Текст книги "Кто хочет стать президентом?"

Глава тридцать пятая
Встреча под одеялом

г. Калинов, квартира племянника Варвары Борисовны

Примерно через тридцать часов они очнулись.

Лежали в полумраке утренней квартиры и, улыбаясь, смотрели в серый, местами потрескавшийся потолок.

И ему и ей казалось удивительным, странным и великолепным все, что произошло между ними в этой кровати.

И он и она не могли себе представить, что бы с ними было, не случись этого.

Хотя для общения у них был один из самых разработанных и гибких языков нашего времени, они почти не разговаривали.

Теперь им хотелось двух вещей – есть и разговаривать.

Слава Богу, усилиями предусмотрительной, а ныне беглой Лаймы холодильник был забит продуктами и напитками. Чтобы не терять времени, Саша (так звала его уже тридцать часов Джоан) не стал возиться со сложными блюдами. Искромсал батон белого хлеба, густо намазал куски маслом, налепил на каждый по ломтю сыра и колбасы, параллельно заварил кофе. И вернулся в спальню с подносом.

После третьего бутерброда спросил:

– Так что же было в записке, которую оставила тебе Лайма?

– Теперь я тебе легко расскажу.

– Расскажи.

– Плесни еще глоток.

– Один поцелуй за один глоток.

Фраза может показаться пошлой только человеку, находящемуся вне ситуации. Джоан сочла эту шутку верхом остроумия. Чем отличается состояние острой влюбленности от рутинного: все обыкновенное кажется исключительным.

– Вот тебе поцелуй.

– Вот тебе глоток.

– А в записке Лайма написала, что я разбила ее сердце.

– Каким это образом?

– Она не написала прямо, но можно понять, что она была в меня влюблена.

– Лесбиянка?

– Ты так спрашиваешь, будто считаешь это преступлением.

– Я спрашиваю так, будто ревную.

– Понимаю. Но она тоже.

– Тоже ревновала?

– Да. Она написала, что увидела, как я на тебя смотрю, и ей стало больно. Так больно, что она захотела тут же уехать.

– Странно.

– Почему же странно? Странно было то, что она согласилась ехать со мной в вашу страну, в такое… тяжелое место. Но теперь понятно: я ей понравилась, и она хотела быть со мной. Даже в вашей стране, даже в таком тяжелом месте.

– Я все же не уверен.

– В чем ты не уверен?

– В том, что она тебя любила.

– Почему ты так думаешь?

– Когда любишь, хочешь защитить.

– Она меня защищала. В поезде. Опекала, избавляла от всех трудностей в дороге. Была очень добра ко мне. Помогала укладывать вещи. Следила, чтобы я ничего не забыла. Мне следовало раньше догадаться.

– О чем?

– Обо всем об этом. Знаешь, тут, уже в этой квартире, был случай. Я вышла из ванной – видимо, бесшумно – и обнаружила, что она зачем-то перебирает мое белье.

– Интересно.

– Я очень удивилась и замерла. Лайма, кажется, меня не замечала и не чувствовала, что я рядом. Она приложила к лицу какую-то тряпку, замерла на миг, а потом сунула ее назад в сумку. Фетишизм. Она не решалась прикоснуться ко мне и восполняла это моими вещами.

Елагин, отхлебнув большой глоток кофе, нанес собеседнице длинный поцелуй. Ему нужен был короткий перерыв в разговоре, чтобы подумать, и у него была возможность заполнить этот перерыв приятным занятием.

– Я задохнусь когда-нибудь.

– Это из меня рвется загадочная русская душа.

– Тогда я согласна терпеть.

– Не терплю заставлять терпеть. Как только тебе от чего-то в моем исполнении станет не по себе, сигнализируй.

– О'кей.

– А теперь ответь: тебе не показалось, что Лайма в тот момент все же почувствовала твое внезапное появление у себя за спиной?

– Что ты имеешь в виду?

– Она просто обыскивала твои вещи, а когда поняла, что обнаружена за этим занятием, изобразила из себя влюбленную лесбиянку и фетишистку.

