Текст книги "Безславинск"

Лишь немецкий мраморный дог прокурорши оставался невозмутимым – с поднятой головой Айдар грациозно лежал на крыльце, периодически зевал во всю пасть, обнажая страшные зубы и длинный розовый язык, и с высоты взирал прищуренными глазами на суетившийся во дворе люд.

В этот же момент к воротам особняка подъехал самый обычный сельскохозяйственный трактор, на капоте которого восседал игрушечный медведь в обнимку с сердцем. Единственная особенность трактора заключалась в том, что в кабине кроме тракториста восседали священнослужитель отец Григорий со своей женой Анисией. Ну, а в прицепе вместо сена или навоза находилась разнопёстрая компания молодых людей, улюлюкавших на всю округу, и жених с невестой – Генка и уже знакомая нам суетливая Вика, которая утром отказалась купить себе и своему сыну женскую шляпу.

Генка совсем недавно демобилизовался из военно-морских сил Украины и в подтверждение того решил не менять форму моряка на традиционный свадебный костюм-тройку. В белой бескозырке с надписью «Черноморский флот», задвинутой на затылок, он смотрелся залихватски! При первом взгляде на Генку бросалась в глаза необычайная прочность его фигуры. Морячок среднего роста имел такую широкую и высокую грудь, что, казалось, не сгибая шеи, не наклоняя головы, мог видеть, как при дыхании поднимаются нагрудные карманы белой сорочки. Плечи, руки, туловище, ноги – все прочно, словно выковано из железа. И при всем том легкость, собранность и подвижность чувствовались во всем его теле.

И, кстати, кататься по Отрежке на тракторе, а не на мамином дорогущем Мерседесе, была именно Генкиной идеей, поскольку он всегда претендовал на неординарность.

В противовес странной идеи жениха не надевать традиционный костюм-тройку, невеста вырядилась в пышное свадебное платье, напоминающее цветастую занавеску с линейными вставками из тюли. В фате, в букете невесты и бутоньерке жениха были странные цветочки, напоминавшие своими бутонами обычный репейник. По Вике было видно, что она безумно счастлива – отхватила молодого морячка-женишка, сына прокурорши-богатейки.

– Ну вот и всё! – вылезая из кабины, констатировала невеста. Жених Геннадий, следуя всем правилам свадебного этикета, взял невесту Викторию на руки и понёс к роскошному особняку.

Конечно, по сюжету юмористического рассказа, он должен был уронить свою ношу прямо в грязную лужу, но этого, к радости, не произошло, и Генка донёс дорогую и тяжелую ношу до пункта назначения – калитки отеческого дома, кряхтя себе под нос: «Ну, чумадей… ну, анчоус пушистый, не посрамись…».

За молодоженами гуськом выстроилась молодёжь, среди которой была и Анна, ставшая в ЗАГСе свидетельницей невесты, несмотря на своё несовершеннолетие. Свежий венок из полевых цветов на голове Анны и укороченный белый сарафан делали из неё не простую провинциальную девушку, а скорее нимфу, сошедшую с Олимпа. Так она была естественна и божественно красива.

Яркая красота радостно-оживленной Анны поражала сегодня даже и прокуроршу Ромакову, недолюбливающую столь неординарную девушку. Она видела, как появление Анны во дворе притягивало к ней взгляды гостей, особенно мужского пола.

Одни только супруги Огрызко и Верходурова спорили, не замечая никого:

– Светлячок, не гони лошадей! Что ж ты пьёшь, будто тебя в карты проиграли?

– Отвяжись, упырь! Свадьба сегодня или что?

– У тебя каждый день то свадьба, то поминки… – сетовал директор школы.

– Так, прекращайте вашу грызню, – встала между ними прокурорша, – молодоженов встречать полагается!

Молодые вошли во двор особняка, гости встретили их, кидая мелочь и конфеты под ноги, а Лана Дмитрина растолкнув народ и, выйдя вперёд, взяла аккорд на баяне и заявила:

– Встречаем молодоженов – Геннадия и Валеру!

Возникла непредвиденная пауза, после которой Генка удивленно поинтересовался:

– Ты чо, Дмитрина? Какого на хрен Валеру?

– Тьфу ты! Гену и Вику! – опомнилась физрук.

