Текст книги "Время собирать груши"

Институт стали и сплавов

К моменту окончания школы я уже понимал, что буду поступать в Институт стали и сплавов. Я всегда говорю, что я мог бы уже придумать красивую версию о том, что интересы советской металлургии влекли меня какой-то непреодолимой совершенно хваткой, но это была бы ложь и лицемерие. Нет, я этот институт выбрал достаточно случайно – по географическому принципу. Прямая линия. Оранжевая ветка. Я жил на станции метро «Щербаковская», а Институт стали и сплавов был на «Октябрьской», и вот эта прямая ветка стала огромным бонусом в пользу именно этого института.

Конечно, ближе всего мне были гуманитарные предметы, особенно история и литература, и очень мне по душе был английский язык – я достаточно хорошо мог общаться и читать, и даже переводить мог. Но я понимал, что мой уровень недостаточен для того, чтобы поступать в Иняз. Тогда были всем известные ограничения для евреев, проблема эмиграции, плюс надо было иметь высочайший уровень подготовки, чтобы туда поступить. А я адекватно оценивал свой уровень, и МИСиС стал фаворитом. Я поступил, и поступил с первого раза.

От станции «Щербаковская» я достаточно быстро и без пересадок добирался до станции метро «Октябрьская», где располагались основные корпуса Института стали и сплавов. Там от метро пешком идти недолго. Безусловно, разные кафедры находились в разных местах. Например, военная кафедра находилась вообще в Теплом Стане. Это целое приключение. Туда надо было рано утром попасть, поэтому я чуть ли не в шесть утра выезжал из дома, но это особое удовольствие. А так основные кафедры и факультеты располагались возле метро, рядом с Парком культуры им. Горького. Именно в тех краях прошла моя студенческая молодость.

И я нисколько не жалею, что окончил Институт стали и сплавов, я считаю, что получил хорошее образование на факультете цветных металлов.

Мысль о том, что я пойду на эстраду, в тот момент даже не приходила мне в голову. В то время мне очень нравилось читать Агату Кристи на английском. В принципе, английский язык для меня был моментом важным, и он пригодился мне, когда в 90-е годы появилась возможность путешествовать, бывать в разных странах, и мне несколько раз доводилось развлекать англоговорящую аудиторию. Я и сейчас минут тридцать продержусь, но надо очень четко сортировать шутки, потому что многие моменты нашего юмора им совершенно непонятны.

Когда я учился в институте, где-то курсе на втором я уже твердо решил, что буду артистом. Тем не менее я умудрился институт закончить – как-то по инерции. При этом я весь погряз в художественной самодеятельности. Выступал в бесконечных фестивалях, но это неправильно, нужно было получить образование, эстрада – это немножко другое, а дедушка в меня свято верил.

В институте я был звездой, если уж совсем нескромно. А так – первый парень на деревне. Самодеятельность – это такая нетребовательная среда, где каждый мог проявить свои какие-то пусть скромные, но таланты. И это делало меня достаточно востребованным парнем в институте, к тому же я неплохо пародировал преподавателей. Мои пародии воспринимались с огромным воодушевлением. И между преподавателями даже было такое соревнование, кого из них я лучше спародирую. У меня была фишка: если человек получается, когда я уловил его образ, то мог импровизировать, что называется, жить в этом образе.

Где-то примерно курсе на втором я понял, что обманул сам себя: смыслом моей учебы в Институте стали и сплавов стало участие в художественной самодеятельности. К счастью, в институте с пониманием относились к моей увлеченности и всячески ее поощряли. В общем, я рад, что окончил этот вуз. Мне сейчас кажется, что для артиста такой диапазон знаний совершенно не лишний. Я зачастую вижу, что многие мои коллеги ограничены в своем восприятии мира, политики, экономики. А в Институте стали и сплавов, кстати, училось немало будущих звезд: оттуда вышли музыкант Владимир Матецкий, телеведущий Владимир Соловьев (он учился на курс старше), а также бизнесмен Михаил Фридман – мой студенческий друг и замечательный человек.

