Текст книги "Кто хочет стать президентом?"

– Ты кто? – успел выговорить тот, собираясь хлопнуть себя по карману с пистолетом, но тут же тихо сложился пополам и стал оседать. Второй вытащил оружие, однако воспользоваться им не успел: пистолет рухнул в грязь, а через секунду туда же рухнул владелец пистолета.

Елагин не стал проверять, достаточно ли надежно обездвижены ребята, – он был уверен в своей работе. Несколькими вздохами успокоил дыхание и аккуратно постучал в дверь «мастерской». Пусть Боков думает, что это кто-то из подчиненных просится погреться.

Войдя одним стремительным движением внутрь, он нанес удар в ту часть лица подполковника, где было меньше всего прыщей. А когда Боков упал, майор наклонился над ним и сообщил:

– Поверь, никакого бизнеса, это – личное!

Глава сорок пятая
Секретное оружие

Избирательный штаб Голодина

Капустин принимал доклады начальников подразделений. Артем Владиславлев вкатил в кабинет шефа кресло с Чайником – они теперь на пару руководили отделом креативных разработок. Но поскольку в жизнь чаще всего проводились идеи «варягов», Парачини и Бэнкса, парни в общем-то не напрягались и даже позволяли себе демонстрировать начальству, что не очень напрягаются. Типа: а чего стараться, если от старания результата все равно не будет. Капустин злился. За те деньги, что он платил членам особой бригады, можно было бы и поиграть в инициативность. Он охотно разогнал бы эту богадельню, но тогда всякий уже с уверенностью скажет, что предвыборная кампания Андрея Андреевича шьется исключительно по вашингтонским лекалам. Интересно следующее: «патриот» Владиславлев и безногий «либерал» в создавшихся рабочих условиях слились в некую единую психологическую фигуру. Вот уж, действительно, вспомнишь старика Маркса: совместное бытие создает совместное сознание.

– Садитесь, – сказал Капустин, не поднимая глаз от бумаг.

– Спасибо, – серьезно ответил Чайник, удобнее устраиваясь в своем передвижном кресле.

Капустин не оценил его чувства юмора, ему было не до того.

– Это ваш отчет? – поднял он брезгливо, за угол, стопку бумажек.

– Наш, – кивнул Владиславлев. Капустин поднял голову.

– Не впечатляющий отчет.

– Почему же? Как-никак растем.

– По полпроцента в неделю. Нам понадобится еще как минимум два месяца при условии сохранения темпов, чтобы добиться того, чего мы добиваемся. А у нас впереди всего одна неделя. Но это ладно, я даже не очень расстроился. Знаете почему?

Оба серьезно кивнули.

– Потому что я от вас ничего лучшего и не ждал. Минута молчания.

– Кажется, вас это не слишком расстраивает.

– Почему же… – начал безногий.

– …расстраивает, – закончил Владиславлев.

– Ваша ошибка в том, что вы не смогли поставить дело выше своих личных амбиций.

Они синхронно пожали плечами: вопрос казался им не нуждающимся в комментариях.

– В случае нашего неуспеха, о чем я говорю, как вы понимаете, чисто условно, я буду знать, какие выдать вам выходные рекомендации.

Теперь пожал плечами только Владиславлев.

Капустин снова пожал плечами и поднял со стола чистый лист:

– А это ваши предложения на будущую неделю. Решающую неделю. Я правильно понял?

– Правильно, – сказал безногий. Капустин повертел лист в руках.

– Даже не оригинально. Выпендреж на уровне первого курса. Помнится, нам в институте предложили написать сочинение на тему «Лень», и я, желая показать себя, сдал вот такой чистый лист. Каково же было мое неудовольствие, когда выяснилось, что подобных «сочинений» на потоке набралось не меньше десятка.

– Это не выпендреж, – сказал Владиславлев.

– Это констатация факта, – добавил безногий. – Нет хороших идей – зачем захламлять пространство общения шумом идей пустых?

Капустин облизнул верхнюю губу.

– То есть, хотите сказать, вас можно похвалить? Они промолчали.

– Неужели совсем ничего – пусть идиотского, нелепого – в голову не приходило?

После некоторого молчания безногий, предварительно покосившись на соратника, медленно сказал:

– Мы, поверьте, работали по-настоящему. Это только кажется, что мы дурака валяем, фрондируем по причине должностной обидчивости. В сложившейся ситуации не показывать, что мы задеты отношением руководства, значит дать повод другим не уважать нас. Профессиональная гигиена.

