Текст книги "Безславинск"

Глава 31
Goodbye, Kitty

Около хаты-мазанки Бэб-Заи и Дэд-Натана уже стояла интернатская машина, прибывшая за МарТином. Во дворе хаты под сенью двух берез по-прежнему был врыт в землю круглый стол, выкрашенный в противный зеленый цвет, и вокруг него по-прежнему, как и в начале нашей истории, стояли самодельные скамейки. На одной из тех скамеек сидел Изиль Лелюдович, на другой – Натаныч. Оба молчали.

Завидев МарТина, Натаныч вскочил и бросился к внуку с горестными словами:

– Мартынушка, приехали за тобой. Приехали…

Они обнялись, и дед поцеловал внука в заплаканное лицо.

– Ты не убивайся уж так сильно. Всё будет хорошо, вот увидишь. Пошли в хату, там Бэб-Зая ждёт.

В сопровождении участкового Ябунина и директора школы Натаныч с МарТином зашли внутрь.

В хате было тихо. Ни звука, словно вымерла хата от чумы, даже часы с кукушкой молчали – забыла или намеренно не завела их Бэб-Зая.

Уткнувшись глазами в какую-то бумагу с печатями, она сидела за столом вместе с крепко сложенным мужчиной, у которого было длинное красное лицо и короткостриженная яйцевидная голова. Это был врач из дома-интерната с весьма подходящей его внешности фамилией – Яйценюк. Плечи и спина его зеленой рубашки были обильно усыпаны белыми хлопьями перхоти. В глубине его близко посаженных глаз читалось: «Я импотент и горжусь этим!». Врач крутил в руках красный паспорт МарТина – подданного Великобритании.

Рядом со столом стоял рюкзак МарТина, упакованный доверху. На нём лежала видеокамера. На стуле висели постиранные и отутюженные вещи – рубашка, джинсы и белые носки, их бабушка тоже прогладила.

– Здравствуйте, – вежливо поприветствовал вошедших Яйценюк.

Ему ответили тем же.

– Ты внучок, одевайся покамест, – сказала баба Зоя тихо. Необычно бледная, волнующаяся за МарТина, она изучала документ умными, печальными глазами и держалась что было сил, дабы не сорваться или, что ещё хуже, не упасть в обморок.

– Давай я тебе помогу, – суетился Натаныч вокруг внука.

МарТин переоделся, огляделся по сторонам, словно ища нечто очень значимое, но так и не нашёл, сел рядом с бабушкой на стул. Коробку с важным «прибором желаний» МарТин не выпускал из рук.

Дрожащими пальцами Бэб-Зая подписала бумагу передачи МарТина дому-интернату.

– Не пейте крови, кудой вы его определяете-то? – не сдержался Натаныч.

– Да не волнуйтесь вы, дедуля и бабуля! Недалеко, в Плутавской области ваш внучок обитать будет.

– Кудой?! Под Плутавой?! Да ви шо? Там же ш укропы! Враги наши! Они ж его там запинают!

– Погодь, дед! Хватит атмосферу нагонять! Что решено, то решено, – вклинилась Бэб-Зая. – А где именно-то?

– В Едькино повезём. Читайте внимательно, – тыкая пальцем в бумагу, говорил краснолицый врач.

«Ух, вы! Шакалы с лисьими хвостами, а не люди!» – окинув прищуренным взглядом директора, участкового и врача, подумал Натаныч. И, быть может, он был прав.

– Тут и правда всё написано, – пояснила мужу баба Зоя и приложила к губам уголок косынки.

– И, кстати, дедуля, зря вы на нас наезжаете, очень даже зря… – как-то угрожающе предупредил краснолицый Яйценюк.

– Да простите, простите вы нас, стариков! – взмолилась Бэб-Зая, затем взглянув на иконы, добавила, – И ты прости нас, Христа ради, прости, матушка царица небесная.

– А что это у него с носопыркой-то? – поинтересовался Изиль Лелюдович, уставившись на забавно перемотанный лейкопластырем нос МарТина.

– Сунул кудой не надо, вот и пришмякнуло, – пояснил Натаныч.

– Дирьектор! – встрепенулся МарТин, – Камьера давать Энни, плиз! Камьера мой давать ту Энни!

– Что? – не сразу смекнул Изиль Лелюдович.