Джоан замолчала. Елагин терпеливо ждал, когда она додумает до конца свою мысль.

– Я не знаю, что тебе ответить.

– Почему?

– Допустим, твои подозрения верны. Значит, все эти недели я находилась в ужасной ситуации.

– Ты была под колпаком.

– Я не понимаю.

– Извини, это такая идиома, я сделал кальку на английский.

– Объясни как следует.

– Мне кажется, Лайма была шпионкой. Джоан замолчала. Насупилась.

– Не молчи. Скажи, что загадочной русской душе повсюду мерещатся агенты ЦРУ.

Джоан не ответила.

– Я не хочу ничего утверждать, я очень боюсь тебя обидеть, причинить тебе хоть какую-то боль. Но я не могу себе позволить не разобраться в ситуации, потому что это может оказаться для тебя еще более опасно и болезненно.

– Я не понимаю.

– Сейчас мы с тобой проясним другую ситуацию, параллельную с этой, и тогда, мне кажется, я смогу что-то утверждать определенно.

– Ты будешь спрашивать?

– Если сможешь, отвечай.

– Я постараюсь.

– Ты звонила мне из Америки в Москву?

– А как тебя зовут?

– Моя фемили нейм – Елагин.

– Я звонила тебе.

– Почему?

– Мой папа погиб. Майор вздохнул:

– Извини, я должен спросить: когда?

– За три недели до того, как я звонила тебе.

– Его убили?

– Дядя Фрэнк сказал, что несчастный случай.

– Опиши мне этот случай.

– Самолет упал на машину, в которой ехал папа.

– «Боинг»?

– Маленький самолет. Утренняя автострада. Самолет летит над рекой. Сворачивает и падает прямо на папину машину.

Майор задумался.

Джоан продолжала:

– Но после того как дядя Фрэнк сказал, что это несчастный случай, его люди тщательно обыскали наш дом. Очень тщательно. Вывернули все ящики. Перебрали все вещи.

– Как Лайма?

– Что?

– А кто был твой отец?

Джоан выскользнула из-под одеяла и удалилась в ванную.

Майор некоторое время лежал неподвижно, размышляя, потом щелкнул телевизионным пультом. Попал на один сериал, на другой, долго перебирал кнопки, пока не влез в какой-то новостной выпуск. Замороженные котельные. В шахте взрыв. Люди гибнут за метан. Наконец привычная успокаивающая картина: искореженный остов автомобиля на багдадской улице. Эту картинку сменяет еще более привычная: израильская армия проводит операцию на Западном берегу реки Иордан. Все на месте, все как всегда, за тридцать часов его дезертирства с фронта борьбы за российскую идентичность против иноземного влияния мир не претерпел никаких кардинальных изменений. Вообще программа новостей это – генератор ощущения стабильности мира. Рябь якобы новых событий скользит лишь по поверхности дня над бездонной толщей бесконечно устойчивой жизни.

Эти майорские размышления были прерваны кадром с физиономией знакомой и незнакомой одновременно.

Ба!

Джоан вернулась, нырнула под одеяло и теперь влажно и укромно дышала, облегая драгоценным теплом правую часть тела.

Майор все-таки узнал человека на экране. Небритый, со впалыми щеками, с сухим, чуть безумным блеском глаз.

Кандидат в президенты Андрей Андреевич Голодин. Пришлось прибавить звука. Голодин голодает.

А кто это рядом? Господи, Нина Андреевна – любимая идейная врагиня! Она голодает тоже?! Фантастика!

Уже четвертый день. В спортзале где-то на окраине Москвы.

Нина почти не изменилась, на ней отказ от пищи внешне не сказывался. И так слишком субтильна и худа. Только черты лица немного заострились. Говорит, что не удивлена поступком отца. Это только недруги и недобросовестные люди называли его человеком, который заботится о своем кармане, а лишь потом о кармане государства. На самом деле Андрей Андреевич совсем другой! Какое-то время ему приходилось жить по законам властной стаи, а теперь он с народом. Народ голодает – и Голодин голодает тоже.