– А по существу? Что вы все-таки придумали, но не пожелали показать?

Продолжил Владиславлев:

– Решение проблемы поднятия рейтинга кандидата Голодина у нас есть, но оно ни за что его не устроит. Настолько не устроит, что мы даже не захотели, чтобы он узнал о том, что мы об этом думали.

Капустин усмехнулся:

– Скажите мне, я не стану ему передавать.

– Мы даже не возьмем с вас честного слова, – сказал Владиславлев. А безногий добавил:

– По нашим расчетам – поверьте, подробным и дотошным, выходит, что серьезно повысить рейтинг кандидата Голодина в этой избирательной кампании можно, только убив кандидата Голодина, да еще таким образом, чтобы было понятно: это сделала действующая власть. Только так, в нимбе страдальца, Андрей Андреевич может победить. Но, боюсь, избирательная комиссия…

– Хватит, – махнул рукой Капустин. – Я действительно ничего никому не скажу. Можете идти. И ехать.

Когда они удалились, начальник штаба и службы безопасности минуты три-четыре посидел в глубокой задумчивости. Два чувства боролись в нем. Он был и доволен, и одновременно недоволен состоявшимся разговором. Что ж, следовало признать, что идеи носятся в воздухе, и он не слишком оригинален в своих оригинальных разработках. С другой стороны, этот чистый лист бумаги – лишнее подтверждение, что другого пути у него, Кирилла Капустина, нет. Все соображающие люди скатываются к выводу, который он сделал уже давно.

Заглянула секретарша и сказала, что прибыл Андрей Андреевич.

– Как он?

– В ярости.

Взяв со стола тот самый чистый лист, Капустин вышел из своего кабинета и решительным шагом направился к кабинету разъяренного кандидата.

Андрей Андреевич ходил по дуге мимо черного полированного стола и пил прямо из бутылки структурированную воду. Врач напрасно его предупреждал, что ее следует употреблять по пятьдесят граммов каждый час – Андрей Андреевич отпивался за все пропущенное в смысле лечения утро.

– Ты? – сказал он, увидев начальника службы безопасности. – Ты что мне обещал?

– Многое, всего и не упомнишь.

– Что больше не будет таких пресс-конференций. Так почему эта Иванова из «Регионов» так странно себя вела, а? Как это понять? Она же из этих, ну…

– Да, она еврейка.

– Хотя и Иванова?

– У нас много Ивановых-евреев. Или так: евреев-Ивановых.

Голодин поморщился.

– Но что ей было от меня надо? Объясни, умник. Капустин пожал плечами:

– Очевидно, обостренное чутье на неправду. Не знаю точно, как еврейка она ее унюхивает или как настоящая Иванова, только…

Андрей Андреевич выпучился:

– Ты хочешь сказать, я вру во время всех этих?.. Ты что-то совсем уж обнаглел, парень!

Капустин потупился, но ответил уверенно и твердо:

– Вы же сами все прекрасно понимаете, зачем тогда эти фигуры самообмана? Цинизм – он в чем-то даже чище, чем…

– Заткнись!

Андрей Андреевич рухнул в кресло всей крупной, уже вполне оправившейся от последствий голодания фигурой. Кресло пискнуло, как будто в нем сидела мышь.

Капустин сказал ему в холеный загривок:

– Я не обнаглел, я просто на работе. И все мои люди пашут как пахари. И вот что они наработали за последние пару дней.

Начальник охраны положил перед шефом «отчет» Владиславлева и Чайника.

– Что это?

– Итог работы двух десятков хороших оперативных умов. Результат обработки десятков тысяч страниц информации.

Андрей Андреевич медленно развернулся. Он все же был сообразительный человек и понял, что речь сейчас пойдет о серьезных предметах.

– Это предлагают твои безногие алкаши? Капустин кивнул и задал встречный вопрос:

– А хотите узнать, что предлагают наши американские партнеры?

– Говори.

– Вы удивитесь, но они предлагают то же самое. Только у них другое представление о трудовой этике, и поэтому – вот.

Рядом с чистым листом легла пластиковая папка, заключающая в себе почти двести страниц рассуждений, диаграмм и выводов.

– Объясняй.

– По сути русский и американский доклады равны друг другу.

– По сути наверное, но какова суть?