– Видеокамеру просит штоб Аньке отдали, ну, внучке учительницы по-русскому, – пояснила Бэб-Зоя, а МарТин тем временем снял с видеокамеры шнурок с маленьким комочком обгорелой крышки от объектива и повесил его себе на запястье.

– Ах вот оно что, – уразумел директор Огрызко. – Знаешь, МарТин, оставь ты себе это барахло. Будет хоть чем скоротать время долгими зимними вечерами в интернате.

– Стоп-стоп-стоп! – не вклинился, но ворвался в разговор Ябунин Иван Геннадьевич. – Что значит «скоротать»? Это ж оперативный материал, так сказать. Поясните монголу, что камеру передадим хоть Аньке, хоть Фиганьке, а сами её – на отработку в отдел милиции. Поняли все?

– Логично, – беря в руки видеокамеру, согласился директор школы. – Хорошо, МарТин, передам обязательно.

Мартин вспомнил ещё кое-что! Он бросился в свою комнату и сразу же вернулся, держа в руках метлу с бумажными цветочками.

– Давать ту Энни! Это есть давать ту Энни!

– Господи, а это-то ещё зачем? – искренне удивился директор Огрызко.

– Плиз! давать ту Энни!

– Ладно… Давать так давать, – нехотя Изиль Лелюдович взял метлу в правую руку, уперся черенком в пол, выставил вперед громадный живот и сразу преобразился в сказочного персонажа.

«Ну, прямо-таки Морской царь Тритон!» – подумал МарТин.

Или, если бы МарТин был русским подростком, он бы подумал так: «Дядька Черномор! Вылитый!».

Но, если славянский Бог морей, персонаж русских сказок, представляется нам обычно как хозяин дна морского, повелитель всех вод, как владыка подводных обитателей и владелец несметных сокровищ, то Изиль Лелюдович, хоть и чувствовал себя хозяином школы, то таковым никогда не был. Хоть и хотел стать владыкой всех обитателей своего учреждения, но у него это крайне плохо получалось. А из всех сокровищ он имел только увесистый золотой перстень в виде оскалившейся львиной головы, купленный им когда-то у цыган на вокзале в Киеве, что, естественно, ставило под сомнение драгоценность данного ювелирного изделия.

Ещё дядька Черномор изображается царём, живущим во дворце со своей подданной, царицей Водяницей, и окружен он толпой морских девиц. В отличие от шикарного общества Морского царя, из всего женского окружения директора Огрызко была, как нам уже известно, только жена его – страшнющая аки жаба…

В дополнение ко всем изобилиям, дворец Морского царя сделан из хрусталя, серебра, золота и драгоценных камней, и располагается в синем море. Даже если гипотетически себе представить, что безславинская школа номер 13 была бы украшена подобными драгоценностями, то за какой период времени местные жители растащили бы её до последнего ценного камешка?

Дальше: Морской царь «имеет венец из морского папоротника; разъезжает по морям в раковине везомой морскими псами: в одной его руке весло – знак укрощения волне, в другой же острога – знак их возбуждения». Изиля Лелюдовича, как и дядьку Черномора, частенько возила жена в мотоциклетной коляске, в которую он помещался с великим трудом. И бывало, что в руках своих он держал и вилы, и лопату, и ещё какую-нибудь садовую утварь или инструмент. Ну чем не владыка?!

Но вот в чем было их явное сходство, так это в способности создавать шторм!

Когда дядька Черномор пляшет и развлекается – на море шторм и буря поднимается. То же самое, когда Изиль Лелюдович носится по школе, подобно слону, и кричит на всех подряд без разбору, а особенно на свою жену, – тогда начинается ураган и поднимается буря.

Несмотря на все вышеперечисленные сравнения, МарТин думал: «Сейчас как стукнет по полу своим трезубцем, как проголосит заклинание, и примчится за ним раковина с запряженными морскими псами, и скажет он так:

– Залезай, МарТин! Поедем ко мне во дворец изумрудный да бриллиантовый! Ждёт нас там моя жена верноподданная да мои дочери красавицы!

Я заберусь в раковину, помчусь вместе с царем Тритоном быстрее ветра, нырнем мы с ним на дно морское, а там чудеса невиданные! Звери да рыбы диковинные! И все нас приветствуют. А во дворце ещё больше чудес, ещё больше сказочных персонажей, но самое главное, что за праздничным столом среди множества дочерей Тритона сидит на самом видном месте одна единственная, самая красивая, и это – Энни…»

– А я вот тебе провиант-таки с собой собрал, ты главное крепись, – голос Натаныча был таким обреченным, что все надолго замолкли.

