Текст книги "Кто хочет стать президентом?"

Глава двадцать пятая
Поиграем в гольф

Вашингтон, округ Колумбия

Старина Фрэнк отдыхал – сидел без пиджака, закрыв глаза, откинувшись в кресле и забросив каблуки башмаков на край письменного стола. И ел жареную картошку из высокого бумажного пакета, запивая колой из маленькой пузатой бутылки. Он очень походил на героя классической антиамериканской карикатуры советских времен. Если бы ему сообщили об этом, он искренне сказал бы, что ему глубоко на это наплевать.

Отдохнуть ему было необходимо, он только что приехал из гольф-клуба, где три часа бродил по газонам за мистером Шеддером, таская на плече сумку с клюшками, как какой-нибудь паршивый кэдди. Ничто на свете так не утомляет, как участие в игре, которую не любишь. Жилистый старик неутомимо гарцевал по аккуратно подстриженным холмам и трепался о предметах, не имеющих никакого отношения к работе. Говорил о погоде в природе и о погоде в политике, долго втолковывал своему визави рецепт невероятно, по его мнению, вкусного морковного торта – без единой капли плохого, мягкого холестерина, но с массой каротина и холестерина твердого, то есть полезного. Временами он на пять—семь минут вообще оставлял Фрэнка, и без того глупо смотревшегося в черной рабочей паре посреди парка дорогих развлечений, и затевал беседу с другим жилистым неутомимым стариканом. Они одинаково бодро скалили зубы, и по выражению их лиц нельзя было понять, о чем они сейчас говорят – о перемещениях в эшелонах власти или о свекольных пирожных.

Фрэнк понимал, что его таким образом наказывают. Демонстрируют недовольство качеством и результатами его работы. Он потел и терпел. Качество он повысить был не в состоянии, потому что и так работал на пределе своих возможностей, и на результаты повлиять было трудно, потому что они зависели не только от него и его подчиненных, но и от людей, которых он знать не знал и понимать не понимал, если честно. От русских избирателей, прости Господи.

Он и своих-то, американских, считал вредной и капризной публикой, никогда не знающей, в чем заключается ее счастье, – что уж говорить о жителях этой отдаленной, вечно зимней страны! С годами Фрэнк сообразил: тот факт, что он ее, Россию, изучал в университете и был связан с ее представителями по дальнейшей работе, ровным счетом ничего не значит. Впрочем, это уже пессимизм, сдают нервы. С какой стати он должен валить на себя вину за все неудачи в работе? Если разобраться, он виноват меньше других.

Под «другими» Фрэнк понимал и мистера Шеддера, и тех, кто давал указания мистеру Шеддеру. Среди указаний было и такое: на президентских выборах в России мы поддерживаем вот этого беззаботного кудрявого красавчика – их бывшего вице-премьера. Сказать по правде, тому бы больше подошло, если судить по внешним данным и манере держаться, баллотироваться на губернаторских выборах в Калифорнии. Это они – люди из кабинетов Госдепартамента, советники по национальной безопасности, помощники госсекретаря – приняли такое решение, а вину за то, что выбор пьяного русского избирателя не совпадает с их планами, возлагают на него, Фрэнка, – непосредственного исполнителя. Это он что-то там проморгал, недоучел, недоработал…

Фрэнк сделал большой глоток колы и поставил пустую бутылку на пол у ножки кресла.

А ведь ему есть что ответить господам теоретикам большой политической баталии. Они вытащили из засаленной колоды русской политики сомнительную карту мистера Голодина, а в обеспечение ее игрового веса ему пришлось отдать свой золотой запас – мистера Капустина. И не Капустин виноват в том, что Голодин непроходим. Но смешно в общем-то сетовать. И так уже давным-давно известно: давший невыполнимое задание всегда найдет, кого обвинить в его невыполнении.

Стеклянная дверь кабинета распахнулась. В проеме появился Тедди, один из ребят Фрэнка.

– Результаты вскрытия, сэр. На стол легла пачка бумаг.

Старина Фрэнк медленно привел свое тело в рабочее положение.