Капустин ответил не сразу, хотя ответ у него был готов давно и даже обведен в сознании двойной красной рамочкой. Андрей Андреевич ждал, даже не торопил, по своему обыкновению. Он понимал: сейчас будет сказано нечто по-настоящему важное.

Капустин сел на стул у стены, покашлял.

– Жертва.

– Ничего пока не объяснил.

– Все прочие способы накачивания вашего рейтинга мы использовали на сто и на двести процентов. Технологические методы исчерпаны, нужны сверхтехнологические.

– Продолжай объяснять.

– Россия не Америка. У нее есть особенности, которые…

– Не надо так издалека. К сути, если она есть.

– Ладно, к сути. В России рейтинг формируется не из того материла, что в США. Не из умения кандидата продемонстрировать свою успешность и силу. У нас умудряются одновременно любить сильную руку и жалеть обиженных, желательно несправедливо. Пострадавших за правду, то есть за народ.

Андрей Андреевич отмахнулся:

– Я-то думал… Я уже «страдал за народ». Прикажешь мне опять садиться на голодовку в какой-нибудь дыре? На последней предвыборной неделе. Да это будет фарс!

– Фарса не будет. Впрочем, голодовки тоже. И страдать придется не вам.

Кандидат снова заинтересовался разговором.

– А кому?

– Нине.

Андрей Андреевич молчал, но тем самым давал сигнал: говори!

– По всем прикидкам и анализам выходит, что ваша дочь Нина Андреевна Голодина на настоящий момент – одна из популярнейших людей в стране. В каком-то смысле многим людям она милее даже вас. Больше скажу, ваш рейтинг, в значительной степени, напитан ее публичной деятельностью, которую она сумела выстроить настолько точно, совершив целую серию, как говорят шахматисты, единственных ходов, что теперь в сознании тысяч граждан стала, если хотите, воплощенной совестью.

– И поэтому ты ее хочешь убить? Капустин поморщился:

– Да будет вам. Охота говорить глупости.

– Тогда в чем смысл слова «жертва»?

– Это просто. Мы совершим покушение на Нину Андреевну. Вернее, даже не на нее саму, а на ее машину. А Нину доставим к месту события на другой машине и, что называется, подложим в эпицентр с аккуратно нанесенными царапинами на лбу и на руках. Налетевшие гаишники и эфэсбэшники – а налетят они вместе с журналистами – зафиксируют факт покушения. Нину мы якобы с сотрясением мозга уложим в палату интенсивной терапии и устроим вокруг ее постели интенсивный медиаконцерт. В американском плане действий все расписано очень подробно. Эффект гарантируется. Возмущение народа гарантируется. Ваш второй тур гарантируется.

Еще не закончив эту вдохновенную речь, начальник службы безопасности увидел перед собой огромную яростную красную фигу кандидата в президенты.

– Это весь ваш ответ?

– Без комментариев.

Капустин встал, одернул полы пиджака.

– Сказать по правде, я предполагал нечто подобное. Андрей Андреевич распустил пальцы и хлопнул ладонью по столу, да так, что на нем наверняка осталась неглубокая вмятина:

– И больше того! Никаких на эту тему разговоров с Ниной! Я тебя знаю, гада: подползешь на скользком брюхе, а ей только намекни, что она может помочь.

Капустин кивнул.

– Вам оставить оба отчета?

– Будешь еще хамить – уволю.

– Я не хамлю, просто не знаю, как вам сказать…

– Как и раньше, словами.

– Дело в том, что эта идея отчасти принадлежит самой Нине Андреевне. Даже само слово «жертва» – ее изобретение. Я могу идти?

Шеф ничего не ответил, но Капустин смело удалился, понимая, что в данный момент Андрей Андреевич не готов к продолжению разговора. Андрей Андреевич в прострации.

Глава сорок шестая
По обе стороны океана

Кабинет Шеддера и кабинет Винглинского

В России в этот момент стояла глубокая прохладная ночь. Последние дни зимы, последние дни предвыборной кампании.

В Америке, напротив, занималось влажное, почти теплое утро.

По обе стороны океана были люди, которые занимались одним и тем же делом. Они читали запись беседы господина Винглинского с господином Капустиным. Беседы, состоявшейся у охотничьего домика и виртуозно записанной толстяком Либавой.