– Ну и приколы. Вообще не по понятиям, – подметил участковый инспектор, прибегнув к зоновской терминологии. Следующими стали Степанида Владимировна с Кузьмой, они вышли вместе, держа на красивом расшитом полотенце зеркало и каравай с солью. Но Лана Дмитрина никак не могла угомониться, уж больно самогонка весело бурлила в её крови:

– Дайте мне! Мне каравай! – кричала она, протягивая руки. И каравай чуть было не упал на землю, но его вовремя подхватила прокурорша-свекровь, отдав зеркало Кузьме. Неожиданно Рыжий жох в прямом смысле слова звонко заорал в ухо деду Кузьме,

– Я тоже хочу каравай! Дед, мне дай!

– Гляньте, невеста-то – прямо прынцесса! – послышалось из толпы гостей.

– Дмитрина, да погодь ты! И ты, малой, погоди. Невоспитанный какой! – косясь на Вику, упрекнула прокурорша Ромакова. – Молодые, по старому обычаю полагается посмотреться вместе в зеркало и понадкусить от каравая поболее!

– Морди як у клоунив! – крикнул Рыжий жох, заглянувший в зеркало вместе с молодоженами.

– Я тебе ща покажу, как у клоунов! – возмутился Генка.

– Та хлопчак прав! Що це у тебе така морда червона? – подколол дед Кузьма.

– Бать, ты ещё будешь подкалывать! Хорош уже! Ну а ты, жена, давай! Кусай! Ма, а ты держи покрепче! – попросил Генка, ухмыльнулся и встал в странную позу прямо под самодельной аркой с пчёлами, широко расставив ноги, словно представил себя вратарём футбольной команды.

Вика разинула рот, стараясь откусить кусок побольше. Кузьма решил открыть шампанское. Такое дело – свадьба! Следом за Викой принялся кусать хлеб жених, он так старался, что солонка осталась у него на носу. Невеста закатисто рассмеялась, но сразу получила по лбу – запотелая бутылка с посеребренным горлом в руках Кузьмы шарахнула пробкой, ясно-золотистое шампанское закипело в фужерах. Гости веселились, откровенно покатываясь со смеху. А сама Вика так испугалась неожиданного бутылочного хлопка, что даже отказалась комментировать исполненный свекром номер.

– Бать, ты оборзел что ли с перепою? Как я теперь с ней фотографироваться буду?! – возмутился Генка, указывая на лоб невесты, где практически сразу образовалась огромная шишка.

 
Полюбила водолаза,
С ним мучение одно:
Приглашает на свиданье
То на берег, то на дно,
 

– веселилась Лана Дмитрина, тишком подмигивая Кузьме.

– Да не нарошно я! – оправдывался Кузьма. – Айда за стол, а то вже чекати замучилися! Нутро горить, а тоби б токма фотиться!

Прокурорша Ромакова, наклонившись к оглушенному свадьбой, войной и недавней демобилизацией Генке, шептала:

– А ты, сынок, не серчай на отца-то: как ты ушел в армию, как вернулся в самую войну, он извёлся по тебе ночами, остарел шибко да поглупел малька.

Народ весело засуетился, рассаживаясь поплотнее, чтоб быть поближе к молодожёнам и не пропустить самого интересного, а интересного предполагалось много. Участковый Ябунин, ухлестывая за продавщицей Людон, проявлял немереное желание отличиться и говорил-то он не по-простецски, а как в телевизионном сериале, и стул придвигал, потрясывая плечами, и даже слово употреблял иностранное – «пардоньте». «Люсяня» – ласково обращался он к Людон, «Королевишна»…

Почетных гостей – отца Григория с матушкой Анисией – усадили между директором Огрызко и главой городского совета, мужчиной сорока лет, черноволосым, широкоплечим, в костюме, с красивым гладковыбритым лицом. Степанида Владимировна, ставшая с недавних пор, по её собственному мнению, крайне воцерковлённой персоной, кинулась ухаживать за ними, подливая шампанского в бокалы:

– Пригубите Бога для, отец Григорий, матушка Анисия!

Помимо духовной четы, в поле её зрения попали и участковый инспектор с Людон. Их она тоже не обделила вниманием и шампанским. Среди почетных гостей были работники прокуратуры, суда и городской администрации, все те, кто не успел сбежать из города после начала военных действий.

