Текст книги "Русы от Волги до Дуная"

В связи с первым крещением Руси следует отметить, что русские, наверное, являются единственным народом, который празднует свое поражение. Обязаны мы этим христианству, которое в память о чудесном спасении Константинополя в 860 г. установило праздник Покрова Богородицы. По поводу похода Аскольда и Дира Д.С. Лихачев отмечал: «Именно это событие способствовало особому почитанию русскими Богоматери, ее Успения и риз. Богоматерь стала покровительницей русского воинства, а праздник Покрова, посвященный ризам Богоматери, – праздником, который до XIX века праздновался только в России. Ни в Болгарии, ни в Сербии, ни в Молдавии и Валахии этот праздник до освобождения Балкан от османского ига вообще не был известен. Почему же событие, связанное с поражением Руси, стало знаком ее божественного покровительства, а Влахернский монастырь – одним из самых почитаемых русскими паломниками? Здесь нужно принять во внимание и средневековую идеологию, и психологию. Наказание Божие, с точки зрения человека того времени, – это знак особой заботы Бога о наказываемом. Наказывались русские язычники, победа же над ними греков-христиан была победой правоверных над неверными. Религиозные различия были для средневекового сознания важнее различий национальных»¹³⁸. Мы видим, что насаждение новой религии неизбежно исподволь подтачивало национальное сознание русского народа, разрывая связь поколений, в результате чего новые единоверцы-греки казались новообращенным ближе, чем их языческие предки, победа над которыми христиан стала праздником для их потомков.

Однако вопрос о том, кем были русы, совершившие поход на Константинополь в 860 г., относится к периоду, непосредственно предшествовавшему призванию варяжских князей на Севере. Как письменные данные, так и анализ имен их предводителей указывает на то, что в основе своей это были западные славяне и в этом отношении отечественная летопись совершенно справедливо называет Аскольда и Дира варягами. Вопрос о том, действительно ли они были как-то связаны с Рюриком, остается открытым из-за противоречивости источников. Рассказывая далее о захвате Киева Олегом в 882 г., летописец неожиданно отмечает: «[И] сѣде Ѡлегъ кнѧжа въ Києвѣ. и реч Ѡлегъ се буди мт҃и градомъ рускими. [и] бѣша оу него Варѧзи и Словѣни и прочи прозвашасѧ Русью»¹³⁹ – «И сел Олег княжить в Киеве, и сказал Олег: “Да будет это мать городам русским”. И были у него варяги и словене, и прочие, прозвавшиеся русью». Сторонники южной локализации Руси вполне справедливо обращают внимание на то, что «матерью городов русских» варяжский князь называет не Новгород или какой-либо иной северный город, что было бы логично, существуй первоначальная Русь на Севере, а южный Киев. Последнее предложение процитированного фрагмента понимается ими в том смысле, что, лишь оказавшись в Киеве, пришедшие с Олегом варяги, словене и другие воины его дружины начинают «прозываться» русью, то есть принимают название той земли, где они отныне поселяются. Хоть воины Аскольда и Дира уже до этого назывались русами, едва ли период их правления в Киеве был достаточным для того, чтобы вся эта земля стала восприниматься в качестве Руси. Правильность данного понимания подтверждается и расчетом лет правления первых русских князей, данным летописцем в статье 852 г.: «а ѿ перваго лѣта Михаилова. до перваго лѣт Ѡлгова Рускаго кнѧзѧ лѣт. к҃ѳ. а ѿ перваго лѣт Ѡлгова понеже сѣде в Києвѣ. до перваго лѣта Игорева. лѣт ла҃»¹⁴⁰ – «А от первого года царствования Михаила до первого года княжения Олега, русского князя, 29 лет, а от первого года княжения Олега, потому что он сел в Киеве, до первого года княжения Игоря 31 год». Рюрик, согласно ПВЛ, умер в 879 г., и тогда же княжение перешло к Олегу, который захватывает Киев не сразу, а в 882 г. Под 913 г. летописец сообщает, что после смерти Олега начал княжить Игорь. Несложный математический расчет показывает, что, по мнению летописца, первый год княжения Олега, которого он здесь прямо именует «русским князем», приходится не на переход к нему княжения после смерти Рюрика, а на вокняжение его на юге, что дополнительно подчеркивается фразой «потому что он сел в Киеве». В действительности между летописной датой воцарения Михаила и захватом Киева Олегом прошло не 29, а 30 лет, однако эта небольшая ошибка может объясняться особенностями определения начала года в древнерусском летописании. Для нас здесь гораздо важнее другое обстоятельство: счет лет правления Олега именно в качестве русского князя автор ПВЛ ведет не с момента перехода к нему власти на Севере после смерти Рюрика, а с момента начала его правления в Киеве, который, соответственно, и рассматривается летописцем как центр полянской Руси. Эта же тенденция прослеживается и в летописной статье, посвященной междоусобной войне 1015 г. правившего в Новгороде Ярослава и захватившего власть в Киеве Святополка: «и събра Ярославъ Варѧгъ тъıсѧчю. а прочих̑ вои 40.000 и поиде на Ст҃ополка… слъıшавше се Ст҃ополкъ. идуща Ярослава. пристрои бе-щисла вои. [Роус̑. и Печенѣгъ. и изыд̑ противу ємоу. к Любичю…]»¹⁴¹ – «И собрал Ярослав тысячу варягов, а других воинов сорок тысяч, и пошел на Святополка… Услышав же, что идет Ярослав, Святополк собрал бесчисленное количество воинов, русских и печенегов, и вышел против него к Любечу…» Как видим, в данном случае русами именуется только киевская дружина Святополка, в то время как варяги Ярослава русью уже не называются.

