Текст книги "Кто хочет стать президентом?"

Глава двадцать третья
«Китеж» идет ко дну

г. Калинов

– Если б хотели убить – убили бы, – сказал Елагин, садясь на топчане и опуская ноги на пол. Теперь он уже свободно проделывал это упражнение. Голова не кружилась, в ушах не гудело, глаза не застилало, как в первые дни.

– Контузия, – сказал Кастуев, считавший себя человеком, разбирающимся в медицине. Этот диагноз он поставил сразу после взрыва и теперь настаивал на нем. Ему и Бобру хватило ума не обращаться с бесчувственным майором в больницу, и майор впоследствии очень хвалил их за это. Хотя кто знает, как бы он отозвался об их действиях в случае свой смерти от неоказания ему должной медицинской помощи. Если же серьезно, ребятам пришлось пережить немало неприятных секунд, минут и часов. Надо было оттащить бездыханное, казалось, тело от взорвавшейся машины, решить, что с ним делать, а потом долго и тупо ждать результатов этого решения – отдаст концы или нет.

Приехавшие к месту взрыва люди подполковника Шинкаря вели себя вяло, как бы не имея никакого конкретного задания: не рыскали по дворам, чисто формально опрашивали соседей и даже не попытались попасть в помещение фирмы «Китеж», поблизости от которого стоял несчастный «жигуленок». Им явно хотелось представить взрыв обыкновенным несчастным случаем. Ну, стояла себе машина во дворе, а потом как рванет! Так что можно было сделать вывод: не менты причастны к случившемуся. А кто?

Винглинский? Но даже его месть за похищение Нины не могла оказаться столь мгновенной.

Ночью нашли и доставили врача. Он подтвердил диагноз Кастуева, прибавив к нему еще какие-то медицинские слова.

– Ну, и к чему готовиться? – спросил его Бобер. Врач был философ и сказал, что если повезет, то «парень встанет через пару недель».

– А если не повезет?

– Станет инвалидом на всю жизнь.

Взял деньги и ушел черным ходом, оставив медикаменты и расписав на листочке, как и когда их надо вводить пострадавшему.

В состоянии полного беспамятства майор Елагин встретил старый новый 2008 год. Как раз к празднику вышли из больницы братья Савушкины, пострадавшие в одной из прежних творческих акций «Китежа», и численность личного состава фирмы выросла ровно вдвое, что дало возможность организовать надежный блок-пост у топчана контуженного.

В общем, ребята не дремали, но никаких признаков враждебной активности на территориях, прилегающих к фирме, замечено не было. Вот тогда-то майор и сказал в первый раз:

– Если б хотели убить – убили бы.

– Когда они успели заминировать машину? Я приехал, припарковался, вошел, минут через десять мы вышли… когда? – недоумевал Бобер.

– Думаю, раньше. Скорее всего – во время задушевной беседы, что я вел с умной девушкой.

– Так что, когда я отвозил ее в центр, машина уже была?..

– Была, была. Ребята помрачнели. Елагин улыбнулся.

– Мужики, я понимаю, что становлюсь слишком обременительным гостем. Ладно еще что-то разузнал бы, а так мне просто не с чем возвращаться в Москву. А у меня такое положение, что возвратиться с пустыми руками я не могу.

Он подумал, рассказать ли ребятам про свои подозрения насчет сына, но решил, что это будет перебор. Не хватало еще, чтобы они начали его жалеть.

– Понимаю, из-за меня валится вся ваша работа и планы. Отсюда последняя просьба: организуйте мне встречу с Лапузиными. Поговорю с ними и уеду.

– Ты еще не можешь ходить.

– Съезжу, – сказал Елагин, но осекся, вспомнив про взорванную машину. – На такси.

– Одного из Лапузиных нет в стране, он в Штатах, я сам видел по телевизору, – сообщил Кастуев. – Строит установку, читает лекции.

– Но второй-то здесь.

– Здесь.

– Не надо бояться. Тому, кто устроил взрыв, важно было меня вывести из строя, и пока я тут валяюсь, ничего предпринимать он не будет.

– А кто боится? – без энтузиазма спросил Бобер. Майор помрачнел.

– Значит так, ребята. Если вы что-то опять начнете вынюхивать, «он» сразу поймет, что это по моей просьбе, и может шарахнуть по вам, как по мне. Команда будет такая: все отставить. Вот отлежусь – сам займусь.