Камера показывает кандидата. Его внешность говорит сама за себя. Он заявляет в целый куст микрофонов, что будет валяться здесь на матрасе вместе с обманутыми дольщиками до тех пор, пока их справедливые требования не выполнят, или до тех пор, пока «меня не вынесут отсюда вперед ногами».

Тут же – врачи со своими пугающими комментариями и еще более пугающими прогнозами.

Журналисты бросаются к выходу: приехал господин Оскаров. Он сердито и остроумно рассуждает о происходящем. Язвит обманщиков народа вообще и конкретно – кровопийцу Дорожкина, который пользуется поддержкой местного чиновника, состоящего, между прочим, в партии власти. А это есть коррупция в «химически чистом виде»!

Андрей Андреевич и Оскаров пожимают друг другу руки. Смотрят друг другу в глаза. Оскаров говорит другу и соратнику слова человеческой и политической поддержки.

Опять план с Ниной, ее горячая речь. Политику принято считать грязным делом. Но ведь если разобраться, все зависит от конкретных людей. Если каждый конкретный человек на своем политическом месте будет вести себя по-человечески, грязи не за что будет зацепиться. Андрей Андреевич Голодин это понял. Он как мало кто в нашей стране изведал принцип действия механизмов несправедливости и обмана. Тем важнее, что именно он решил против всего этого выступить. Только выходец из власти знает, где скрыты самые страшные язвы этой власти и какими лекарствами их надо лечить!

– Я люблю своего отца и верю ему!

– Что она говорит?

– Что любит своего отца и верит ему.

– Вот этого несчастного со щетиной и больным взглядом?

– Его.

Джоан потерлась носом о предплечье майора.

– Я тоже любила своего отца и всегда верила ему. Хотя мы часто ругались.

– Почему?

– Он был большой ученый, но работал на правительство. Он был хороший человек, но я не могла его убедить в том, что те, кто правит, причиняют миру много вреда.

– Он не соглашался с тобой?

– Он говорил, что, работая на правительство, он хотя бы имеет возможность как-то улучшить ситуацию. Раз уж мир все равно развивается так, как развивается, дело каждого честного профессионала – попытаться смягчить зло, причиняемое людям этим развитием.

– Мне кажется, твой отец заблуждался.

– Согласна. Но я любила его. Он был все равно лучший.

– Вот эта девушка на экране – я ее знаю, она тоже любит своего отца и не хочет видеть, какую опасную игру он прикрывает приличной демагогией.

– Ты спал с этой девушкой?

– Слишком женский вопрос.

Тело Джоан напряглось, она даже на несколько мгновений перестала дышать.

– Я не спал с этой девушкой. Мы просто долго разговаривали с ней. Я ее ни в чем не убедил. Хотя она, как мне показалась, человек умный и честный.

– Она сейчас работает на своего отца, разве это плохо?

– Ее отец политик. Прожженный. Коррупционер.

– Почему он так плохо выглядит, если он коррупционер? Он в тюрьме?

– Вот и телезрители некоторые, наверное, рассуждают подобным образом. Какой же он вор, когда он так плохо выглядит?

– У него глаза человека, который страдает.

– От недоедания. Он слишком привык к хорошей жизни, поэтому три дня голодовки превратили его в узника Освенцима… Лучше скажи, где ты нашла мой московский телефон.

– В Интернете. Я провела поиск по теме «чистая сила». Мне стало известно, что в России этим занимаются и есть успехи. Но информации оказалось очень мало. Только о фирме «Китеж». На ее сайте говорилось о какой-то совместной работе с группой, которая занималась «чистой силой» – совершенным топливом. Там называлась и твоя фамилия как одного из сотрудников «Китежа», и только у тебя был московский телефон. Я не хотела ехать так далеко – в Сибирь…

Елагин не припоминал, что когда-либо размещал свои координаты на сайте «Китежа», хотя такое вполне могло быть. Впрочем, это его сейчас волновало уже не очень: возникла тема поинтереснее.