Молодых разместили во главе стола, и Анна села рядом с невестой прямо перед здоровенным блюдом – на нём возлежал жирный ароматный гусь с яблоками. А вот на стуле рядом с женихом уже сидел кто-то, накрытый белой простыней. Генка недоуменно глянул на своего необычного соседа и глупо спросил свою мать:

– Ма, а это ещё что за псяка-кобяка такеная?

Но подскочившая Лана Дмитрина к ним взяла на себя ответ:

– А это вам от нас с Изильчиком оригинальный подарок на свадьбу! – она резко сдёрнула простыню, и гостям предстал Кролик DurenBell. – Пусть Генка свою Валерку без остановки гоняет днем и ночью, как этот заяц в рекламе!

– Да ни Валерка я, а Вика! И що означаэ, ганяэ без зупинка?

– Не знаю, а мне нравится подарок, – заявил Генка. – Прикольно. Как за границей!

Поправив свою бескозырку, которой он очень гордился и говаривал про неё: «Эт тебе не как у американских моряков – на панамы похожие, или как у французов – белые фуражки с красным помпоном сверху, как у гомиков…», Генка откинулся на стуле и принялся качаться на нём, словно на кресле-качалке.

– Та цей дарунок только вместо пугало в огороде ставити! – возмутился Кузьма, вращая единственным глазом и хлопая кролика по ушам. – Тоже мне заграница!

Участковый Ябунин отвлекся от ухаживаний за Людон и подозрительно посмотрел на здоровенную игрушку. Задумался. Людон ткнула его локтем, налей мол, винца и добавила:

– А по-моему, Кузьма прав, ни хрена прикольного тут нет. Чо вы с этим подарком делать-то будете?

– Разберемся шо делать, – встала на защиту подарка Вика. – Не перживайте, титка Люда!

– Нифиртити себе! Какая я тебе тётя Люда? Ты, небось, старше меня будешь! Невеста фиго…

Вдруг за забором послышался громкий треск двигателя внутреннего сгорания, и в калитку, приковав к себе внимание всех гостей и самих виновников торжества, на стильном гоночном мотоцикле заехал молодой человек. Дог Айдар встал на передние лапы и вытянул морду вперед, на расстоянии обнюхивая вновь прибывшего гостя.

Запылившийся мотоциклист не справился с управлением, врезался в арку с пчёлами, повалил её, заглушил двигатель, снял шлем и заявил:

– Диздец пизайна!

Генка аж подпрыгнул, обрадовался, как ребенок долгожданному подарку,

– Во-о-о!!!!! Братан из Питера прирулил!

Прируливший из Питера братан ростом был ниже среднего, щуплый, с бледным лицом и пивным животиком, лет двадцати двух от роду.

Некоторые банки разбились, из них повылетали лютые пчёлы-затворницы. Звон пчелиных крыльев угнетал гостей, словно они сидели под пулями. Каждому с детства были памятны обжигающие уколы пчелиных жал. Народ всполошился и забухтел. Кому хотелось быть ужаленным в самом начале праздника?

– Внимание все! – будто не замечая казус с пчёлами, продолжал Генка. – Мой двоюродный Ванька-братик прямо из Северной столицы прикатил! Поняли? А это почти две тысячи километров!

– Гендос, не зови ты меня Ванькой! – тихо зашипел двоюродный братик. – Знаешь же, мне так не нравится. Вахлон я уже давно…

Обеспокоенные злые пчелы закружились над праздничным столом.

– Ёптить! – вырвалось у Кузьмы. – Ти що натворив-то, Ванёк?

Первая, кто получил пчелиный укус, была Людон. Она заверещала так, будто её без парашюта выкинули из самолёта с высоты десять тысяч метров.

– Да ладно ты, батя, с этими пчёлами, – хорохорился жених. – Уважает меня братан! Вахлон-Буравцон! Вахлонище, давай сюда! А фамилию-то ещё не сменил?

– Неа, та же…

– Правильно! Фамилия у тебя знатная! Не Овцов, а Буравцов! Буравчик, значит! В любую щель, в любой зад без мыла залезешь! Ха-ха-ха!

