Текст книги "Кто хочет стать президентом?"

Выяснилось, что все не так страшно. Американкам необходимо жилье. Их не устраивает отель, в котором их поселили, и они хотели бы снять что-нибудь в частном секторе – отдельную, например, квартиру.

– Да, отели у нас… – и тут в сознании писательницы блеснуло: есть же замечательный выход! Лешкина квартира. Взрослый племянник, сын покойной сестры, уехал на месяц в отпуск, а ключи оставил своей надежной и порядочной тетушке. – Думаю, я смогу вам помочь.

– Это отдельная плата, я понимаю.

«Это отличная отговорка для тех, кто захочет спросить: откуда у вас, бабушка, такие многочисленные доллары?» – подумала бодро Варвара Борисовна.

Глава двадцать первая
В круге первом-3

Подмосковье, клуб финансового университета

Небольшая кавалькада из трех черных «мерседесов» пронеслась мимо Парка Победы в сторону Можайского шоссе, разбрызгивая комья талого снега. На заднем сиденье средней машины сидели Голодин и Капустин. Первый был мрачно-сосредоточен и погружен в себя, второй непрерывно занимался своим раскидистым телефоном, в котором содержался, казалось, целый передвижной секретариат. Отдавал команды, получал сообщения.

– Вас, Андрей Андреевич.

– Что еще? – недовольно покосился кандидат на протянутую трубку.

Капустин сделал такое выражение глаз, что было понятно: говорить придется. Андрей Андреевич вздохнул. Ему сейчас было не до разговоров. Через десять минут должна была состояться его первая встреча с избирателями в роли участника президентской избирательной кампании, и он никак не мог почувствовать в себе нужного уровня уверенности, без чего выходить на сцену перед несколькими сотнями людей нельзя. А тут лезут со звонками.

– Да, это я. А, здравствуй, Ирок. Нет, рад, очень рад слышать. Я понимаю, что ты берешь меня за горло. Да, да, и помню, что давно прошел день платежа.

Кандидат посмотрел на начальника службы безопасности. Тот что-то прошептал одними губами.

– Распоряжение уже отдано и платежные бумаги, как я понимаю, подписаны. Как это я не помню, подписывал или не подписывал. Я все помню.

Капустин наклонился к его уху, опять что-то шепча.

– Я вообще на таких бумагах подписей не оставляю. Поэтому не прессуй меня, не надо. Я знаю – ты умеешь, но не надо. Тебе известно, как я к тебе отношусь. Короче, уже скоро, уже совсем скоро. Извини, мне тут уже пора… да, дорогая, да.

Андрей Андреевич отшвырнул от себя телефон – Капустин еле успел его подхватить.

– Послушай, я что – до скончания века буду платить этой японской дылде?

– Пока придется.

Капустин не стал уточнять, что деньги на поддержание партии естественного политического союзника тратятся не совсем уж свои.

– Хоть бы польза от нее какая-нибудь была. Колонна черных «мерседесов» пересекла Окружную дорогу и понеслась по Минскому шоссе.

– Это страховка своеобразная. Или, если хотите, крючок. Кто знает, вполне ведь может настать момент, когда без нее нам будет и не обойтись.

– Что-то ты странно настроен сегодня. Я, по правде говоря, считал, что Ирку ты терпеть не можешь.

– Это так. Но денежки советую заплатить.

– Тогда плати.

Капустин кивнул и полез во внутренний карман пиджака.

– Мы уже недалеко от места назначения. Давайте повторим некоторые моменты – наши исследовательские группы поработали. Здесь у меня сценарий возможных неприятностей.

– Что ты имеешь в виду?

– Наши ребята проанализировали состав аудитории – техническая и недогуманитарная интеллигенция.

– Какая-какая?

– Будущие финансисты, бухгалтеры, менеджеры… Одним словом, аудитория ни в коем случае не враждебная.

– Это хорошо.

– Для начала да. Полет на малой высоте, так сказать. Но и здесь возможны свои подводные камни.

– Слушай, ты сегодня не выспался. Какие во время полета могут быть подводные камни?

Капустин улыбнулся:

– Зато вы, как я вижу, в неплохой форме. Это очень важное качество – умение схватить противоречие, нелепость в речи собеседника.

– Ты не собеседник, ты начальник службы безопасности.