– Иди работай, я посмотрю.

Минут через двадцать он потребовал Тедди снова к себе в кабинет. Тот явился мгновенно.

– Почему эти материалы только сейчас попали ко мне на стол?

– Потому что они только сегодня утром попали на стол ко мне. А ты все утро провел в гольф-клубе.

«Знал бы ты, как я там развлекался», – подумал Фрэнк.

– Я имею в виду другое: где они шлялись до сих пор, эти результаты?

– Видимо, их тогда, в самом начале, не отнесли к делам первоочередной важности. Медики сразу должны были обратить наше внимание на то, на что следовало бы его обратить. А ты сам знаешь, Фрэнк, как у нас с такими делами.

Фрэнк только тихо оскалился. Лучше тут ничего не раздувать – в конце концов это могут счесть и его ошибкой. Кстати, говоря честно, так ведь оно и есть.

– Я не очень силен в медицинской фразеологии и хочу знать, правильно ли я понял вывод.

Тедди кивнул, показывая, что охотно поможет.

– Они, медики то есть, насколько я понял, утверждают, что летчик в момент столкновения с машиной мистера Реникса был уже мертв?

– Примерно так, Фрэнк.

– Отсюда вывод, что столкновение ни в коем случае не могло быть результатом заранее спланированного действия?

– Примерно так.

Фрэнк полез в пакет с картошкой, положил ломтик в рот.

– Но тогда получается, что вся эта линия с расследованием покушения на мистера Реникса – полная чепуха!

Тедди поднял брови.

– Сколько человек у нас этим занято?

– Примерно…

– Собрать всех сегодня вечером. Внимательно выслушаем и распустим группу. Иди, Тедди, а мне надо еще собраться с мыслями для одного очень важного и неприятного звонка.

Рука его уже потянулась к телефону, когда навстречу ей прозвенел мелодичный звонок. В трубке раздался бодрый деловитый голос мистера Шеддера:

– Фрэнк, как дела?

Фрэнк пониже оттянул узел и так уже расслабленного галстука.

– Я должен кое о чем вам доложить.

– Доложишь еще. Я хотел спросить: ты понял, зачем я вызывал сегодня тебя к себе?

– Мне показалось, вы хотите продемонстрировать свое неудовольствие.

– И что ты собрался предпринять?

– Нахожусь в процессе размышления. Я понимаю, все выглядит так, будто мои люди не справляются, но для того чтобы подыскать замену Капустину, нужно время.

– Замену? Капустину? Ни в коем случае! Я прочитал его отчет. Это интересное чтение. И очень разумные предложения. Судя по всему, он готов на многое ради пользы дела. Я бы скорее подумал о том, чтобы подыскать замену нашему кандидату, если б это было мыслимо. Продолжайте работать с Капустиным, дайте ему понять, что мы ему доверяем.

– Я понял.

– По твоему тону я слышу, что тебе есть еще что сказать.

Фрэнк кратко доложил о поступивших к нему медицинских бумагах. Мистера Шеддера сообщение не слишком заинтересовало.

– Я опускаю эту тему на уровень исключительно твоей компетенции. Решайте все сами. Отзывать ваших людей сразу или потом… Знаете, у меня с самого начала было ощущение, что эта история носит сугубо частный характер. Романтическая американка ищет приключений.

Положив трубку, Фрэнк некоторое время сидел без движения. Его не сильно обрадовал такой поворот линии поведения начальства. Предсказуемость ценнее неожиданных похвал. И очень неприятно было узнать, что Капустин со своими предложениями напрямую выходит через его, Фрэнка, голову куда-то наверх. Шеддер, этот сукин сын, притвора, бродя по полю гольф-клуба, еще сам не знал мнения верхов по поводу сложившейся ситуации, потому и мурыжил старину Фрэнка. А после был где-то на докладе и транслировал сейчас не свои настроения, а точку зрения тех, кто сидит этажом выше него. А может, и несколькими этажами.

Голову сломаешь на всех этих вычислениях.

И тут Фрэнк с холодом в сердце понял, что его сейчас не похвалили, а отстранили от ведения главного дела. Оставив в утешение мисс Джоан Реникс.