С Михаилом, кстати, очень интересная история приключилась буквально сразу же после поступления. Мы стояли в очереди в деканат для получения студенческих билетов. Было много незнакомых мне девушек и парней. И с одним из этих молодых людей я как-то сразу в очереди стал коммуницировать. Оказалось, что это мой тезка с яркой фамилией Фридман, родом из города Львова. Он был отличником, золотым медалистом, который должен был поступить в Физтех, но упомянутые мной ограничения по национальному признаку не позволили ему туда поступить. Его просто срубили. Была система таких некорректных вопросов, которые позволяла завалить на вступительном экзамене человека «неправильного» происхождения. В общем, Фридмана не взяли в Физтех, но он был золотой медалист, и у него был такой высочайший балл, что ему в МИСиС даже не надо было сдавать экзамены.

В этой очереди мы и познакомились. Я хорошо помню, что мы с ним обсуждали фильм «Место встречи изменить нельзя», творчество Владимира Семеновича Высоцкого – а это был мой абсолютный кумир.

И вот мы с Фридманом обсуждали Высоцкого, а потом, уже узнав его фамилию, я зашел в деканат, в специальную комнату, и там несколько замов поздравили меня с зачислением, а декан, изучая списки зачисленных абитуриентов, посмотрел на мою физиономию и спросил:

– Фридман, что ли?

Я ему говорю:

– Нет, Грушевский.

– Ну, тоже сойдет.

Вот так сразу такая завязочка произошла с Михаилом Фридманом.

Он, кстати, блестяще учился в институте. Я был средний студент, мягко говоря, а Миша учился на отлично. Но самое интересное было то, что он уже тогда развивал, я бы сказал, кипучую деловую активность. Первоначально это была деятельность, связанная с приобретением театральных билетов. Театральные билеты, особенно в престижные московские театры, в советские времена называли «валютой». Это был настолько дефицитный интеллектуальный товар, извините за такое резкое выражение, что это было предметом всеобщего вожделения. И, благодаря дружбе с Фридманом, я имел возможность посещать московские театры, смотреть самые знаковые спектакли. Ходил на «Юнону и Авось», смотрел «Мастера и Маргариту»… В общем, имел невероятные бонусы от дружбы с Михаилом.

Он был успешен уже в студенческие годы. Году в 1984-м в общежитии в Беляево (там тогда не было метро, и бог знает как туда добирались) Фридман организовал молодежно-студенческий клуб. Я до сих пор помню, он назывался «Земляничная поляна». И Фридман там проводил творческие вечера, приглашал знакомых мегапопулярных советских артистов. Помню, я был на творческом вечере замечательного Михаила Козакова. Это невероятно, но Миша Фридман умудрялся договариваться с такими звездами, и они приезжали в какое-то студенческое общежитие в Беляево. Представляете, какой для этого должен был быть талант переговорщика!

Так что Михаил был настоящей звездой МИСиСа – несмотря на то, что на сцене выступал я. Кстати, однажды в самодеятельном концерте Фридман аккомпанировал мне. Я делал какие-то музыкальные пародии, а Фридман (у него было хорошее музыкальное образование, и, что самое ценное, он умел играть с листа) импровизировал, причем не надо было ноты перед ним раскладывать. Он исполнил несколько популярных мелодий, мы с ним разочек порепетировали и прекрасно отыграли выступление в каком-то самодеятельном концерте.

Потом, уже в 90-е годы, Михаил Маратович стал руководителем крупной компании «Альфа-Групп», членом совета директоров «Альфа-банка». Сказать, что мы с ним прямо очень близки все эти годы, было бы преувеличением, но, когда встречаемся, конечно, вспоминаем студенческие годы. Особенно – военную кафедру.