– Разумеется. Так вот, даже из сочувствующего зала неизбежно прозвучат неприятные вопросы.

Андрей Андреевич длинно вздохнул.

– Что отвечать на инсинуации относительно недвижимости – это мы отработали. Тут у нас стена аргументов, главное – их не забыть, не перепутать местами. Но, кроме того, надо быть готовым и к мелким уколам. Иногда с помощью всяких там шпилек можно полностью уничтожить оратора. Вот это, – Капустин потряс в воздухе листком бумаги, – список потенциальных шпилек.

– Ну давай.

– Как показывает практика, какая-нибудь бесплатно сердобольная сволочь обязательно спросит о нищих на улицах, появившихся после того, как прогнали большевиков. Здесь рекомендуется отвечать следующее: вы правы (и вообще полезно почаще соглашаться с аудиторией), при Ельцине нищие действительно выползли на улицы и расселись в подземных переходах, но откуда они там появились? Не с Луны же прилетели.

– И откуда?

– А здесь надо сделать серьезное лицо, хотя в общем-то улыбаться полезно, пусть у нас и не Америка. Надо сделать серьезное лицо, подпустить самую чуточку надрыва в голос и сказать, что приползли они, нищие, прямо из-за колючей проволоки. Была в советском законодательстве статья за бродяжничество. Так вот надо самих нищих и спросить, где им больше нравиться сидеть – на зоне или в Парке культуры на газоне.

Андрей Андреевич одобрительно выпятил губы.

– А в финале ответа надо сказать, но как будто между прочим, уже вроде бы читая следующую записку из зала: вот, мол, странно – Ельцина давно нет, а нищие на улицах есть.

– А почему ты думаешь, что финансисты будет именно про бедность спрашивать?

– Будут обязательно. Любое богатство вырастает из большого количества отдельных бедностей. И те, кто собирается обладать богатствами, должны быть уверены, что их кандидат знает природу происхождения бедности и управления ею. Не склонен заигрывать с носителями, так сказать, природной, имманентно им присущей бедности. Не носится с бредовой идеей, что с помощью урезания богатств можно урезать бедность. Вообще тут важно быть готовым к импровизации. Ведь могут спросить не про нищих в подземных переходах, а про прилично одетых старушек, что роются в мусорных баках.

– Да, а как быть с баками?

– Бак тоже можно повернуть другой стороной. Расскажите им про своего старого знакомого – дворника. Дворника с сорокалетним стажем.

– Не было у меня знакомых дворников.

– Кто это станет выяснять, Андрей Андреевич? Скажете, что жили в старом московском дворе, и там был дворник. Он застал в качестве молодого веселого татарина с метлой еще хрущевскую оттепель. И вы однажды в порыве приязни к простому человеку как-то посетовали, что вот, мол, какие нынче времена – бывшие школьные учителя в мусорных баках роются. А он вам отвечает, бывалый дворник: оно и понятно, что роются. Раньше-то ничего ценного в мусорных баках найти было нельзя, теперь же мусорки стали богатые, есть ради чего рыться. Разжирел народ – такое выбрасывает…

– Этого татарина твои креативщики выдумали?

– А что, не нравится?

– Смешно немного. Ладно, попробуем. Но кроме мусорных баков будет ведь и политика. Двойные стандарты, то да се…

– Вы совершенно правы, Андрей Андреевич. Это любимое словосочетание в телевизоре, любая бабка на скамеечке у пруда, только тронь ее, сразу же запоет про двойные стандарты, как будто они донимают ее больше, чем гипертония.

– Вот именно.

– Мои парни предлагают такую форму ответа: Тегеран-43.

– При чем здесь Тегеран? Насчет бомбы, что ли? Капустин быстро пробегал глазами строчки на листке.

– Нет, я понял, это был такой фильм советский – «Тегеран-43». Спрашивается у аудитории: а почему, собственно, Сталин проводил встречу с Черчиллем и Рузвельтом в Тегеране?

– Почему?