Следующим объектом нападения пчел стал неказистый бородатый мужичок-баянист, сидевший с краю от стола – он получил жалом в локоть. Тот на глазах опух и сделал своего хозяина, который молча выдержал пчелиное нападение, ещё более непрезентабельным и расстроенным. Ведь мало того, что физрук Верходурова гармонь отняла, да ещё пчела проклятущая ужалила. Что за напасть?

Одна из пчелок запуталась в волосах Ланы Дмитрины, у самого уха, и она замахала рукой. На испуганный зудящий вопль труженицы бросились на выручку десятки пчел, с разлету втыкая жгучие жала.

– Спасайся кто может! – загорланила басом Лана Дмитрина и, отчаянно отбиваясь, кинулась в ближайший кустарник черной смородины. На бегу она повалила фуршетные журнальные столики – наземь хором повалились домашние пироги с подносами, печенья, ягоды, фрукты с вазами, компоты, домашнее фруктовое вино в пятилитровых банках тоже грохнулось, но банки чудом не разбились.

Дог Айдар не любил пчел, поэтому он решил удалиться внутрь особняка, где в каминном зале его ждал любимый кожаный диван расцветки «Долматинец», купленный прокуроршей Ромаковой специально для своего огромного любимца.

Кузьма метнулся в сарай за пасечным дымарём – устройством для отпугивания пчёл, а толстозадая прокурорша, причитая: «Говорила дураку – не городи ты этого мудизма тута!», принялась размахивать полотенцем в надежде разогнать остервенелых насекомых.

Пчелы облепили Степаниде Владимировне спину, шею, руки.

Прокурорша бросилась к воротам, упала на кучу гравия в углу забора и начала кататься по ней. Сообразительные бабы накрыли её покрывалом, взятым с лавки. Другие бабы, менее сообразительные бегали по двору, верещали и размахивали руками.

Над поваленной аркой звенящим вихрем негодующе гудели и кружились пчелы.

Вахлон попытался поднять уроненную наземь арку и водрузить её на прежнее место, но из этой затеи не вышло ничего хорошего, поскольку конструкция перекособочилась и, как пьяная, заваливалась на танцплощадку. Плюнув на эту затею, Вахлон прислонил арку к забору, там же припарковал своего железного коня и, отмахиваясь от пчёл, с выдохом заявил:

– Всем узникам замка Иф салют!

Не к месту пошутил питерский гость, чем вызвал, мягко выражаясь, недоумение на лицах многих безславинцев.

– Какие это мы тебе узники, москаль? – послышалось из толпы гостей, но Вахлон, не обращая ни на кого внимания, схватил на руки подбежавшего к нему Рыжего жоха,

– Здорово, племяш!

– Дядько Ваня! Чого мени з города привёз? – хотел знать племяш.

– Людон! Да хватит тебе уже орать! – наехала на продавщицу прокурорша Ромакова, пострадавшая от пчелиных укусов в гораздо большей степени.

– Это оправданно! – встал на защиту участковый инспектор Ябунин, – И даже небезопасно! Люсяня потерпевшая…

– Я думал, ты прикололся, что на мотике прикатишь! – не переставал восторгаться Генка, – Прямо из Питера! Надо ж!

– Я, вообще-то, за свои слова отвечаю обычно, – с расстановкой заявил Вахлон. – Ты же знаешь, братик.

– Знаю. А у нас тут такое творится! Война, в натуре! Я после свадьбы сразу в ополченцы подамся! Эти бандэровцы поперёк горла мне стоят. Может, и ты у нас тормознёшься? Тут ведь сейчас судьба русского народа решается…

После этого неожиданного предложения Вахлон задумался, опустил племянника на седло мотоцикла и достал из небольшого рюкзака рулон туалетной бумаги, целиком исписанный комплиментами. – Поглядим, – и продолжил копаться в вещах. Следующее, что появилось из рюкзака, была упаковка с петардами, которые Вахлон вручил своему «племяшу»,

– Это тебе, пацан, жги по полной! Вот и вам, молодожены, из Питера, так сказать, неординарный и реально прикольный подарок. Мой подарок называется «54 метра нашей любви». Здесь на каждом метре разные комплименты написаны, три дня писал, старался.

