Текст книги "Безславинск"

Глава 44
Ну, Людон, ты даёшь!

Солнце село в золу, расщепленные снарядами деревья скрипели, стонали на вечернем ветре, на проводах линии электропередачи раскачивалось изуродованное тело солдата нацгвардии, заброшенное туда мощной взрывной волной, бездомные своры собак грызлись между собой с истошным визгом и лаем, где-то в Отрежке в чьем-то дворе громко работал телевизор – шел фильм «Приключения гипертоника»…

Было уже за полночь, когда участковый инспектор с ружьем под мышкой и бутылкой горилки в руке вернулся в вонючую, тесную комнату в общежитии, пропахшую мышами. Он занимал ее с недавних пор, когда его дом, стоявший у реки на самой окраине Безславинска, обстреляли снайперы и подожгли мародеры, после чего трусливый старлей попросту боялся находиться в его стенах.

Местные жители говаривали, что дом этот достался старлею Ябунину крайне подлым путём – своего родного младшего брата вместе с его женой, которым раньше и принадлежал вышеуказанный дом, он подставил и надолго засадил в тюрьму «за торговлю наркотическими веществами», а сам стал новым постояльцем и владельцем дома в одном лице.

Он сел в углу за маленький кухонный стол. Поставил перед собой бутылку, достал из кармана кусок недоеденной кровяной колбасы. Налил в заляпанный стакан горилки, выпил. Доел колбасу и закурил. В последнее время участковый курил много.

Закончился очередной наполненный опасными и страшными событиями безславинский день. Не всех ополченцев ещё отловили.

«Когда же всё это уже закончится?» – подумал Ябунин, глубоко затягиваясь дешевыми сигаретами. «Короче, валить мне отсюда трэбо. Прямо с утра пораньше заявлюсь к Кузьме, заставлю его сейф вскрыть и сразу же подамся в Киев, а ещё лучше в Москву, там доверчивых лохов много. Есть кого разводить, прогоню там историю, что я в Чечне воевал, что у меня три ордена Мужества, что мой дед был кавалер трёх орденов Боевой Славы, да и война эта мне будет на руку, привру, что возглавлял отряд ополченцев… А тут если тормознусь – стопудово грохнут».

Над кривоногой тумбочкой висело потемневшее от пыли зеркало, Ябунин увидел в нём своё отражение, подумал и громко рявкнул:

– Как же задолбало это блядское безденежье и… Лишний вес!

На столе лежала видеокамера. И то ли машинально, то ли желая освежить в памяти события минувшего развратного утра, старлей милиции включил кнопку «Power». После перемотал пленку назад и только собрался нажать «Play», как в дверь комнаты постучали.

– Кто там ещё?

Дверь отворилась, на пороге стояла Людон.

– Батюшки мои! – чересчур громко вырвалось у старлея, ещё с утра находившегося в состоянии опьянения.

Нежданная гостья поспешно и молча шагнула внутрь. Быстро и плотно закрыла за собою дверь. Села напротив Ябунина и замерла.

Выглядела Людон не как обычно: не было претенциозного макияжа, ярких нарядов, навороченной прически, поддельной жеманности тоже не было. Темно-синий спортивный костюм, кроссовки, походный рюкзак на плече и волосы, забранные в пучок, делали продавщицу моложе, симпатичнее и скромнее.

Самодовольный Ябунин, жадно затягиваясь сигаретой, в упор рассматривал свою полуночную гостью:

– А ты, Люсяня, когда не намалеванная, даже лучше выглядишь!

– Хватит зеньки таращить, наливай давай. Выпить хочу с тобой, – тихо и крайне уверенно сказала Людон.

– Это можно, – разливая горилку по стаканам, охотно согласился Ябунин.

Людон, привыкшая вести себя фривольно, не была расположена ни к лишним словам, ни к привычной жестикуляции – сидела, словно на похоронах близкого человека.

– Ну, королевишна, надо понимать, пьём за наше будущее? Ты, я вижу, уже с вещами пожаловала…

– Так и есть. За будущее.

Чокнулись, опрокинули стаканы, закусили, Людон закурила.

– А я вот тут решил, – постучав по видеокамере указательным пальцем, пояснял инспектор Ябунин, – наш с тобой фильмец глянуть. Затянувшись ещё пару раз, он затушил бычок о край пепельницы, доверху переполненной окурками.

– Составишь компанию? Порнушечку нашу дыбанём?