Поскольку Киев был столицей племени полян, данную версию происхождения Руси обычно называют полянской. В рассказе ПВЛ о деятельности Кирилла и Мефодия она сформулирована достаточно четко: «бѣ єдинъ язъıкъ Словѣнескъ. Словѣни же сѣдѧху по Дунаєви ихже пряша Оугри и Марава. [и] Чеси и Лѧхове и Полѧне яже нъıнѣ зовомая Русь»¹⁴² – «Был един народ славянский: славяне, сидевшие по Дунаю и покоренные уграми, и моравы, и чехи, и поляки, и поляне, которые теперь зовутся русь». Как видим, в отличие от варяжской, полянская версия дает однозначный ответ об этнической принадлежности загадочной руси. Вслед за рассказом об основателе Киева Кие летописец вновь подчеркивает славянский характер Руси: «се бо токмо Словѣнескъ язъıкъ в Руси. Полѧне. Деревлѧне. Ноугородьци. Полочане. Дреговичи. Сѣверъ Бужане зане сѣдоша по Бугу послѣже же Велъıнѧне. а се суть инии язъıци. иже дань дають Руси. Чюдь. Мерѧ. Весь. Мурома. Черемись. Моръдва. Пермь. Печера Ямь. Литва. Зимигола. Корсь. Норова. Либь: си суть свои язъıкъ. имуще ѿ колена Афетова. иже жиоуть въ странахъ полунощнъıхъ»¹⁴³ – «Вот кто только славянские народы на Руси: поляне, древляне, новгородцы, полочане, дреговичи, северяне, бужане, прозванные так потому, что сидели по Бугу, а затем ставшие называться волынянами. А это другие народы, дающие дань Руси: чудь, весь, меря, мурома, черемисы, мордва, пермь, печера, ямь, литва, зимигола, корсь, нарова, ливы, – эти говорят на своих языках, они от колена Иафета и живут в северных странах». Хоть живущие в Восточной Европе финно-угорские и балтские племена также причисляются в соответствии с библейской генеалогией к потомкам Иафета, летописец совершенно четко подчеркивает их отличие от славянской Руси, с которой они связаны лишь данническими отношениями.

С этими известиями летописи об изначальной южной локализации Руси следует соотнести и более поздние ее данные, в которых те или иные древнерусские города то относятся, то не относятся к Руси. Проанализировавший эти сообщения А.Н. Насонов пришел к выводу, что наряду с восприятием всего государства как Руси летописец подразумевал существование области, которую можно назвать Русью в «узком смысле» этого слова.