Глава двадцать шестая
Горный Аркаим

Дальние окрестности г. Калинова

– Страшный месяц февраль в этом году, а, «Ниссан»? – сказал старший Савушкин, ворочая баранкой. Несчастный японский внедорожник, трудясь изо всех сил, преодолевал ухабы и немотивированные повороты дороги. Елагин и Кастуев болтались на заднем сиденье с зелеными лицами, то и дело сталкиваясь плечами.

– Сколько нам еще терпеть эту турбулентность?

– А почти уже нисколько, товарищ майор. Обойдем вон тот лесистый холмик, а за ним долина и потребная нам Загоруевка.

– Значит, еще как минимум час, – предсказал Кастуев.

– А я вас развлеку.

– Только петь не надо, – испуганно попросил Кастуев.

– Нееет, не боись, я об политике.

– Может, пусть лучше споет, – осторожно предложил майор.

– Нет, проверено, хуже его пения ничего быть не может.

Увлеченно руля, старший Савушкин «заспивал» песню про известного американского «козака» Дика Чейни. Оказывается, намедни была о нем длинная и умная статья в интернете.

– Умный мужик такой Ф. Уильям Энгдаль: «Столетие войны: англо-американская нефтяная политика и Новый Мировой Порядок».

Ни Елагину, ни Кастуеву ввязываться в разговор не хотелось, они промолчали, так старший Савушкин сам, без их согласия решил, что разговор о названном предмете уже идет, и начал увлеченно цитировать, то ли по памяти, то ли по замызганным листочкам распечатки, что вытащил из бардачка.

– «Первым же вашингтонским постановлением послевоенной оккупации – я тут про Ирак, естественно, – стало объявление недействительными всех контрактов между правительством Ирака и Россией, Китаем и Францией. Иракская нефть должна была стать американским делом… Вырвать нефтяные ресурсы Ближнего Востока из рук независимых наций и вложить их в руки, контролируемые США. Военная оккупация Ирака была первым важным шагом американской стратегии. „Окончательным призом“ Вашингтона являлся, однако, контроль над энергетическими запасами России».

Савушкин торжествующе повернулся к своим спутникам.

– Поняли, наконец: «Развал России: „окончательный приз“»?!

– Не может быть, – вздохнул майор.

– «Окружение России странами НАТО, „цветные революции“ по всей Евразии и война в Ираке – все это было частью большого стратегического плана в конечном счете развалить Россию раз и навсегда, как потенциального врага гегемонии супердержавы США».

– С чего ты решил, будто этого никто без тебя не знает? – вяло ответил Кастуев.

Джип остановился.

– Все, кажется, Евразия закончилась. Можно выходить, – сказал майор.

Если б калиновские гости сохранили после дорожной пытки способность наслаждаться зрелищем прекрасного, они бы рты открыли при виде деревни и долины. Какая там Швейцария! Снежный рай, окруженный еловыми стенами, обильно, но аккуратно покрытыми особого качества снегом. И синий-синий купол над всем этим. Сама деревня представляла собой извилистую шеренгу снежных башенок, из которых абсолютно вертикально поднимались одухотворенные дымы. Извивалась линия поселения не по человеческому капризу, а лишь повторяя линию речки, делящей бело-сине-хвойное царство ровно пополам.

Савушкин подрулил к крайнему дому. Лапузин схоронился так, чтобы его легче всего было отыскать.

Гости вышли, размяли ноги.

Савушкин постучал железным кольцом в звонкое дерево калитки. С той стороны залаяли сразу две собаки и послышался хруст снега под чьими-то валенками.

Калитка распахнулась. Гостям предстал невысокий, крепко скроенный мужчина в наброшенном на плечи белом овчинном полушубке. Лицо приветливое, бородка клинышком, в глазу пенсне, отчего он был похож на ссыльного большевика.

– Что же вы мне не сказали? – процедил Елагин. Это был знаменитый псевдоученый Нестор Кляев собственной персоной.

