Текст книги "Время собирать груши"

Первый телеэфир в программе «Взгляд»

В 1989 году состоялся мой первый телеэфир в общественно-политической программе «Взгляд» – с первой в советское время пародией на действующего главу государства.

Это была идея Александра Любимова. Он на каком-то мероприятии пробился через кольцо охраны к Горбачеву. По нему били кулаками бодигарды, пытаясь остановить, но он все же подошел. А «взглядовцы» в то время были культовыми персонажами: и Влад Листьев, и Политковский, и Любимов, и Мукусев, и Захаров. Короче, Любимов пробился и спросил: «Михаил Сергеевич, а когда вы можете прийти в программу „Взгляд“?» На что тот ответил: «Когда взгляды Горбачева совпадут со взглядами „Взгляда“». А Любимов знал, что я пародирую Горбачева, что мои пародии вырезают из всех телеверсий программ, и он мне тут же после этого случая позвонил и пообещал обязательно пригласить на эфир.

А дальше «взглядовцы» выстроили сложную многоходовую комбинацию. Они просто запудрили мозги тогдашнему руководству Гостелерадио, подготовили абсолютно непроходной сюжет о Ленине. Накануне эфира. Начальство схватилось за голову и сказало: «Нет, этого никогда не будет». Тогда последовал вопрос: «А чем же мы заполним эфир?» И им ответили: «Чем хотите – тем и заполняйте». «Ах, чем хотите?!» – обрадовались ребята.

После этого Любимов позвонил мне и попросил срочно приехать. Я поймал такси и помчался в Останкино. Был прямой эфир с моим участием на Дальний Восток и Сибирь по «Орбите».

Мы обыграли такую фишку, что как будто бы Горбачев звонит во «Взгляд» и говорит:

– Необходимость разговора созрела. Передача у вас популярная. И из этого вытекает необходимость взвешенности, конструктивности и продуманности всего того, что вы делаете. Я думаю, что назрела необходимость крупного разговора. И тут телефонное общение, как говорится, это не лучший вариант. Хотя, я думаю, иногда можно и таким способом разрешить какой-то узел, так сказать, сдвинуть с места. Но хотелось бы все-таки непосредственно с вами пообщаться. Хотелось бы поговорить непосредственно, и причем в ближайшее время.

КПСС оказалась довольно странной организацией. Когда нас первый раз закрыли в феврале 1988 года, это не вызывало никаких эмоций. Четыре месяца поработали в качестве молодежного эксперимента – ну и по домам. Странность проявилась через несколько месяцев, когда нас вернули в эфир «Взгляда». Потому что раз вернули, значит уважают, ценят, а может быть, даже иногда любят нас на Старой площади. И началась настоящая журналистская жизнь. Страна просыпалась, как подснежники, неожиданно появились самые разные невероятно интересные личности. Но тут был особый случай. Рассказывали, что по московским домам культуры выступает какой-то очень талантливый парень с пародиями на генерального секретаря. По тем временам – немыслимая дерзость. Я начал охоту. Потому что так просто в эфир на всю страну абы кого не пригласишь. Надо прийти, тихо сесть на галерке и самому оценить. И вот я в каком-то ДК в районе Бауманской. И это взрыв. На сцене человек нового века – свободный, легкий, ироничный. Да и пародия прекрасная, потому что артист не пытается умничать про политику, не злится на власть, что нам всем свойственно, а просто дарит свою внутреннюю свободу и доброту зрителям. Меня это невероятно подкупило. Ну, а дальше все пошло по традиционной схеме работы нашей редакции: первое – показать пародию на прогоне (это по-нашему репетиция), когда все начальники внимательно выискивают крамолу, второе – согласиться, что пародия на генерального секретаря – это перебор, третье – подождать пару недель и на очередном прогоне опять показать эту пародию, четвертое – выслушать комментарии начальников, которые уже эту пародию видели, болевой шок испытали и вообще считают, что это уже не крамола. А дальше надо действовать, пока бдительность удалось усыпить.