– Потому что чувствовал себя в Иране как дома. Там просто стояли наши войска. Никто не спрашивал у иранского правительства, хочет оно принимать у себя эту встречу или нет. Вот классический пример применения двойных стандартов. Мы сейчас возмущаемся, что Америка не дает Ирану развивать свою атомную энергетику, а почему мы не возмущались, когда наша страна обращалась с Ираном – не маленьким государством, между прочим, – как со своей полуколонией? То есть, чтобы не растекаться мыслью, двойные стандарты нас возмущают, когда их применяют к нам, и вызывают наше одобрение, когда мы их применяем к кому-нибудь. Вообще тоска по великой державе – это тоска по праву применять двойные стандарты в своей политике. Надо быть честными хотя бы с самими собой. Если мы говорим, что хотим быть великой державой, это значит, что мы как народ готовы оправдать великую несправедливость, которую несет с собой деятельность великой державы в мире.

Машина сделала плавный поворот, съезжая с шоссе к небольшому городку, еле различимому за пеленой опять начавшегося снега.

Капустин отдал шпаргалку кандидату, тот сунул ее в карман.

– Вы правильно меня поймите. Разумеется, эти подсказки так – мелочь, а вдруг пригодятся. Главное – наше понимание магистрального курса. Модернизация через либерализацию. Ну, это вы знаете лучше меня. Нельзя увеличить скорость движения автомобиля одним лишь закручиванием всех гаек на нем. Выборность мэров и губернаторов и далее по списку.

Машина остановилась перед четырехэтажным зданием. Над его крыльцом распростерся веером огромный козырек, под козырьком выжидательно топтались пять-шесть мужских и женских фигур в наброшенных на плечи пальто.

– А где фанфары? – усмехнулся Андрей Андреевич.

– Лучше, чтобы фанфары были в конце, а не вначале.

Выбрались. Голодин максимально дружелюбно поздоровался с директором института и еще какими-то людьми, натянуто улыбавшимися ему. Разделись. Кандидат в ожидании момента, когда можно будет войти в зал, прохаживался по вестибюлю между кадками с полузасохшими пальмами, смотрел в широкое окно на перепарковывающиеся «мерседесы» своего кортежа. Они делали это, явно оставляя для кого-то место, и вдруг его осенило. Он схватил за предплечье директора института:

– А Эдик? Эдик еще не приехал?

Хозяин праздника пожал плечами и тихо сказал, что нет, нету гроссмейстера. И, возможно, не будет.

Андрей Андреевич отпустил директора, нашел глазами Капустина и мигнул ему: ну-ка, отойдем.

Отошли к самой густой пальме.

– Что это такое, Кирюша? Он же обещал.

– Обещал.

– Он же только что из Вашингтона.

– Да.

– Ему там что, не все объяснили?

– Я не знаю, с кем именно он встречался, но информация была, что Оскаров дал добро.

– Хорошенькое дельце. Если уж и начинается все так… Я, значит, теперь один буду давать этот сеанс одновременной игры в демагогию против пятисот голов?

– Я все время пытаюсь связать с ним, – Капустин показал телефон, – но недоступен.

Кандидат отвернулся от начальника службы безопасности.

– Ох как я буду недоступен, когда ему будет надо.

– Пора, Андрей Андреевич, – вежливо пригласил директор, указывая рукой в сторону открытой двери, откуда доносился рокот человеческого моря. Недоброжелательный.

Ожидания не обманули Голодина. Если б охранники кандидата знали такое словосочетание – «опрокинутое лицо», то, увидев своего шефа, вышедшего в вестибюль, они бы подумали, что у шефа выражение лица совершенно соответствует этому словосочетанию. Плюс ко всему в глазах Андрея Андреевича застыл один немой, но кричащий вопрос: «Что это было?»

Капустин, выглядевший тоже не лучшим образом, шел по правую сторону от кандидата. Директор института семенил по левую и что-то шептал про какой-то чай.

Выйдя на середину вестибюля, Андрей Андреевич с отвращением посмотрел на здешние пальмы, потому что смотреть на людей он вообще был сейчас не в состоянии, и развел слегка руки в стороны для того, чтобы на него смогли надеть пальто.

У крыльца в добавление ко всем прочим приятным моментам этого мероприятия собрался небольшой пикет. Плохо одетые, но, видимо, искренние в своих убеждениях молодые люди держали плакаты с плохо написанным текстом, залепляемым волнами мятущегося снегопада. Проходя сквозь эту жалкую стену, Голодин жестом надрывного артистизма послал им почему-то воздушный поцелуй. Из каких глубин его богатой натуры вырвался этот порыв, объяснить было трудно, но зато он был зафиксирован телекамерой, выскочившей откуда-то верхом на плече худоногого оператора. Что за камера, кто позвал – осталось неизвестным.