Кастуев и Савушкин переглянулись. Они были уверены, что хоть кто-то из сотрудников «Китежа» да выполнил эту неприятную обязанность и сообщил майору, что потребный ему изобретатель Лапузин прячется именно у Кляева. Оказывается, никто не выполнил.

Хозяин расплылся в самой что ни есть искренней улыбке. Визит Елагина для Нестора был именинами сердца и свидетельством его научной состоятельности. Мало того что профессор Лапузин Сидор Иванович подарил длительным посещением, так теперь и старинный издевательский критик кляевских разработок и идей научный майор Елагин прибыл.

– Прошу, прошу в дом, морозец, однако, крепчает.

По дороге через широкий двор с телегами, строем лопат вдоль сараев и радующимися жизни и гостям собаками Кляев быстро изложил историю и смысл покупки этого дома. Такая удача – заполучить надежную базу в непосредственной близости от места работ. Причем почти задарма. Вдовый хозяин сначала разрешил обосноваться здесь всей экспедиции, потому что уверовал в идеи исследователя (Кляев так и сказал – «уверовал», в ответ на что Савушкин и Кастуев усмехнулись, а у майора сделалось такое лицо, будто схватило зуб), а потом и вовсе предложил Кляеву купить «избушку» – «во имя науки».

– Скажите, Кляев, – спросил вдруг Кастуев, – а вы не знаете такого американского публициста Ф. Уильяма Энгдаля?

– Знаю, – радостно откликнулся Кляев. – Душа человек. Жил в Техасе, сейчас перебрался в Германию. Собираюсь вступить с ним в переписку.

– Что ж, желаю вам удачи.

Дом был большой, ладно построенный и чистый. С печами, лавками, горницами. В большой теплой комнате, по стенам которой висели веники сушеных трав, низки белых грибов и прочие атрибуты справного хозяйствования, сидел за деревянным столом пофессор Лапузин и пил чай из блюдца, время от времени оглаживая лопату бороды. Он не скрывал, что не рад визитерам:

– Нашли все-таки.

– Что ж, кто ищет, тот всегда найдет, – комментировал Кляев, на ходу сервируя еще три чайных места.

Гости сели.

– Это брусничное, это малиновое, это из свиречь-ягоды, – пододвигал поближе к гостям блюдца с вареньями Кляев.

– Это отвратительно, это омерзительно и вообще черт знает что, – ровным голосом и спокойным тоном вторил ему Лапузин. – Нигде нельзя скрыться.

И он изложил свою печальную историю. Он ведь совсем не то что его брат Виталий, которому только бы покрасоваться. Для чего он и укатил за океан и там не вылезает из телевизора. Он, Сидор Лапузин, – человек совсем другой, укромный, не публичный, даром что с братом они близнецы. А тут ни из дому выйти, ни к телефону подойти. Звонят, звонят. Винглинского люди прямо душу выворачивают – когда, когда? Телевизионщики: изволь к ним в эфир, да еще в прямой. Районная газета натуральный пост в палисаднике поставила – ведут «дневник жизни великого земляка». Ну умучали, мру психологически. За его – жест в сторону хлопочущего Кляева – приглашение ухватился, потому что далеко. Надо остатки мыслей в порядок привести. Скрылся, сижу. А тут вы, ребята. Уезжали бы вы, милые люди. Сил нет и настроения.

В ответ на это Кастуев расстегнул сумку и выставил на стол литровую бутылку «Абсолюта».

Лапузин вздохнул и сказал, не меняя постного выражения лица:

– Вот все кричат – «чистая сила, чистая сила», а это у вас, стало быть, «абсолютная сила»?

– Нет, – закричал Кляев, – не сейчас! Сначала я покажу вам свои владения. А то в такую даль притащились – и не увидите раскопа, моего алмаза?

– Какого алмаза? – недоверчиво спросил Кастуев.

– Археологического. Так я называю свое сидячее кладбище.

В общем, как народ ни упирался, пришлось натягивать куртки и полушубки и отправляться в экспедицию за речку.

– Тропа протоптана – знаете, сколько интересующихся? И корреспонденты бывают, только я их, как Сидор Иванович, не боюсь.

