Текст книги "Время собирать груши"

Михаил Жванецкий

Писатель-сатирик Михаил Михайлович Жванецкий – гениальный философ и человек. По моему мнению, он являлся и является фундаментом русскоязычного юмора.

Я сам – профессиональный юморист. Для меня это как Пушкин или Лермонтов в школьной программе. Для юмориста, мне кажется, есть два мощнейших фундамента юмора, не ультрасовременного уровня стендапа, а классического юмора, – это, конечно, Аркадий Райкин и Михаил Жванецкий.

Я лично познакомился с Жванецким в 1988 году и даже имел счастье с ним близко общаться. И имел возможность наблюдать его не только на сцене, но и в домашней дружеской обстановке. Когда про него говорили «писатель-сатирик» – в этой фактуре всегда не хватало объема. Для меня он прежде всего – невероятный философ. Жванецкий рассуждал таким образом, что могло быть феерически смешно. Или очень грустно. Или двояко. Михаил Михайлович – удивительное явление в нашей культуре и жизни. Жванецкий обогатил строение русского языка. Он так строил фразы: за счет одесских корней русский язык обогащал непривычными сочетаниями.

Я могу сейчас похвастаться, что в ранние 90-е годы мы оказались в некотором замкнутом пространстве с целой россыпью интереснейших людей. Среди них был Александр Анатольевич Ширвиндт, был Михаил Михайлович Жванецкий, и как-то мы заспорили, Жванецкий бросил такую тему: есть ли вечные шутки или они умирают с концами, снаряд разорвался и больше не способен сдетонировать? И я ему сказал, я позволил себе тоже вбросить такую тему: «Михаил Михайлович, вот если вы сегодня, а дело было в 1994 году, „Собрание на ликеро-водочном заводе“ прочтете в любой аудитории, вы будете иметь бешеный успех, я даю голову на отсечение». Он завелся, и на ближайшем концерте (я как сейчас помню, все происходило в Новороссийске, мы жили на корабле, так получилось, нас не в гостинице поселили) прочитал в большом зале и имел действительно феерический успех.

Для меня «Собрание на ликеро-водочном заводе» – это абсолютный юмор, он и через пятьдесят лет будет актуален.

Да, был еще Михаил Задорнов, но Задорнов в большей степени был шоумен. Мне кажется, что как литератор, как философ, как мыслитель Жванецкий – отдельное явление. А Задорнов, на мой взгляд, из всех писателей-сатириков был самый большой мастер по умению манипулировать и воздействовать на аудиторию.

Почему Жванецкий сначала писал для известных людей, а потом стал сам выходить и читать свои произведения? Да потому, что это наркотик. Понятно, у себя в Одессе Жванецкий писал для друзей, для Ромы и Вити, Романа Андреевича Карцева и Виктора Леонидовича Ильченко, но потом их Райкин одного за другим вывез в Ленинград, и они стали работать в Ленинградском театре миниатюр. И Жванецкий писал для Райкина, а Райкин был царь и бог. Он беспощадно эксплуатировал и актеров, и драматургов, всех подминал под себя, и публика никогда не знала, кто пишет для Райкина.

Мы узнали это спустя годы, когда уже сам Жванецкий был звездой. Он сам об этом говорил. Дело в том, что, когда Михаил Михайлович писал для Райкина, никаких авторов не существовало, был только Райкин. Публика была абсолютно уверена, что это Райкин, что это его мысли, его репризы. И, конечно, когда Жванецкий разок-другой, когда его пригласили выступить в каком-то НИИ, увидел успех, который сопровождает его выступления, это стало наркотиком. А Райкин тут же взревновал и выгнал его.

Жванецкий рассказывал: «Аркадий Исаакович рассчитал меня, уволил, и я сижу у себя в ленинградской квартире, небритый, нечесаный, пью. И вдруг мне звонит директор театра и говорит: „Мишка, ты что делаешь?“ – „Да я не в форме“. – „Срочно приводи себя в порядок. Аркадию Исааковичу ты очень нужен“. И я в ледяной душ, я бреюсь, я примчался к Аркадию Исааковичу. Говорю: „Аркадий Исаакович, мне сказали, что я вам нужен“. – „Кто нужен?“ – „Мне сказали, что я вам нужен“. – „Мне нужен?“ Вот так».