Рис. 7. Составленая А.Н. Насоновым карта «Русской земли» в узком смысле слова. Источник: Насонов А.Н. «Русская земля» и образование территории Древнерусского государства. Монголы и Русь. СПб., 2002

Весьма показательно, что данная область не была связана с одним племенем: «Территория “Русской земли”, границы которой мы в общих чертах проследили по летописным известиям, не была старой племенной территорией, так как на ней обитали поляне, северяне или часть северян, часть радимичей и, может быть, часть уличей и вятичей; вхождение последних в состав “Русской земли” остается под сомнением. Перед нами следы неплеменного объединения, пределы которого определялись не этническим признаком. Устойчивость термина как термина географического показывает, что “Русская земля” весьма древнего происхождения и сложилась она, очевидно, не в XI в., когда из состава ее выделяются княжества Киевское, Черниговское и Переяславское, а значительно раньше. Наконец, выделение из состава ее трех поименованных “областей” заставляет предполагать, что Киев, Чернигов и Переяславль были некогда центрами этой “Русской земли”. Дошедшие до нас в Повести временных лет договоры с греками в древнерусских переводах с греческого в полной мере подтверждают такое предположение»¹⁴⁴. На основании изучения летописных текстов им была составлена карта этой «Русской земли» в узком смысле слова (рис. 7). Отмечая, что и в последующие времена термин «Русская земля» часто употребляется в летописи при описании борьбы с кочевниками, этот исследователь предположил, что само это образование возникло еще до Олега и Игоря: «Присматриваясь к границам “Русской земли”, мы неизбежно приходим к выводу, что границы эти определились еще в условиях хазарского ига, слабевшего в течение второй половины IX в., что население “Русской земли” первоначально состояло из тех славянских племен, которые были подчинены ранее хазарам. В самом деле, все летописные данные говорят о том, что борьба с древлянами и покорение их киевскими князьями восходит к глубокой древности. Но чем же объяснить, что даже в XII в. древляне считались живущими за пределами “Руси”, “Русской земли”? <…> Очевидно, территориально она отлилась в очень древние времена, в период спада хазарского преобладания на юге и борьбы с хазарами»¹⁴⁵. Свое исследование данной темы предпринял и Б.А. Рыбаков, также составивший карту «Русской земли» в узком смысле слова (рис. 8). Хоть оба выдающихся историка и расходятся в частностях, однако в целом их выводы совпадают.

Рис. 8. Составленая Б.А. Рыбаковым карта «Русской земли» в узком смысле слова: 1 – по историческим данным XII в.; 2 – по археологическим материалам VI–VII вв.; 3 – важнейшие места находок вещей VI–VII вв. Источник: Рыбаков Б.А. Киевская Русь и русские княжества в XII–XIII вв. М., 1982

С этими наблюдениями над текстом отечественных летописей достаточно давно сопоставляются и некоторые достаточно ранние сообщения о Руси иностранных авторов. Константин Багрянородный в своем сочинении писал: «(Да будет известно), что приходящие из внешней России в Константинополь моноксилы являются одни из Немогарда (Новгорода. – М.С.), в котором сидел Сфендослав, сын Ингора, архонта России…»¹⁴⁶ Поскольку Новгород отнесен императором к «внешней России», данное выражение как будто бы предполагает существование «внутренней России» уже во времена Игоря. Уже упоминавшийся «Баварский географ» так описывает Восточную Европу: «Кациры (Caziri), 100 городов. Руссы (Ruzzi). Форшдеренлиуды. Фрешиты. Шеравицы. Луколане. Унгаре»¹⁴⁷. Исследователи признают, что это одно из ранних упоминаний Руси. В непосредственном соседстве с нею указаны хазары. Исследовавший данный текст с лингвистической точки зрения А.В. Назаренко отмечает, что источником заимствования д.-в.-н. Ruzzi было слав. Rusь, которая располагалась на юге Восточной Европы, скорее всего в Среднем Поднепровье. По поводу других соседей русов, форшдеренлиудов, мнения специалистов расходятся. Одни видят в этом названии «лесных людей», то есть древлян, другие – крымских варягов, третьи – характеристику русов как «руководящих, первых людей, первый, главный народ». Дополнительную трудность в трактовке обуславливает и то, что ни один другой источник, кроме «Баварского географа», его не упоминает. То же самое относится и к слову «фрешиты». И. Херрман понимает его как слово «независимые», являющееся еще одной характеристикой русов, однако его мнение разделяется не всеми специалистами. Шеравицы однозначной интерпретации не поддаются, а луколан достаточно много исследователей отождествляет с древнерусским племенем уличей. На основании фразы летописца «И беше седяще уличи по Днепру внизъ, а по семъ преидоша межю Бъгъ и Дънестръ, и седоша тамо» и археологических данных Б.А. Рыбаков показал, что до середины Х в. уличи жили на Днепре южнее полян¹⁴⁸. Следует отметить, что самое первое упоминание о конфронтации правителей Киева с уличами, в результате чего они в конечном итоге переселились на Буг из Южного Поднепровья, относится к Аскольду и Диру, которые «къняжаща Кыевѣ и владѣюща полями и бѣша ратьни съ древляны и съ уличи».