Лицо Людон резко потемнело, покрылось пятнами, губы сжались, словно под высоким давлением. Маленькие, уставшие, холодные её глазки сощурились, сделались строгими, напряженными, словно она готовился встать на отходную молитву. Людон резко поднялась, вытащила из кармана заточенную отвертку, перегнулась через стол и со всей силы саданула её в горло ненавистного милиционера. Длинный стержень отвертки вошел в кадык, насквозь пробив гортань и голосовую щель, уперся в шейный позвонок.

Руки Ябунина взметнулись к ручке и с силой дернули её. Окровавленная отвертка глухо упала на пол. На могучей щетинистой шее жутко задергалась сонная артерия. На стол, на милицейскую рубашку старлея ударила струя крови, а он вскочил, схватился обеими руками за горло и захрипел.

В страшных, широко открытых глазах Ябунина читалось: «Шо ж ты делаешь? Мразь!..».

Он угрожающе двинулся на Людон, но та успела поднять с пола своё остроконечное оружие и принялась беспорядочно бить отверткой в грудь, в живот Ябунина. Кровь брызгала на безславинскую продавщицу, но ни это, ни то, что участковый пытался схватить её своими огромными окровавленными ручищами, не останавливало её.

На губах его появилась розовая пена, участковый откинулся назад к стене, по которой уже совсем скоро медленно сполз на пол.

Когда тело Ябунина окончательно успокоилось, перестало биться в конвульсиях, когда кровь больше не хлестала из шейного отверстия, Людон начала хладнокровно действовать. В свой рюкзак она сложила: видеокамеру, наручники, связку ключей, извлеченную из кармана брюк Ябунина, табельное оружие, милицейское удостоверение, с вешалки сняла чистую милицейскую форму, аккуратно уложила её поверх всего вышеперечисленного.

Затем огляделась, протерла полотенцем всё, к чему прикасалась руками, забрала отвертку, предварительно завернув её в полотенце, выключила свет и ушла.

Ученые говорят, что после остановки сердца человеческий мозг ещё живет приблизительно шесть-восемь минут. Что происходило в тот момент в мозгу Ивана Геннадьевича Ябунина, быстро остывавшее тело которого сидело на полу с широко расставленными ногами, раскинутыми руками и понуро опущенной головой, теперь можно только предполагать.

И можно представить себе, что, перейдя грань между жизнью и смертью, он встретился с обгоревшими останками Ланы Дмитрины, которая понуро заявила:

– Говорили же, говорили, что после смерти люди делаются снова молодыми и красивыми!..

Но Ябунин не ответил – мешала дырка в кадыке и пробитое горло, лишь шипел, как экран допотопного лампового телевизора.

Зато наверняка стало ясно, что, по крайней мере, на планете Земля этот «боров» больше никогда никому не причинит никакого зла и вреда.

Чтобы успеть до рассвета, Людон шла быстро, выбирая самые темные участки улиц. Дойдя до отделения милиции, она отдышалась, из бокового кармана рюкзака достала черную вязаную шапку с заранее прорезанными отверстиями для глаз, натянула её себе на голову, закрыв верхнюю часть лица. Следующее, что извлекла из рюкзака отчаявшаяся женщина, было табельное оружие участкового инспектора – пистолет.

Через минуту она уже стояла с этим пистолетом в руках и в окровавленном спортивном костюме прямо перед дежурным милиционером. Кинув ему через окошко наручники, Людон потребовала низким, крайне строгим голосом:

– Пристегни себя к батарее и не чуди, иначе пристрелю.

Тот, практически не раздумывая, повиновался. Воспользовавшись ключами участкового Ябунина, Людон прошла все преграды в виде запертых дверей и оказалась в коридоре КПЗ. Там она наткнулась ещё на одного дежурного милиционера, мирно спавшего на своём посту. Действуя так, словно ей уже нечего было терять в этой жизни, продавщица сельмага мощно шибанула дежурного рукояткой пистолета по лбу. Когда милиционер, очнувшийся от сильной головной боли, обнаружил себя на полу с приставленным к глазу дулом пистолета, он сразу подчинился и исполнил все указания неизвестной налетчицы. А именно: отдал ключи от всех камер, в одной из которых находился подозреваемый Надуйкин, и сам себя приковал наручниками к дверной решетке.

– Щербатый, выходи!

Для того, чтобы сбить с толку милиционеров и окончательно запутать следы своих действий, Людон приняла решение выпустить из камер всех ранее задержанных преступников и губной помадой написать на стене «Смерть російським окупантам?! Свободу Україні?! Хер вам!».