Великие актеры бывают великими деспотами. Но Райкин имел на это право. Аркадий Исаакович был настолько бог, что он все подчинял исключительно собственным интересам.

А, кстати, знаете историю миниатюры «А вас?»

Когда Жванецкий принес номер «А вас», Аркадий Исаакович сказал: «Мне кажется, все затянуто, и действие буксует. Пусть молодые артисты попробуют разыграть эту слабенькую сценку». И на спектакле вышли Карцев с Ильченко и сыграли «А вас». Истерика в зале! А Аркадий Исаакович за кулисами в ярости. Как же так, такой успех – и мимо. И он сказал: «Неплохая миниатюра. Но мне кажется, не хватает мастера в этой сценке». И так появилась миниатюра на троих, где уже были и Аркадий Исаакович, и Карцев, и Ильченко.

Михаил Задорнов

Мы познакомились с Задорновым давно, еще во времена моей учебы в институте – это середина 80-х годов. Я тогда активно выступал в художественной самодеятельности, а Михаил уже был довольно популярным автором-исполнителем. И вот он принес мне пачку своих произведений и разрешил их исполнять. С чем-то я даже выступил, но лишь во времена самодеятельности; став самостоятельным артистом, я, конечно, выходил на сцену только с собственными номерами. Однако с Задорновым мы с тех пор очень тепло общались.

Михаил Задорнов был культовым человеком перестройки и допустимой сатиры, который научил россиян чувству свободы.

Люди охотно ходили на концерты Задорнова и слушали его смелые сатирические произведения на аудиокассетах. Во времена СССР это называлось «гласностью», и таким образом Михаилу удалось осуществить прорыв в советском обществе в плане раскрепощения людей.

Во времена перестройки он осуществил серьезнейший прорыв в плане поднятия планки дозволенного в сатире.

На мой взгляд, прорыв Задорнов совершил в ту горбачевскую эпоху, когда еще не было свободы слова, но уже была гласность. Тогда многие табу рушились буквально на глазах, и вот по смелости реприз Задорнов был лидером перестроечной сатиры. Благодаря его выступлениям происходило раскрепощение аудитории: люди в зале хохотали над некогда крамольными темами – и это делало их счастливыми, они понимали, что являются бóльшим, чем сами о себе думали.

По сути, еще в 80-е годы прошлого века Задорнов прославился как представитель того жанра, который потом назвали стендап-комедия (stand-up comedy), и он стал одним из его родоначальников у нас в стране. Помните его монолог «Два девятых вагона»? Это про то, как к составу присоединили два девятых вагона, а все пассажиры, будучи нормальными людьми, поняли, что девятый вагон – это тот, который сразу после восьмого, а не тот, который перед десятым. Поэтому все дружно сели в первый девятый вагон. А очень удивленная проводница второго девятого вагона, в который не сел ни один человек, когда поезд тронулся, пошла к бригадиру поезда и сказала: «Мой вагон пустой». Далее в монологе все было очень смешно, и это оттуда пошла замечательная фраза: «Бригадир понимает, что он чего-то не понимает, но чего он не понимает, он еще не понимает».

Монолог «Два девятых вагона» – это, наверное, была отправная точка в народной симпатии, а потом и любви к Михаилу Задорнову. Следующий пик пришелся уже на перестроечное время, когда проходили первые зарубежные гастроли Задорнова для русскоязычной публики, живущей в Израиле и Америке. Его первая реакция была восторженная, что вообще было свойственно многим советским людям, поскольку долго был «железный занавес» и заграничная жизнь представлялась нам в фантазийном свете. Когда Задорнов съездил в свои первые зарубежные поездки, он их описывал с точки зрения ментальности советского человека, который сталкивается с очень необычными, в том числе техническими сложностями западной жизни, и они приводят его в ступор, в какой-то детский восторг.