Последующие исследования показали, что определенное этническое единство населения «Русской земли» в узком смысле слова все-таки имело место. Антропологи отметили близость древнерусского населения округи Чернигова и Переяславля с правобережным населением Киевского Поднепровья, то есть основных центров «Русской земли» в узком смысле слова, при фиксируемых этой наукой различиях с «северянскими» сериями, близкими облику дреговичей, радимичей и кривичей¹⁴⁹. Однако вопрос о том, возникло ли оно до или после образования Древнерусского государства, остается пока открытым.

Глава 4. Русский каганат

Именно к той эпохе, которую А.Н. Насонов считает временем возникновения «Русской земли» в узком смысле слова, относится известие о Русском каганате. Сообщают о нем «Бертинские анналы», которые под 839 г. рассказывают, что к франкскому императору Людовику прибыло посольство от византийского императора Феофила: «С ними (послами) он прислал еще неких (людей), утверждавших, что они, то есть народ их, называются рос (Rhos) и что король их, именуемый хаканом, направил их к нему, как они уверяли, ради дружбы. В упомянутом послании он (Феофил) просил, чтобы по милости императора и с его помощью они получили возможность через его империю безопасно вернуться, так как путь, которым они прибыли к нему в Константинополь, пролегал по землям варварских и в своей чрезвычайно дикости исключительно свирепых народов, и он не желал, чтобы они возвращались этим путем, дабы не подверглись при случае какой-либо опасности. Тщательно расследовав (цель) их прибытия, император (Людовик) узнал, что они из народа свеев (правильнее говорить о свеонах, что соответствует тексту оригинала Sueones. – М.С.), и, сочтя их скорее разведчиками и в той стране, и в нашей, чем послами дружбы, решил про себя (в других переводах «у себя». – М.С.) задержать их до тех пор, пока не удастся доподлинно выяснить, явились ли они с честными намерениями или нет»¹⁵⁰. Дальнейшая судьба этих послов неизвестна, но именно на этом сообщении франкских анналов норманисты во многом и строят свою гипотезу.

Однако, если внимательно проанализировать текст этого сообщения, окажется, что оно далеко не так однозначно, как представляется на первый взгляд. Во-первых, норманисты почему-то совершенно не рассматривают возможность, что свеоны «Бертинских анналов» были авантюристами, просто выдавшими себя за русских послов, чтобы получить дары от византийского императора, не имеющими никакого отношения к народу рос. Во-вторых, как полагал А.Г. Кузьмин, свеоны были «географическим, а не этническим определением» и обозначали не собственно свеев-шведов, а население побережья Балтийского моря и островов¹⁵¹. Однако, даже если предположить, что свеоны в данном тексте действительно были шведами, это свидетельствует скорее против, чем за скандинавское происхождение росов. Утверждение послов, «что они, то есть народ их, называются рос», напрямую перекликается с зафиксированной летописью формулой начала речей послов Олега и Игоря «Мы от рода русского»¹⁵² и указывают отнюдь не на племенную принадлежность конкретных послов, а лишь на то, что они являются представителями Древнерусского государства. В высшей степени показательна и реакция франкского императора. Из «Жития святого Ансгария» известно, что в 829 г. к Людовику Благочестивому прибыло посольство свеонов, желавших принять христианство, и к ним были отправлены миссионеры. Теперь же, в 839 г., услышав, что новые шведы называются росами, он немедленно заподозрил в них лазутчиков и задержал до выяснения обстоятельств. Такая редакция Людовика более чем красноречиво показывает, что в качество росов шведы никому на Западе известны не были. Страдавшая от набегов викингов Западная Европа знала скандинавов очень хорошо, и первая же их попытка назваться другим именем сразу же вызвала серьезные подозрения. Следует сразу подчеркнуть, что ни один источник, ни собственно скандинавский, ни русский, ни какой-либо иностранный, больше никогда говорит о том, чтобы скандинавы утверждали, что они принадлежат к племени русов. Для подтверждения своей гипотезы норманисты пытаются использовать и письмо Людовика II византийскому императору Василию I, где говорилось: «Хаганом же, как убеждаемся, зовется предводитель авар, а не хазар или норманнов…»¹⁵³ Само письмо византийского императора до нашего времени не дошло, но по поводу искусственного этникона Nortmanni А.В. Назаренко предположил, что он являлся частичной калькой греческих названий типа τὰ βόρεια ἔθνη, τὰ βόρεια γένη, «северные народы», οἱ βόρειοι Σκύθαι, «северные скифы», стоявшем в несохранившемся письме Василия I¹⁵⁴. Таким образом, Nortmanni письма Людовика II отнюдь не доказывают скандинавскую принадлежность Русского каганата, а являются переводом обобщенного византийского названия жителей Севера и не более того.