Правонарушители с радостью приняли её «политический» поступок, и разбежались по Безславинску и его окрестностям кто куда мог. Повезло, однако, уголовничкам!

Был среди них и кавказец-бородач Акаков. Его сильно травмированную ногу нестерпимо ломило. Несмотря на несносную боль, он активно заковылял в сторону горы Кобачун в надежде застать в своём логове не только белобрысого пацана с пленниками, но и всё награбленное добро, без которого его возвращение домой теряло весь смысл!

Спустя пять минут Людон и Димон, оба в бронежилетах, позаимствованных в милицейской дежурке, спешно и одновременно с тем осторожно подходили к дому прокурорши.

– Ты машину-то не разучился ещё водить? – тихо поинтересовалась Людон.

– По-моему, это единственное, что я не разучился делать.

– Ну, не занижай свою планку. Кое-что ещё ты тоже делаешь отменно, – с хитрицой в голосе сказала Людон и передала пистолет Ябунина своему спутнику.

Как и предсказывала Людон, в особняке прокурорши, кроме кривой Дуняши и находящегося в глубоком запое Кузьмы, никого не было. Добиться что-либо от деда Кузьмы, лопотавшего своим изуродованным ртом: «Якхи йф тощи млери дман… пфю…» и подразумевавшего: «Який сейф? Товариші міліціонери! Які діаманти?.. Я тут сало йм та горилку пью! Моя Светка в лікарні! Їй ноги відірвало!.. Мій син в могилі! А ви мені про діаманти розповідаєте!!!», было практически невозможно. Да и узнать его было крайне сложно, ведь вся голова его, всё лицо было замотано грязными, местами коричневыми бинтами.

– Слышь, ты, пропойца! Нам Степанида Владимировна приказала быстро доставить всё из сейфа в надёжное место! – грозно вещал Димоша, на котором форма урядника Ябунина смотрелась очень забавно, по клоунски.

Зато на немую сестру прокурорши, принявшую ночных визитеров за ОМОНовцев, – особенно молчаливая Людон хорошо смотрелась в вязаной шапке с отверстиями для глаз, в бронижелете с надписью «Міліція» и с окровавленными рукавами, – парочка произвела мощное впечатление. Дуняша показала и сам сейф, и помогла извлечь из него всё содержимое, а содержимое сейфа Ромаковой было роскошным – почти пятьсот тысяч американских долларов, около пяти миллионов гривен и увесистый пакет с драгоценностями.

Глазам сложно было поверить!!!

И то ли ради шутки, то ли в качестве благодарности, а то ли из страха перед карой Божьей, Димоша извлек из пакета толстую золотую цепь с распятием и со словами: «Верить в Бога каждый дурак может, а вот полюбить его, как самого себя единицам дано…» – повесил её на шею кривой Дуняши.

– Вот и заплатила судья Ромакова за мой срок! – констатировал Димоша, когда они с Людон выезжали из двора особняка на мерседесе прокурорши, ключи от которого им так же преданно вручила Дуняша.

– Сквозь блокпосты не проедем, но я знаю дорогу, по которой доберемся до соседней деревушки, а оттуда уже до Васильевки недалеко.

– И что в Васильевке? – поинтересовался Димоша, никогда в жизни не сидевший за рулём такого роскошного мерседеса. Да и вообще на тот момент ему казалось, что он находится в состоянии глубокого сна, когда субъективная реальность сновидений подменяет ощущение реальности объективной и нам уже кажется, что сон – это и есть реальность.

Димоша поддал газу, мерседес рванулся вперед. Качнулись навстречу дома, заборы, прогалы переулков, садов и обгоревшая военная техника.

Людон не сразу ответила на вопрос: она боялась, что машина наскочит на какой-нибудь хлам, на ночные патрули и хаотично брошенные автомобили, заденет бортом фонарный столб…

Одной рукой она указывала дорогу, другая впилась в кожаную обшивку. Ей казалось невероятным, как это можно десять лет не садиться за руль, а затем вот так гнать, да ещё и ночью!

– Щербатый, не гони! Убьёмся!

Мерседес вырвался за город. На темном горизонте толпились табуны пирамидальных тополей. Соскучившийся по рулю Димоша, любитель быстрой езды, открыл окна и дал «полный», насколько это было возможно по проселочной дороге.

– Так что в Васильевке?