Мистер Шеддер дочитал распечатку и, перевернув последний лист, посмотрел на Фрэнка, скромно сидевшего боком к нему за длинным столом для совещаний. Встреча опять происходила в стерильном кабинете мистера Шеддера, и опять у его правой руки дымилась чашка целебного чая.

– Должен признать, виртуозная работа. Никаких тебе двойных смыслов, уверток, все сказано открытым текстом, как будто это не реальная беседа двух реальных политиков, а постановка для радио, чтобы у слушателей не возникло ни малейшего сомнения по поводу того, что, собственно, происходит.

Фрэнк улыбнулся одной половиной лица.

– Одного я не пойму, этот ваш Капустин – он что, камикадзе?

– Он фанатик. Избрание Голодина для него было бы не только личным, но и идейным триумфом. Он готов на многое ради этого. Не пожалеет ни себя, ни других. Кроме того, надо ведь учитывать, что он не знал о производимой записи.

– Все равно, выбалтывать такие планы третьим лицам… Хотя бы и союзнику. Да и союзнику не слишком-то надежному, насколько я понимаю. Мистер Винглинский давно уже ищет возможность выскользнуть из ситуации. И на этой записи его роль самая безобидная – он только вздыхает и говорит: «Это чудовищно!» При желании можно представить дело так, что он отговаривает Капустина от рокового замысла.

Старина Фрэнк внутренне поздравлял своего человека с успехом и готов был защищать его от какой угодно критики.

– Чтобы не дать Винглинскому выскользнуть, Капустин и пошел ва-банк.

Мистер Шеддер поджал тонкие губы:

– И слишком увлекся обрисовыванием радужных перспектив.

Мистер Шеддер был доволен действиями своего подчиненного, но недоволен тем, что его не удалось вытеснить с этого участка работы на участок более мелких дел. Теперь придется делиться успехом, что еще неприятнее, чем делиться деньгами.

Фрэнк чувствовал скрытое недовольство шефа, но в данный момент ему было на это глубоко плевать. По каким-то непонятным причинам он остался в деле на реальной роли и теперь всячески старался укрепить свои позиции. А они укреплялись по мере нарастания успехов мистера Капустина. Еще неизвестно, кто тут, в этом здании, будет на коне, когда мистер Голодин, столь умело управляемый и направляемый мистером Капустиным, въедет в Кремль также на каком-нибудь коне.

– Пока, насколько мне известно, расчет Капустина полностью оправдывается. Винглинский не сделал никаких рискованных заявлений и не выехал из страны. И даже нет сведений, что он к этому готовится.

В тот самый момент, когда это говорилось, Сергей Янович комкал распечатку злосчастной беседы и укладывал ее в пепельницу, намереваясь сжечь. Бумага топорщилась, норовила вывалиться из пепельницы вон, как бы побуждаемая желанием попасть еще кому-нибудь в руки, уж больно ценной была напечатанная на ней информация.

– Зачем? – сказал Либава. – Давайте я брошу в измельчитель.

Винглинский, не говоря ни слова, достал из кармана зажигалку и поджег бумажный комок. Пламя неожиданно получилось мощным, взвившись чуть ли не на полметра. Либава схватил со стола бутылку минералки и стал поливать пылающий документ.

– Что ты делаешь?!

– Пожарная сигнализация, – объяснил помощник. Он взял мокрый полуобгоревший комок кончиками пальцев: – Сейчас спущу в туалет.

Когда Либава вышел, Винглинский откинулся в кресле, заложив руки за голову. На его тонких губах появилась задумчивая улыбка. А интересная ведь складывается ситуация. Если этот документ выпустить из-под спуда, трудно даже представить, какая начнется чехарда. Правда, думать об этом можно только в гипотетическом смысле. Кто же возьмет на себя ответственность за такую публикацию! А было бы здорово, весело и здорово: Андрюша, летящий вверх тормашками вместе со своим хитроумным советником. Нет, все-таки трудно поверить, что Голодин. Это каким же надо быть монстром, чтобы родную дочь подвергать такому риску! Впрочем, чего только не случается в мире властвующих и рвущихся к власти.

Себя Сергей Янович похвалил за сдержанное, разумное поведение во время оного разговора. В случае чего ему предъявят только недонесение. Но и здесь можно что-то придумать.

Появился Либава.

– Удачно сходил? – поинтересовался шеф с внезапной улыбкой.

Помощник кивнул, показывая, что он не считает для себя возможным обладать чувством юмора в присутствии начальства.

