу, но и удачное тушение пожара: «Слава Богу! Не дали огню ешо чего погубить!», и примирение двух братьев тоже справляли. По Отрежке разнеслось быстро: «Драка! Драка на свадьбе! Москаля мочат!». Смотреть на драку сбежалась вся округа – от мала до велика. Охмелевшие бабы одна перед другой бились в пляске, хрипли от крика. Красный от жары, от самогонки, обливаясь потом, плясал попеременно со всеми бабами неутомимый дед Кузьма. Он плясал и пел с залихватскими выкриками:

 
Свёкром я сьогодни став,
Повезло невесте.
Дуже багато хто хотив
На её быть мисци…
 

В конце каждого куплета одноглазый «пират» искусно приспускал штаны и крутил наполовину оголённым задом, что вызывало у гостей непомерный смех и веселье. И даже Вахлон, прикладывая мокрое полотенце к кровоточащей брови и к разбитым губам, весело выкрикивал:

– Давай-давай! Дядь Кузьма! Давай, пират! Жги по-полной!

Степанида Владимировна вовсю нравоучала невестку:

– Если до замужества ты ходила с непокрытой головой, то теперь должна собирать волосы в узел и покрывать голову платком!

– Ещё чего! – возражала Вика, строившая абсолютно иные планы на своё замужество.

Отец Григорий истово крестился и собрался идти ко двору. Дрожание его рук выдавало волнение, он бормотал:

– Рано, рано венчаться таким супругам. Года два-три, а то и пять, пусть сперва поживут, помыкаются, попритираются, а там уже и видно будет… Там уже и поглядим, совершать ли таинство брака…

Вдруг его лицо побагровело, кулаки налились кровью, он вернулся к столу от калитки, с высоким размахом ударил кулаками по столу и закричал:

– Прихожане! Православныя!

Шеи у гостей вытянулись, в глазах поселилось нетерпение, отец Григорий продолжил надрывисто:

«Я заклинаю вас святою кровью

Спасителя, распятого за нас:

Прервите пир чудовищный, когда

Желаете вы встретить в небесах

Утраченных возлюбленные души.

Ступайте по своим домам!»

– Вы гляньте! – обратилась Людон к Изилю Лелюдовичу, – Батюшка-то наш хорилки перепил никак…

От недавней потерянности и глубокого отчаяния ничего не осталось – отец Григорий не терпел уныния, любил иметь дело с трудностями, любил и умел наступать, бороться за правду, за справедливость, и такое состояние давно стало естественным для него. Если судьба-злодейка делает ему вызов – отлично! Он его принимает!

Гости уже не разговаривали, а кричали друг другу, словно они стояли на разных берегах реки. Практически никто не услышал призывы священника. Мозги гостей и хозяев были отравлены самой жизнью, отплясывавшей в Безславинске свой танец безумия.

Прокуроршу будто прорвало, и она начала «признаваться» гостям:

– Я из шкуры своей вылезаю, ночи в справедливом труде недосыпаю, кусок недоедаю, а вкалываю, штоб народу своему приятность доставить, а вы – все меня оговорить желаете, очернить, завидуете непонятно чему! Кровопивцы!

Как казалось Ябунину, учитель Шарип Ахмедович в присутствии отца Григория вел только духовные разговоры, но сейчас самогонка осилила и его – указывая глазами на Людон, он спросил участкового:

– Хороша бабёнка-то сиськастая?

Тот даже обиделся.

– А то я со всяким отрепьем путаться стану… – и, повернувшись к Вахлону, поинтересовался: – Ты вообше-то с какой целью к нам прибыл, молодой человек?

– С какой целью прибыл – уже не знаю, зато с какой целью смоюсь отсюда – знаю наверняка! – ответил питерец и размашисто засадил стакан горилки.

«Стоп! Стоп! Стоп!» – подумал Ябунин, – «Но ведь этот чечен уже ушел со свадьбы! Он шо, назад вернулся?»

Тогда, немного пристав со стула, он принялся оглядывать гостей, искать учителя английского, но того и след простыл.

«Ерунда какая-то! Померещилось, что ль…»

– А ты уже присадил ей на полшишечки али как? – в другое ухо прошептал Шарип Ахмедович и уселся прямо на стол перед участковым, причем вместо ступней у него были копыта, а на голове виднелись маленькие рожки в виде короны – их было шесть штук!

Лицо Ябунина помертвело. От духоты, от самогонки, от людского шума, от страшного явления учителя-черта, от сознания полной беспомощности в глазах у него помутилось, в горле застрял ком. Он вскочил со стула и попятился назад.

– Может, твоя шишечка и не стоит давно? Признавайся, урядник! – страшно скалясь, говорил учитель и шел прямо на Ябунина. Каждым своим словом Шарип Ахмедович точно закапывал его в могилу.

О, как же ненавидел и одновременно с тем боялся участковый образа учителя. Ябунин смотрел окаменевшим взглядом и сжимал кулаки, ему хотелось броситься на Шарипа Ахмедовича и вцепиться в глотку. Но силы изменили участковому, по ногам ручьями побежала горячая моча. Он уткнулся спиной в стену особняка и скользнул по ней, точно в омут.

Среди звучащих криков и протестов, поднявшихся вслед за «признанием» и обвинением прокурорши Ромаковой, среди общей суматохи никто, кроме Людон, не заметил, как обмочился и упал без сознания участковый Ябунин.

Кузьма Кузьмич и Степанида Владимировна второй день свадьбы справляли с размахом, с самого утра и на всю Отрежку.

– Запьем и ворота замкнемо на весь тиждень. Довкола вийна йде, а хай люди добри знають, як Кузьма з прокуроршей сина пропивають!