Кстати, однажды Михаил Задорнов даже выступал вместо президента с новогодним обращением к народу. Я прекрасно помню это. Наступал 1992 год. Мы еще не понимали, какая драма произошла: развалилась огромная страна. Пребывали в эйфории от того, что наступила такая свобода: артист вместо президента к народу обращается. Мы были наивны, ошалели от новизны. Думали, что начинается великая эпоха. И только сейчас понимаем, что во многих вещах тогда заблуждались…

Но именно Задорнов дезавуировал или разрушил идеологические и цензурные барьеры, и это был прорыв. Я сам был свидетелем, и это было радостное и счастливое освобождение от каких-то идеологических шор. В 90-е годы Задорнов прочувствовал интересную линию, когда он рассказывал о том, насколько мы чрезмерно идеализировали свои фантазии о западном, в том числе американском, обществе. Мне кажется, это тоже был прорыв. Мне даже казалось, что он во многом сгущает краски, и не могу сказать, что меня приводил в восторг рефрен о том, какие же они тупые. Но мне кажется, что каким-то образом он прочувствовал определенную узость восприятия остального мира в американском обществе.

Несмотря на то что мы близко не дружили, у нас с Задорновым были хорошие, теплые отношения. Но круг его товарищей был довольно широк и разнообразен. У него были большие творческие планы. Примерно за год до смерти Михаил Николаевич прислал мне сценарий своей кинокомедии об Америке, сказав, что видит меня в одной из ролей. Это была роль советника президента. Собственно, этот фильм и должен был называться «Советник президента». Но из-за болезни он не осуществил своих замыслов.

Михаил Задорнов никогда не завидовал чьему-то успеху, а, напротив, искренне радовался за человека. Я расскажу одну вещь, которая очень показательна для Михаила Николаевича. По моим наблюдениям, он был невероятным зрителем и слушателем. Задорнов мог удивительно хохотать над выступлениями своих коллег. Например, в конце 80-х годов он был соведущим Регины Дубовицкой в программе «Аншлаг». На одном из выпусков Евдокимов впервые исполнил свой знаменитый деревенский рассказ, из которого в народ пошла фраза «морда красная». Так вот, Задорнов умирал со смеху – так, что успех Евдокимова в этом номере вырос многократно. Я даже в отношении себя помню: если Михаилу Николаевичу нравилась какая-то моя шутка или пародия, он не скрывал эмоций, смеялся размашисто и с нескрываемым удовольствием.

Ефим Шифрин

С Ефимом Шифриным мы познакомились очень давно. Мы одно время жили с ним на одной улице – Маломосковской. Он жил во дворе, это был «Дом обуви» – культовое место, особенно в советское время, во времена дефицита, там все время были очереди. Я всегда проходил его двором. И Фима с характерной для него органикой говорил: «Почему ты моим двором всегда ходишь? Я же через твой двор не хожу». Это было очень смешно.

У него просто невероятный тембр, и он очень любит подначивать, или, как сейчас говорят, «троллить».

У него за спиной Государственное училище циркового и эстрадного искусства имени М.Н. Румянцева (Карандаша), он учился на курсе у Виктюка. У него же с 1977 года он начал играть в Студенческом театре МГУ. Шифрин очень пластичный, разноплановый, очень оснащенный артист. И вот, значит, в какие-то ранние 90-е годы вдруг звонок. Домашний телефон, других у нас тогда не было. И как-то мы бла-бла-бла, а он вдруг говорит:

– Ну, хорошо, а чем ты питаешься?

– Чем, чем? Чем все.

– Что у тебя в холодильнике? Колбаса? Сосиски небось?

– Ну да, колбаса, сосиски.

– Ты с ума сошел, это же отрава! Ты знаешь, что животные трупный яд испускают, когда их на убой везут? Они это чувствуют…

И еще рассказывает в образе… Я выслушал, положил трубку, пошел к холодильнику, вынес пакет в мусоропровод. Еле-еле с грехом пополам заставил себя перейти сначала на курицу, потом вообще на рыбу, забыл вообще, что такое мясо. Проходит года два. И где-то после концертов, на гастролях, мы сидим где-то в гостинице в ресторане уставшие и голодные, ужинаем. И я смотрю, перед Фимой тарелка, и там огромный шматок мяса, а я с рыбкой, косточки отделяю. Я говорю:

– Фима, а как же, ты рассказывал, трупный яд и вообще мясо – это отрава?

– Ну, это я просто тебе свои соображения рассказал, а я качок, мне без мяса нельзя.

Я так быстренько думаю: «Ну-ну, вроде еще живой». Короче говоря, просто невероятно, у него такая сила убеждения, а еще эта подача и тембр голоса…

Вот еще один рассказ про Фиму.