Минут пять ехали молча.

Капустин время от времени отвечал на поступающие звонки. Коротко, четко, почти сердито. Потом достал из кармана серебряную фляжку с коньяком и протянул шефу.

– Слушай, – сказал тот, отстраняя ее. – Это, ты говоришь, «дружественная» аудитория?

– Н-ну да.

– А как бы повела себя враждебная? Капустин вздохнул.

– Только не надо говорить мне всякой этой ерунды!

– Какой, Андрей Андреевич?

– Что первый блин комом и такое всякое.

– Ладно, о блинах ни слова.

– Ты мне лучше про Эдика объясни. Что, шахматист лучше меня просчитал этот ход? Знал, что ехать в эту чайную не надо?

– Не думаю, что так.

– А как, Кирюша? Этот гад в белом фраке гордо не приехал, а я как идиот рассказываю гогочущей толпе про татарские мусорные баки!

– На самом деле это было лучшее место во всей беседе. А что касается Оскарова, объяснение тут, думаю, другое. Ничего он не просчитывал, просто по природе своей любит мутить воду. Да, в Вашингтоне он дал, я уверен, обещание работать на вас, но по дороге обратно его начало выворачивать. У нас же все смотрят в генералы.

– Но на кой хрен мне такой союзник, если он такое выкидывает с первого шага?

– Андрей Андреевич, да я с самого начала был не рад. Эдик – человек увлекающийся, до страсти обожает куда-нибудь влезть и все там поставить с ног на голову. То он шахматный мир перевернул, а не так давно решил, что шахматного ему мало, и решил вообще все взорвать к чертовой матери.

– Что взорвать?

– Новая хронология – слыхали? Пара профессоров-астрономов доказывают, что мы неправильно время считаем, что…

– А, это? Знаю, знаю. Я как дошел до места, где говорится, что Куликовская битва была на Таганке в 1812 году, так и плюнул.

– Он и в вашу партию, и во всю эту предвыборную кутерьму влез, чтобы создать еще большую кутерьму.

– Пошел он к черту!

Капустин хотел было спрятать фляжку с коньяком, но Андрей Андреевич забрал ее себе, отщелкнул пробку и стал посасывать.

– Но есть и другие новости, помимо неприятных.

– Приятные? Говори!

– Я не сказал приятные, я сказал – другие.

– Все равно, шпарь. Лишь бы перебить эту институтскую кислятину в голове.

– Стало известно, кто выдвигается от Кремля. Голодин аж подпрыгнул до мягкого потолка.

– Кто?! Нестер? Или Лапоть?

– Нет. Не Нестеров и не Лаптев.

Физиономия кандидата заполыхала от нахлынувшего волнения и коньяка.

– Не морочь, давай, лепи.

– Оба.

– Что значит… Как оба?!

– Кремль решил поддержать две кандидатуры – и Нестерова, и Лаптева.

Откинувшись на сиденье, Андрей Андреевич некоторое время молчал.

– Проверено?

– Да, уже сегодня вечером будет в новостях.

– Тогда объясни. Это же изменение всей тактики. Они не рассчитывают все сделать в первом туре?

Капустин пожал плечами.

– Я еще подробно не анализировал эту новость, да потом, надо еще получить всю аранжирующую информацию, факты эти сами по себе головаты. Одно несомненно: тактика у них будет не та, к которой мы готовились.

– Так это удар по нам?!

– Не обязательно. Очень может быть, что они сменили свою бывшую тактику на худшую. Но не станем спешить. Понаблюдаем, как говорят лекари. Возможно, они собираются устроить «свой» второй тур, не надеясь на твердую победу в первом.

Андрей Андреевич опорожнил фляжку.

– Есть и еще, – сказал Капустин.

– Не надо еще.

– Я не о коньяке, а о новостях.

– Да?

– Алла Михайловна дала согласие.

– Серьезно?

– Абсолютно. Мы не будем ее особо загружать, главное – она готова немного попозировать ради поддержания образа нормальной антисоветской семьи.

– Спасибо. Ты все-таки гений, Кирюша… Вот в чем я сомневался так уж сомневался! Чтобы Алка…

– Не я.

– Что не я?