– А кто сказал, что ты здесь главный? – поинтересовался старший Савушкин.

После этого разговора майора скрутило заново. Дней десять он стонал и потел. Подпольный доктор кривился, глядя на его постельное поведение, что-то строчил на рецептурных бланках.

– Ну что? – спрашивали его.

– А ничего, – отвечал он нервно, как будто спрашивали у него явную глупость. – Надо колоть и ждать.

За эти дни в стране произошли крупные изменения – началась кампания по выборам президента. Большие изменения произошли и в жизни «Китежа».

– Нас выселяют, – доложил Кастуев Елагину в ответ на вопрос, почему все ходят такие хмурые. – Задрали арендную плату.

– Это потому, что я не умираю, – усмехнулся майор.

– Что?

– Дай мне телефон. Сколько нужно доплатить?

– Четыре тысячи зелени.

– Всего-то?

Кастуев исподлобья глядел, как майор возится с аппаратом.

– Боков, это ты? Мне нужны деньги. Русские деньги, сто пятьдесят тысяч. Нет, очень срочно. Называй счет, – это Кастуеву.

Прослушав длинную серию цифр, майор продиктовал ее в трубку. Бобер и младший Савушкин, сидевшие тут же, рядом с кроватью, переглянулись.

– Что у тебя с головой? – спросил, улыбаясь, Кастуев. – Ты же еще вчера не различал день и ночь.

– А что у меня с головой? – Елагин закрыл-открыл глаза, повертел головой с закрытыми, с открытыми глазами. Встал, вытянул руки перед собой, опять закрыл глаза и коснулся по очереди обоими указательными пальцами кончика носа.

– Так, мужики, деньги будут послезавтра.

– У нас тоже для тебя есть подарок.

– Нашли Лапузина?

– Угадал.

– Так едем!

– Может, полежишь еще пару деньков? Для страховки.

– Только прогулка в автомобиле может меня по-настоящему освежить.

Глава двадцать четвертая
«У старого охотника»-2

г. Калинов

Преодолевая внутреннюю тошноту, Винглинский переодевался. Пальто, костюм, ботинки, носки – все это пришлось снять как обмундирование, совершенно неподходящее для оргии, которую он решил продемонстрировать калиновской камарилье своих клевретов.

Дворец среди елей ожил. Повсюду полыхала истерически яркая иллюминация, грохотала вода в наполняемых бассейнах, наливались теплом парильные камеры. Мангалы распускали длинные невидимые языки будоражащих воображение запахов. Правда, самому Сергею Яновичу эти запахи казались тошнотворными. Но что делать, надо терпеть.

И вот олигарх засел в роскошном предбаннике этаким Домицианом, даже венок себе велел сплести из сухих дубовых листьев – картина, обязанная восхитить подданных и внушить им уверенность, что дела идут как надо, даже лучше, и нет никаких поводов для вредных сомнений: столы ломятся, пар не ломит костей, а девушки не ломаются.

В предбаннике предбанника начали собираться гостенечки. Либава их рассаживал, определяя место в очереди. Первым занырнул в тронную залу, естественно, Тимченко. Он был забавен, этот лидер местного банковского сообщества и кандидат в главные городские управленцы. Винглинский должен был признаться себе, что назначил именно его фаворитом районных выборов исходя не столько из деловых качеств, сколько из забавного совпадения внешности Тимченко и своей. Такой же худой, длиннолицый, с как бы чуть-чуть слезящимся декадентским взглядом. Тем более что, отдавшись душой и телом в пользование олигарху, районный банкир начал подражать ему, копировать стиль одежды, поведения, говорения. Наблюдать за этим было забавно. Особенно в данный момент, когда олигарх сидел с венком на голове, завернувшись в махровую простыню. Тимченко явился в пальто с поднятым воротником, держа под мышкой кожаную папку. Как будто в загородном особняке сделалось вдруг двое Винглинских – выходная и рабочая модификации.

Кандидат в мэры сел на краешек стула, расстегнул папку и начал докладывать всякую мелкую ерунду – о составе избирательных комиссий, о нехватке оргтехники, о кознях «единороссов» в городском совете, где у них по-прежнему большинство. Он всегда докладывал об одном и том же. Речь его текла подобно тихой реке с очень плавными поворотами.