Это вообще особая страница. У каждого парня, кто учился в вузе, где была военная кафедра (а она, как правило, была везде), воспоминания о преподавателях – это нечто! Своеобразная муштра и, конечно, отдельная страничка – это лагеря, военные сборы по окончании обучения. У нас была танковая специализация, ваш покорный слуга даже танк водил и стрелял из него. Это очень интересные воспоминания, но тогда нам это казалось чем-то весьма специфическим, экзотическим и даже неприятным, вроде как бесконечно далеким от обучения в вузе.

Так вот, особенно большой успех я снискал, пародируя преподавателя нашей военной кафедры. Это среди парней было смело и дерзко, потому что серьезные подполковники и полковники нас достаточно жестко гоняли.

Был такой показательный момент. У нас был один подполковник, которого я на редкость точно пародировал. И вот я в окружении ребят имею бешеный успех, они смеются и радуются. И вдруг – гробовая тишина. А я продолжаю говорить и вдруг вижу, что успеха уже нет. Внезапно как будто рубильник кто-то выключил. И я смотрю, герой моей пародии, а его звали Вагиз Галиахметович, стоит в метрах двадцати от нас и давно уже слушает. Все ребята растерялись, и я тоже подрастерялся, и вдруг Вагиз Галиахметович произносит такую фразу: «Отставить, если я стою здесь, почему мой голос там?» Это разрядило обстановку, а он потом ходил за мной и все спрашивал: «Объясни, ну как ты моим голосом воспользовался? Как ты незаметно у меня мой голос украл?»

Короче говоря, все, что связано с МИСиСом, для меня очень знаковая и значимая часть жизни, несмотря на то что я всего лишь год работал по своей специальности, да и то слово «работал» я беру в кавычки.

Дипломную практику я проходил в проектном институте. Мой руководитель дипломной практики дал мне свою кандидатскую диссертацию и сказал: «Михаил, берите и на основе этого делайте диплом». В общем, он правильно все сформулировал, потому что это была очень толстая диссертация, слишком толстая, и я ее совершенно вслепую сократил раза в четыре. Вслепую – потому что я ничего в этом все равно не понимал. Просто, чтобы не переписывать слишком много, я сократил. Но даже в таком виде, видимо, эта работа имела какой-то научный интерес. Я даже сейчас сформулирую, как она называлась: «Высокоплазменный синтез ультрадисперсных порошков карбидов тугоплавких металлов».

Работа в проектном институте

В шаговой доступности была не только школа, но и первое место моей работы. По окончании Института стали и сплавов я был распределен в ГИПРОМЕЗ – это проектирование металлургических заводов. И там в течение года я наслаждался опять же шаговой доступностью, просто выходил из дома и практически сразу попадал на работу.

Над чем я конкретно работал? Могу вспомнить Райкина: «Чем занимается руководимая вами лаборатория? Вы уже четыре года работаете над проблемой полупроводников, за этот срок могли перейти к проводникам в целом». Ну, так вот и я…

Институт проектировал металлургические заводы. Вы что, не слышали о моих проектах? Нет, не слышали. И я думаю, что хорошо, что о них никто не слышал.

Чем я там занимался? Очень много читал. Время было веселое, легкое, перестроечное. Это был 1987 год, много вышло литературы, запрещенной в советские времена. Журналы все это печатали: «Иностранная литература», что там еще – «Знамя», «Октябрь», «Юность». Мы читали «Мастера и Маргариту», «Один день Иван Денисовича», «Ночевала тучка золотая»… Много было произведений, которые были спрятаны от нас в прежние советские годы. И поскольку делать на работе мне было практически нечего, я, аккуратно прикрывая животом выдвижной ящик своего рабочего стола, все это читал…

В советской практике было необходимо три года отработать по завершении института. Но тогда все-таки была практика распределения по месту жительства, учебы. Даже иногородние ребята, которые учились со мной в институте, если хотели, находили работу в Москве, жили в общежитии, кто-то из них женился. Многие сделали очень хорошую карьеру по специальности. Не все такие предатели, как я.