И вот ноябрь 1989 года. Михаил Грушевский в эфире программы «Взгляд» с пародией на М.С. Горбачева. Обставили это неплохо. Я разговариваю с генеральным секретарем по телефону из студии «Взгляда», и вдруг общий план камеры, и рядом со мной Миша. Очень эффектно получилось.

АЛЕКСАНДР ЛЮБИМОВ, журналист, медиаменеджер

На самом деле, сейчас это кажется просто какой-то дешевкой, обычным каламбуром. Мы потом с Любимовым порассуждали о том, что такие пародии – это нормально. Что генеральный секретарь не бог, а гражданин страны, с которым можно общаться, дискутировать, что-то обсуждать. Говорили, что тут многое от артистов зависит, чтобы это не превратилось в фамильярность.

Это был очень живой разговор и очень короткий.

Начальству все это очень не понравилось, был скандал, но уже пошла «гласность», и они меня побоялись вырезать из эфира на европейскую часть России, которая шла в записи. Вообще любой скандал в ту пору тут же обрастал слухами и сплетнями, страна начинала бурлить. Как могло бы получиться: на Дальнем Востоке вроде гласность, а в Москве – не гласность?

Вышло так, что во «Взгляде» я был всего несколько минут, но это была буквально бомба. На следующий день телефон звонил не переставая, следовал вопрос: «А правда, что вы тот самый мальчик, который был вчера во „Взгляде“»? Далее следовало приглашение выступить в концерте. Репертуара толком у меня еще наработано не было, но наглость и умение импровизировать по ходу выступления меня спасали. У меня был трюк, который никто ни до, ни после не делал. Я прямо со сцены устраивал пресс-конференции. От лица того или иного политического деятеля. Просил, чтобы задавали вопросы, и порой это затягивалось минут на сорок.

Да, я первым начал пародировать Горбачева. Хотя, в общем, какая разница? Это же не научное открытие. Вопрос смелости? Не думаю. Я не задавался вопросом – бояться мне или не бояться. Просто видел, что это приносит успех, и все. Это сейчас, задним числом, все рассказывают мне же об этом как о чем-то отчаянно смелом, о том, за что могут даже арестовать. Я думаю, что это сильное преувеличение. Мне никогда не было интересно просто, как попугай, говорить чужими голосами. Но людям это-то как раз больше всего и нравилось: «Ух ты! Пацан под Горбачева чешет!»

Кстати, после того моего выступления «Взгляд» на две недели убрали из эфира. А сам Горбачев на это среагировал нормально. Мне телевизионщики потом рассказали: как-то Михаилу Сергеевичу позвонили и пригласили на ток-шоу, а он ответил: «Не могу, поскольку буду за границей. А вы Грушевского позовите, будет то же самое». И Ельцину, кстати, пародия на Горбачева нравилась больше, чем на себя. Он до колик хохотал.

А однажды мы приехали с ведущим программы «Вокруг смеха» Сан Санычем Ивановым на гастроли в Алма-Ату, и в гримерную зашел местный партийный руководитель: «Как вы посмели замахнуться на самое святое – генерального секретаря Горбачева?!» На что Иванов не моргнув глазом заметил: «Вы задумайтесь, пародия – это популяризация. Вы что, против рекламы генерального секретаря?!» Начальника тогда как ветром сдуло.

Еще, помню, ко мне после концерта подошел многозвездный генерал и сказал: «Как вам не стыдно! Вы пародируете генерального секретаря!» Я спросил, почему мне должно быть стыдно. А он говорит: «Ну… Ну, уж слишком похоже! Нельзя же так». Вот такая конъюнктура момента: человек все еще думал, что это кощунство, но запретить уже не мог. Больше всего меня насмешила фраза «уж слишком похоже». Если бы было менее похоже, то якобы не так страшно.