Стоп, а это что такое?!

– Что это за фамилия?

– Новый зам районной избирательной комиссии, надежнейший человек. Мне обязан лично. Голову сложит.

– Нет, что у него за фамилия?

– Борис Иванович Испражненко.

– Откуда такая фамилия?!

– Признаться, я тоже спрашивал. Он говорит, что его предки – выходцы из Праги.

Винглинский отрицательно покачал головой:

– Мне кажется, Прага здесь ни при чем. Тимченко засуетился, он готов был сделать для своего благодетеля многое и нервничал, не зная, что можно сделать в данной ситуации.

Олигарх подумал: чего только не случается покупать за свои деньги.

– Заменить?

– А что ты можешь сделать? Одно дерьмо заменить на другое?

– Почему же, есть довольно приличные люди.

– Какая разница… Иди переодевайся.

– Что вы сказали?

– Переодевайся. Поработали – теперь поразвратничаем.

Как раз в этот момент приоткрылась дверь и послышались волнующие вскрики веселящихся молодых женщин, уже добравшихся до первой своей радости на сегодня – ящика «Мартини».

Кандидат в мэры побледнел.

– Что ты хочешь мне сказать?

Кандидат приложил руку к левому отвороту пальто:

– Кардиограмма. Сижу на конкоре.

– Что это такое?

– Кардиологи сказали: лекарство от внезапной смерти.

– Так ты что, можешь тут еще и коньки отбросить?! Тимченко понял, что сделал себе плохую рекламу, и заторопился, исправляя положение:

– Нет, что вы, это временно. К выборам я – огурец. Гарантирую. Я еще поживу вам на пользу.

– Иди переодевайся.

– Я замену привез.

– Какую еще замену?

– Поэта. Хорошего поэта Тальберга. Он создан для всего этого, – кандидат кивнул в сторону пьяноватого женского смеха.

Винглинский махнул на него рукой. Тимченко выскользнул.

Вошел Либава и, наклонившись к уху шефа, сообщил:

– Приехал генерал.

– Ну и что? Пусть ждет.

– Тогда Курицын?

– Тогда все равно. Давай прокурора. Бодрячок-прокурор, как выяснилось уже через пару минут после начала разговора, прибыл просто так – отметиться. Припасть к стопам высшего своего руководства. Никакого конкретного дела у него не было. Ездил, правда, он в командировку в Москву и слышал там какие-то слухи о каких-то перестановках в высших прокурорских рядах.

– Ну спасибо, я бы сам никогда не добрался до такой информации. Особенно сидя в Москве, – сказал Винглинский. – Ты только за этим притащился?

– Как же, и почтение засвидетельствовать, – стыдливо улыбнулся прокурор. Он знал, что за излишнее усердие не наказывают.

– Иди переодевайся.

– А?

– Готовь себя к принятию удовольствий.

Прокурор улыбнулся еще стыдливее. И сообщил осторожно, сопровождая свои слова благодарностями, что у него сегодня годовщина свадьбы. Всего год назад он снова женился. Женился по любви. И, что самое существенное, до сих пор супругою своею жарко увлечен. Если б не годовщина, он бы с охотой, тем более в таком кругу.

– Переодевайся, слышишь? Там столько работы – я что, один буду за всех отдуваться?

Курицын улыбнулся невидимым девушкам и стал пятиться к двери.

– Теперь генерал? – спросил вновь вошедший Либава.

– Пусть ждет.

– Тогда там только Захаров.

– Этот придурок?

Либава вздохнул в своей обычной манере.

– Давай Захарова. А генерал пусть помучается.

Винглинский Кунгурова не любил и знал, что пользуется полной и давней взаимностью. История эта началась в романтические и беспредельные девяностые на знаменитой Югре, в славном ныне городе Ханты-Мансийске. Времена первых залоговых, а на самом деле – подлоговых аукционов. Огромные куски государственной собственности уходят за копейки, причем копейки, взятые в безвозвратный кредит у этого самого государства. Журналист Киселев истерически рисует на экране своих «Итогов» наиболее популярные и наглые схемы этого финансового разврата. Молодой Сережа Винглинский, начинающий бизнесмен из окружения бизнесменов, начавших чуть раньше него, обожал смотреть такие телепередачи, пытаясь как можно глубже заглянуть в честные глаза журналиста Киселева и понять, откуда он берет столько справедливого сарказма и философской грусти, ведя речь обо всех этих глобальных злоупотреблениях.