– А зачем тебе понадобилась Сибирь? Для чего ты приехала?

Джоан молчала. Надо было решаться. Лежащий рядом мужчина ей безумно нравился, причем все больше и больше. Она чувствовала, что он хороший человек и что она ему тоже стала дорога. Нельзя же столь искусно притворяться влюбленным. И не только в постели. Судя по всему, он не агент, а частное лицо. Эпизод возле библиотеки доказывал, что он не состоит ни в мафии, ни в полиции. Теперь, когда нет Лаймы, она сама вряд ли сможет добраться до людей, способных объяснить историю с абсолютным топливом, а значит, и с гибелью отца.

Если она не решится довериться этому человеку, тогда какому человеку вообще можно довериться?

– Не хочешь говорить – не говори.

– Я хочу, но боюсь.

– Меня?

– Пойми правильно. Я самоуверенная глупая американка, которая примчалась в такую тяжелую страну в надежде, что ей удастся разгадать важную тайну. И, лишь оказавшись на месте, я поняла, насколько самоуверенна и глупа. Я в ужасе от самой себя и от того, что вокруг происходит. Я уже даже не знаю, чего мне хочется больше – раскрыть тайну или просто уехать домой.

– Может, я тебе смогу помочь.

– Я только о тебе в этом смысле и думаю. На миссис Варвару вряд ли стоит рассчитывать, хотя она и хорошая.

– Итак, ты приехала сюда из-за отца. Потому что тебя не устроили объяснения твоего дяди Джека относительно его гибели.

– Фрэнка.

– Пусть. Какая тебе нужна помощь?

Одной рукой майор обнимал возлюбленную, другой терзал пульт. И снова нарвался на картинку с голодающим кандидатом. Только теперь рядом с Андреем Андреевичем был не Оскаров, а писатель Ливонов. Очкастый подзаикающийся хищный старичок пытался втолковать корреспондентам, что не в меньшей степени отстаивает народные интересы, чем ныне голодающий Голодин. Хотя он, глава нацбольного движения, сидевший три года, понимает и принимает голодинскую тактику. Слова надо оплачивать делами. «Дело прочно, когда под ним сочится кровь. Причем своя кровь, а не чужая».

Голодин всячески демонстрировал, что этому визиту в свою поддержку не рад.

Он говорил «нет» всяческому экстремизму, особенно националистического толка.

– А какими делами вы оплачиваете те свои слова, господин Ливонов, которые привели ваших мальчишек в латышскую тюрьму?

Камера показала строгую сосредоточенную Нину, задавшую этот вопрос.

Известный писатель запнулся, вытаскивая ответную реплику, но в расстановке персонажей в кадре возникла некая сумбурность: Ливонов возражал, может быть, и умно, однако у зрителя оставалось ощущение, что он срезан вопросом о мальчишках под корень.

– Я хочу поговорить с людьми, которые владеют проблемой «чистой силы», и смогут объяснить мне, что же случилось с моим отцом. Умышленное убийство, злой рок, чья-то небрежность? И вообще, что такое абсолютное топливо?

– Я помогу тебе. Я знаю людей, разбирающихся в этой проблеме не хуже твоего отца. Но…

– Почему ты остановился?

– Я не знаю, поймешь ли ты меня правильно.

– Ты объясни все правильно, и я пойму.

– Даже очень компетентным специалистам нужна дополнительная информация. Самолет, упавший на машину с изобретателем, – этого мало, чтобы судить об изобретении. От твоего отца остались какие-нибудь материалы?

Джоан все уже взвесила и решилась, поэтому ответила быстро:

– У меня есть очень важные материалы.

Глава тридцать шестая
Старые друзья

г. Москва, офис Винглинского

Сергей Янович внимательно и неприязненно смотрел на собеседника. Саша Павлыш – старый друг, соратник, но до чего же трудно обрадоваться этой встрече!