– С Аллой Михайловной говорила Нина.

Андрей Андреевич замолчал, тяжело задышал. Отвернулся к окну.

– Ты не гений, Кирюша, ты – гад!

– Это было ее решение.

– Но твоя инициатива.

– Я просто не скрыл от нее некоторые факты. Последовало продолжительное молчание. Машина врывалась в осажденную снегопадом Москву.

– Но я же однозначно тебе говорил: я не хочу, чтобы Нина влезала в эту помойку.

– Зато она хочет. То есть не в помойку влезть, а вам помочь. Для нее это естественно, она многое умеет, и ее даже обидит то, что вы будете держать ее в стороне. Вон, даже Алла Михайловна прониклась важностью ситуации, а вы хотите, чтобы дочь оставалась равнодушна и спокойна, когда отец ведет такую…

– Ну не хочется мне, Кирюша, не хочется. На сердце тяжело, как подумаю обо все этом, о ее участии. Ладно, сделала она то, что ты ей подсунул, уговорила мать – и хватит. Не играй больше на моих и ее нервах. Понял?

– Понял.

– Это приказ.

– Понял, что приказ.

Глава двадцать вторая
«У старого охотника»

г. Калинов

В нескольких километров от страшноватых промышленных окраин Калинова, в распадке меж двумя холмами, окруженный заснеженными елями, каждая из которых могла бы с успехом сыграть роль кремлевской, стоял небольшой деревянный дворец – загородная резиденция Сергея Яновича Винглинского. Домик, в общем-то купленный по случаю и, как казалось тогда, без особой надобности, в складывающемся на сегодня узоре обстоятельств сделался важным объектом.

Уже в пятый, что ли, раз владелец огромной нефтегазовой империи наведывался сюда, ибо именно в Калинове чувствовался ему один из важнейших узлов общей системы событий. Едва посетив строительство отгрузочного терминала под Выборгом, он летел почему-то в Калинов. Только-только поучаствовав в приемке нитки нефтепровода, проложенного по дну Обской губы, он опять несся сюда же.

Хорошо, что главный управленец этого хозяйства, хромоногий Олег Мефодьевич, был человек простой, никогда не позволявший себе задумываться о высших материях, иначе голова его могла бы пойти кругом от попыток расшифровать траекторию тайных маршрутов и замыслов господина олигарха.

В этот раз шеф явился вдвоем с меланхоличным толстяком Либавой, если не считать, конечно, обычной охраны. И было заметно, что чувствует он себя прескверно. На вопрос: истопить ли баньку? – ничего не ответил. Олегу Мефодьевичу пришлось заглядывать в глаза Либаве, а у того глаза по выразительности – как плошки. Решил на свой страх – топить.

Сергей Янович походил по первому этажу, не снимая плаща, оттопыривая правую ноздрю и чуть прищурив правый глаз. Такое выражение лица обычно свидетельствовало о самом что ни на есть отвратительном состоянии духа.

Сел в кресле в малом кабинете, разбросав ноги по медвежьей шкуре.

Олег Мефодьевич понял, что с вопросом о том, надо ли готовить к подаче снегоходы – одно из любимых развлечений Сергея Яновича, придется погодить. Впрочем, ничто не мешает пока их подготовить.

Олигарх сидел в кабинете один – Либава пристроился в прихожей на секретарском месте.

Пожалуй, никто из тех, кому интересна была внутренняя жизнь господина Винглинского и его планы на ближайшее политическое будущее, не догадался бы, что олигарх приехал в «эту уральскую дыру» просто потому, что не знал, куда ему поехать. Семейство в полном составе развлекалось в Италии, московская квартира почему-то казалась отвратительной и небезопасной, равно как и оба подмосковных дома (невроз, батенька), и никакого более важного мероприятия, чем инспекция подготовки к выборам калиновского мэра, под рукою не оказалось.

– Ну что, Сергей Янович, я обзвоню их? – поинтересовался по внутренней связи Либава.

– Да, – сказал Винглинский, и ему показалось, что Либава не верит тому, что шеф хочет заниматься тем, ради чего приехал сюда. Нет, это уже перебор. Какое имеет значение, что думает этот боров в дорогом костюме? Нервы ни к черту. Устал. Устал бояться.