Бизнесы, реально стоившие десять миллиардов долларов, уходили в руки тех, кто давал за них двести миллионов, да еще и не из собственного кармана, а из аккуратно прогрызенной дырки в бюджете. Помнится, тогда и состоялся первый разговор молодого, подающего надежды финансового волчонка с матерым уже на тот момент генерал-майором. В номере одной из ханты-мансийских гостиниц. Как раз на фоне киселевского псевдопатриотического блекокотания. Это, надо сказать, был звездный час Винглинского: он по чьим-то высшим соображениям попадал в группу «ребят», которым позволялось хапнуть небольшой нефтеносный континент вместе с трубоструктурой и всякими там качалками. Сергею Яновичу просто повезло оказаться в нужное время в нужном месте, имея при этом хорошие отношения с нужными людьми. Так выпали кости, так расположились звезды – никаких личных, реальных подвигов, никакого особого образования, никаких жертв и профессиональных мук от молодого дельца не потребовалось. Случай, правильно стасовавшиеся время и место. Не прав Прудон, не прав. Капитал есть не присвоение, как он утверждал когда-то. У нас в России все по-своему, у нас даже капитал приобретается путем распределения, как продовольственный заказ в советском НИИ. Тогда – шпроты и сухая колбаса, но почти каждому, сейчас нефтяная компания или алюминиевый комбинат, но только тем, на кого падет перст судьбы. А этот перст чаще всего растет на какой-нибудь конкретной властной руке. На него, Сережу Винглинского, пал, а ведь он только дал себе труд не побрезговать втиснуться в толпу ждущих.

Кунгуров и пригласил тогда в Манты-Хансийске Винглинского, чтобы сообщить тому приятную новость. Покончив с сухой деловой частью, он не удержался от короткой проповеди, что случается с генералами, поступающими непатриотично и нервничающими от этого: им хочется оправдаться.

– Ты что думаешь, я не понимаю, сколько стоит этот кусок? – спросил он строго у молодого бизнесмена. – Думаешь, я не знаю, что за него можно было получить в двадцать раз больше, как долдонит этот подлец в телевизоре?

Пальцем ткнул в экран, заполненный печальным лицом Киселева.

– Тут все дело в том, от КОГО можно получить в двадцать раз больше. Если отдать это не тебе с ребятами задарма, значит, подхватит Рыклин, а за его спиной уже виднеется красивый цветочек БИ ПИ. Целый кусок российской территории оказывается в полном владении иностранной компании. Не российской, ты понимаешь? За год они купят всю местную администрацию, посадят повсюду своих людей, соблазнят население своими зарплатами и – где она тогда, территориальная целостность, а? Тебе, Янович, может, это и все равно, а вот мне нет. Лучше пока поменьше бабок, но крепкая держава. Ты понял, в чем моя высшая логика? Пусть лучше этот кусок достанется своим ворам, чем иностранным монополиям. Ты ведь свой вор, Винглинский?

Сергей Янович просто кивнул. Терзания генерала в тот момент его не слишком волновали, а потом стали волновать еще меньше – когда он узнал о генерале побольше. В свое время Кунгуров карьерно поднялся благодаря своему месту работы. Говоря проще, он отвечал за унитазы Раисы Максимовны. Видимо, унитазы работали исправно, и молодой офицер пошел в гору. Сходил на время в штат большой нефтяной группы, а потом всплыл в рядах КПРФ. Он был одним из тех, через кого небезызвестный Ходор подкармливал своих новых союзников перед думскими выборами. Поскольку роль Ходора в современном финансово-политическом раскладе до известной степени перешла к нему, к Винглинскому, генерал прибыл сюда как по наезженной колее.

Предстоит неинтересная и неприятная встреча. Все удовольствие состоит в том, чтобы потомить Кунгурова. Предпочтем капитана генералу.

Захаров влетел к шефу этаким чертом, явно уверенный, что сильно обрадует своего благодетеля. Сел на краешек стула, только что оставленного влюбленным прокурором.

– Что там у тебя в твоей сигуранце? Захаров широко улыбнулся и выдохнул:

– Две американки.