Да, съели вместе пуд соли. То есть вместе гоняли в страну первые фуры с компьютерами в самом начале девяностых. Вместе отбивались от шпаны, рисковали, недосыпали и перепивали. Но как бы ему объяснить, что все это позади?

Самым ярким эпизодом их общего прошлого Павлыш считал случай на Брестском таможенном посту, когда его и будущего олигарха избил один и тот же белорусский пограничник. Старый друг считал, что таким образом они породнились навек. Сергей Янович уже несколько раз во время предыдущих встреч порывался объяснить побратиму, что воспоминание это ничуть не ласкает его душу, а скорее относится к числу таких, которые хотелось бы навсегда стереть. Не сумев в итоге собраться с духом, Винглинский просто велел своей секретарской службе никогда этого господина не соединять с ним по телефону.

Однако на сей раз Павлыш позвонил не сам, а сумел подговорить одного общего знакомого, знавшего, что эти хлопцы – старые товарищи, но не знавшего, что олигарх об этом товариществе давно мечтает забыть.

Павлыш явился с вестью о подвернувшемся ему в кои-то веки приличном деле. На тендер выставили фирму, торгующую сжиженным газом в нескольких странах Восточной Европы. Не Бог весть что, но полмиллиарда она стоила. Столько и предложила одна положительная питерская фирма. Павлыш по каким-то своим каналам нашел инвестора со смешанным российско-иностранным капиталом, готового выложить на двести миллионов больше. Почему так щедро? С помощью этой покупки инвестор улучшал конфигурацию своих активов.

– Ну и покупайте! – пожал плечами Винглинский.

Выяснилось, что это не вся история. На смешанную компанию сразу же после объявления стартовых условий торга сильно наехала Счетная Палата. Причем не просто так, а по запросу депутатов.

Купленных депутатов.

Винглинский откровенно поморщился в этом месте.

Когда же Павлыш заявил, что команда подкупить депутатов для подписания запроса поступила из Кремля, Сергей Янович закрыл глаза, перебарывая вспышку гнева. Он гневался не от обиды за честь Кремля или Думы, ему было жаль времени и остатков ровного настроения, вывезенного утром из сауны.

– Ты видел, как депутатам передавали деньги? Гость обиженно насупился:

– У меня информация из надежнейшего источника.

– Чем ты можешь доказать, что была команда из Кремля?

Павлыш развел руками как рыбак, рекламирующий свой самый грандиозный улов:

– Люди, в честности которых сомневаться… Щека олигарха дергалась уже непрерывно.

– Стой, стой, хватит!

– Ты только не скажи мне теперь, Сережа, что наши думцы вообще не берут!

– Мне плевать, берут они или не берут и сколько берут, если берут. Меня интересует другое.

Гость осторожно сглотнул слюну.

– Что же?

– Почему ты пришел с этим ко мне?

Явная растерянность проступила в лице Павлыша:

– У тебя газеты, у тебя…

– Какие газеты ты считаешь моими?

– Ну хотя бы эта новая – «Независимые известия». Винглинский вызвал по громкой связи секретаря.

– Соедините меня с Фроловым.

Глаза Павлыша предвкушающе загорелись. «Вот это правильно, вот это по-нашему, по-старому! Рубануть с плеча, чтобы всем начало икаться. А еще говорят, что Винглинский теперь не тот. Тот! Еще как тот!»

– Фролов? Узнал? Слушай команду! Если к тебе поступят какие-либо разоблачения, связанные с делом о тендере по продаже компании «Неста-М», не печатать ни в коем случае!

Взгляд Павлыша потух, ему стало неприятно и непонятно.

– Но…

– Что «но»? Какое ты мне хочешь тут сказать «но»?! Старый друг понурил голову:

– Значит, не станешь вмешиваться?

– Мог бы и сам догадаться. Даже если б у тебя были заверенные самодоносы всех подписавших этот запрос депутатов и идеальная аудиозапись звонка из администрации в Палату, я бы все равно отказался!