В перестройку, кстати, Брежнева стали все пародировать. Это стало хорошим тоном, смеялись над ушедшей эпохой, придумали определение «застой», и все анекдоты рассказывали про Брежнева. А с Горбачевым, ну, повезло, как-то пошло, покатило, эйфория страны от молодого лидера, который без бумажки в толпе людей импровизировал, отвечал на вопросы, правда, отвечал довольно специфически. Но это было так азартно и свежо, что, конечно, пародия на Горбачева имела немалый успех, так как в 1989 году программу «Взгляд» смотрели взахлеб, то есть все бежали быстрей домой, чтобы не пропустить очередной выпуск. Я и сам не пропускал ни одного выпуска.

Выступление во «Взгляде» стало для меня трамплином. Ведь кого тогда пародировали? Круг персонажей в те годы был классический: популярные артисты, певцы… Это узнаваемо делали многие артисты эстрады. А тут – первое лицо государства, генеральный секретарь ЦК КПСС! Так что это стало моей «нишей», и меня стали идентифицировать как человека, который первым стал пародировать генерального секретаря.

А кто я был тогда? По сути, мальчик. Ни имени, ни фамилии, кучерявый юноша, который здорово говорил голосом Горбачева. Но я, как говорится, пошел нарасхват. Простое тогда было время, гораздо легче, чем сейчас, для такого прорыва.

И пришла всесоюзная слава. Грушевского рвали на части от Кушки до острова Врангеля. Но иногда мы и вместе выступали. Мы с Владиком Листьевым и Димой Захаровым отвечали на вопросы зрителей, а на десерт – «генеральный секретарь». Времена были удивительные. Стадионы собирались посмотреть на нас. Вот такая была «гласность» и «перестройка». Как-то я несколько лет назад спросил Михаила Сергеевича про эту пародию. Оказалось, что он помнит, потому что, как он выразился, ему ее сразу показал кто-то из недругов программы «Взгляд», которых было в Политбюро немало. Но никаких действий не предпринял. Он строил новую страну, в которой можно свободно жить и свободно дышать. Прямо как Миша Грушевский.

АЛЕКСАНДР ЛЮБИМОВ, журналист, медиаменеджер

Александр Любимов на моей свадьбе в 2015 году после тоста сказал: «А я небольшой сюрприз приготовил». И он заранее передал флешечку и поставил ту самую передачу на большую плазму. Народ, конечно, взорвался. Сидит такой жених юный… Пока я голосом Горбачева говорил, все было ничего и даже хорошо, но когда я начал отвечать на вопросы Любимова, это было так беспомощно и нелепо… И Винокур подал из-за стола реплику: «Я думаю, Женька за того кучерявого чудика замуж не вышла бы». И это чистая правда. Я бы сам за себя юного замуж не вышел. Такой тогда был неуверенный в себе…

Талант пародиста

Талант пародиста появился у меня в детстве. В какой-то момент мне понравилось выступать в роли пересмешника. Я разыгрывал людей: иногда звонил по телефону, представляясь кем-то. Денег я за это не получал, а удовольствие – очень большое.

Потом я стал инженером, но быстро понял, что инженер-металлург из меня нулевой, а смешить людей вроде как получается. Жаль только, что у меня нет актерского образования, нет школы.

Это удивительно, но многие видные представители российской сатиры и юмора в эту сферу пришли из совершенно других областей.

По сути, сейчас я уже вырос из жанра просто пародиста. По крайней мере, надеюсь на это. Хотя понимаю, что многие люди воспринимают меня именно так. Народ все классифицирует по-своему. Для рядовых зрителей и Аркадий Исаакович Райкин был пародистом. Они знают, что Евдокимов – «морда красная». Люди даже не знают, что конферанс, например, это жанр, а не артист. Наверное, слесаря обидело бы, если бы его называли, допустим, разводным ключом – по названию орудия его труда. А в нашей сфере это считается вполне нормальным. Люди не обязаны знать таких тонкостей. Поэтому мне все равно, что меня называют «Михал Сергеич», хотя прошло уже очень много лет.