Александр Дудоладов, а я с ним был знаком с 1995 года, писал юмористические сценарии для фильмов, меня кто-то с ним познакомил. Ему, конечно, хотелось для эстрады писать, а я чувствовал, что еще как-то сыро. И он мне говорит: «Слушай, у меня есть один рассказ, я его продал Фиме Шифрину за сто долларов. Там мужик идет по улице, и ему говорят: „Ты знаешь, что ты на Берию похож?“ И его позвали в музей восковых фигур. Сказали: „У нас Сталин есть, а Берии нет. Ты будешь Берией“. Такая вот история». Я говорю: «Какая-то она мрачная история: Сталин, Берия…» А в это время Горбачев решил в президентских выборах поучаствовать. Вдруг, в 1996 году. И я предложил: «Давай, как будто сам Горбачев шел по улице и ему сказали, что он на Горбачева похож». И он говорит: «И чего?» – «Я с Фимой договорюсь, если он этот номер не исполняет, я у него его обратно заберу».

И я звоню Фиме:

– Фим, надо поговорить.

– Ну давай, заходи, ты же знаешь «Дом обуви», заходи ко мне.

Захожу.

– Ну что?

– Дудоладов…

– Да, талантливый, но пока еще ничего не написал. Я у него один номерок взял, но пылится он, там какой-то Берия…

– Вот я именно об этом. Я хочу переделать, будет про Горбачева история.

Он говорит:

– Да пожалуйста, бери, я вообще ни разу его не прочел, не смешно.

– Сколько я тебе должен?

– Я заплатил сто долларов.

– Значит, сто долларов?

– А ты за сто долларов сейчас купишь текст?

– Нет, за сто не куплю.

– Значит, не сто.

– А сколько?

– Ну, сейчас и по пятьсот… Но как я могу с тебя взять больше?

– Ну, значит, сто?

– Да, сто. Но а за сто ты купишь номер?

– Нет.

– Значит, наверное, больше?

– Скажи, сколько?

– Ну, я с тебя… Но совесть-то не позволит…

– За сколько?

– А за сто ты купишь?

В общем, он мне мотал-мотал нервы битый час. Конечно, за сто долларов он мне его и отдал и при этом сказал:

– Делай что хочешь, что я, собака на сене, что ли? Бери. У меня был хит. Очень-очень такой сочный номер про то, как Горбачев в музее восковых фигур изображал Горбачева. Там было очень смешно, потому что заходили посетители, он должен был неподвижно стоять, а он не выдерживал и начинал с ними препираться, и все падали в обморок. Вот такая история. Ну какие сто долларов? Больше я не могу с тебя взять.

В этом весь Фима. Я его, кстати, пародировал. Однажды в эфире у Аллы Довлатовой мы дозвонились до Анны Семенович и Натальи Сенчуковой. Обеим певицам я голосом Ефима Шифрина предлагал антрепризу в Благовещенске. Правда, с Анной разговор закончить не удалось – пропала связь, а вот Наталья меня не узнала.

Карцев с Ильченко и другие юмористические дуэты

Совсем недавно, казалось бы, в ноябре 2017 года, мы прощались с Михаилом Задорновым, а через год не стало Романа Карцева. Роман, помимо того что был гениальным, совершенно блистательным актером, уникальнейшим, абсолютно эксклюзивного таланта, он еще и фантастически играл в кино. Один только его Швондер стоит десятков прочих ролей других актеров. Роман Карцев – фантастического совершенно таланта актер и очень-очень душевный, приятный, очень добрый человек, верный и преданный. Он всю жизнь прожил со своей супругой и работал с одним автором. Вот это, мне кажется, два ярких показателя стабильности и преданности.

Карцев исполнял только Жванецкого. Я думаю, что это вообще уникальное явление и уникальный союз, который изначально был тройственным. Был еще и Виктор Ильченко – выдающийся партнер Романа Карцева. Хочу подчеркнуть, что о масштабах таланта Романа Карцева говорит то, что он один из, наверное, немногих, кто смог пережить вот такую тяжелую потерю партнера по дуэту.

Роман Карцев много лет показывал больших раков за пять рублей, а маленьких за три рубля, и каждый раз этот номер принимали на ура и люди смеялись. Это к вопросу о том, бывают ли вечные шутки. Вот эта – вечная. Вечная история, это психологический трюк. Карцев – гениальнейший актер, и история про раков – одна из миллионов красок, которыми он владел.