– Ты, кажется, хочешь еще что-то мне показать. Или сообщить.

Либава опять же лишь кивнул.

– Что-то явно неприятное. Либава сел на свой стул:

– Звонил майор Елагин.

– Тот самый майор? И где же он, откуда изволил нас побеспокоить? – Настроение олигарха сделалось почти игривым, ситуация просто-напросто ломилась ему в руки, не нужно даже совершать никаких дополнительных движений.

– Трудно сказать, но, вероятнее всего, он в Москве.

– Почему ты так решил?

– Он предложил встретиться – и в самое ближайшее время.

– Что он еще говорил?

– Рассказывал в подробностях, как он будет действовать, если мы не согласимся на его условия.

– А у него есть возможность действовать? Он не обложен разве как дикий зверь?

Либава вздохнул.

– Ну ладно, ладно. Его ведь и люди этого, как там, Бокова не могут найти. Он, кстати, господин прыщавый, не из ФСБ ли часом?

Антон Либава презрительно хмыкнул:

– Был. Выгнали. Теперь организовал свое предприятие. Но, насколько я понял, перед Елагиным он явился именно как представитель спецлужб. Майор – человек с гражданским чувством, что всегда ему мешало жить, и он взялся за предложенную Боковым работу, думая, что это задание властей. Такой ушлый мужик, а попался на самый ржавый крючок. Даже странно как-то.

– Почему же он не отдает кассету этим своим властям?

– Да все потому же – не верит. Считает, что там сплошная коррупция. Обжегшись на Бокове, дует на все остальное.

Винглинский вдруг вскочил и заходил по кабинету:

– А ведь ситуация-то дрянь.

– Что вы имеете в виду, Сергей Янович?

– Я-то думал, что этот парень из тех, что надеются своего не упустить, когда идет большая рубка. Хочет денег, и побольше. А так, если он узнает, что Боков – просто рыба-прилипала, он тут же метнется на Лубянку.

– Думаю, да. Только как он узнает? Выбивая сведения из Бокова, он шел только по этой линии вопросов – предательство в рядах органов.

– И Боков устоял под пытками? Партизан!

– Говорит, что устоял. Только выдал меня, мои телефоны и что я работаю на вас. Да и тот факт, что майор предлагает нам встречу, говорит о его неведении насчет истинного положения Бокова.

Винглинский остановился перед своим помощником, засунув руки в карманы и неприветливо глядя сверху вниз на белесые ресницы и красноватый нос.

– И что же нас ждет в ближайшем будущем? В смысле: какие требования выдвигает этот патриотический майор?

Либава с трудом отклонил голову, чтобы посмотреть в глаза шефу:

– Он предлагает передать нам кассету и обещает все дубликаты, которые припрятал для страховки, выдать чуть позднее, если мы выступим с разоблачением Нины Андреевны как организатора великой фальсификации. Это легко сделать – у нас есть кадры телепередачи об испытаниях «чистой силы», где она недвусмысленно представлена. Кроме того, Сидор Лапузин даст показания. Он выжил, но теперь убежден, что идея «чистой силы» мертвая. А с ним контачила только Нина. Она раздувала шумиху. Вы тем самым остаетесь в стороне: просто ваше доверие было жестоко обмануто людьми, которые теперь изображают из себя бог знает кого.

Брови Сергея Яновича поползли вверх:

– Для чего ему это? Майору.

– Я же говорю – патриот отечества. За державу обидно. Личный враг Голодина. Готов на все, лишь бы помешать его выходу во второй тур. А вы же помните – позавчера Голодин разорялся о генофонде нации, изобретательности русского мужика и несколько раз пообещал сильносильно помочь отечественным провинциальным умам с разработкой «чистой силы», к которой протянулись уже иноземные лапы.

– Да слышал я всю эту чушь!

– Расчет прост, но неплох. Удар по Нине – а она очень сейчас рейтинговая девушка, даже на удивление. Удар по отцу, удар по всей их концепции.

Винглинский искоса поглядел на помощника.

– Почему по «их» концепции, это ведь и наша концепция, все так думают.

– Если хотите знать мое мнение, Сергей Янович…

– Нет, не хочу. А хочу, чтобы ты организовал мне встречу с майором. Аккуратно организовал. Не дай бог с ним что-нибудь случится. Думаю, эти страховочные кассеты не блеф.

– Как скажете, Сергей Янович.