– Давайте посидим на дорожку, – предложила Бэб-Зая и все по очереди расселись.

МарТин посмотрел на Дэд-Натана, сидевшего на стуле прямо в центре комнаты. Он поправлял очки и не поднимал головы, но чувствовал, как жарко багровеют его уши, как тугие желваки бегают на скулах под кожей.

МарТин погладил по голове старенькую кошку Марусю, словно часовая, она сидела у коробки из-под обуви. Дотронулся до крохотной головки котёнка и беззвучно пошевелил губами:

– Goodbye, Kitty.

Уходя из хаты, МарТин посмотрел в маленькое и круглое, как бычий глаз, зеркальце, висевшее у печки. Оттуда глянуло бледное, полное решимости монгольское лицо. Ведь скоро зайдет солнце! Скоро придёт время для его миссии!

Уже во дворе хаты, когда МарТина вели к машине, участковый инспектор тихо проинформировал Изиля Лелюдовича, несшего на плече весёлую метлу:

– Упрячем это чучело в Нижнечебатуринский дом-интернат для умственно отсталых дебилов. Там ему самое место. Будет знать, как имущество портить. Тут и без него диверсантов хватает.

– Это точно.

– И, кстати, Изиль Лелюдович, дайте-ка сюда видеокамеру, а то мало ли что наснимал там этот дебил. Не ровен час, в бедовые руки информация попадёт, проблем не оберёмся!

Глава 32
Я не брошу тебя никогда

Через решетчатое окно специализированного автомобиля МарТин смотрел на хату Бэб-Заи и Дэд-Натана. Как и прежде, она напоминала ему домик хоббита. МарТин подумал: «Бильбо Бэггинс, я, твой племянник Фродо Бэггинс, вместе с кольцом отправляюсь в путешествие до горы Ородруин с целью уничтожения Кольца Всевластья. Прощай, Бильбо…».

Натаныч и Баба Зоя, опираясь на свои неизменные костыли, стояли около калитки вместе с директором Огрызко – дядькой Черномором. Натаныч нервно курил, от боли, от бессильной злобы ему хотелось плакать. На прощанье он крикнул:

– Мартын! Главное, всегда помни, что разумный человек и с сатаной поладит. Две же бараньи головы и в котел не влезут…

На глазах старого еврея всё-таки выступили слёзы, они торопливо стекали по щекам, как падающая с навеса капель.

– Если хотите, то я заберу видеокамеру у урядника и потом перешлю ему в интернат, – предложил Натанычу Изиль Лелюдович.

– От тебя даже спирта на морозе не хочу! В горло не полезет! – резко ответил Дэд-Натан и ушел в глубину двора.

Бэб-Зая осеняла крестным знамением автомобиль с красным крестом и улыбалась, и было в её улыбке что-то трагическое, но МарТин не хотел этого видеть.

С литровой банкой, полной гречишного мёда, преследуемый Рыжим жохом, прибежал проститься с МарТином дед Кузьма. Второпях, спотыкаясь, приблизился он к машине и через водительское окно передал банку со словами:

– Це для хлопца, мед гречаний! Хай поїсть там в дурдомі…

– Монгол! Монгол! Не уезжай! – кричал Рыжий жох, заглядывая в окна и барабаня ладонями по стеклу.

– I love you, Red! Well done! – тихо сказал МарТин и отвел глаза в сторону, ему так сильно захотелось разбить стекло, выскочить наружу и, недолго думая, разбежаться, кинуться вместе с Рыжим жохом в самую необыкновенную лужу в мире, которую не сравнишь ни с одним из лучших существующих аквапарков. И снова отрыв по полной! Грязь! Смех! Толчея! Визг! Лето! Счастье!..

Машина дернулась, заглохла, снова завелась и поехала. За рулём сидел задорный санитар-водитель, насвистывающий мелодии из кинофильмов, рядом с ним расположился врач, ему было тесновато – крупный мужчина.