А вот меня почему-то не стали удерживать. Может быть, они решили, что я уже всю литературу прочел, может быть, я был убедителен в том, что от меня будет меньше вреда, если я покину ГИПРОМЕЗ. Ну, собственно говоря, вот так незаметно пролетел этот год. И они меня отпустили с богом, и примерно с этого момента пошел отсчет моей карьеры артиста эстрады.

Никто мне не чинил препятствий, не говорил, что я, молодой специалист, не имею права три года работать не по специальности.

Театр-студия «Гротеск»

Я ушел в 1988 году из проектного института не просто так – меня пригласил коллектив, который отделился от Театра пародии Владимира Винокура. Люди, которые ушли от Винокура, меня знали, знали, что я делаю какие-то пародии, и они позвали меня присоединиться к коллективу.

Короче говоря, раздался звонок. Оказалось, что Винокур набирает новый коллектив, а предыдущий состав ушел в самостоятельное плавание. И они решили рискнуть, пригласив меня. Мне сказали:

– Нам не хватает одной мужской творческой единицы.

Я удивился:

– Вы о чем? Я инженер, работаю в ГИПРОМЕЗе.

– Так увольняйся, – сказал мне замечательный человек Владимир Грановский, который раньше работал у Винокура. – Нас семеро, нам нужен восьмой человек.

– А вы уверены, что…

– Да, да.

Это, конечно, заслуга вихрей тех перестроечных лет, потому что, если бы это было году еще в 1982-м или 1984-м, наверное, они не рискнули бы меня позвать, потому что я был без специального образования, без опыта работа на эстраде, а тогда многое на ходу менялось…

И буквально на следующий день я принял решение, что ухожу из проектной организации, в которой работал. Моя мама в свое время работала начальником, и я спросил ее:

– Мам, скажи, к тебе как к начальнику когда лучше подходить было с личными вопросами – с утра или в конце дня?

Она подумала и ответила:

– Лучше с утра, в конце дня я злая, уставшая и всех посылаю.

– Спасибо, понял.

И в первый раз в жизни я приехал в свой институт рано-рано утром, по-моему, вахтер еще на работе не появился, подкараулил начальника, у нас с ним состоялся душевный разговор, и через несколько дней я был уже свободным человеком.

Я за три дня уволился. А тогда советскому выпускнику вуза надо было по распределению три года отработать, и просто так взять и уволиться я не имел ни малейшего права. Но настолько тогда уже было время неожиданных перемен, что директор ГИПРОМЕЗа сказал:

– Ну, боже мой, ну, молодой человек, что я, изверг? Я же вижу, что у вас есть способности. Давайте, чешите.

И он дал команду, потому что надо было пройти партком, комитет комсомола, профком, все подписи собрать.

А дальше я должен был поехать в Министерство металлургии, к какому-то большому дядьке, который должен был «подмахнуть», потому что еще и министерство должно было не возражать. Система была довольно строгая. Я туда приехал и через открытую дверь увидел такого крупного мордастого человека с очень злым, как мне тогда показалось, выражением лица. И я понял, что он меня сейчас просто пошлет. Вот я зайду к нему, скажу, что хочу уволиться, а он скажет: «Советская власть тебе не для того давала высшее образование в МИСиСе, чтобы ты уволился». И вдруг выскакивает девчонка из его кабинета, и я вижу, что это моя одноклассница Карина. Она удивилась: «Мишка, а тебя что сюда занесло?» – «Да вот к этому человеку, мне нужно подписать». И показываю ей бумаги. А она: «Тоже мне вопрос, ну-ка давай и сиди пока здесь». Она к нему зашла и через минуту вышла с его размашистой подписью. Чудеса! И все!!! Единственное, я помню, мне еще надо было в райком комсомола своего Дзержинского района приехать, и там мне попался принципиальный тип, который мне сказал что-то про комсомол, как будто комсомол никак без меня не мог существовать, и они мне выговор впаяли за то, что я снимаюсь с комсомольского учета. Просто им, видимо, было скучно, а тут попался чудак, которому можно было выговор объявить.

