Текст книги "Время собирать груши"

Часть четвертая
Грушевое варенье

Шутки и розыгрыши

На мой взгляд, любой розыгрыш не должен быть жестоким. Он не должен унизить человека или повергнуть его в негативное состояние. Для меня розыгрыш – это нечто безобидное, нечто не зловредное и не унижающее человеческое достоинство.

Как нащупать эту грань? У каждого своя шкала измерения степени жестокости. Вот сейчас, например, очень популярны пранкеры, но я бы так не смог, настолько раздевать людей, вытаскивать грязное белье. Но это такое современное явление, а я могу разыграть лишь до определенных границ, чтобы человек купился на какой-то поворот, чтобы человек как-то отреагировал, а дальше я обязательно сам себя разоблачу. Как в романе «Мастер и Маргарита», когда от Воланда стали требовать сеанс разоблачения магии. Я – человек доброго юмора, и мне кажется, что может на какой-то короткой дистанции торжествовать злобный юмор, юмор ядовитый, но жизнь – это дистанция длинная…

Я, например, никогда не разыгрывал своих знакомых в «день дурака». На мой взгляд, это слишком формально. И, наверное, у меня даже не получатся постановочные розыгрыши, я не столь коварен и кровожаден для них. А вот разыграть приятеля чьим-нибудь голосом – это пожалуйста! К этому я всегда готов. Помнится, даже в школе и в институте я пренебрегал 1 апреля. Поскольку сейчас я профессиональный юморист, то имею полное право шутить и разыгрывать триста шестьдесят четыре дня в году, а вот в первый день апреля пусть люди от меня отдыхают.

У меня в жизни была масса каких-то забавных историй, связанных с друзьями. Например, в ранние 90-е годы на протяжении пяти лет удалось разыгрывать Льва Лещенко голосом Винокура.

И вот однажды Винокур лежал в военном госпитале в Берлине – попал на гастролях в аварию. Однако я об этом ничего не знал. Поэтому рассказал Лещенко, что приеду к нему, и мы поговорим о концерте. Лев Валерьянович меня не раскусил и все время твердил: «Володя, ты что?! Куда ты приедешь, тебе нельзя!» Короче, когда Лещенко все-таки догадался, он выпалил: «Мишка, злодей, это ты! Володя попал в страшную аварию в Германии, но, слава богу, остался жив. И я решил, что к нему в палату принесли радиотелефон (тогда мобильных еще не было) и он, не приходя в сознание, начал меня разыгрывать».

И смех и грех… Через несколько дней связался с Винокуром и поведал ему эту историю. После того как процитировал последнюю фразу Лещенко, тот произнес: «Ну, узнаю друга Лёвку».

Представляете, «не приходя в сознание, начал разыгрывать»! В этом есть глубокий философский смысл, вера в то, что неунывающий человек «выскочит» из самой сложной ситуации.

На розыгрыше был построен мой первый телевизионный эфир. Тот сюжет был построен на том, что будто бы Горбачев звонит в программу «Взгляд» и говорит что-то витиеватое: «Взгляды Горбачева расходятся со взглядами „Взгляда“, и эти взгляды необходимо скорректировать для того, чтобы выйти на разговор, иначе разговора не выйдет». При этом Александр Любимов гениально сыграл, изобразил, будто поверил, что это реальный генсек звонит. А в конце сюжета объявили: говорил юный пародист Грушевский.