– Но…

– Опять «но»? Я и так считаюсь банкиром Голодина, мне нельзя еще по одному направлению ссориться с Кремлем. Неужели это трудно понять?!

– Но у него растет рейтинг. Уже четыре с лишним процента.

Винглинский снова гневно закрыл глаза:

– В том-то и дело. Когда он плавал в пределах процента, это была почти безопасная игра, песочница, понял? А теперь уже не песочница, теперь может дойти до гибели!

Старый друг воззрился на олигарха с нескрываемым удивлением:

– Так ты что, не хочешь, чтобы Андрюха победил? Винглинский некоторое время смотрел на него, потом, пожевав губами, сказал:

– Знаешь что…

– Знаю, знаю.

После ухода Павлыша Сергей Янович ощутил внезапную тоску по семье. Такое с ним случалось настолько редко, что он даже не смог бы теперь вспомнить предыдущего аналогичного случая.

Плохо дело!

От ровного утреннего настроения не осталось и следа. Сергей Янович достал из ящика таблеточный блистер, выдавил одну капсулу на ладонь и бросил в рот. Воды рядом не оказалось. Он поднял глаза, чтобы нажать секретарскую кнопку, и обнаружил перед собой сидящего за столом для совещаний незнакомого человека. Пожилого, одетого прилично, но с со странной улыбкой на лице.

Капсула мешала говорить.

Но не гостю, тут же пустившемуся в объяснения. Он принес рукопись. Документальный разоблачительный текст. Свидетельство очевидца. 1987 год, недра КГБ, отдел политического планирования, выражаясь по-современному.

В дверях появился секретарь и получил немой приказ: воды!

Гость между тем не прерывал своей речи.

Тема: изготовление искусственных политических партий, пробных шаров, щупов, с целью исследовать тогда еще совершенно недифференцированное общественное мнение. Действующие лица: генералы такой-то и такой-то. Выбранная кандидатура – Владимир Вольфович Жириновский. Сразу возникает вопрос: почему он? Сразу следует ответ: во-первых, активный, во-вторых – еврей, так что на реальный избирательный успех рассчитывать не может.

Сергей Янович глотнул водички.

– Вы кто такой, извините? Гость с достоинством ответил:

– Иван Семенович Плахов.

Винглинский покачал головой, как бы стараясь вытрясти оттуда только что полученную информацию. Иван Семенович продолжал с безмятежным напором:

– Таким образом, можно считать доказанным, что Владимир Вольфович Жириновский есть политический голем. И ниточки, к нему привязанные, тянутся…

– Нет, – крикнул Винглинский, – вы сначала скажите, как вы сюда попали?

Стоявший тут же в ожидании пустого стакана секретарь побледнел как смерть смерти. Иван Семенович иронически поглядел на Винглинского:

– Не хотите ли вы намекнуть, чтобы я отсюда ушел? В кабинет стремительно, несмотря на всю свою неуклюжесть, влетел Либава, жестами извиняясь перед шефом.

– Послушайте, – начал он гнусавым укоризненным тоном, – вы же обещали мне, что пойдете домой. Я ведь вам все объяснил. Раза четыре.

Секретарь подбежал сзади к человеку с папкой и начал сердито поднимать его со стула. Иван Семенович не закричал, как это обычно бывает: «Руки!» Он опять же с достоинством встал и сказал:

– Не понимаю, почему все до такой степени боятся Жириновского?

И красиво вышел с брезгливой улыбкой на губах.

– Что это было?! – спросил зловещим голосом Сергей Янович. – Как этот человек вообще мог оказаться здесь? Я уж не говорю про кабинет – как он в здание-то вошел?!

Видимо, для всех это было загадкой, потому что все молчали.

Винглинский потребовал у секретаря еще стакан воды, а у Либавы спросил:

– Он что, и правда генерал Комитета? Либава покраснел:

– Шофер генерала. Олигарх нервно захихикал:

– А явись сюда сам генерал, мы бы что, под столы попрятались?