Итак, я уволился и был зачислен в театр-студию «Гротеск», где у меня не было никакой гарантированной зарплаты. А в трудовой книжке было записано, что я уволен по собственному желанию в порядке перевода в театр-студию. Это было невероятно! Наверное, просто доброе отношение. Тот самый человеческий фактор.

Вообще мы многое потеряли из советского опыта, может быть, от чего-то ненужного отказались, и слава богу, но очень многие какие-то морально-нравственные вещи ушли из нашей жизни, и этого нам сейчас очень недостает. Например, человеческого фактора, человеческой сопричастности. А это то, на чем зиждется наша российская особенность жизни. Я вообще считаю, что все, что в моей жизни произошло, это исключительно базисные вещи нашей той еще советской ментальности: человеческий подход, человеческий фактор, что-то такое очень субъективное, эфемерное. Просто какая-то цепочка счастливых совпадений помогла мне осуществить мою мечту и начать карьеру на эстраде.

Итак, я оказался в театре-студии «Гротеск», но при этом в проектном институте у меня зарплата была 132 рубля! Это было очень прилично. Одна беда – на эти деньги ничегошеньки уже нельзя было купить, так как в магазинах практически ничего не оставалось.

Но в театре-студии у меня вообще не было зарплаты! Там тогда еще не было ни репертуара, ничего не было, только музыкальные пародии. А я же всегда и везде – и в школе, и в пионерлагере, и в институте – участвовал в художественной самодеятельности. Так что опыт был. Никогда зрителя не боялся. И мы три месяца репетировали без каких-либо доходов. Владимир Грановский фактически был и режиссером, и художественным руководителем.

Нас было восемь человек. Собственно, четверо музыкантов, трое солистов (тех, кто делал пародии) и Владимир как музыкальный, художественный руководитель и режиссер. С миру по нитке собирали репертуар.

На тот момент у меня лично никаких авторов, конечно же, не было, и наша программа образовалась путем какой-то достаточно хитрой компиляции. Самое главное – нужно было наработать репертуар на целую программу. И было придумано название: мы стали называться группа «Зигзаг».

А театр-студия «Гротеск» – это было нечто большее. Им руководили два замечательных человека – братья Каневские. Александр и Леонид. Один – драматург и писатель-сатирик, а другой – тот самый, который майор Томин. Собственно, они были руководителями и создателями театра-студии «Гротеск», который, во-первых, стал домом-пристанищем для нескольких коллективов и творческих единиц, а во-вторых, делал какие-то сборные юмористические программы, в которых мы впоследствии с коллективом «Зигзаг» и принимали участие.

Грушевский – это конферансье и церемонимейстер от Бога. Михаилу, кудеснику словоформ и вербальных перевоплощений, подвластны любые образы и характеры.

Но главное, и это является основой совершенного мастерства, талант импровизаций и навыки превращать любое торжество в событие планетарного масштаба.

ТАБРИЗ ШАХИДИ, продюсер, промоутер, журналист

Мы репетировали больше трех месяцев, все лето и осень 1988 года у нас прошли в репетициях. И наработали программу. Естественно, никаких заработков не было. Что-то накопил сам, да и потом, в конце концов, я тогда еще жил с мамой, вопросы квартплаты, продуктов передо мной не стояли, мама все эти вопросы брала на себя, а я репетировал.

А в ноябре 1988 года я с группой «Зигзаг» отправился на первые в своей жизни гастроли. И хорошо помню, что это была Белоруссия, город под названием Барановичи. У меня тогда уже появилась первая пародия на Михаила Сергеевича Горбачева, и это, конечно, сыграло значительную роль в жизни нашего коллектива, потому что во многих городах люди шли послушать Горбачева. Это имело какой-то определенный общественный резонанс.