Дорога оказалась не такой уж близкой, хотя «объект» находился в пределах долины. Тащились минут около сорока.

– Солнце сядет, – жаловался Лапузин.

– А тут и ночью не заблудишься, – бодро парировал Кляев.

– Я уже раза три видел, – продолжал капризничать профессор.

– Не три, а два, и, кроме того, вид настоящего научного чуда никогда не примелькается.

Тропа была таковой только по мнению хозяина. На самом деле городские гости понабирали полные ботинки снега, проваливаясь в него по колено. Но наконец-то – вот оно! Остановились на краю, тяжело дыша. Довольно широкий мелкий карьер, густо засыпанный снегом.

– Многие говорят, что мне просто повезло, невероятно повезло. На самом деле – интуиция и предвиденье. Я предсказывал, что восточный угол великого треугольника силы должен быть где-то в этих местах – и вот, пожалуйста, любуйтесь!

Никто из гостей из осторожности не переспросил, о каком таком «треугольнике силы» идет речь, но увлеченному исследователю это было и не надо. Он сам все рассказал. После открытия Аркаима – этого величайшего центра древней арийской идентичности – осталось великое множество вопросов. Он, Нестор Кляев, пришел к выводу, что открытие не полно. Оно не дает возможности нарисовать законченную картину явления. Ибо нарушается принцип троичности, а все присутствующие должны знать, как он важен и из какой седой древности понятие троичности исходит. Путем проведения особых духовно-математических вычислений, медитаций и тому подобного он, Нестор Кляев, вывел, что, кроме уже открытого Аркаима, есть еще и другие, входящие в ту же систему: Аркаим-два и Аркаим-три.

– Арзамас-шестнадцать, – пробурчал профессор Лапузин.

– Первый Аркаим был городом живых, следующим должен был открыться город мертвых – вот он, перед вами. Это сидячее кладбище. Все найденные мумии сидят плечом к плечу, устремив лица вверх, и рты их открыты, дабы освободить канал для свободного передвижения духовной энергии. Весной этого года, когда я закончу работы здесь, будут начаты поиски Аркаима-три – города блаженных. Я еще не до конца понял, как он может быть устроен, но это должно открыться мне нынешней зимой.

Возвращались молча и парами: Кляев впереди с Кастуевым, за ними профессор с Савушкиным. Последним, чтобы держаться подальше от гробокопателя, шел майор.

День заканчивался. Начиналось необыкновенно торжественное видовое кино. Тьма заполняла долину, как будто она жила здесь, на дне, и только выжидала момент, когда сможет вступить в полное владение местом. Еще солнечно сияли верхние строи еловой ограды, а в домиках деревни уже зажигались окошки. Всякою зрячей душой овладевало вдохновенное спокойствие и согласие остаться здесь даже навсегда.

Елагин встряхнулся. Надо было приступать к делу, ради которого он прибыл: поговорить с профессором. Ведь не ради же этих сумасшедших закатов он терпел автомобильную тряску и болтовню Кляева.

– Можно вас на минуточку? – взял Лапузина за локоть.

– Что еще?

Кляев уходил все дальше, жарко что-то рассказывая, и Кастуев не давал ему остановиться, подкидывая полешки все новых вопросов в этот интеллектуальный костер.

– Я ведь еще не представился.

– Представляйтесь.

– Майор Елагин, Федеральная служба охраны. Елагин решил, что при выполнении государственного задания он имеет право на государственный статус. Не излагать же сибирскому изобретателю все нюансы своего положения.

Сидор Иванович остановился, схватил неожиданно цепкими лапами Елагина за предплечья и почти закричал:

– Наконец-то!

– Вы говорите так, будто меня ждали.

– Ждал, ждал, еще как ждал!

– Интересно.

– Вот именно интересно. Буквально всем было дело до наших с братом разработок, только не государству. И олигархи, и бандиты, и журналисты – даже не знаю, кто хуже, а от вас – молчок. Повторяется трагическая русская ситуация: нет изобретателя в своем отечестве. Все ждут манны «оттуда», а в Калинове ничего не может быть умного и ценного, потому что он всего лишь Калинов. Обидно!