Либава не стал смеяться, понимая, что хозяин шутит отнюдь не ради его увеселения.

Винглинский резко перестал смеяться. Уперся взглядом в помощника:

– Все!

Либава стоял по стойке смирно, зная по опыту, что самое опасное для подчиненного – переспрашивать начальство.

– Хватит с меня этих собратьев по пограничной белорусской дубинке, хватит генеральских шоферов. Не могу больше. И не хочу мочь.

– Куда прикажете ехать?

Сергей Янович задумался. Плохо, когда все пути открыты, это мешает желанию оформиться. Нужны препятствия, нужны зоны недоступности.

– Хочу напиться. Либава кивнул.

– Но с развратом.

Либава опять кивнул. Он был как никогда серьезен: начиналась, возможно, самая ответственная часть его службы.

– То есть, насколько я понимаю, столик в «Ванили» отменить?

Винглинский только поморщился в сторону своего Лепорелло. Мог бы и сам сообразить. В «Ванили» делаются дела, это лежбище старых олигархических зубров, но тех, что еще в творческом соку, с запасом хода. Сергею Яновичу не нравилась глухая, без окон, без дверей центральная зала-вип этого ресторана, но все знающие люди в один голос утверждали, пусть там и морально душно, зато «не пишут». Что ж, кто хочет, пусть верит.

Итак, поскольку никаких на сегодня дел, стало быть, и никакой «Ванили».

– А до «Царской охоты» пока доедем… правильно, Сергей Янович?

Винглинский всплеснул руками, как Рахманинов после концерта.

– Что, на Москве нет новых точек?

– Как не быть, Сергей Янович.

– Так почему ты по ним не специалист?

– Стараюсь.

– Излагай.

– Тут неподалеку, на Остоженке. Си-фуд ресторация «Лагуна». Столики вип-обслуживания стоят прямо на крыше огромного аквариума, а внизу рыбки плавают. Даже, говорят, пару мурен завели. И мурен этих можно даже съесть, если за отдельную плату. Своя служба эскорта, и не только эскорта. Но я бы ей не доверял.

– Это почему бы ты ей не доверял? Проверял, что ли? Ради меня старался? Да?

Либава давно уже привык к таким внезапным извивам хозяйского настроения, поэтому просто пережидал.

– Можно, как вы особенно любите, на теплоходе по Москве-реке, я бы посоветовал…

– Я же сказал – новенького!

– Так я и говорю: кораблик новенький, баржа-будуар, пивная галерея «Галера», девушек доставим катером с набережной.

– Что ты меня все на воду тащишь? Это тебе только показалось, что я люблю воду. У меня вестибулярный аппарат слабый. У меня половой аппарат в порядке. Мне не интерьерной экзотики – мне другого надо. Понял?

– Конечно, понял. Тогда лучше всего подойдет «Синяя борода». Заведение тоже достаточно новое, без особых понтов, но с телевитриной.

– Что это?

– Вы заходите в кабинет. Перед вами десяток экранов, на каждом – юная особа. По крайней мере владельцы утверждают, что юная. В самых разных состояниях.

– Что это значит? Пьяные, что ли? Обкуренные?

– Я неловко выразился. Я имел в виду, что особы там в разных видах. Они могут просто сидеть за столиком, и вы вызываете их всего лишь по такому видео. Но можно нажать кнопку «душ» или «неглиже» и увидеть больше. Для людей со слегка искаженной психикой есть даже кнопки «туалет», «дыба»…

– Что ты последнее сказал?

– «Дыба». Говоря народным языком: садо-мазо.

– У меня в этом отношении психика не искаженная. Самая что ни есть не искаженная. Но поеду.

– Я распоряжусь.

…Через полчаса Сергей Янович сидел в полутемном, почему-то очень прокуренном кабинете и пялился на экраны. Пялился и морщился. Зрелище его не слишком возбуждало, но вместе с тем не мог он и плюнуть на все это. Зря, что ли, ехал?