Или вот еще был такой случай. Ранние 90-е годы, время президента Ельцина. В общем, меня подзуживал тогда один известный телеведущий, не буду называть его фамилию, и мне в итоге предложили на слабо, абсолютно бескорыстно, разыграть Олега Максимовича Попцова, тогдашнего руководителя канала «Россия». Была какая-то фактура, он якобы отказался снимать интервью с каким-то человеком. Причем тот, кто меня подзуживал, находился в этот момент в кабинете у этого руководителя, а до этого он все говорил: «Ну давай, проверим, на что ты способен в образе Ельцина?» На слабо он меня взял. Короче, он дал мне рабочий телефон Попцова, и я с домашнего набрал. «Здравствуйте, вас беспокоят из приемной Бориса Николаевича. Соедините с таким-то». Быстро соединили. Я говорю: «Я хотел высказать личное мнение». И совершенно спокойно, просто как в душевном разговоре, стал рассказывать, что типа я знаю, что вы приняли другое решение. Но мне кажется, что вы слишком много снимаете депутатов, понимаешь, Верховного Совета, всяких Хасбулатовых. Потом телеведущий мне рассказывал, что Попцов с первых слов вскочил, как будто он общался с реальным Ельциным. И он отрапортовал, что полностью согласен, что депутатов действительно слишком много. А я голосом Ельцина сказал: «Мне кажется, что достаточно было бы снять человека интересного…» То есть я разговаривал без всяких хохм, а просто абсолютно вжился в образ, и был такой солидный разговор. А он отрапортовал, что, да, к сожалению, его коллега, его подчиненный допустил ошибку, и ему будет сделан выговор.

Закончилось все тем, что после проведения развернутой беседы с «Борисом Николаевичем» он сказал тому самому телеведущему: «Срочно езжай, снимай все, давай». И тут он ему говорит:

– А вы знаете, с кем вы сейчас разговаривали?

– С Борисом Николаевичем.

– Вообще-то это был Грушевский.

– Талантливо, вот это да… Талантливо. Обалдеть, насколько убедительно.

И после этого меня еще больше стали звать на телевидение, надо отдать тем временам должное.

Если человек не может смеяться над собой, значит, он лишен самоиронии, и мне его жаль.

Говорят, что сейчас у нас время для шуток неподходящее. Для меня этот вопрос совсем несложный. Я всегда нахожу время для шуток и смеха. Вообще, это вопрос степени доброты – тем более что касается розыгрышей. Но сейчас пошла какая-то мода на трэш. Типичный пример: мордобой на церемонии вручения премии «Оскар». Для меня это чудовищно. Я-то привык, что «Оскар» – это мировая кинопремия. Где обсуждают, прокатят ли Леонардо Ди Каприо или, наконец-то, дадут ему положенную статуэтку. Я в развитии темы когда-то придумал шутку: чтобы Лео получил «Оскара», он должен сыграть темнокожего гея-еврея, сражающегося за свободу Палестины. Раньше обсуждали достоинства сценариев и игру актеров, а сейчас все обсуждают драку Уилла Смита на сцене. Кстати, это была довольно дешевая постановка: от настоящего удара там бы кровь пошла.

Мы живем во времена довольно тревожные. Но худшее, что мы могли бы сделать, – это замкнуться и перестать улыбаться. Уйти в тяжелую угрюмость. Я, поддерживая своих друзей, вольно или невольно все равно использую свой инструментарий. Чтобы психологический фон был спокойным.

Я не раз сталкивался с розыгрышами на грани и за гранью. Никогда не забуду юбилейный концерт Владимира Винокура в ГЦКЗ Россия. И вот какой-тот псевдошутник позвонил и сообщил о заложенной в зале бомбе. А в зале тогда были в том числе и высокие охраняемые лица. Конечно, появились сотрудники со служебными собаками. Мы за кулисами понимаем, что это все дурь какая-то, но проверить-то надо. Винокур тогда сказал, что выйдет и объявит, что был такой звонок, но волноваться не надо. Но я ему объяснил, что если он объявит про бомбу, то все решат, что это какая-то очередная реприза, посмеются и останутся ждать продолжения представления. Нашли компромисс. Вместо Винокура вышел Лещенко и своим проникновенным голосом начал говорить в том ключе, что, мол, «друзья, поймите нас правильно». А зал… смеялся и аплодировал. Только когда премьер-министра Виктора Черномырдина спецслужбы вывели из зала, все остальные послушно тоже стали покидать зал. Поверили только после вывода премьер-министра.