Владимир Винокур

Владимир Винокур – жизненно важный человек для моей судьбы. Мы с ним познакомились в 1983 году, когда я учился на втором курсе МИСиСа, меня больше захватывала самодеятельность. И все меньше мне уже тогда нравились профильные металлургические дисциплины. И тут выяснилось, что мой репетитор, то есть мой педагог по физике и математике, который в десятом классе помогал мне подготовиться к поступлению в МИСиС, по какой-то родственной цепочке знаком с Винокуром. А потом удивительная череда совпадений и случайностей привела к тому, что замечательный, уже ушедший из жизни музыкант, Михаил Григорьевич Банк, концертмейстер, который работал с солистами Большого театра, очень близко знал Винокура. По этой замысловатой цепочке я и отправился к Винокуру на концерт. И за кулисами я ему показал свои, думаю, очень слабенькие, наивные и сугубо самодеятельные пародии.

Как я набрался смелости? Мне дали его телефон и сказали, что я могу позвонить. Винокуру тогда было лет 35–36, он уже был всесоюзно известным артистом, весьма популярным, с сольной программой. И вот так сложилось, что я предстал перед Владимиром Натановичем.

Выслушав меня, он сказал, если литературно все обработать, примерно следующее:

– Я не понимаю, зачем это тебе надо? Ты же получаешь хорошее фундаментальное образование. Зачем тебе нужно лезть в эстраду? Это болото, вещество с резким запахом. У тебя на третий день скоммуниздят костюм, ботинки и вообще мордой об стол. Ты же приличный мальчик из интеллигентной еврейской семьи. Лучше держись подальше. Испугался?

– Нет.

– Хорошо, тогда давай, мне не жалко.

Видимо, это была профилактическая беседа. Думаю, он меня просто проверял на стойкость. А я был очень стойким. И в итоге прямо из самодеятельности, безо всякого переходного этапа, я начал работать артистом.

Сегодня Михаил Грушевский – это имя, это популярный артист эстрады, а я помню его юношеские годы, его молодость, когда он был студентом технического ВУЗа и приходил на концерты. Понимая, что это все очень сложно, я ему сказал: «Миш, ты такую специальность хорошую получаешь, а тут борьба жуткая». И вот Миша все равно победил. Он – ярчайшая индивидуальность. Он и на сцене прекрасный артист, и по жизни он очень интеллигентный, очень добрый человек, прекрасный семьянин, у него очаровательная жена Женечка и сын Михал Михалыч. Он редкий в нашей системе человек, который не наделен локтями. Он все сделал головой.

ВЛАДИМИР ВИНОКУР, артист эстрады, юморист, народный артист РСФСР

Самое главное – Винокур не отвернулся от меня. Потом я много раз приезжал к нему на концерты, регулярно заходил за кулисы. И вот эта линия знакомства с Владимиром Винокуром сыграла глобальнейшую роль во всей моей дальнейшей жизни.

Он никого никогда не уговаривал взять меня в какую-то программу. Но некое наставничество было с его стороны.

Я тогда делал и музыкальные пародии тоже, в том числе из репертуара Винокура. У меня дома были его пластинки. Вообще я считаю себя его учеником. Хотя он мне актерское мастерство не преподавал, на его мастер-классы я не ходил. Просто я за ним внимательно наблюдал. Он в хорошем смысле этого слова «заразный» мастер. Когда ты слышишь его манеру говорить, его интонацию, тебе непреодолимо хочется ему подражать.