Людям интересен сам процесс, но мне больше нравится не просто исполнять номер, а общаться с публикой. Люди воспринимают это общение по-разному. Бывает такой невпопад! У меня, например, есть номер, где я предлагаю зрителям задавать вопросы моим героям – Владимиру Вольфовичу или Борису Николаевичу. Все подробно объясняю, привожу примеры с телевизионного экрана, чтобы люди поняли. И вдруг человек встает и говорит: «У меня вопрос к Филиппу Киркорову». Я могу говорить голосом Филиппа Киркорова – дело же не в этом. Но если я сказал, что у нас идет пресс-конференция политических лидеров, то Киркоров там ни к селу ни к городу. А бывает публика, которой долго и объяснять не нужно. На тебя набрасываются с вопросами, и это невозможно остановить. И я стараюсь запоминать не столько вопросы, сколько свои ответы, если они удачные. И все равно постоянно их забываю. Все говорят: «Да знаем мы ваши экспромты!» Я не скрываю, есть моменты, когда ты повторяешь то, что уже было. Но бывает такой вопрос, что заготовку придумать невозможно. Вот, например, одно время Ельцин ввел в моду встречи без галстуков. В Красноярске он встречался с премьер-министром Японии Рютаро Хасимото и много времени провел с ним в бане. И вот меня на концерте спрашивают: «Борис Николаич, как вы думаете, Хасимоте понравилось с вами в бане?» Зал грохнул, у людей истерика! Смех в зале – это прекрасно, но когда она вызвана тем, что говорит зритель, то артист оказывается в очень щекотливом положении – если я отвечу слабее, получится, что я проиграл. Но я же не могу объявить антракт и уйти за кулисы обдумывать смешной ответ. И я – уже в образе (это очень выручает, поскольку у Бориса Николаевича паузы, как известно, могли быть очень значительными) – начинаю нащупывать себе лазеечку и лепить все эти его «вот» и «значит». И я начал медленно тянуть фразу голосом Ельцина: «Раньше… вот… когда я… значит… парился в бане с Гельмутом… или с Жаком… я определял, понравилось ему или нет… по глазам». Когда я сказал «по глазам», тут же понял, как я отвечу. И продолжил: «А у Хасимоты по глазам не поймешь!» И изобразил узость японских глаз. Все! Зал застонал.

Персонажей, голоса которых я могу воспроизвести, очень много, я их не считал. И дело не в количестве. Можно набрать количество, а качество будет так себе. Но, если говорить о технической стороне, то мой конек – это то, что я могу мгновенно переходить от одного голоса к другому. У меня есть номера, где шесть – восемь персонажей общаются друг с другом по реплике. Технически это считается самым сложным.

А вот женские голоса мне, я думаю, не подвластны. Голос у меня достаточно низкий, поэтому, если я буду изображать женщину, начну кривляться, «наигрывать, как лошадь». Мне не нравятся кривлянья, это не мое. Вот Ян Арлазоров это делал органично, он был клоун настоящий, от бога.

Не могу сказать, что все репризы я всегда писал себе сам. К несчастью, в 1999 году ушел из жизни автор, с которым я четыре года очень плодотворно работал, – Александр Дудоладов. Он писал не только мне, очень много его монологов исполняли Клара Новикова, Владимир Винокур, Евгений Петросян и Ян Арлазоров. Для меня это была очень большая потеря – и человеческая, и творческая. После его смерти я, честно говоря, немножко в вакууме пребывал. Саша очень хорошо меня чувствовал.

Я люблю авторов, которые профессионально умеют подавать материал. Сам я могу придумать шутку, но я не придумаю литературную форму подачи. А это иногда бывает очень интересно. Скажем, из тех, с кем я любил работать, это Ефим Смолин. Лауреат премии «Золотой теленок» и «Золотой Остап». Человек, которого я называю классиком. Он еще в 70-е годы рождал талантливые юмористические произведения. И, кстати говоря, не стареют душой ветераны. У него все равно острое восприятие. И нет-нет, он мне подбрасывает произведения, которые ложатся на мою любовь к пародийной подаче. И есть чем похвастаться.