Генка с Викой переглянулись, и в их глазах повис один и тот же неразрешимый вопрос: «Едрён-батон! И шо нам с этим делать? Даже жопу не утрёшь…». Тут появился Кузьма с дымарём и ведром воды. Он начал активно окуривать своё произведение – арку – и обрызгивать её водой. В Лану Дмитрину, показавшуюся из кустов смородины, одноглазый Кузьма пустил из дымаря устрашающую струю.

Такую же струю пустил он в неё прошлым августом, когда отсверкал жаркий июль, отцвели пахучие кустарники, но по теплым долинам доцветали ещё цветы. Воздух был густ и пьян.

Лана Дмитрина, подстать воздуху – густа в чувствах и пьяна разумом – пришла на пасеку Кузьмы, расположенную за его большим сараем, стоявшим в нескольких дворах от особняка прокурорши.

Кузьма снял крышку с улья, чтоб вставить добавочную рамку. Обеспокоенные пчелы закружились над одноглазым «пиратом».

– Дурні, ось я вас димком! Дим-то вам не за смаком!

В глубины медвяного царства Кузьма пустил из дымаря едкую струю. Одна из пчелок залетела под футболку Ланы Дмитрины, под мышкой зажужжала, и боломутная женщина заорала, замахала руками. На предсмертное жужжание пчелки рванулись десятки её сородичей, с ходу жаля. Отчаянно отбиваясь, Верходурова кинулась к сараю. На бегу повалила улей.

Пчелы вместе с Кузьмой преследовали её, не отставая.

Лана Дмитрина упала на солому и начала крутиться на ней. Кузьма захлопнул ворота и хорошенько окурил из дымаря кричавшую без умолка физручку.

– Та хватіт кричати вже!

– Так больно ж до одури!

– А все від того, що поводження з нею тобі незнайоме! Ходити біля бджіл треба з чистою душею, і поту твого смердючого вона, упоси Бог, не виносить. І на пасіку п'яної не з'являйся!

– Да хватит уже нравоучать! И пахну я не так, и пьяная… Тоже мне пасечник нашёлся!

– Звичайно пасічник! Я ось, наприклад, про себе скажу: кожну весну бджолиними укусами цироз печінки лікую, а Натаничу ревматизм в ногах видаляю. Справедлива тваринна моя бджола!

– Будь она проклята, твоя справедливая животная! Может быть, и правда она лучше козы или коровы, потому что медом доится. Но вот жало у неё… Били меня, Кузьма, по-всякому: и крапивой в детстве драли, и бабы ревнивые космы мне выдирали, и любовники ревнивые морду сворачивали, но этакого изгальства в жизни не испытывала!

– Не можна їй без жала! Светлячок! Зброя це её!

– Лучше бы приласкал, чем запугивать… – резко сменила тон бывшая балерина. Затем встала перед Кузьмой на колени, прислонилась лицом к его ширинке.

– Ти що придумала?

– А сейчас сам увидишь, пчеловод неугомонный…

Лана Дмитрина ловким движением левой руки оттянула молнию брюк, правой расстегнула её.

– Раптом хто увійде! – шугался дед Кузьма, обнимаясь с дымарём.

– Ну, хватит уже стрематься, пчеловодушка мой…

Ремень и пуговица на брюках были расстегнуты еще быстрее молнии, и Кузьма уже стоял посреди сарая со спущенными штанами в заношенных трусах. И училка физры, жена директора школы, бывшая балерина в одном лице начала делать именно то, что вы сейчас и подумали…

И делала она это настолько увлеченно, что Кузьма моментально забыл и о нежданных посетителях его сарая, и о пчелах, и вообще обо всем на свете. Создавалось впечатление, что Лана Дмитрина поклонялась этому занятию и, собственно, самому мужскому члену. Причем в её поклонении не было ничего постыдного или предосудительного – настолько естественно она относилась к минету. Девиз Верходуровой был таков: «В момент, когда я делаю минет, мы оба оказываемся почетными рабами члена! Только я при этом еще и его госпожа, и только я контролирую, сколько удовольствия ты получишь!»

Экспрессивные ласки физручки возымели ожидаемый эффект, и стремительно приблизилась точка невозврата. Кузьма прижался к Лане Дмитрине и в исступлении застонал. Верходурова ответила ему не менее громкими и томными стонами.

– О-о-о! Божа мати! Як же добре-е! – завыл Кузьма и кончил…

Не прошло и минуты, как в соседнем дворе послышался голос старой бабки: «Молодёш совсим ополоумела! Ужо среди бела дня стонуть, як кобели недобитыя!»