Объехали будку с собакой, вокруг которой суетились Генка с Ланой Дмитриной и питерским Вахлоном. Собрались поставить будку, подумал МарТин, на мотоцикл учительницы физкультуры. И он был прав, они действительно собирались транспортировать собачью будку таким образом. Генка помахал МарТину рукой, тот ответил ему тем же. Вокруг будки скакал радостный, как его ласково называл МарТин, «пьёсик». Несмотря на то, что его больше не держала цепь, он всё равно не отходил далеко от будки. МарТин и «пьёсику» помахал рукой – ведь теперь они напарники в борьбе с бандитами! Затем к будке подоспел и дед Кузьма, он наклонился и достал из тайника свою верную заначку – бутылку самогона.

– Глянь, чо чудят местные, – указал врач Яйценюк санитару-водителю.

– Да уж, тема непонятная. Будка посреди дороги, в ней пузырь с мутным пойлом, мотоцикл неандертальский, да и мент с видеокамерой зачем-то подтягивается…

МарТин находился в заднем отсеке машины, предназначенном для перевозки душевнобольных, а потому был отделён специальной стенкой. Рядом с ним на полу лежал походный рюкзак с его вещами и пакет с продуктами, в руках МарТин держал рамку с фотографией, отданной ему мамой во время их последней встречи. Коробка с «прибором желания» лежала на коленях – мало ли, вдруг закат солнца сегодня наступит раньше…

Он смотрел в окно и впервые в жизни видел мир через решетку.

Какое-то время Рыжий жох бежал за машиной, но отстал на первом же перекрестке – водитель поддал газу.

Проехали мимо бренда Отрежки, никогда не пересыхающей глубокой лужи, – МарТин помахал ей рукой, мимо пожарного пруда, окруженного густым рядом вётел, – и пруду помахал МарТин, мимо пасущихся овец, мимо сельмага, на пороге которого стояла и курила одинокая, нефартовая Людон, поправляя повязку на шее, мимо школы – ей тоже помахал, проехали… Проехали… Проехали…

Почти также мелькали за окном витрины магазинов, ухоженные деревца в дубовых кадушках, фонтаны, цветники, памятники, а иногда и пальмы юкка, когда три года назад МарТин сидел на заднем сиденье отцовского джипа и разглядывал полупустынные улицы Лондона – было раннее весеннее утро. Вместе с родителями он ехал на вокзал St.Pancras для того, чтобы отправиться в Париж.

В скоростном поезде МарТин уселся у окна. Родители тихо болтали, строили планы на путешествие по Франции. МарТину купили его любимое швейцарское ванильное мороженое с шоколадной крошкой. Дорога была недолгой, часа два с половиной, и очень комфортной. Проносились дома, станции, мосты и речки, огромные складские хранилища. Скоростной экспресс «Евростар» проглатывал перегон за перегоном.

Вырвавшись за пределы Лондона и его окрестностей, замелькали Холлингборнские, Хотфилдские и Ашфордские луга, поля и леса.

Волчьей шерстью дыбились камыши вокруг застывших чаш озер со следами кроличьих «путиков», заметных из окна вагона.

Когда добрались до Дувра, началась самая волнительная часть путешествия для МарТина – экспресс въехал в туннель под проливом Ла-Манш. Прошла минута, две, пять, но не было видно ни рыб, ни морского дна, ни водорослей, ни китов – ровным счетом ничего, только зеленоватые стены и тусклые мелькания туннельных светильников.

– Па, почему не видно рыб? Мама сказала, что мы будем ехать по морскому дну.

– МарТин, мама не знала, что туннель лежит не на морском дне, а далеко под ним. Так что рыб мы с тобой увидим в следующем году, когда полетим в Таиланд и там спустимся на морское дно с аквалангами.

– Что ты такое говоришь? – возмутилась Ализа. – С какими ещё аквалангами?

Но, несмотря на возмущения мамы, МарТин до самого прибытия на Северный вокзал Парижа фантазировал и представлял, как спускается с Гарретом на морское дно, как любуется разноцветными кораллами и кормит весёлых рыб прямо из рук.

Гаррет кивнул на кирпичные красные дома и сказал:

– Париж!

У МарТина мгновенно разгорелись уши и участилось дыхание.

– Париж! Париж! – вторил он отцу, подразумевая под этим «Диснейлэнд! Диснейлэнд!». Конечно же, МарТин ехал во Францию в основном из-за непреодолимого желания побывать в Парижском Диснейленде.