Кстати, первую мою пародию на Горбачева написал сатирик Семен Каминский. Помню, я приехал к нему домой в Беляево, мы сели и до семи утра работали. Он печатал на машинке, писал сюжет, а я разрабатывал реплики от лица Горбачева.

Горбачева было легче всего пародировать. С ним сразу стало получаться, даже никакого разгона не потребовалось. Я сразу поймал интонацию, а дальше все шло по накатанному. Сложнее всего было, наверное, с Ельциным. Да, он достаточно колоритный, но я его поймал не с первого захода. Начал пародировать еще в 1990 году, и что-то у меня не шло. Пока Ельцин не стал президентом России, он мне не давался. Как только он стал президентом, я сразу поймал и интонацию, и настрой. Дело в том, что мне не хватало материала. Мои пародии строятся не только на голосовой похожести – мне важно все про человека понять. Про речь, склад ума, как мой герой строит свои фразы. И Ельцина я понял, когда его стало много в эфире, когда мог его увидеть в разных ситуациях. Когда пошли пресс-конференции и разные речевые перлы.

Но, конечно же, самый мой большой подарок – это Жириновский. Потому что мне даже ничего не надо было придумывать. Его просто надо было скрупулезно цитировать и ставить в правильный контекст. И все. Человек-шедевр!

Когда появился номер с Горбачевым, ко мне пришел большой успех. Но я тогда еще и артистом никаким не был, я был мальчиком, который просто умел делать что-то необычное. Но успех, он ведь окрыляет и наглость придает.

Сейчас, анализируя прошлое, понимаю: начав работать совсем самостоятельно, я такой пафос давал! В общении с теми же организаторами концертов. Даже сейчас я мягче, чем тогда. Но это была защитная реакция, на самом деле я был весьма застенчивым человеком. Слишком боялся, что меня будут затирать. Но сработала конъюнктура момента, началось новое время, и я попал в струю.

Конечно, я понимаю, что особого понимания это мое наглое шествие не вызывало. Раньше же было очень много концертов. В Москве в праздничную кампанию могло быть семь-восемь концертов в день. Это называлось «чёс», когда артист перебегает с места на место, забывая, был ли он здесь или еще нет. Это безумие! Приезжаешь, артистов много, но ты заранее договариваешься, что тебе нужно в 17.30 выйти на сцену, чтобы к половине седьмого успеть в следующее место. Очень точно, на мой взгляд, описал это уже ушедший из жизни актер Зиновий Высоковский: «Ты – молодой и наглый – приезжаешь весь в Горбачеве! Всех народных артистов распихиваешь – и на сцену». Вот именно – весь в Горбачеве… Действительно, я был еще неопытный, со множеством наивных ошибок, но весь в Горбачеве, и это меня толкало к успеху.

Если честно, я никогда не был сатириком, но мои пародии на политиков – на Горбачева, позже на Ельцина, Хасбулатова и других – воспринимались как какая-то смелость и гражданский выбор. Но сам я так это не воспринимал, в плане актерского мастерства был совсем голенький, ничего толком не умел. Хотя пародии всегда удавались, и они очень помогли мне в раскрутке. Я выходил и голосом Михаила Сергеевича приветствовал зал, и он начинал реветь от восторга. Наверное, людям было приятно дожить до того момента, когда они могли увидеть со сцены пародии на генерального секретаря…

Многие те шутки сегодняшним молодым людям будут уже непонятны. Они скажут: «И это тебе приносило успех?» Но тогда сам факт пародирования вождей вызывал успех, даже без смысловой части самих этих пародий. Обыгрывалась словоохотливость Горбачева, какие-то яркие фразы. Событий было полно, шли съезды народных депутатов, которые транслировались в прямом эфире. Сейчас заседания Госдумы уже давно не транслируют. А тогда это было настолько ярко, смачно и активно, что, когда я это в импровизационной манере обыгрывал, это сразу же находило отклик у народа.