«Що за дела? Жинка страшна, як ядерна війна, а коханка ще страшніша…» – думал Кузьма, глядя мутным взглядом единственного выпученного глаза на облизывающуюся подобно толстому коту Лану Дмитрину.

Но это было год назад, а теперь выскочившая из кустов смородины Лана Дмитрина недолго думая плюхнулась рядом с Генкой и запела:

 
Говорят, жена – красотка
Только в Сочи не зовут!
У неё круиз недолгий:
Из коровника – на пруд.
 

– Хрюня-Светуня, откуда ти цих дебильних частивок набрала? – возмутилась Вика. – Хватит вже, дай людям поспилкуватися!

– Пообщаются ещё, до отрыжки, – послышался чей-то женский голос с другого конца стола.

Дед Кузьма уже заботился о своей супруге, смачивал травмированную спину водой, приговаривая:

– Схлинет опухлина. Давай-кось ми ще холодненькой водичкой и юшки и шию змочим… Тож не шкідливо, тож божьи угодницы тебя помітили…

– Тётя Света, здрасьте! – обнимая прокуроршу, приветствовал Вахлон, – Вам от мамы привет огромадный!

– Спасибо, племянничек! Располагайся давай. М-м-м, паскуды… – прокурорша стонала и поносила «божьих угодниц» блатной бранью. Беспокойство и чрезмерное внимание неугомонного Кузьмы злили ещё больше. При мысли, что это развлечение мужа в виде дурацкой пасеки на задворках сарая обходится ей в круглую копеечку, и то, что она может быть вновь не раз искусана, Ромакова приходила в ярость.

Народ искренне матерился, не было предела их возмущению! Особенно одна бабуля, получившая жало в бровь, так прохаживалась по «матери», что даже некоторые закоренелые знатоки красных словцов удивленно пооткрывали свои рты.

– Православныя! – успокаивал всех матершинников отец Григорий, – Мат это хула на приснодевство пресвятой Богородицы! А разве православный может хулить Богородицу?! Это не что иное, как призвание ада! Опомнитесь!

– Батюшка, что ты еще, ей Богу, несешь? – возмутился участковый, в лексиконе которого каждым третьим словом был мат. – При чем здесь Богородица?

– Ох, урядник! В нецензурной брани нет ни грамма любви! А Бог наш, наша Богородица – и есть само воплощение любви!

– Какая тут, к ебеням, любовь?! – вклинился в диалог подвыпивший мужичок, недавно потерявший брата и сына. – У нас война вовсю!

– Устами нечестивых разрушается град, а устами праведных возвышается… – тихо добавил священник и надолго умолк.

Наконец пчёлы разлетелись, люд «опомнился», практически перестал материться, и к праздничному столу возвратилось прежнее радостное настроение.

– А, чо, Ванёк… То есть Вахлон, в натуре классный подарок! – опомнился от шока Генка. – Мы бы здесь до такого никогда б не додумались! Слушай! А ведь у тебя раньше волосы были по плечи! Чего оболванился-то?

– Пацан должен быть либо почти лысым, либо длинноволосым, а что-то между – это петушня какая-то!

– Факт, братан! Не мужское это дело – о красоте своей заботиться! Разве что о красоте своего оружия или коня! Ну, а ты теперь прямо лысый ёжик! Остограмься с дороги-то!

Вахлон охотно принял предложение брата, запрокинул стакашку, смачно откусил полбока у аргентинского яблока. Сладкий сок обдал ему нёбо, брызнул на губы, на пальцы, державшие большое зеленое яблоко. М-м-м…

«Хорошо-то как! Не зря трясся целые сутки! Сейчас наемся, напьюсь и с какой-нить хохлушечкой „поженюсь“ на пару ночей, хмы!»

Участковый Ябунин, сидевший напротив главы горсовета, вытянул по-гусиному шею и тихо спросил главу под общий шумок:

– А вы не боитесь, шо когда правильная власть вернётся, то она «отблагодарит» вас за сотрудничество с ополченцами?

– А сам-то ты не боишься? – самоуверенно ответил вопросом на вопрос красивый мужчина в костюме.

– Если честно, то меня настораживают обещания Киева.