Винглинского слегка передернуло. Вот ключевое слово – бояться. Ничего не удается поделать, все время крепнет ощущение сгущающихся над головою тяжелых туч. Вроде бы нет пока никаких очевидных, однозначно угрожающих сигналов, но что-то шепчет по ночам: уезжай!

Вообще не стоило ввязываться в эту аферу с изобретателями. Остатки прежнего азарта и счастливой рискованности – как-нибудь да выедем! А ведь что-то подсказывало: времена совсем, совсем не те на дворе, о прежних манерах надо бы забывать. Сергей Янович почти с содроганием ждал новых известий из Штатов, куда укатил один из Лапузиных с парадными лекциями и обещанием немедленно воздвигнуть – только дайте площадку и деньги – новую установку по производству сверхтоплива. В сто раз лучше той, которая осталась у более скромного брата в Калинове и которую он настрого запретил транспортировать за рубеж из соображений то ли обостренного патриотизма, то ли научной честности. Сергей Янович с самого начала считал бородачей обманщиками, но стоило ему подойти к грани, когда надо кричать: «Пошли вон!», всякий раз изобретатели выдавали какой-то новый кусок научной абракадабры, какой-то новый технический финт, и вспыхивала слабая мысль: «А вдруг?» Ведь все права на установку Лапузиных и на их изыскания он купил-перекупил и перед судом любой страны выглядел бы добросовестным приобретателем. А если калиновские дикие профессора правы, то это ведь и в самом деле – новый золотой век!

Только пока никакого золотого века, а сплошная путаница-неразбериха и временами даже смутное, но крайне неприятное ощущение, что пещерные гении его дурачат.

Но это бы все ничего. Не с этого направления он ждал главной печали. Что-то разбалансировалось в его взаимоотношениях с государством. Три года назад казалось, что отношения выяснились. Ходор сел, Невзлин сбежал, а несколько таких, как он, миллиардер Винглинский, нашли общий язык с властью. Вам нужен ваш Кремль – подавитесь, нам что-нибудь вроде «Челси» – и все рады, все обнимаются. За три года он утратил осторожность. Утратил четкое ощущение границы, за которую переступать нельзя. Ошибся с определением степени свободы. Не сдержал либеральных инстинктов. Думал осторожно так, без шума поиграть в старые политические игрушки. И даже еще и играть-то не начал, просто достал несколько таких игрушек из опечатанного ящика. И мгновенно в окружающем мире что-то преобразилось. Далеко, на самых окраинах, задвигались некие пока еще малозначительные тени, благоприятные конфигурации персонажей в силовых ведомствах, например, в прокуратуре, начали меняться на неясные. И вся мерзость положения в том, что ничего уже переделать нельзя. Сказал «а», и теперь из тебя сами собой лезут все остальные буквы алфавита.

Послать ко всем чертям Голодина?

Но дело зашло так далеко, что его уже не поймут там, где раньше понимали и обещали поддержку. Ходору вон тоже обещали. Лучше быть хитрым, чем гордым. Смоленский уехал в Нормандию, Гусинский – в Испанию, а Ходор вернулся, судя по всему, в полной уверенности, что его не тронут. Кто посмеет, когда такие защитники?! Теперь опыт имеется, и второй арест пройдет глаже. Ситуацию можно представить как фарс, тем более что «чистая сила» всегда у своры Хинштейнов под рукой.

Типичный персонаж трагедии, подумал Винглинский о себе. Это когда видишь все ужасные ошибки, которые можешь совершить, и понимаешь, что не совершить их не можешь. Да, он будет давать деньги Голодину, вполне, кстати, презираемому им субъекту. Потому что все остальные еще менее годятся для начинаемого дела. Он будет давать деньги, хотя и кретину понятно, что у Голодина нулевые шансы в этой президентской кампании. Винглинский вдруг хмыкнул. Получается парадокс. Отчасти он защищен от всесильной карающей руки фактом бессилия того, кому помогает. Будь Голодин реально опасен для Кремля, за его главного финансиста уже давно взялись бы значительно круче. Надо, конечно, признать, что Ходор представлял собой в сто раз большую опасность в тот момент, чем он, Винглинский, теперь. Если бы прошли в думу все, кого тот проплачивал, учитывая, разумеется, господ коммунистов, можно было бы, продолжая проплачивать, со временем получить две трети голосов этого стада и, заменив всего лишь одну строчку в конституции, превратить заснеженную нашу родину из президентской республики в парламентскую. С назначаемым при помощи думского большинства премьером – уже всеми горячо любимым господином Ходором. Откровенно говоря, Путин захлопнул дверь вагона в самый последний момент, иначе пришлось бы тесниться. Ныне в смысле перспектив все бледнее. Ну кого может испугать ленивый, жестокий, капризный инфант, он же взяточник? Так значит – бояться не надо?