С другой стороны, отечественные источники неоднократно фиксируют использование титула кагана применительно к великим князьям Древней Руси. Митрополит Иларион в XI в. так восхваляет крестителя Руси: «Сии славныи от славныихъ рожься, благороденъ от благородныихъ, каганъ нашь Влодимеръ…»¹⁵⁵ Говоря чуть далее о сыне Владимира Ярославе, которого он называет христианским именем Георгий, Иларион и его называет каганом: «Паче же помолися о сынѣ твоемь, благовѣрнѣмь каганѣ нашемь Георгии…»¹⁵⁶ Надпись на стене Софийского собора в Киеве гласила «СЪПАСН Г(ОСПОД) Н КАГ(А) NА NАШЕГО»¹⁵⁷ С.А. Высоцкий относит к великому князю Святославу Ярославичу, правившему в Киеве с 1073 и 1076 гг. Наконец, «Слово о полку Игореве» именует каганом сына Олега Святославича, князя Тмутараканского и Черниговского, умершего в 1115 г.

Исследователей давно интересовал вопрос: почему к русским правителям на протяжении более чем двух столетий применялся чужеземный титул? Впервые это тюркское слово упоминается в китайских летописях в 312 г. Каганами именовались верховные правители тюрок, авар и хазар, а в результате движения на запад этих кочевников данное слово стало известно в Европе. По всей видимости, именно от хазар, держава которых значительное время была самой мощной в Восточной Европе и простирала свою власть на некоторые пограничные со степью славянские племена, этот титул и был заимствован русскими князьями. В вопросе возникновения Русского каганата немаловажными представляются выводы А.П. Новосельцева, приведшего сведения Масуди, который в начале Х в. описал двоевластие у хазар, когда реальная власть у них находилась в руках царя-ишада, а каган, ведя жизнь затворника, был скорее символом, а не носителем верховной власти. Хазарский царь Иосиф в своих письмах вообще ни разу не упомянул кагана. Исследователь полагает, что именно поражение, нанесенное хазарам арабским полководцем Мерваном в 737 г., положило начало перехода реальной власти от кагана к царю-ишаду. Насколько можно судить, процесс этот был не одномоментный. Поскольку правитель русов едва ли стал заимствовать титул, носитель которого не обладал реальной властью, а произошло это, по мнению А.П. Новосельцева, в первой трети IX в. Его принятие еще до призвания варягов означало, во-первых, независимость от Хазарского каганата и претензии на господство в регионе и, во-вторых, предполагало, что под властью кагана русов находятся другие правители ибо данный титул, соответствовавший у тюркоязычных кочевников титулу императора, изначально предполагал такое значение¹⁵⁸. После объединения страны под властью династии Рюриковичей их представители перенимают данный восточный титул, который продолжает подчеркивать их независимость от Хазарии, а после ее разгрома Святославом и от Византийской империи.