Винглинский на секунду даже оторвался от своих все еще невеселых мыслей.

– Выражайся яснее.

– Докладываю: в город явились путем железнодорожного поезда две гражданки США. После устроенной в вагоне кровавой драки были схвачены дураками Шинкаря с засовыванием в обезьянник на вокзале. Я их вызволил и поместил в нашу золотую клетку.

Олигарх смотрел на капитана искоса, как бы не желая уделять ему полного внимания. Он давно уже поставил крест на этом своем кадре, только не было времени придумать способ избавления.

– Вот, – сказал Захаров, протягивая шефу стопку бумаги.

– Что это?

– Запись и расшифровка их разговоров, что производились в номере.

Винглинский рассеянно полистал бумаги.

– А с чего ты взял, что их надо окружать таким вниманием?

Захаров сделал удивленное лицо: ну как же? Калинов, райцентр, Южный Урал, а тут две гражданки республики США нарисовались…

– И что ты выяснил в результате прослушивания?

– Разговоры в основном на бытовые темы. Обмен впечатлениями от прогулок по городу. Там дальше список лиц, с которыми у них были контакты.

– И что?

– Ничего подозрительного. Но я отметил в их поведении одну странность.

– Что им вообще здесь надо?

– Вот это и есть самое главное. Этого определить не удалось. Это они скрывают. И это показалось мне подозрительным. Очень подозрительным.

– А ты прямо у них спрашивал?

– Спрашивал. Говорят – вернее, одна говорит, вторая похожа на немую… Так вот, та, что говорит, говорит, что у них благотворительные цели. Информация без границ, новые идеи, с этим они были в колледже, что у автовокзала, и в девятой школе, заходили даже в кинотеатр – тоже что-то высматривали, но недолго.

Олигарх запахнулся плотнее в свою простыню, чтобы надежнее загородиться от потока идиотизма, который, как ему ощущалось, шел от капитана.

– Я все еще не пойму, для чего ты их затащил на конспиративную явку и пьянствовал там с ними? Тебе что, местных блядей не хватает?

– Никак не пьянствовал. С ними не попьянствуешь, они двух ребят с промзоны так изувечили…

– Послушай, я устал от твоего бреда.

– В поезде они на них напали.

– На ребят?

– Нет, ребята на них. Босой и Маленький. Люди Танкера. Но это не важно. Теперь у обоих рожа в шрамах. Это так их американки. Виртуозная работа, как будто их этому специально учили. А сами сидят тихонько под моими камерами: да, дорогая, нет, дорогая, ни словечка лишнего, как будто чувствуют, что идет прослушка. Шпионки, точно. Винглинский посмотрел на капитана:

– Я ничего не понял из твоего рассказа. Давай я сам на них взгляну, на твоих шпионок.

Капитан сник. Шеф сразу нащупал самое слабое место в его позиции.

– Их нет.

– Кого нет?

– Американок, Сергей Янович. Сегодня ночью они не пришли ночевать. И вчера тоже. Не исключено, что их уже нет в городе. Мои люди докладывают, что не видать нигде.

На Винглинского капитан смотреть не смел, он только воображал, ужасаясь, какое выражение сейчас возникает на этом удлиненном, злом лице. Конечно, разумнее всего было бы скрыть инцидент с иностранками, если б только была возможность его скрыть. Шинкарь знает, и не только он. Донесли бы, и как тогда оправдаешься в том, что использовал явочный номер в сугубо личных целях, после строжайшего предупреждения относительно номера в «Парадизе»? Наоборот, правильно поступил, что сам примчался.

– Пошел вон, – сказал тихо Винглинский. Капитан сполз со стула и так, на полусогнутых, проковылял к двери. Открыл ее задом.

– Ты теперь у меня здесь истопником будешь работать при Мефодьиче! – крикнул ему вслед хозяин, и самое отвратительное – что этот крик отлично расслышали все сидевшие в комнате перед предбанником.

Генерал, проходя к двери, даже не взглянул на Захарова.

На поединок с этим просителем у олигарха уже не было сил. Да поединок и не имел смысла. Дело шло о давно обещанных выплатах. Бегло просмотрев бумаги, Винглинский легко их подмахнул.

– И не лень вам в такую даль киселя хлебать?