Девяностые годы

90-е годы – это смена приоритетов, вкусов, появление каких-то новых привычек, термины «бандит», «рэкетиры», «малиновые пиджаки», «новые русские».

Многие придумывают свое определение, какими были 90-е, и эти определения бывают гораздо более точными и более объемными, нежели просто понятие «лихие 90-е». Я сам, человек далекий от больших бизнес-разборок тех самых 90-х, не раз попадал в весьма драматичные обстоятельства, когда даже обычная гастрольная поездка была на грани выживания. Было несколько ситуаций, когда на моих глазах вспыхивали кровавые разборки с убитыми, мы, группа артистов, оставались брошенными на произвол судьбы и домой добирались просто на перекладных. Это было достаточно «стремновато», но, с другой стороны, конечно же, безумно интересно. По насыщенности моей карьеры 90-е стоят особняком.

Вообще мне кажется, что когда-нибудь надо будет написать псевдонаучную книгу, как в преломлении восприятия пародиста происходила смена эпох или, как меня учили в МИСиСе, общественно-экономической формации. Я, как человек, который сделал себе карьеру, пародируя Горбачева, этот момент гнетущего распада СССР почувствовал даже в своих сценических выступлениях. До какого-то момента пародия на Горбачева была моим главным и, может быть, единственным козырем, потому что пародистов было достаточно много. С Горбачевым я был первым, и многие были уверены, что это рискованно и безумно, что это абсолютно авантюра. Не знаю… Наверное, мои молодость и безбашенность лишали меня чувства страха и ощущения того, что меня могут как-то, так сказать, глобально прикрыть. Ну, и потом я искренне поверил тем лозунгам, которые пропагандировались и продвигались перестройкой и самим Горбачевым. Мне казалось, что это нормально, я же не оскорблял Горбачева, не спекулировал на каких-то дешевых моментах. По моему мнению, у меня была идеально качественная пародия с точки зрения литературного содержания, с точки зрения этики и эстетики. Я вообще на протяжении всей своей жизни следую критериям этичности. А главный критерий этичности пародии для меня таков: чтобы в присутствии героя пародии я мог позволить себе ее сделать, в присутствии его родственников, его близких друзей, и чтобы мне не было стыдно, чтобы я не испытывал потребности оправдываться – мол, извините, это на потребу публики, а так-то я очень уважаю Ивана Ивановича…

Мне никогда не было стыдно пародировать Горбачева, но по поводу распада и развала СССР, могу сказать, что, наверное, август 1991 года, пресловутый путч, а потом возвращение Горбачева – уже в этот момент мне как артисту, как пародисту стало понятно, что все, уходит эпоха.

Может быть, для меня это было достаточно болезненно, потому что уходит успех, уходит эта острота восприятия данного персонажа, этого образа, и с каждой неделей событий августа 1991 года становилось понятным, что взошла новая звезда, что Борис Николаевич Ельцин полностью затмевает, в том числе и сценическое пространство того, что было связано с Горбачевым и его персоной. И, конечно, для меня это был достаточно интересный и болезненный момент перехода. Я начал подбираться к образу первого президента России, но шлягером он не был. И в сознании широкой общественности, то есть зрителей, Ельцин еще не был звездой для пародии. Я это говорю как артист. Есть Лещенко, Кобзон, Аркадий Райкин, ты их пародируешь, и это благодатная почва, потому что их вся страна знает, знает фактуру, есть материал для пародии. А Ельцин еще был немножко сыроватым материалом для пародии, и я оказался на распутье: прежний герой уходит, а новый еще не закрепился. И вот так удивительным образом совпало… Декабрь 1991 года, конечно… В воздухе витало ощущение того, что мы прощаемся с огромной эпохой, что от того общего пространства, которое называлось СССР, остается какая-то жалкая имитация. Все менялось, страна назвалась сначала Союз Суверенных Государств, потом Содружество Независимых Государств, Горбачев пытался маневрировать, сохраняя какие-то свои эфемерные позиции. Уже было понятно, что все трещит по швам, и те драматические события в Беловежской Пуще только констатировали тот очевиднейший диагноз. Как бы трагично это все ни выглядело, но это уже была данность.