– Идемте, Сидор Иванович, мы отстали.

– Глупости, мы почти что ни в чем не отстали. Гении есть, и гениальные прозрения есть, но надо поддержать. Если пока не финансово, то хоть добрым словом.

– Идемте, Сидор Иванович, идемте.

– От Академии наук ничего не дождешься, так пусть хотя бы охранка позаботится.

– Ну вот, можете считать, мы и начинаем заботиться. Они наконец двинулись вслед за остальными. Профессор даже вдохновенно распахнул полушубок:

– Для начала хотелось бы убедиться, что установка действительно работает – не только перед телеобъективом, а по-настоящему.

– Да что вы, я вам включу, сами все посмотрите. Там, конечно, нужны доработки. Небольшие. В условиях хорошей лаборатории мы за полгода сможем устранить все узкие места.

– А есть узкие места? Лапузин честно кивнул:

– Разумеется. Я как честный ученый отрицать этого не могу.

– Так что же ваш брат…

– Виталик совсем другой человек. Он считает, что раз проблема решена в принципе, на нюансы можно наплевать. Но черт сидит в нюансах, как известно.

– Вот оно что.

– И раз мы здесь никому не нужны, надо стать нужными «там». Виталик нетерпелив. Но вы не бойтесь, большого вреда его американское шоу не причинит. Установка у меня, и чтобы ее воспроизвести… Главное – наши зашевелились. Как я рад! Вы думаете, чего я торчу у этого идиота в снегах? Страшно. И противно. Понимаете, некоторые секреты установки знаю только я. Виталик в последнее время больше интервью давал. Кроме того, у него меньшая склонность к химии. Он как математик спец и орел, а с конкретикой вещественных взаимодействий у него…

Нестор Кляев, уже спустившийся к реке, стал невидим.

– А как вы думаете, за границей ведутся подобные разработки?

Профессор хмыкнул в бороду:

– Так я же к тому и веду. Сбежал я сюда не от бандитов и журналистов, это просто противно.

– А что тогда страшно?

Лапузин остановился и огляделся. Откуда-то издалека донесся призывный крик Кляева.

– Хрен тебе, Нестор, – неожиданно разозлился профессор, – я ему ничего не стал объяснять, хотя он надеется. У него нюх, у Нестора, на такие вещи. Он в пять секунд бросит свой Аркаим, если я дам примазаться. А я пью кедровку и сплю.

– Так чего же вы испугались, профессор? – чуть более нетерпеливо, чем следовало, спросил майор.

– Шпионов. Американских шпионов. Я сразу решил, что они за мной приехали.

– Шпионов?

– Ну шпионок, это даже экстравагантнее. Убежден, штатники и сами до чего-то там похожего дотумкали, а когда о нашей установке пронюхали – впрочем, мы сами раструбили, прислали подготовленных людей.

– Как вы об этом узнали?

– Дело было так. Звонит мне эта дура Дерябкина и говорит: приходи, Сидор Иваныч, ко мне в студию, два интересных человека будут. Из «оттуда». С деньгами, говорит, и хорошее дело затеяли. Сначала я просто подумал, что эти две американские девки наши идеи приехали по дешевке скупать. Или туризм экстремальный. А потом в голове щелкнуло…

– А кто такая Дерябкина?

– Наша мадам де Сталь. Салон держит при районной библиотеке для взращивания графомании. Она, конечно, не дура, да и не сволочь, по-моему, но только, полагаю, попала в сети.

– Ну где вы? – вырвался из темноты с обиженным вопросом Кляев. Он тяжело дышал – видимо, спешил.

– Скажите, Нестор, – обратился к нему майор, – вот вы утверждали, что все захороненные на вашем кладбище сидели, причем плечом к плечу.

– Да, и это могут подтвердить мои рабочие.

– А сколько?

– Это видели человек семь-восемь. Трезвые.

– Нет, сколько было захороненных?

Кляев отступил в темноту, и оттуда прозвучало:

– Двое.