Генерал неторопливо убрал подписанные бумаги в папку, покосился на дверь, за которой то усиливалось, то ослабевало звучание девичьего смеха.

– А я тут неподалеку охочусь. Меня попросили заехать, раз я все равно оказался поблизости.

– Понимаю. А денежки на что Геннадию Андреевичу срочно понадобились? Навоз на поля у себя в Спасском-Лутовинове завозить будет?

И Сергей Янович улыбнулся старому знакомому такой широкой и беззаботной улыбкой, на какую только был способен.

Генерал с достоинством поклонился. С огромным достоинством – и не скажешь, что он когда-то всего лишь заведовал канализацией. Правда, на даче у генсека.

Когда Кунгуров испарился, возник Либава.

– Что дальше, Сергей Янович?

– Как что, разврат по полной программе! Иди расшевели девок, и всех, кто там сидит в приемной, – сюда в голом виде!

– Всех?

– До единого!

Я им покажу плохую кардиограмму и годовщину свадьбы!

Сам господин Винглинский давно уже имел весьма специфические интересы в сексуальной области и удовлетворять их предпочитал с мастерицами, хорошо осведомленными на сей счет. От мысли оказаться в одиночестве в теснинах разгоряченных южноуральских телес его начинало морозить. Сегодняшнее свое развлечение он видел в том, чтобы полюбоваться на этих калиновских червяков в момент получения ими совершенно нежеланного удовольствия. Принадлежность к миллиардерской свите предполагает не только получение дивидентов, но и некоторые виды налогов. А что они могут ему предложить, кроме банной клоунады с бабами за его бабки?

Либава неторопливо выполнил приказание.

За женской дверью после его визита туда стало еще веселее. За мужской образовалось затишье. Винглинский, беззвучно хихикая, представлял себе, как его дурак-двойник стягивает, перекосив физиономию, свои бледные кальсоны с худых ног. Как весельчак-прокурор перестает быть весельчаком после объяснений Либавы, что от него сегодня все-таки потребуется.

Смех сотрясал длинное узкое тело олигарха все сильнее, и ему даже начинало казаться, что сегодняшний вечер не следует признавать совсем уж неудачным. Ну наобщался с идиотами, теперь над этими же идиотами постебаемся.

Дверь отворилась, и перед Сергеем Яновичем возник крепкий рыжий голый парень с приветливой улыбкой на круглом лице. Особенно как-то истерически рыж он был в области как раз паха. Парень поклонился и представился:

– Тальберг.

– Что? – инстинктивно спросил Винглинский. Поэт встал в позу и произнес звонким, слишком неуместным голосом:

– Пинь-пинь-пинь тарахнул зинзивер, о, лебедиво! о, озари!

– Что это? – опять спросил миллиардер, понимая в происходящем все меньше.

– Хлебников, – с легким укором в голосе сказал уральский модернист. Он был глубоко убежден, что все авангардные финансисты страны должны обожать авангардную поэзию.

– Хлебников? Пол? – поинтересовался Винглинский, который был немного знаком с американским журналистом, сраженным чеченской пулей несколько лет назад.

– Пол? – в свою очередь не понял рыжий сатир. – Пол мужской.

И тут рядом с ним возник капитан Захаров – тоже голый, но зачем-то в носках. Он не ретировался в город, а завис вблизи вождя, готовый загладить банным трудом свою вину за неудачу на основной работе.

Глаза миллиардера вылезли из орбит и даже как бы чуть-чуть отодвинулись друг от друга.

Парень, представившийся Тальбергом, сделал неопределенный жест рукою и звонко сообщил, что у него готов экспромт, очень-очень подходящий к создавшейся веселой ситуации.

Захаров, несколько лучше знавший шефа, осуждающе на него покосился. Зря ты, мол, дорогой. Он уже и сам не был уверен, что правильно сделал, оставшись. Да и эти носки… А ведь всего лишь хотел подстраховаться от простуды. Полы тут хоть и деревянные…

Винглинский поднялся из кресла, и в тот момент, когда в очередной раз открылась дверь в приемную, обнаруживая две унылые тени – голых кандидата в мэры и прокурора, заорал на всех на них так, что даже стихли девичьи голоса в другой части заведения. Это был не мат, мату бы они только обрадовались. Это был непередаваемый словами вопль бесконечно оскорбленного сердца.