И тут стали происходить удивительные вещи. Весной 1990 года у меня произошел мой первый выезд за пределы Советского Союза, да еще и с гастролями. Позвал меня Вячеслав Добрынин. Мы тогда были едва знакомы. Несколько раз виделись на каких-то концертах в Москве. И вдруг он мне позвонил и предложил поехать в гастрольный тур по ГДР.

Очень интересная получилась поездка – и вообще, и в разрезе истории и геополитики. Дело в том, что уже произошли драматические изменения, пал режим Эрика Хонеккера, героя многочисленных анекдотов про брежневские поцелуи, уже была разрушена Берлинская стена, западные и восточные немцы свободно ездили друг к другу на машинах, но советская группа войск в ГДР еще продолжала находиться, и гастроли в нашей Западной группе войск были делом весьма распространенным. Многие советские артисты туда ездили. И вот пригласили Добрынина, а он взял с собой молодого начинающего юмориста.

Это был, конечно, потрясающий опыт. Не знаю, может быть, несколько десятков концертов там состоялось. Очень интересные воспоминания и впечатления. Советские офицеры, которые там продолжали служить, рассказывали удивительные вещи. Например, что такое немецкая дисциплина? Те же самые гэдээровские товарищи, которые до свержения режима Хонеккера были их лучшими друзьями, и они ходили друг к другу в гости, отмечали все праздники, как только коммунистический режим был свергнут, так же дисциплинированно стали советских ненавидеть, вообще перестали с ними общаться.

Советские офицеры мне сказали, что это был дисциплинированный переход, буквально за один день. То есть восточные немцы еще вчера были лучшими друзьями, просто семьями дружили и все праздники отмечали вместе, вплоть до 9 Мая, а на следующий день те же немцы стали советских ненавидеть и презирать.

Неприязнь ко всему советскому на территории Восточной Германии чувствовалась на поразительном уровне. Я хорошо помню, как мы с Добрыниным в Восточном Берлине (тогда еще формально были Западный и Восточный Берлин, и юридического объединения не произошло) зашли в какой-то магазин с твердым намерением купить джинсы. Мы их выбрали и уже стояли на кассе, как вдруг продавщица, услышав русскую речь, заявила: «Совок нихт!» И указала нам пальцем на дверь. Мы оставили джинсы и не солоно хлебавши вышли на улицу в полнейшем недоумении.

А еще был удивительный случай. Мы ехали после какого-то очередного концерта, и нам предстояло проехать железнодорожный переезд. У нас была военная машина с опознавательными знаками. Короче, немец, работник станции, увидев, что подъезжает советская военная машина, специально закрыл перед нами шлагбаум и час держал нас, хотя ни один поезд не проезжал. Такая показушная неприязнь совершенно поражала.

На контрасте хочу сказать, что в самом конце этих гастролей нас вдруг пригласили выступить в Западном Берлине – на небольшую публику, буквально на несколько сот человек. Там была настоящая «горбимания». Они, услышав русскую речь, сразу начинали выкрикивать: «Горби! Горби! Горби!». Настолько они были благодарны Советскому Союзу за воссоединение с восточной частью. Нас буквально носили на руках.

А тогда у каждой части страны была еще своя валюта – восточные марки ГДР и западные марки ФРГ. Столицей еще был не Берлин, а Бонн. В итоге, когда мы оказались в Западном Берлине, проезд был очень легкий. Я даже помню, за нами приехал советский консул, посадил нас в свою машину, и мы просто проехали КПП без остановки и весьма непринужденно.

В общем, на этом концерте в Западном Берлине я заработал пару тысяч западногерманских марок. Мне казалось, что это какие-то космические деньги, и я не понимал, как ими распорядиться. Но вот она, советская ментальность: мне казалось, что нужно покупать много недорогих товаров. Я решил порадовать свою маму и накупил, тем более что оставалось очень немного времени до отлета домой, в каком-то русском магазинчике автоответчик, радиотелефон, видеомагнитофон и подобную мелочовку.