Послушные приказам кнопок девушки одевались, раздевались, оправлялись, мылись и снова одевались.

Либава тихо стоял за спиной шефа, с трудом сдерживая зевоту.

– Вон ту, – не оборачиваясь, показал Винглинский, – вон ту, с плечом, что-то есть в этом повороте… И для контраста – чернушку пухленькую.

– Понял.

Через пару минут Либава вернулся, виновато дыша.

– Что?

– Проблемы.

– Какие?

– Мне сказали, что та, с плечом, сегодня не вышла.

– Что значит… а почему она здесь мелькает? Либава стоял с недоумевающим видом.

– Черт знает что. Ехали в такую даль… Ладно, длинную. Вот эту.

Либава ушел.

И тут же вернулся.

– Сергей Янович, важный звонок.

– Что еще? Кто?

– Захаров, из Калинова.

Винглинский в ярости обернулся к помощнику:

– И с чего ты решил, что этот звонок важный?

– Утечка информации.

– Какая там может быть информация?

Либава молча и решительно протянул трубку шефу.

– Да! – гавкнул миллиардер. По мере того как он слушал, глаза его закрывались.

– Так, Захаров. Я понимаю, что ты понимаешь, что приносишь мне одни неприятности… А, так ты уже кого-то подозреваешь? Одного московского майора подозреваешь? А я подозреваю, что вырву твои яйца, только пока еще не решил, кому конкретно это поручить! Мне плевать, что номер вскрыт профессионально! Умри!

Винглинский бросил трубку помощнику.

– Что скажешь? Либава помялся.

– Мутная история.

– Подними все, что там у нас есть. Какой-то майор, если не выдумка Захарова… Надо выяснить, кто такой. От кого майор. Может быть, сам по себе майор.

– Я все сделаю, Сергей Янович.

– Если произошло то, что он сказал, я повисаю на крючке.

– Этот кретин мог что-нибудь и напутать.

– Нет. Худшие предположения – обычно самые верные. Кто-то целенаправленно охотился за кассетой с моими откровениями насчет «чистой силы» и их получил. Захарова, конечно, под пресс, ему не удастся под дурачка проскочить. Он тут не жертва, не дурак, он хочет сыграть, но у него не получится. И будем ждать, когда с нами выйдут на связь, чтобы поторговаться. Это был бы, кстати, неплохой вариант.

– Я понял. А с этим все? – Либава махнул рукой в сторону экранов.

– Почему, иди заказывай.

Пока Либава объяснялся с ресторанными сутенерами, Сергей Янович мрачно посматривал на экран, массируя ладони, как будто был хирургом и ему предстояло экранных девушек расчленять.

Помощник явился с нервной улыбкой на пухлых губах.

– Что еще?!

– И вторая тоже недоступна.

– В каком смысле может быть недоступна проститутка?

– Я опять неловко выразился. Она как раз доступна, но она на… м-м… задании, работает в данный момент.

Либава ждал взрыва и уже намечал для себя пути развития рекламационного скандала с администрацией заведения, но все кончилось мирно.

– Помнишь «Вертинского»? Минеральную воду. Либава улыбнулся и закивал. Это была в самом деле дурацкая история. Пару лет назад Сергей Янович назначил деловую встречу с партнером в пафосном тогда ресторане «Вертинский». Партнер берег здоровье и пил только минеральную воду. Но той воды (кажется, «Ланжевен»), твердо указанной в меню, в наличии не оказалось. Тогда хотя бы «Перье», попросил партнер. Официант пришел с унылым лицом и сообщил, что и «Перье» нет.

– Узнаю отечественные нравы, – усмехнулся Винглинский. – Жесткость законов усмиряется повсеместным их неисполнением. Пафос предложения разрушается дотошностью спроса.

Тогда, после «Вертинского», дело с тем партнером не сделалось, и очень скоро выяснилось, что и к лучшему: партнер заливал себя водой потому, что финансово горел.

– Это сигнал мне. Поехали-ка еще потрудимся. Надо сделать несколько звонков.