– Там мой брат живёт двоюродный. Поменяем этот крутой тарантас на какую-нибудь неприметную колымагу и рванём в Донецк, где оклимаемся, сменим вид и дальше в Киев. Ну а уже в Киеве прикупим себе новые документы и сразу же сдёрнем в Таганрог. Прошу тебя, не гони!

Пошедшей во все тяжкие грехи женщине казалось, что они несутся сквозь ураган. Людон захлебывалась от ветра. Вязаную шапку с отверстиями для глаз сорвало с головы. Радостных слов Димоши она не понимала, лишь догадывалась и вымученно улыбалась.

– Ну, Людон, ты даёшь! – громче обычного вырвалось у Димоши.

– Чему суждено быть, Щербатый, того не миновать!

Глава 45
«Power» & «Play»

Прошло больше месяца и двух недель, прежде чем новоиспеченная парочка – Бонни и Клайд – наконец-то добралась до Таганрога.

Теперь они поменяли образ и выглядели совсем иначе.

Людон – брюнетка со стрижкой боб (каре) в деловом юбочном костюме и в классических туфлях на невысокой шпильке. Ну, просто бизнес-леди с амбициями!

Димоша – в строгих очках в роговой оправе, с короткой бородкой-шведкой, в летнем костюме из хлопка и в белой гангстерской шляпе. Короче, фотомодель для Men’s Time.

Начиналась новая, полная неизведанного, невиданного ранее жизнь. Ведь в планы беглецов входило не только пересечение украинско-русской границы, но и дальнейший отлёт в теплые страны – они нацелились на Мадагаскар, где, по словам Димоши, будет проще всего зацепиться и заняться собственным гостиничным бизнесом. Такими познаниями он располагал благодаря рассказам своего одного лагерного товарища по несчастью, когда-то жившего на этом необыкновенном острове в течение пяти лет.

Людон проснулась рано в уютном номере гостевого дома, стоявшего неподалёку от пристани. Чтобы не разбудить своего возлюбленного, распластавшегося на кровати в позе летящего ворона, она тихо вышла на балкон, закурила. Было прохладно, Людон стояла босиком в одной ажурной комбинации, цена которой равнялась чуть ли не всей коллекции барахла её предыдущего гардероба.

Она не знала, даже не предполагала, что снилось в тот момент Димоше, где именно и с кем он был в своих сновидениях. И хорошо, что не знала, поскольку был он, как и все последние пятнадцать, а то и больше, лет, со своей любимой Анташкой. Всё не мог наглядеться в её большие, удивительные глаза, которые ближе казались ещё больше и прекрасней. Полуприкрытые густыми черными ресницами, они по-прежнему походили на глубокие омуты, открытые весеннему небу.

Бывало, снится Димоше, что стоит он на поляне у березы не шевелясь: ждёт свою Анташу так, словно не видел ее многие годы. А дождавшись, как появится она среди цветов полевых, как улыбнется, как посмотрит, и, наглядевшись друг на друга, они начинают говорить, обниматься, словно перед долгой разлукой…

Хотя кто знает, где бы был теперь Димоша, если бы тогда, в 2004 году, его любимая жена не закрутила бы хвостом с Шульгой, не сломала бы себе шею, не осудила бы его судья Ромакова на десять долгих лет, и он бы не отомстил всем вместе взятым за свои страдания? Лежал бы он сейчас, будучи обеспеченным человеком, в уютном номере таганрогского гостевого дома, готовился бы он отчалить на Мадагаскар в компании стройной преданной казачки с полной грудью и «ласковым» прозвищем Людон или, проработав полжизни водителем, пал бы смертью храбрых на баррикадах безславинских ополченцев…

Сквозь сумрак проступали очертания судов в порту и в отстойных причалах. Город лежал холодной серой глыбой. Огни гасли.

От канатов и складов пахло смолой, соляркой, соленой рыбой. Запахи эти раздражали Людон.

Порт и город просыпались. Грохот погрузчиков, треск мотоциклов на пристани, заводские гудки, журавлиное поскрипывание кранов, крики рабочих слились в один поток звуков.

По морской глади разлилось жидкое золото – это из-за горизонта выкатилось солнце.

Наскоро покурив, Людон вернулась в номер.

Обо всём случившемся за последнее тяжкое время Людон старалась не думать. Но не думать было невозможно: всё время возвращалась мысленно в Безславинск, в Отрежку. Родные края, всегда манившие к себе, заставлявшие её трепетать от счастья, теперь были страшною мукой, тяжкой болью. Дорогой городишко, любимый Безславинск пал. Сломился перед натиском беспощадной украинской нацгвардии. И осознание собственной беспомощности, а где-то и трусости всё больше и больше угнетало Людон.