Или в Ростове молодой человек крикнул «аллах акбар!» и бросил в автобус сумку. Так он решил «пошутить». И такого «шутника» побили, а в сумке оказалась не взрывчатка, а плитка. Где грань для розыгрышей? По-моему, это просто дурацкий розыгрыш. Точнее, идиотизм. Или в наше время, когда грани размываются, уже все допустимо? Нет. Я думаю, что в Ростове это был, скорее всего, психически нездоровый человек.

По этому поводу вспомнил анекдот. Дело происходит на автобусной остановке. Автобус трогается, и пассажиры наблюдают, как какой-то мужик пытается его догнать. Не получается, скользко, он бежит и падает. Машет руками и что-то кричит. Кто-то приоткрывает окошко и кричит в ответ: «Мужчина, прекратите. Мы сейчас тут все описаемся от смеха!» А он им в ответ: «Вы сейчас обоср…есь – я водитель автобуса».

Вот это – добрый юмор, а то, что сделал придурок в Ростове, это либо расстройство психики, либо преступление.

Еще раз о пародиях

Меня часто спрашивают, что нужно для того, чтобы хорошо пародировать голосом? Должна ли для этого быть каким-то особенным образом устроена глотка или нужно что-то со связками делать? Лично я ничего со связками не делаю, и как у меня там устроено, никогда не пытался изнутри в этом разобраться. Я людей чувствую. Если понимаю, что могу на этого человека сделать пародию, это значит, что я его изнутри понимаю, почему у него такой голос, почему он так говорит, почему он так строит фразы. Мне с ним понятно все.

Прежде всего нужно понять, как человек мыслит. Я не могу механически повторить голос. От того, что я буду какую-нибудь магнитофонную запись слушать тысячу раз, у меня из-за этого не появится голос этого человека. А вот от того, как я поймаю его на каком-то рассуждении, на ходе его мысли, – от этого все и рождается.

Я интуитивно выбираю, кого пародировать. А дальше – уже техника. То есть, условно говоря, какой-то диапазон, потому что считать, что я могу все голоса поймать, это слишком самонадеянно. У меня низкий баритон. На грани перехода в бас, поэтому какие-то голоса мне просто недоступны. А пародия должна легко и естественно рождаться, не натужно, зрители не должны слышать какой-то скрежет несмазанного механизма.

Я очень хорошо помню момент, когда вдруг понял, что Горбачев – это мой персонаж. Перестройка, наверное, 86-й или 87-й год, у него была пресс-конференция, и я в какой-то момент не только словил его голос, но сделал это с опережением. Ему задают вопрос, а я с опережением отвечаю его голосом, и он за мной почему-то повторяет. Не подумайте, что я сейчас говорю постановочно, просто в один момент вдруг понял, что с этим можно работать.

Плюс, конечно, некоторые политики сами очень помогают пародистам, потому что они настолько яркие и у них есть речевая характерность, которую можно схватить. И это произошло с наступлением эпохи публичной политики, которая, кстати, сейчас немножко отошла. Вот ушел Виктор Степанович Черномырдин – и ушла эра политиков, которые любили публично спорить, входили в публичные политические схватки. Может быть, на время. Сейчас более технократически большая политика делается, в основном непублично. И поэтому, мне кажется, мощных харизматических персонажей стало меньше. В каком-то смысле это и хорошо. Но, я думаю, потом будет новая волна, и в политике снова появятся яркие, самобытные персонажи.

А технология у пародиста такая. Я, например, должен почувствовать, что могу в образе этого человека импровизировать, а не исполнять какой-то написанный (неважно, мною или профессиональным автором) текст. Нужно представить себе, что данный человек сидит сейчас на моем месте перед микрофоном и отвечает на вопросы. Если я так этого человека буду чувствовать, то мне будет не стыдно выносить на публичное обозрение свою пародию.