Все это я попер на себе, в прямом смысле этого слова, до аэропорта. Потом мы вылетали с военного аэродрома, прилетели на Чкаловский военный аэродром в Подмосковье, и я дотащил это все с превеликим трудом. Мои покупки были чудовищного качества, но я был так горд собой и своим статусом добытчика диковин. А тогда в Москве еще ничего не было. 1990 год. Не было абсолютно ничего. И эта техника ужасно работала. Радиотелефон трещал так, что, даже если стоять рядом с базой, ничего не было слышно. Автоответчик через раз записывал входящие звонки, но мама, конечно, радовалась, потому что подобных вещей мы никогда не видели.

А еще я купил себе тогда концертный костюм. Но самое главное – эти деньги на меня свалились внезапно, потому что в Западном Берлине ждали Добрынина, а я как бы шел в нагрузку, как бы бонусом, и я не должен был ничего получить. Я поехал просто ради удовольствия посмотреть Западный Берлин, который казался каким-то экзотическим местом обитания. Так вот публика, которая оказалась на нашем выступлении, оказывается, скинулась. Мое выступление произвело на них такое впечатление, что они решили меня отблагодарить внезапным гонораром. Я не был к этому готов. Как было тратить эти деньги? Я же не мог заранее составить какой-то план, поэтому я так сумбурно и нахватал какую-никакую технику. Какой-то там корейский телевизор, по-моему, под названием «Голдстар». И это прослужило несколько лет. В любом случае, я себя чувствовал редким счастливчиком. Во-первых, в принципе побывал за границей. Во-вторых, еще и что-то заработал. В-третьих, удивил свою маму невероятным количеством всевозможной бытовой техники.

А в конце декабря 1991 года меня зазвали на гастроли в Америку и Канаду. Там я столкнулся с какой-то удивительной шайкой аферистов, которые обманывали артистов, а нас там было не так мало, и все очень разные. Например, чуть жертвой этих аферистов не стал великий советский актер Леонид Сергеевич Броневой, которого они тоже пригласили, но он в последний момент… Наверное, житейский опыт и актерская мудрость подсказали ему, что надо соскочить. Мы с ним долго разговаривали по телефону, обсуждали совместную программу, придумали даже, как Леонид Ильич Брежнев будет разговаривать с Мюллером. Но он в последний момент послал этих аферистов куда подальше. И большой молодец!

А вот я оказался в Америке в конце 1991 года. И в январе 92-го я возвратился в совершенно другую страну. Просто физически было такое чувство…

Я прилетел в «Шереметьево-2» после этих, по сути, несостоявшихся гастролей в шоке. Представьте, когда ты окунаешься в атмосферу жуликов, которые выманили артистов, кинули их, не снимали гостиницу, и они буквально бомжевали. Америка! Мне казалось, что это совершенно невероятное приключение! Что мы знали про Америку? Про эту радикально другую жизнь, некую противоположность Советскому Союзу? А там и жить было негде, и из концертов было лишь два жалких выступления… Я какие-то гроши получил, голодал, и я оттуда вырвался, потому что не было смысла в этой кошмарной Америке… Я же туда ехал выступать. Двадцать концертов было обещано. Я мечтал заработать и Америку посмотреть, и Канаду посмотреть… Ничего, ноль.

И вот я возвратился в январе 1992 года в совершенно другую страну. Я прилетел в «Шереметьево-2», узнал, сколько стоит такси доехать до моего дома, и не поверил своим ушам. Я слышал какие-то тысячи рублей, все поменялось. И мало того, что поменялись все наши привычные координаты жизни, так еще и пошло полное забвение тех героев, которых я пародировал до сих пор. Абсолютно никому не интересны стали мои козыри, и это был весьма болезненный переход. Но, к счастью, он недолго для меня был актуален.