По прибытии на Северный вокзал семью Гаррета встретил его давнишний друг – французский художник Жан. Целый день он катал их на своём кабриолете по Парижу. МарТин впервые в жизни увидел и Триумфальную арку, и Елисейские поля, и Площадь Согласия, и, конечно же, Лувр, Оперу Гарнье… И другие знаменитые места города! Под вечер они остановились возле Эйфелевой башни, поднялись наверх на почти трёхсотметровую высоту, чтобы полюбоваться видом Парижа, и у МарТина просто дух захватило! Какая красота! Всё как на ладони! И Знаменитый парижский деловой центр – Дефанс, и Дворец Шайо с его фонтанами, и Великолепнейший Мост Александра III, заложенный в ознаменование франко-русского союза императором Николаем II в 1896 году и названный в честь его отца русского царя – императора Александра III, и где-то там Диснейлэнд, куда они пойдут завтра…

– Martin… – послышалось из-за плеча. МарТин повернулся и очень обрадовался – напротив него, на откидной банкетке интернатской машины, сидел Гаррет.

– Знаешь, па, я только сейчас понял, как сильно я всех люблю. Но главное даже не это, главное, что я простил всем-всем их ошибки. Мне так хотелось сделать какое-нибудь доброе дело…

– Доброта, даже самая маленькая, никогда не пропадает даром.

– Единственное, что я могу сделать, так это включить после заката солнца «прибор желаний»…

– Поверь, порой остаться тем, кто ты есть на самом деле, не предавая своих идеалов – куда важнее, чем совершить некий подвиг. И то, что ты осознал значение своей любви, и есть твой подвиг. Ведь любовь побеждает любой, даже самый жуткий страх.

– Но особенно… Наверное, очень особенно, не так, как всех, я люблю Энни, и она, кажется, тоже меня теперь любит, но ей нельзя туда, куда я сейчас еду. Туда вообще никому нельзя.

– Я буду с тобой, – пообещал Гаррет. – Я не брошу тебя никогда.

– Ты только почаще приходи ко мне, ведь тебя же нет в видеокамере, ты только на этой фотографии, а все остальные у меня там, на кассете, и теперь я могу пересматривать записи со всеми дорогими мне людьми… Жаль, тетя Линда не попала в этот репортаж.

– Я тоже соскучился по Линде. Она славная, но видеть меня не может. Не всем дан такой дар – видеть образы из параллельного мира.

– У меня есть какой-то дар? – удивился МарТин.

– Разве ты сам не замечал? Ты помнишь практически всё в тончайших деталях с самого своего рождения. Ты запоминаешь наизусть целые книги, все фрагменты любого фильма, каждое увиденное лицо, каждое сказанное кем-то слово…

– Это правда. Порой мне кажется, что мои мозги распирает от информации.

– Но ты не можешь этим пользоваться в полной мере, так как родился с лишней хромосомой и стал лишним даже среди себе подобных.

– Тётя Линда тоже так считает.

– Линда… Наша славная Линда. Печально, что у неё нет своих детей. Она бы была хорошей матерью.

– Па, скажи, а от поцелуя могут родиться дети?

– Нет, конечно же. А что?

– Я очень переживал, что вдруг у Энни родится ребенок. Ведь мы же поцеловались.

– Что же в этом плохого? Когда рождаются дети – это чудо!

– Вдруг он родится такой же, как я? С таким же страшным лицом. Я так не хочу. Я хочу, чтобы у Энни был такой же красивый ребенок, как и она сама.

– Сынок, Творец не совершает ошибок. Мы все такие, какими и должны быть. Ведь все мы созданы по образу и подобию Творца нашего. Но в тоже время мы все разные и у каждого из нас свой неповторимый путь на этой планете и в этом измерении.

– Значит, Творец это человек, если мы созданы по его образу?

– Это греки придумали, что Бог похож на человека или наоборот. Когда мы говорим так, мы имеем в виду не плоть человека, не руки с ногами и вены с сухожилиями, а нашу вечную душу, наше сознание, неразрывно связанное с этой душой. И именно в этом есть наше сходство и наша индивидуальность. Именно такую нетленную искру порождает Творец, уподобляя её самому себе.

– Я, кажется, понимаю. Скажи, у нашей мамы тоже родится красивый ребенок, как она? Да?