Первым «запустить кого-то в жизнь» – всегда большая удача. Большая удача, когда ты «подхватываешь» человека, который еще не растиражирован в пародиях. Пока не могу предсказание сделать, нет у меня пока ощущения того, какой человек станет новой звездой пародии. Но точно знаю – пародия мне нужна просто потому, что я люблю этот жанр, и мне кажется, что это очень хорошая игра. Пока что не собираюсь куда-то в сундук складывать свои пародии, но я за последние несколько лет точно совершил дрейф от традиционного классического юмора к несколько иному формату. Я сейчас практически всегда выступаю в жанре, который называется «stand-up comedy». Для меня это прежде всего импровизационное общение с аудиторией. Может быть, это временно, может быть, мне потом опять захочется делать какие-то номера. Но все равно я не вернусь в то состояние, в котором был в 90-е или в начале 2000-х.

А что же пародия в чистом виде? Я к этому легко отношусь. Значит, в моем случае, было два момента. Первое: меня по-настоящему пародия захватила в 1974 году, когда я услышал по телевизору выступление Хазанова, как он говорил голосом Озерова. Почему это совпало? Потому что я уже увлекался хоккеем, а там была битва с канадцами, мои кумиры, там Третьяк, там Харламов, и я услышал пародию на близкую мне тему. Я, услышав один раз по телеку, запомнил ее от первого до последнего слова. А в пионерском лагере я случайно был выбран от нашего отряда артистом для участия в самодеятельности. Просто на меня пальцем ткнули. Я не знал, что запомнил это выступление, просто суперстечение обстоятельств. В общем, вышел на сцену. Я думаю, что я совершенно не умел подражать интонации Николая Николаевича Озерова, просто доклад прочитал, дико волнуясь и роняя микрофон. Оттарабанил все от первого до последнего слова, и стал героем пионерского лагеря. Со мной все стремились дружить, старшие ребята меня защищали, никто не смел меня обидеть. Я был звездой. Но это было неосознанное действо. Я ничего толком не понимал, просто болтал заученный текст. Прошли годы. И уже в восьмом или девятом классе школы я впервые сделал осознанную пародию, потому что у нас был новогодний капустник, наш класс его готовил, и, наверное, мои одноклассники и одноклассницы уже знали, что я голосом учителя физики очень похоже говорю. Это уже была, наверное, первая осознанная пародия. Сколько мне было лет? Тринадцать-четырнадцать лет. И это, наверное, было ощущение того, что я приблизился к первой самостоятельной пародии.

Может быть, это случайно получилось. Но у учителя физики была фишка. У него были краски, были какие-то примочечки, как говорится. И еще такой герой, Виктор Адамович, прямо готовый образ. И это было, как я теперь понимаю, обречено на успех. Это был триумф, и, кстати, сам Виктор Адамович стал моим поклонником, признал успех пародии на самого себя, а это очень важно, потому что чаще всего герои пародий категорически не принимают, отторгают и даже обижаются. Вот, например, Ян Арлазоров на меня сильно обижался – до ругани, до просто отношения в клочья. А тогда это было очень важно, потому что это был мой первый самостоятельный опыт. Виктор Адамович принял это, вся школа приняла, даже директор принял. И это сразу сделало меня успешным в масштабах школы. Успех поселил в меня нельзя сказать, что иллюзию, потому что все же получилось, но такое эфемерное ощущение, что я могу стать артистом. Но это было не настолько, чтобы я мог думать, что после школы буду поступать куда-то в театральное училище.

Да, для пародирования нужен слух. Нужно себя слышать. Когда ты думаешь, что говоришь чьим-то голосом, ты должен самокритично к себе прислушиваться. А дальше, я думаю, уже есть даже момент какой-то технологии, потому что я знаю людей с идеальным музыкальным слухом, которые после бесконечного прослушивания, повторения, благодаря зеркальному копированию добивались определенной точности.

А вот если у человека нет никакой фишки ни в словах, ни в поведении – будет бездарная пародия.