Сергей Янович вздохнул.

Сказать можно все что угодно.

По крайней мере, одно совершенно точно: нельзя показывать, что боишься.

– Либава.

– Я слушаю.

– Кто там должен подъехать?

– Уже целый список.

– Читай.

– Ну, Тимченко, естественно.

– Естественно.

– С ним Курицын.

– А этот нам зачем? Либава задумался.

– Ну, прокурор.

– Ладно.

– Просится Захаров.

– А, этот придурок-капитан.

– Очень рвется, говорит, у него что-то важное.

– Что у него может быть важного? Ну, пусть. Это все? Чего ты там кашляешь, говори.

– Генерал Кунгуров.

– Что?!

Винглинский не столько расстроился, сколько удивился. Здесь, в отрогах Уральских гор, столкнуться с московской паркетной комитетской шпаной – завидная судьба.

– Что ему надо? Либава вздохнул.

– Понимаю.

Он кое-что задолжал по разным там выплатам – не очень в общем-то обязательным, но как бы принятым на себя в свое время. Пусть генерал лично все расскажет. Неприятен был сам факт, что его (олигарха), судя по всему, пасут. Ну, пасли, надо думать, всегда, а теперь уже не скрываясь?! Что ж, Кунгуров – из бывших топтунов, из «девятки», ему ли не уметь. И, надо полагать, старые связи сохранились. Вернулся в лоно ведомства? Только зачем было ждать, когда господин олигарх так далеко от Москвы отъедет? А может, именно потому, что отъехал? Здесь все пройдет тише. Пока шум докатится до Вашингтонов, многого уже можно будет добиться от подследственного.

Сергей Янович отмахнулся от этой линии размышлений как от неплодотворной. Нельзя, чтобы страх настолько застилал зрение. Кунгуров уж точно не годится на роль такого исполнителя. Теперь в этих структурах другие люди. Старики выпихнуты или на пенсию, или в бизнес. Да что там говорить, у генерала репутация подмочена. Он сам что-то около года сидел в «Юкосе», а потом оказался у коммунистов. Сначала думали, что перебежчик, а потом поняли – мостик, по которому туда-сюда шло перетекание взаимного интереса. Генерал, видимо, был настолько важен для КПРФ, что партия даже место в думе ему предоставила, выкинув народного заступника Шандыбина.

Нет, нет, нет! Винглинский энергично мотнул головой, окончательно освобождаясь от неприятного призрака опасности, увидевшегося ему в визите генерала Кунгурова.

Чушь, полная чушь! За баблом прикатил.

Позволить себе по-настоящему испугаться – конец! Испуганный думает неправильно, а этого олигарх в предвыборной России не может себе позволить ни под каким видом.

– Все, я надеюсь?

– Есть еще один звоночек.

– Чего ты голос понизил? Что за звонок?

– Одним словом, Сергей Янович, местный авторитет. Танкер кличка. Самый авторитетный.

– И что?

– Очень просится. Говорит, полезно для всех может быть.

– Запомни раз и навсегда, Либава… кстати, странно, что ты до сих пор этого не понял или тебе не рассказали… Ни с какой шпаной я дела не имел и иметь не собираюсь. Пусть кто-нибудь из службы безопасности, кто-нибудь помельче, съездит и разберется. Потому что, если этот, имени которого я даже знать не хочу, будет настаивать…

– Понял, понял, Сергей Янович, это моя оплошность, прошу меня простить.

– Прощаю. И скажи Мефодьичу, пусть кочегарит баньку. В общем, по полной программе. Девок, все что у них тут принято.

Команды эти Винглинский отдавал без малейшего воодушевления, только по необходимости. И Тимченко, и особенно генерал должны увидеть, что олигарх беззаботен, ни от кого не прячется, от дел не отстраняется, ни на какие нары не собирается, а просто приехал на свидание к своим любимым снегоходам.