Владимир Винокур стал моим замечательным другом, старшим товарищем и братом. А вот помочь в нашем деле невозможно. Да и как? Не объяснишь ведь зрителям: вы должны хорошо встретить этого молодого артиста, потому что он весь из себя такой талантливый…

В 1983 году человек из технического вуза не имел шансов устроиться на работу, допустим, в Москонцерт. Я не знаю, на что я надеялся. Мне сам процесс нравился, я все время кому-то показывался. Большинство говорило: да брось ты это дело. А Винокур – он другой. Он был уже абсолютно звездный артист той поры, но оказался человеком, с которым я мог общаться, мог ему звонить. До сих пор помню его домашний телефон. Это удивительно! Зачем? Такая особенность советской памяти. Мобильных телефонов не было, не было записной книжки в телефоне, и мы помнили наизусть рабочие и домашние номера. Я, например, до сих пор помню рабочий номер маминого завода «Манометр».

Не устану повторять, что Винокур – судьбоносный герой для моей жизни, настоящий друг. Еще учась в институте, я много показывался. Это, кстати, очень правильная линия, когда пытаешься себя показать, ищешь кого-то, кто как-то сможет тебя оценить. Но при этом ты, конечно же, сталкиваешься с тем, что подавляющее большинство просто не хочет тебя знать, не хочет вообще обсуждать твои возможности. А Винокур дал мне свой домашний телефон, и это исключение из правил. По прошествии многих лет, когда я уже был на эстраде и пародия на Горбачева открывала передо мной практически все двери, я встречал людей, которым в свое время показывался, будучи еще никем, и которые мне говорили, что у меня ноль шансов. Да что там ноль, даже минус сколько-то, что с этим материалом можно только дядю, тетю или маму развеселить, а на сцену с этим вообще… И так далее… И вот эти люди, уже когда я уже был востребованный, говорили: «Ты помнишь, я первый тебе сказал – большое будущее… Ты помнишь?» Удивительная вещь, эти люди! Я очень хорошо помнил, что они мне говорили, что это домашняя самодеятельность, что с этим к серьезному показу даже близко подходить нельзя, что ты учишься в МИСиСе, будешь инженером, и это надежно, это крепко, а эстрада – не твое. Такое многие люди говорили мне…

Единственный человек, который сказал мне, когда я показывался, о том, что ему кажется, что в этом нет профессиональной основы и он не видит во мне ничего, но интеллигентно оговорился, что это на данный момент, это был Юрий Федорович Маликов, руководитель ансамбля «Самоцветы». Я приезжал к нему на базу, я даже помню, что это было где-то в районе «Новокузнецкой», я ему что-то показывал. Но действительно, это было тогда сыро и непрофессионально.

Меня все, как говорится, футболили, но я не обращал на это внимания. Было во мне какое-то упрямство, я же Козерог, может быть, это… Хотя я не верю в эти гороскопические нюансы, но вот упрямство во мне, безусловно, присутствует. А почему я вдруг пошел к Маликову? Это логично, потому что мне сказали, что у него чуйка на юмористические таланты, что он самого Винокура разглядел. Да, ведь Винокур начинал у него в «Самоцветах», пародийные номера у него пел, а потом он ему сказал: «Ты не певец, ты – юморист». И он стал специализироваться на пародийных номерах. Вот я и приехал к нему.

Меня знакомили с разными людьми. Я всем показывался. Ну, хуже же от этого не может быть. Если мне говорили, что не видят во мне никакого таланта, я от этого не умирал в тот же момент. И Юрий Федорович Маликов – единственный человек, который, когда уже я добился успеха, сказал: «Я в нескольких артистах разглядел талант, единственный мой промах – я пропустил Мишу Грушевского, не разглядел в нем, и это моя ошибка». Он – единственный человек, который четко запомнил, что приехал к нему юноша кучерявый, которому он сказал, что не видит в нем профессионального таланта. Все остальные мне потом рассказывали, что сразу же все во мне разглядели… Удивительное это, конечно, свойство человеческой памяти!

И Винокур, кстати, не сказал мне, что я какой-то супергений и что меня ждет блестящая карьера. В первый раз, как я уже рассказывал, он предостерег меня о том, что эстрада – это болото и волчье логово.