– Это какие же?

– Говорят, что все должностные лица, тем или иным образом способствовавшие «террористам и сепаратистами», потеряют свои должности и будут сурово наказаны, – уже перейдя на шепот, вещал Ябунин.

– Ты, Иван Геныч, так уж сильно не переживай, тебя-то точно никто не накажет и не лишит должности. Почему-то я в этом уверен на все сто процентов!

Гости снова расселись по прежним местам, и всё пошло своим чередом, пока калитка не отворилась и во двор не зашли незнакомцы.

– Здравствуйте, люди добрые! – вкрадчиво начал свою речь Олежа Валерич, из-за плеча которого выглядывал «нестриженный пудель».

– Здоровеньки булы! – поприветствовал их Кузьма, – Хто ви таки будете и звидки до нас подарували?

– Мы корреспонденты из Донецка. Прибыли для освещения событий в вашем городе, – пояснил Олежа Валерич, демонстрируя журналистское удостоверение, и сфотографировал молодожёнов. – Не против будете, если мы присоединимся к вашему столу?

– Конечно! Проходите, сидайте! – подоспела Степанида Владимировна со стульями.

Гости оживились и, хотя все еще помнили о настоятельной просьбе деда Кузьмы и его жены прокурорши – не обсуждать за свадебным столом политику и войну, каждому хотелось высказаться, каждому хотелось поделиться наболевшим с «донецкими корреспондентами». И посыпались реплики с разных концов стола: «Эти фашисты обстреляли позавчера похоронную процессию», «Украинська армия на межи розвалу», «Каратели в тотальном окружении», «Украину ждет реституция, а Львов возможно станет Лембергом», «Гирши часи ще не настали – в США є план»…

Участковый инспектор Ябунин внимательно рассматривал «донецких корреспондентов». Особенно странным ему показался смуглый «нестриженный пудель» в белой футболке, плотно облегавшей его рельефный торс. При высоком росте он был так широк в груди и в плечах, что тянул на сто двадцать килограмм. Но при этом был подвижен и ловок: лихо уселся на стуле, перекинув в мгновение ока ногу через спинку, быстро и четко накладывал закуску, наливал горилку, оценивающе резво рассматривал гостей. В плотно сжатой линии приподнятого в уголках рта чувствовались одновременно и веселость, и воля.

Директор Огрызко тоже сконцентрировал своё внимание на незнакомцах.

«Ну и журналист, ну и корреспондент, – думал Изиль Лелюдович, – прямо атлет с необыкновенно объёмной даже для борцов-профессионалов грудью и эдаким классически отработанным телом, кажись, весь сплетен из одних только мускулов и сухожилий. Тебе, твою мать, не статьи писать, а в боях без правил выступать!»

Оценив господина корреспондента постарше, представившегося просто «Олежа», что было странно для его возраста, директор школы сделал вывод: «С этим жеманным Олежей всё ясно – латентный педераст!»

– Вы, господа корреспонденты, в своих журналах напишите, что город наш изначально назывался Цеславинск, – информировал бровястый Изиль Лелюдович, – и жили здесь тогда смелые и непокорные люди, а уже потом начались войны и сражения. Когда Екатерина II приказала расформировать Запорожскую Сечь и в 1775 году усмирили запорожских казаков и создали Новороссию, тогда, после неоднократных побед, и присвоили имя Бейцславинск, ну а по приходу власти советской, когда казачков непокорных повыселяли да поперебили, стали наш город называть Безславинск, – здесь он повернулся к участковому Ябунину и совсем тихо сказал: – Не нравятся мне эти двое…

– Мне тоже, – согласился милиционер, – один бугай здоровущий, прямо медведь-бодун, а второй петух дырявый – странные журналюги…

– Хоть Цеславинск, хоть Безславинск, главное, шобы Киев перестал бомбить Донбасс, и пусть не будет войны! – выкрикнула женщина в черном платке, носившая траур по погибшему недавно мужу. Она пришла на свадьбу, чтобы напиться и забыться в общей гулянке.

– Вы, уважаемый директор, я вижу, один из немногих, с кем есть о чем поговорить, – лицемерил Олежа Валерич, хитровато сощурившись. Он элегантно откинулся назад, как бы разглядывая собеседника от сандалий, надетых на носки, до длинных седых волос.