Сегодня участились случаи, когда бывшие солисты-юмористы сбиваются в дуэты и в группы. Кстати, такая же тенденция заметна и среди эстрадных певцов. И тут все правильно, это, пожалуй, даже мировая тенденция, причем наш шоу-бизнес, как всегда, идет следом за всеми с некоторым опозданием.

И у юмора то же самое. А связана эта тенденция к коллективизации с тем, что, например, дуэт дает возможность артисту полнее проявить себя. Ведь монолог – это просто рассуждение на заданную тему. В лучшем случае ты играешь его в форме диалога с воображаемым собеседником. Совсем другое дело, когда есть реальный партнер, с репликами, с оценками и яркой реакцией. Вот, например, Юрий Гальцев и Елена Воробей разыгрывают вдвоем целый спектакль. Мы видим все богатство красок, игру эмоций, и это, безусловно, впечатляет.

Музыка и юмор

Музыка и юмор тесно связаны. В свое время все запели: и Клара Новикова, и Ефим Шифрин… Но они поют всерьез, а не в комическом жанре. Это лирические и, я бы даже сказал, иногда драматические песни. Такие, кстати, песни были у великого Аркадия Райкина. Помните, «Добрый зритель в девятом ряду»? Трогательная лирическая песня, отнюдь не рассчитанная на то, чтобы публика смеялась. Вообще все очень по-разному. У Гальцева есть песни, над которыми зал хохочет. Лена Воробей использует песню как краску, часто прибегая к музыкальной пародии. Кстати, она вообще начинала как певица, и в 1993 году она получила Гран-при, специальный приз Первого канала и Приз зрительских симпатий на Всероссийском конкурсе молодых исполнителей «Москва-Ялта-Транзит».

Музыкальные номера в юмористическом концерте дают зрителю «второе дыхание», он начинает свежее реагировать. Дальше уже встает вопрос вкуса, качества музыкального материала и исполнения. И мое мнение такое: если публике это нравится, то бессмысленно подходить к этому с позиции строгой критики и рассуждать, насколько профессионально поет тот или иной юморист. Более того, момент неожиданности, оригинальности здесь играет очень большую роль. Как, например, здорово смотрелся номер, когда Серега пел дуэтом с Владимиром Жириновским. При том что Владимир Вольфович был человеком с гениальным отсутствием слуха.

Что касается музыкальных пародий, то лично я не люблю за кем-то подхватывать. Я считаю, что прежде всего должен быть пародийный текст, игра ума. Второе – безусловно, узнаваемость голоса. Третье – по вокалу это должно быть не хуже оригинала, это должно быть так же профессионально. Да, если пародируемый человек сам еле-еле вытягивает нотки, то можно утрированно фальшивить, можно петь как угодно.

В 70-е годы была очень популярна пародия на Муслима Магомаева, и когда Винокур делал пародию на Магомаева, он идеально пел. Винокур вообще идеально поющий человек. Но представьте себе человека, который пародировал бы тогда Магомаева и пел бы, не дотягивая ни по вокалу, ни по точности интонирования. Это была бы уже не пародия, а жалкие страдания. Пародия должна соответствовать по уровню мастерства оригиналу.

Грушевский, как говорят в области стали и сплавов, это отливка. Слиток! Грушевского впервые показала программа «Взгляд». Он первый из всех остальных артистов посмел спародировать генерального секретаря ЦК КПСС. Надо сказать, какой генеральный секретарь – такой и пародист. Это был Горбачев – великий гуманист, великий жизнелюб. Так же и Грушевский. Но Грушевский в отличие от остальных артистов не только голос пародирует, он ухватывает типические черты человека и немедленно делает их видимыми другим. И он в отличие от остальных артистов еще ведет литературную работу. Ведь он же создает образ из деталей, делая его типическим. Это же как раз и есть литературная работа. Грушевский – литератор. Обычно юмористы, как ни странно, главные зануды. Это известно. А этот – весельчак. И для меня в последние несколько лет, а мы дружим семьями, стало открытием, что Миша прекрасно играет на рояле. Он мне Шаинского даже напоминает, когда вокруг дети, и он башкой так же двигает, как Шаинский, и припрыгивает в такт своим песням. Кроме того, Грушевский, оказывается, прекрасно играет на гитаре. Сорок лет дружу с Грушевским, но я не знал, что он прекрасно играет Визбора на гитаре. Неизменными в Мише за эти сорок лет остались московская интеллигентская доблесть, достоинство, верность, такт.