Если у артиста есть слух, он пародию сделает. Приведу такой пример. Это был, наверное, 90-й год. Я участвовал в концерте в каком-то футбольном матче в манеже. Была зима, и в закрытом зале команды в межсезонье играли товарищеский турнир. А в перерывах, чтобы публику не терять, выступали артисты. Я выступал с номером «Политический футбол». Прошло просто на ура. А болельщики – это очень своеобразная аудитория: грубая, брутальная, наглая, немножко жлобская, будем так говорить. В общем, я с этой пародией на ура, просто свой в доску, и как бы про футбол, а я в футболе отлично разбираюсь, нашел к ним подход, и они меня овациями встретили. А после моего выступления вышел тогда начинающий певец Сергей Пенкин в ярком этом своем наряде. И он просто «не зашел». Он вышел, а зрители ему: «Да пошел ты!» Жуть… Просто прогоняют со сцены. И вот я в гримерке увидел плачущего Сергея. Сидит, просто горько рыдает. «Вот, козлы… Я же для них пою».

И я ему сказал:

– Сереж, давай так. Ты после меня выступаешь, и ты слышал, что они меня на ура принимают. А ты выйди и скажи: «А я не хуже Грушевского могу пародию показать».

– Как? Я никогда в жизни этого не делал.

– Прекрати, с твоим тембром, берешь и изображаешь Людмилу Зыкину. Спой «Оренбургский пуховый платок».

И он прямо в гримерке запел. Он понял задание и запел с интонацией Зыкиной, очень точно, с первого раза. И что вы думаете? Уже следующее выступление, а матчи шли подряд, тайм сыграли – и нам надо выступать. Зрители те же самые. И он выходит и, не давая им опомниться, говорит: «А я не хуже Грушевского сейчас вам покажу пародию». И спел, и они заревели от восторга. Потом уже его «Филингс» на ура прошел. Я понял по его вокальному диапазону, что для него это три копейки – показать интонацию певицы. Так что пародия – это и технология тоже.

Другое дело, что для меня пародия – это еще объем, это что-то личное. Неважно, Лещенко или Николай Николаевич Озеров. Или Николай Николаевич Дроздов. Когда ты с человеком общаешься, когда ты его видишь в поведении, даже иногда в быту, в ресторане, ты начинаешь его чувствовать, ты знаешь, что он должен сказать, какие фразы органичны для него, а какие чужеродны. Это очень важно!

Кстати, у меня тоже были музыкальные пародии. И в группе «Зигзаг», в которой я начинал, были преимущественно музыкальные пародии. Но я не идеально пою, у меня не идеальный музыкальный слух. Да, я музицирую, часто могу ошибаться или вообще соврать… Я могу простую музыкальную пародию сделать, но оперного певца я точно пародировать не буду, потому что я обязательно облажаюсь. Для меня важно не просто сымитировать голос. Текст нужен обязательно!

Вот, например, Лепса очень трудно пародировать. Для этого надо обладать силой голоса. Он ярок. Потому что если ты будешь пародировать Лепса и, условно говоря, фальшиво петь, то это будет жалкое зрелище. И текст! Пародия должна быть остроумной, узнаваемой по тексту. Я не воспринимаю пародии из серии: как бы Григорий Лепс спел прогноз погоды. Это неинтересно.

Раньше было много корпоративов, концертов, гастролей. «Заказники» всякие – этот термин был еще в советские времена. Были концерты афишные, а были заказные. И в праздники было до десяти выступлений в день. К концу я уже не понимал, где нахожусь. Приезжал в какое-то подмосковное НИИ, и мне казалось, что утром я уже здесь был. На 1 мая, 23 февраля, Новый год предприятия считали делом чести пригласить к себе артистов. Сейчас времена изменились, и такого количества выступлений нет ни у кого. И из нашего цеха человек пять назову, у которых ну очень много гастрольных поездок…

Дело тут не в переизбытке сатиры и юмора на всех телеканалах. Просто и в том же шоу-бизнесе активно гастролирующих исполнителей от силы человек двадцать. Лепс, Киркоров, Стас Михайлов – они собирают залы. Остальные поют по ночным клубам. Я и сам сегодня в большей степени шоумен-ведущий, нежели активно гастролирующий артист. Былые навыки не утрачены, выхожу в доме культуры в сборном концерте с каким-то номером. Могу насмешить и на стадионе, и на площади. Но мне больше нравятся камерные форматы – клубы. Мне комфортно, когда публика может выпивать.