И что удивительно, в тот момент, когда было его 40-летие, а это был юбилейный концерт в Концертном зале «Россия», и там участвовали суперзвезды, причем не только эстрадные, Винокур вдруг сказал:

– В антракте загляни, давно не виделись, скажи, что я разрешил.

И я вот так из зала, бочком-бочком, пробрался в закулисное пространство, а там звезды, конечно, Лещенко рядом, Юлиан Семенов, Роберт Рождественский… О, боже! А вот Ирина Понаровская, и все-все… И Винокур говорит:

– Это мальчик Мишка, он студент… А, уже закончил? Может, покажешь что-нибудь новенькое, какую-нибудь пародию?

А я уже Горбачева показывал. Но еще никем не был, начинающий инженер. И вдруг думаю, ну что, рискну, тут вроде все свои… Начал в образе Горбачева говорить о юбилее Винокура, о первом отделении юбилейного концерта. Боже, истерика! Все просто сбежались, все-все-все, вокруг меня просто образовалась толпа. И известные люди, великие люди, все стоят и слушают.

Вот это была моя, пожалуй, первая презентация пародии на Горбачева. Это был март 1988 года, и я тогда был еще инженером.

Миша Грушевский пришел в мою жизнь совершенно неожиданно. Он только что окончил Институт стали и сплавов и бегал по концертам, пытался где-то проявить себя как артист. Безусловно, у него были какие-то наработки, и он завораживал всех тем, что неожиданно начал делать политических деятелей. До него, естественно, пародии делали и Дудник, и Винокур, и Хазанов, но никто не пытался пародировать политического деятеля сегодняшнего дня. А вот он вдруг пришел за кулисы в «Россию», и кто-то ему сказал: «А ну, Мишка, покажи Горбачева». Он сделал пародию на Горбачева и всех заворожил. Сделал очень точно. И, если честно, потом многие у него это слямзили. Ведь пародию легче делать с пародиста, потому что пародист четко подмечает черты персонажа, которого он делает. Когда я слышу пародию, скажем, на Брежнева от кого-то, мне самому проще сделать эту пародию. Она же уже готова. Это проще, чем самому вычленять что-то неожиданное и самое точно в плане индивидуальности. Находить тембр, находить говор, находить какой-то прием, который будет работать. И там, за кулисами в «России», все были просто поражены. Мишку все как-то признали, и он встроился в ряд артистов разговорного жанра. Сначала были какие-то маленькие миниатюрки. Потом он постепенно расширял свой репертуар. Он стал достаточно популярным, был на виду, и его стали приглашать в концерты.

ЛЕВ ЛЕЩЕНКО, эстрадный певец, баритон, народный артист РСФСР

А через день после концерта в «России» Винокур, как выяснилось, большущий банкет устраивал по случаю своего юбилея. И он мне позвонил и говорит:

– Мишка, приезжай в ресторан «Узбекистан», там будут нехилые люди, я хочу, чтобы ты Михаила Сергеевича показал, пусть увидят.

Я поехал в этот ресторан. Ну, там опять все-все-все. И Раймонд, и Алла, и Борис Сергеевич Брунов, невероятная компания. А кто я такой? Никто не понимал. А Винокур говорит:

– Сейчас будет небольшой сюрприз. Давай!

Я зашел и сразу же начал Горбачевым разговаривать. Представляете, он сам блестящий юморист, звезда! Казалось бы, зачем ему нужен этот чудик? Что, у него не пройдет банкет и без этой фишки? Нет, вот ему захотелось. Это было для меня такое… Состояние эйфории! Заснуть потом не мог. Вспоминал, как реагировали, как кто-то смущался, кто-то прятал лицо, ведь боялись люди тогда еще. Как это? Пародия на генерального секретаря? А кто-то, наоборот, подбрасывал реплики: «Михаил Сергеевич, а что вы по этому поводу думаете?» Я там минут тридцать импровизировал.