– Завтра же приду к вам в школу, чтобы взять индивидуальное интервью! – сказал он.

Во всем облике нового своего знакомого Изиль Лелюдович сразу же почувствовал пытливый ум, неукротимую энергию и расчетливость в каждом слове и движении. Через полчаса директор Огрызко забыл об окружающих его людях и веселье и тихо говорил о самом главном – о войне, о России, об Америке и Европе. О продавшихся украинцах, отрабатывающих свои тридцать серебряников перед пришедшей к власти «хунтой» Яценюка—Турчинова и неонацистами из «Правого сектора».

– Внимание! Хватит уже про войну! Первый тост по обычаю за… – взяв на себя обязанности тамады, начала Лана Дмитрина, но её прервал Рыжий жох,

– Во! Гляньте! Чучело огородное идёт!

У калитки появился МарТин в сопровождении своего Дэд-Натана. На МарТине был свадебный, сильно изъеденный молью полосатый костюм Натаныча. Не совсем ясна международная традиция – годами беречь свои свадебные наряды, изредка доставая их из шкафа или сундука, любоваться и даже примерять их перед зеркалом, если они остаются впору… Вот и веселый костюм Натаныча, состоящий из расклешенных брюк и пиджака с большим треугольным воротником, явно великоватый для МарТина, не был исключением. Превратившись в некий раритет, он провисел на вешалке более сорока лет!

Сам Натаныч постарался вырядиться «элегантно», по-жигански, что ли, правда, у него это не очень получилось. Опираясь на батожок (ревматизм суставов не давал покоя), поджарый, с кепкой-хулиганкой на макушке, в цветастой рубашке с короткими рукавами, в синих спортивных штанах с тремя полосками по бокам и в мягких шевровых сапогах, он выглядел несуразно. МарТин держал в руках большую, как он её сам называл – весёлую – метлу, к хворостинкам которой он приклеил много разноцветных бантиков и цветочков, вырезанных из бумаги. Выглядело это крайне трогательно.

– У монгола зовсим крыша поехала… – констатировала Вика.

– Только все пчелы разлетелись, и они нарисовались, хрен сотрёшь, – с досадой в голосе заявила Людон, прикладывая к опухшей шее мокрое полотенце, – Эти жиды знают, когда трэбо приходить.

– А его-то нафига позвали?! – поинтересовалась прокурорша Ромакова. – Да еще дед этот его, алконафт-гинпотизёр! У маво сына свадьба здесь, а не одесские маски-шоу!

– Да ладно тоби! – успокоил Кузьма, окурив на всякий случай МарТина с Натанычем. – Вспомни нашу свадьбу! Юродивых всегда на праздники звали.

– Да прекратите вы уже! – не стерпел Шарип Ахмедович, – Что набросились на людей? Чем они вас-то хуже?

– Это я позвала, – заявила Анна. – Он будет все на видеокамеру снимать! Понятно? И не обижайте его и его деда! МарТин, иди сюда!

– Только рядом з нами йэтих чучел не сажайте! – взмолилась травмированная невеста и, злобно глянув на Шарипа Ахмедовича, подумала: «Йшов би ти краще зі своїми Кадыровскями чеченцями на барикади воювати, а не всяких тут чучел захищати!»

Словно прочитав мысленное послание Вики, учитель английского ответил ей взглядом, означавшим: «Тут и без меня чеченский спецназ может объявиться на каждом клочке земли, а я свою работу в другом деле вижу».

Натаныч протянул подарочный конверт с деньгами жениху:

– Эх, Гена, всё что нам даётся даром, лучше-таки брать деньгами.

Генка заглянул в конверт, радостно улыбнулся и передал его Вике. Та, в свою очередь, тоже посмотрела на содержимое конверта и быстренько, свернув его пополам, засунула в бюстгальтер.

Кстати, деньги, собранные Натанычем для подарка, были сняты не с Ощадбанковской карточки бабы Зои: на тот момент в Безславинске были закрыты все банки и ювелирные магазины – «до урегулирования ситуации», да и мародеры бесчинствовали, грабили всё что ни попадя. Натанычу пришлось обойти не один двор с просьбой одолжить хоть сколько-нибудь, дабы не упасть в грязь лицом перед молодоженами. Вот такой был человек Натаныч.