ДМИТРИЙ ДИБРОВ, журналист, шоумен, телеведущий, музыкант

Многие мои коллеги поют, работают в кино и театрах. Я тоже пою, с юности на гитаре играю. Был у меня номер, где пели мои персонажи – Ленин, Жириновский. Но петь как певец со сцены, да еще и диски записывать я вряд ли смогу. Для меня певец – это Кобзон. А я не певец. Хотя у меня громкий голос и я могу подобрать с ходу любую песню. Но только для себя. А кино и театр – это из серии анекдота: «Вы играете на скрипке?» – «Не знаю, не пробовал». Может, и смог бы, а может, нет. Вообще я любитель формулы, что каждый должен своим делом заниматься. Хотя, конечно, и эксперименты возможны…

Однажды мы вместе с Грушевскими оказались в большой шумной компании в гостеприимном доме нашего общего друга, где внушительную часть интерьера занимает черный Steinway. Миша вдруг вспорхнул от нас на крутящийся стульчик возле рояля. Он медленно и очень аккуратно, словно вскрывал банковский сейф, набитый золотом, открыл крышку. Внимательно оглядел клавиши, словно пересчитывал их – а вдруг какая-то запала или пропала, шумно втянул своими широкими ноздрями пыльный аромат давно сыгранных здесь мелодий, взмахнул пальцами и обрушился на мирно дремавшего лакового исполина… По дому могучими волнами понеслись всем хорошо известные мелодии: «Подмосковные вечера», не успев проводить уходящее закатное солнце, уступили место коварной «Мурке Климовой», которой, как утверждал Миша, именно он дарил «кольца и браслеты», вслед за ней посреди гостиной вырос и затрепетал «Старый клен», забросав нас «листьями ясеня», который не желал и, видимо, не мог ответить на вопрос о «его любимой», зато среди этих деревьев оказалось можно заблудиться и сыграть в прятки с самим «Александром Яковлевичем», и Мишкино «ау-ау», которое он обещал звать «днем и ночью», эхом отдавалось на всех этажах дома, возвращаясь к нашей веселой группе, отчаянно подпевавшей веселому таперу… Миша работал с роялем вдохновенно, самоотверженно и ударно. Так, возможно, Пигмалион высекал свою Галатею из слоновой кости, а Микеланджело срубал «все лишнее» в вековых мраморных глыбах, превращая их в Давида, Геракла и Моисея. Он будто вгрызался в монолитную скалу, выбивая из нее звенящие самородки золота и серебра, которые разлетались под его мощными руками драгоценной россыпью звуков по паркету, очаровывали нас ритмом, наполняли энергией звука и завораживали глухими стонами пианиста. В течение получаса никто не мог ни есть, ни пить, ни даже дышать в обычном ритме. Все, кто могли, пели, а Мишка-виртуоз подчинял себе не только рассерженный ворчливый рояль, но и всю нашу дружную компанию, в которой (в отличиe от меня) были и те, кто все-таки успешно закончили «музыкалку». В тот момент Грушу любили все, за исключением известного профессора, который, поморщившись, проворчал что-то про «потерянные бемоли». Но услышать его глухое брюзжание шансов у нашей шумной вечеринки не было – мы уже почти единогласно утопили в аплодисментах Михаила Грушевского, уникального самоучку-музыканта, который действительно умеет играть на всех инструментах, не обращая внимания на законы скрипичного ключа и замечания музпрофессора. Как я убедился буквально через пару дней, он точно так же виртуозно, залихватски и самозабвенно управлялся и с гитарой, вскрывая серебряными аккордами вены наших поющих душ, взбивая ловкими переборами симфонический коктейль тайных переживаний, и превращая их в многострунный ураган рвущихся на простор диких восторгов… Вот такой он уникум – мой друг Миша Грушевский, который действительно умеет играть. Да еще как!!!

ПАВЕЛ АСТАХОВ, адвокат, телеведущий, писатель