Рассмотренная история титула правителя Русского каганата указывает на былое соперничество наших предков с Хазарским каганатом. Вместе с тем, согласно приведенному выше фрагменту ПВЛ, к моменту появления Аскольда и Дира киевляне платили дань хазарам. Кроме того, под 859 г. летописец сообщает: «Въ лѣт 859. [И] маху дань Варѧзи изъ заморья. на Чюди и на Словѣнех. на Мери. и на всѣхъ Кривичѣхъ. а Козари имаху на Полѧнѣх̑. и на Сѣверѣ и на Вятичѣхъ. имаху по бѣлѣи вѣверицѣ ѿ дъıма»¹⁵⁹ – «Варяги, приходя из-за моря, взимали дань с чуди, и со словен, и с мери, и с веси, и с кривичей. А хазары брали с полян, и с северян, и с вятичей по белке от дыма». Рассказывая далее о деятельности киевских князей Олега и Святослава, летописец отмечает освобождение ими от хазарской дани тех или иных славянских племен. О подчинении части славян власти Хазарии говорится и в письме хазарского царя Иосифа, которое будет рассмотрено ниже.

Итак, и отечественный, и хазарский источники сообщают нам, что во второй половине IX в. граничившая со степью часть восточнославянских племен была вынуждена платить дань хазарам, притом что в начале того же столетия Русский каганат претендовал не только на независимость, но и на равноправие с Хазарией в качестве мощной силы в данном регионе. В ПВЛ содержится рассказ и о том, что после смерти Кия, жившего, как полагают исследователи, в VI в., среди восточнославянских племен начались усобицы, чем незамедлительно воспользовались хазары, потребовавшие от полян дани. Посовещавшись, поляне дали от дыма по мечу. Изумленный хазарский каган потребовал разъяснения от мудрецов, которые ответили: «Не добра дань княже мы доискахомся оружьемь одиноя страны, рѣкше саблями. а сих оружье обоюду остро. рекше мечи. си имуть имати и на нас дань. и на инѣхъ странахъ. се же събыться все. не от своея воля ркоша. но от Б(о)жия изволѣнья»¹⁶⁰ – «Не добрая дань эта, княже: мы доискались ее оружием, острым только с одной стороны, – саблями, а у этих оружие обоюдоострое – мечи. Станут они когда-нибудь собирать дань с нас и с иных земель». «И сбылось все сказанное ими, – продолжает русский летописец, – так как не по своей воле говорили они, но по божьему повелению». Летописную легенду о хазарской дани полян одни историки расценивали как разоружение племени, другие – как отказ подчиниться и вызов на бой. На основе своего исследования летописного текста А.А. Гиппиус считает, что «в своем первоначальном виде рассказ сообщал не о подчинении полян хазарами, но о том, как “мудрым и смысленным” полянам удалось избежать обложения хазарской данью, продемонстрировав готовность к сопротивлению. Представление о том, что поляне все же находились под властью хазар на протяжении длительного времени, появилось в летописании лишь на стадии составления Начального свода. Его составитель, моделируя историю Русской земли по библейскому образцу, не мог не уподобить хазарского периода этой истории египетскому рабству Израиля»¹⁶¹.

Противоположной точки зрения придерживается археолог А.А. Комар: «В то же время наличие в Киеве признаков заселения в начала VIII в. – важный момент для хронологизации событий легендарной части летописи, повествующей, в частности, о полянской дани хазарам, ведь именно концом VII – первой третью VIII в. датируются два хазарских погребения из Геленовки и Журавлихи, исследованные к югу от Киева. Как минимум с этого периода летопись оперирует не легендой, а первыми историческими данными о судьбах древнего населения Киева»¹⁶².