– Конечно, сынок, так и будет.

– Я даже мотоциклиста простил, который устроил пожар. Он тоже очень красивый парень…

– Иногда, МарТин, к великому сожалению, за прекрасной внешностью может скрываться поганая душа.

– Это так плохо. Хочется, чтобы все люди были красивыми снаружи и внутри. И ещё хочется, чтобы все люди любили друг друга. Ведь это же просто!

– Для большинства людей эта простота слишком сложна.

– Знаешь, я так переживаю за Энни! Она поругалась со своим папой и пожелала ему смерти. Сказала: «Умри! Умри! Умри!».

– Что он ответил ей на это?

– Ничего. Просто ушел, и всё.

– Хорошо, что он оказался мудрым в такой жуткий момент. Ведь если бы он ответил тем же, если бы он отказался от неё и проклял, то жизнь Энни превратилась бы в адские пытки.

– Мне очень жалко Энни, – тихонько шепнул МарТин.

– Возжелать смерти родителю своему – один из самых страшных грехов на свете. Возжелав гибели отца, Энни себе пожелала смерти, сама не подозревая того, обрекла себя на тяжкие душевные страдания. Какая кара ждёт её за это – одному Творцу нашему известно, а ты, МарТин, должен молиться за неё. Ведь в молитве кроется невиданная сила. Сила, данная нам самим Творцом нашим.

– А кто наш Творец? Какой он?

– Тот, на кого мы похожи, как я говорил ранее, но с высочайшими способностями, и с возможностями, несопоставимыми с человеческим воображением. Люди называют его Богом. Ты тоже можешь звать Творца нашего Богом. Так будет для тебя проще. Но, это не старец с длинной бородой, который восседает на облаке и подглядывает за нами с небес. У Творца нет плоти и тела в нашем понимании, и похожи мы на него своей душой бессмертной, а не пальцами, носами и ушами.

– Я немного запутался. Тетя Линда говорила, что сама библия и легенды о сотворении Богом мира и человека за семь дней – это религиозный миф, который можно толковать лишь с точки зрения художественного произведения. Потом она отвела меня в музей Естествознания, и там мы с ней увидели, как создавалась наша Вселенная и наша Земля. Там нам рассказали, как появилась жизнь на Земле и откуда взялись люди. А ты говоришь, всё создал Творец без пальцев и ушей…

– Узнаю в твоих словах Линду, но, МарТин, она заблуждается, если думает, что человек произошел от обезьяны.

– А от кого?

– В отличие от всех животных, человек лишён врожденных инстинктов, даже так называемый инстинкт самосохранения развивается с годами и осознанием опасности за жизнь, но в тоже время мы наделены способностью учиться чему угодно и использовать свои знания без каких бы то ни было ограничений, в том числе и неординарных, для осознания. Предела, МарТин, нет ничему. Такое же существо и наш Творец, наш Бог, если хочешь. Он может создавать и изменять практически всё во Вселенной, используя законы физики, химии, математики, но не волшебства или магии.

– Получается, наш Бог просто очень хороший учёный? Как адемик?

– Скорее да, чем нет.

– Раньше ты говорил мне совсем другие слова. Раньше ты всё время ссылался на библию и священные писания. Такая неразбериха в голове. Но, главное, я всё равно не знаю, как молиться за Энни…

Гаррет пристально, не моргая, смотрел на сына, и так же, как ясен был взгляд его, поплыли и светлые слова:

– Отче наш! Прости и сохрани душу грешную рабы божьей Энни. Прости ей согрешения вольные и невольные. Прости ей проклятия её на смерть отцу сказанные. Убереги ее от смерти случайной без покаяния. Избавь ее от искушений лукавого. Попали, Господи, терние всех согрешений её, и да вселится в неё благодать Твоя, опаляющая, очищающая, освящающая всякого человека во Имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь.

МарТин поглядел в отцовские глаза и увидел в них необычайное свечение, подобно утренней заре, когда солнце ещё не появилось на горизонте, но его розовые лучи уже видны на небосклоне, – так же и из глаз Гаррета лился во все стороны нежнейший голубой свет.

– Я запомню эту молитву.

– Читай её почаще. Она непременно будет услышана.

– Па, скажи, что такое Рай?

– Как ты сам думаешь?