Но при этом даже если ты делаешь музыкальную пародию, то, повторюсь еще раз, надо обязательно придумать литературную основу, текст, то, о чем ты шутишь. Вот Пенкин тогда просто спел. Но ему надо было завоевать публику. Он не пародировал, скорее это была имитация. Это была точная копия. А пародия – это… Как у Сан Саныча Иванова. Элемент литературной пародии в каждой пародии обязательно должен присутствовать. В любом случае. Даже если я пародировал Горбачева или Ельцина, это была литературная пародия. Ведь одно дело, когда ты повторяешь кого-то слово в слово, а другое – если ты делаешь пародию, ты должен препарировать его речь, манеру речи, построение фраз.

Меня часто просят: «Миш, спародируй кого-нибудь». У меня не бывает выходных. Сказать: «Слушайте, включайте телевизор, смотрите ролики в интернете. Там все мои пародии?» – я не умею так говорить. Для этого надо изображать сильно уставшего от жизни человека v типа бремя узнаваемости угнетает. Представьте такую ситуацию: незнакомый человек – инспектор ГИБДД. Он тебя остановил, может, у него есть к тебе какие-то претензии. Понятно, что ты не ехал по встречной полосе. Допустим, какой-то твой маневр не вписался в строгие рамки правил. Он к тебе подходит и говорит: «О! Вы же Михаил Грушевский? А можете сказать что-то голосом Винокура?» А ты: «Знаете что? Посмотрите в интернете, я лучше штраф заплачу». Это я смоделировал очень искусственную ситуацию. Если друзья или малознакомые люди просят меня как-то подкрепить то, что они меня узнали, просят рассмешить их, я только радуюсь. Хотя мне уже шестьдесят лет.

Также часто спрашивают, как долго живет номер, который я делаю? Вот в цирке, например, циркачи могут сделать один номер и катать его всю жизнь. И в юморе бывают номера, которые работают всю жизнь, а есть номера, которые и года могут не просуществовать. Если бы кто-то попытался построить какой-то номер, условно говоря, на ситуации, которую уже отыгрывали, месяц бы жила шутка или какая-то сценка, а потом бы уже вызывала просто напряг. Все, тема неактуальна.

Был такой артист – Юрий Алексеевич Григорьев. Он много-много лет показывал радиоприемник. Это была знаменитая миниатюра, в которой он воспроизводил все звуки и голоса, звучащие из транзистора. Он демонстрировал калейдоскоп различных голосов и программ: новости, реклама, интервью, песни, шумы. И это был блистательный артист! Но он не пародист, он – звукоимитатор. Григорьев 45 лет показывал один и тот же номер, но делал это гениально. Это просто был самый раскрученный из его номеров. А он много чего делал, и делал это на таком же высочайшем уровне. Это был мегапрофессиональный человек. Но это так же, как цирковой клоун, например, который примерно одно и то же делает. А профессиональный водитель, а шофер-дальнобойщик? Но Григорьев это делал виртуозно, и ему не надо было иметь миллион номеров. Но сказать, что это был артист одного-единственного номера… Извините. Если так рассуждать, то и Владимир Познер, например, из одной программы в другую садится напротив своего гостя. Я обожаю Познера и считаю, что он один из лучших собеседников в стране. Владимир делает это гениально. И пусть он это делает десятилетиями. Просто есть люди, которые умеют великолепно общаться в телевизионном кадре.

И еще один важный момент: нужно ли спрашивать разрешения у людей, которых пародируешь? Конечно, нет. Никогда ни у кого не спрашивал разрешения. Боюсь, если я начну это делать, то мне просто некого будет пародировать, добровольцев не найдется. Ну, конечно, кроме Жириновского. А в основном реакция на мои пародии или нейтральная, или болезненная. Такая вот специфика работы…