Мыслями о Мадагаскаре, об Индийском океане, о своей маленькой гостинице, которую они с Щербатым купят исключительно под пальмами и рядом с пляжем, о ребёночке, который у них обязательно родится через пару-тройку лет, старалась отвлечь себя Людон от страшных дум о недавнем прошлом.

На прикроватной тумбочке лежали новенькие украинские загранпаспорта, обошедшиеся нашим авантюристам всего в две тысячи долларов и шикарным застольем в одном из самых дорогих клубов Киева, что на Бессарабке, с чеком на 10.000 гривен. По иронии судьбы, Людон, с детства не любившая собственного имени, приобрела паспорт на имя Людмилы Остаповны Брехуненко, зато Димоша «поменял» не только ФИО, но и национальность – теперь он был Моше Натанович Анакойхер. Но, несмотря на это обстоятельство, Людон по-прежнему называла своего ненаглядного «Щербатым», а иногда с юморком «Натанычем», словно в память о весёлом еврее-гипнотизёре из родной Отрежки. Хотя, в глубине своей души он навсегда останется Димкой Коршуновым. Тем свободолюбивым пацаном, которого не сломили ни детдом, ни тюрьма, ни даже тотальное предательство самых близких людей на свете!

Будет тем вольным душою человеком, считающим, что его можно развести на дружбе и предать, можно подставить и обокрасть, можно закрыть в тюрьму и даже убить, НО нельзя купить и из него невозможно сделать «дрессированного пуделя»!

В обложках паспортов хранились новенькие пластиковые банковские карточки VISA – не весь же налик с собой таскать! Людон умела распорядиться деньгами!

«Господи! Неужели у нас всё получилось? Мы свободны и богаты…» – подумала Людон и неожиданно для себя вспомнила участкового Ябунина, скорее даже не его самого, а тот момент, когда он барабанил пальцем по видеокамере и приговаривал: «Составишь компанию? Порнушечку нашу дыбанём?».

И сразу длинный стержень отвертки входит как по маслу в кадык, насквозь пробивает гортань и голосовую щель, упирается в шейный позвонок…

От этого омерзительного воспоминания в глазах Людон поплыли шафрановые круги.

Переведя дыхание, она осторожно открыла рюкзак, немного покопалась в нём, достала видеокамеру и заперлась с ней в ванной комнате.

Там она села на пол, упершись спиной в кафельную стену.

Открыла монитор видеокамеры, включила кнопку «Power», после нажала «Play». Вспыхнул монитор, несколько раз дернулся, будто в конвульсии, пошел видеоряд. Изображение было цветным, но нечетким, зато звук записался качественно, и, несмотря на то, что говорили далеко не всё по-русски, Людон казалось, будто она разгадывает каждое иностранное слово.

Губы её сжались. По щекам вдруг потекли безудержные слёзы.

«У меня есть тайна, о которой не знает никто, даже моя мама. Я хочу рассказать только тебе об этом. Ко мне иногда приходит мой отец, хотя все говорят, что он умер.

Я не шучу. Он приходит в разное время и его никто не видит, кроме меня. Мы разговариваем с ним. Разговариваем обо всем. О тебе, Энни, тоже говорили не раз.

– Прости, я разбила твою камеру.

– Камера… Не волнуйся. Все, что там было, я сохраню в своем сердце. В сердце, которое будет любить тебя до последнего своего удара. Ты будешь теперь всегда со мной, прямо вот здесь, потому что… Я люблю тебя, Энни!

– Почему? Почему ты не такой, как все? Почему именно ты полюбил меня так, как никто не умеет и не может уметь? Почему? За что мне эта боль? За что меня судьба так наказала?… За что тебе это страдание до конца твоей убогой жизни? Ведь ты же такой хороший человек…

Ты… Ты самый лучший… И не нужна тебе никакая пластическая операция! Оставайся таким, какой есть – непохожим на всех этих страшных уродливых людей! И прости, главное – прости, что я никогда не смогу ответить тебе тем же…

Но знай и верь, МарТин, обязательно верь! В следующей жизни мы будем с тобой другими, и мы непременно будем вместе, будем любить друг друга, будем самыми-самыми счастливыми людьми во вселенной!»

Конец