– Я слышал ещё в Лондоне от одного мальчика из старших классов, что Рай – это огромный гипермаркет, в котором есть все, что изобрело человечество за своё существование, и ты ходишь по нему с райской пластиковой картой, на которой нет никаких ограничений.

– Забавное представление о Рае.

«Интересно, – подумал вдруг МарТин, – почему папа не спрашивает меня о повязке на носу? Разве он её не видит?»

– Вижу-вижу… И знаю, как всё произошло, – моментально прочитав мысли сына, сказал с улыбкой Гаррет.

МарТин покраснел от смущения: «Значит, ты всё-всё обо мне знаешь? И видишь всё, что я делаю? И слышишь, что я думаю?»

«Конечно, я всегда оказываюсь рядом с тобой, когда тебе нужна моя помощь».

МарТину вспомнилась схватка с бородатым монстром, повторился в голове выстрел из пистолета, и он тихо спросил:

– И ещё, па, смерть – это страшно?

– Со смертью неизбежно встретится каждый человек. Получается, что смерть – это часть жизни, а жизнь страшной быть не может, поскольку жизнь – это чудо! После смерти будет другая явь, которую ты пока даже не можешь представить. Эта реальность, МарТин, будет у каждого своя, поскольку неизвестно, в какую именно параллель попадёт тот или иной человек, но иметь эта явь будет только две формы: блаженство или мучение.

– Рай и Ад?

– Можешь называть и так. Но, в любом случае, Рай – это не гипермаркет, не новые вещи и места, а новые отношения. Это место, которое можно назвать семьёй Творца нашего.

– Там у меня будет новая семья?

– Не совсем так. Некоторые считают, что попадают в Рай благодаря добрым делам и вере в Бога, или, что ещё хуже, благодаря тяжелым страданиям. Но в этом есть небольшое заблуждение. Рай начинается не после смерти, а ещё при жизни, как, впрочем, и Ад.

– Я не совсем понимаю. Как это возможно?

– Знаю, понять такое не просто. Начни осознавать то, что наш Творец не создавал ни Ад, ни Рай, в нашем понимание. И Ад и Рай создаёт сам человек, находясь в параллели земной жизни. Если при жизни ты искренне любишь кого-то, творишь добро, живёшь с Богом в сердце, то и после смерти тела в ауре твоего сознания сохранятся и даже умножатся эти необыкновенные чувства взаимной любви, а взаимной она будет обязательно, поскольку рядом с тобой будет ещё и любящий тебя Господь Бог – твой Творец.

– Па, а ты в какой параллели?

– Сам ты как думаешь?

– Прости. Я знаю, что ты в Раю. Просто хотел, чтобы ты сам это сказал.

– Вариаций параллельного Рая и Ада несчетное количество. Ну а я всё время в своём Раю, даже когда сейчас разговариваю с тобой.

– Получается, моя новая семья в иной параллели – это ты, мама, мой ещё не родившийся братик, Бэб-Зая, Дэд-Натан, тетя Линда, Энни и Творец?

Гаррет улыбнулся, обнял МарТина, погладил его по спине, тихо сказал:

– Приблизительно так. Некоторых Творец забирает к себе.

– Скажи, па, только честно, всё-таки я попаду в Рай или в Ад?

– МарТин, мой любимый сын, Рай и Ад – это не то, что ты привык понимать под этими словами. Это реальность, ждущая тебя после смерти, после перехода в иной мир, но начинающаяся уже здесь, в твоей земной жизни. Уже здесь ты творишь свою следующую жизнь. И это означает, что ты уже в Раю.

– Кажется, я всё понял. Твой Рай – это когда любишь ты и любят тебя, даже несмотря на то, что иногда кто-то этому очень мешает, а эти кто-то находятся уже при жизни в своём Аду.

– Вот видишь, как все просто. Главное вовремя успеть сделать правильный выбор. Что легче, МарТин, любить или ненавидеть?

Хорошо, что ни МарТин, ни Дэд-Натан, ни Бэб-Зоя, ни даже участковый Ябунин не видели, как дядька Черномор избавился от весёлой метлы. Директор Огрызко, отойдя на полсотни метров от хаты Натаныча, попросту перекинул драгоценное для МарТина рукоделие через кладбищенскую ограду. И то ли по иронии судьбы, а то ли по умыслу злого рока, весёлая метла упала прямо на могилу Анташи Надуйкиной – матери Анны.