Как вопрос о Русском каганате, так и вопрос о хазарской дани неизбежно вводит нас в круг весьма непростой проблематики русско-хазарских отношений. С одной стороны, ее сложность обусловлена объективным состоянием источников, их немногочисленностью и противоречивостью. Уже в случае с летописным известием о дани хазарам мечами мы видели существование у исследователей диаметрально противоположных мнений. Однако на эту неполноту источников накладываются другие факторы, еще более затрудняющие ее объективное рассмотрение. В книге «Битва у Варяжских столпов» мною уже было показано, что существование норманизма во многом обусловлено не научными, а идеологическими причинами. В неменьшей степени эти идеологические причины осложняют и рассмотрение русско-хазарских отношений. Сами по себе хазары были не лучше и не хуже других орд азиатских кочевников, в различное время обрушивавшихся на Европу. Однако в отличие от всех остальных кочевников впоследствии верхушка Хазарского каганата приняла иудаизм, что автоматически вводит взаимоотношения Руси с Хазарией в контекст гораздо более сложного вопроса русско-еврейских отношений. Острота хазарской проблематики оказалась обусловлена тем, что исповедовавшее иудаизм руководство каганата какое-то время брала дань с части восточнославянских племен. Соответственно, в зависимости от пристрастий отдельных авторов, Хазарский каганат изображался в черном цвете или, наоборот, в светлых тонах.

Идеализация его началась с В.В. Григорьева, который еще в XIX в. яркими красками рисовал такую идиллическую картину: «Необыкновенным явлением в Средние века был народ хазарский. Окруженный племенами дикими и кочующими, он имел все преимущества стран образованных: устроенное правление, обширную, цветущую торговлю и постоянное войско. Когда величайшее безначалие, фанатизм и глубокое невежество оспаривали друг у друга владычество над Западной Европой, держава Хазарская славилась правосудием и веротерпимостью, и гонимые за веру стекались в нее отовсюду. Как светлый метеор ярко блистала она на мрачном горизонте Европы и погасла, не оставив никаких следов своего существования»¹⁶³. Крупный отечественный историк В.О. Ключевский писал: «Хозарское (так в тексте. – М.С.) иго было для днепровских славян не особенно тяжело и не страшно. Напротив, лишив восточных славян внешней независимости, оно доставило им большие экономические выгоды. С тех пор для днепровцев, послушных данников хозар, были открыты степные речные дороги, которые вели к черноморским и каспийским рынкам»¹⁶⁴, где хазарская власть заботливо оберегала их от азиатских варваров. Бурное развитие капитализма, в котором еврейские капиталы сыграли далеко не последнюю роль, подспудно диктовало определенной части русского общества мысль, что самое главное – это экономическая выгода, ради которой вполне возможно поступиться и собственной независимостью, в утрате которой не было даже ничего особо страшного. Впоследствии, однако, вся эта гармония была безжалостно разрушено русами во времена Святослава. Нечего и говорить, что хазарофилы, как можно называть апологетов Хазарии, крайне негативно оценивали уничтожение каганата даже в советское время: «…разгром Хазарии имел и очень тяжелые для Руси последствия. Пала стена, сдерживавшая напор кочевников и мешавшая им широкой волной залить Черноморские степи…»¹⁶⁵

Хоть капиталистический уклад был ликвидирован в СССР, однако под стремление всяческого возвеличивания роли Хазарии отдельными советскими историками была быстро подведена новая идеологическая база. М.И. Артамонов в 1936 г. объяснял отсутствие обобщающего труда по истории каганата не только объективным недостатком источников: «Причины отсутствия внимания к хазарам коренятся глубже – в узком национализме русской дворянско-буржуазной историографии. <…> Как было русскому шовинизму примириться с политическим и культурным преобладанием Хазарии, выступающей в качестве государства, почти равного по силе и политическому значению Византии и арабскому халифату в то время, как Русь еще только выходила на историческую арену и то в роли вассала Византийской империи. Как можно было допустить наличие у колониально эксплоатируемых царской империей народов своего славного прошлого». Дальше – больше: «Хоть Киевское государство и нельзя считать непосредственным продолжением Хазарского каганата… все же Хазарское государство нельзя не учесть как важнейшее условие образования Киевской Руси в тех конкретно-исторических формах, в какие это государство вылилось как в политическом, так и в культурном своем содержании»¹⁶⁶. В своей последней статье, опубликованной уже после его смерти, он вообще заявил, что важнейшее направление славянского расселения на юг, приведшее к основанию будущей столицы Киевской Руси, произошло с милостливого согласия хазар: «Поскольку, как нам представляется, славяне овладели Средним Приднепровьем с согласия хазар и при их содействии, то, поселившись здесь, они оказались данниками Хазарского каганата. <…> Заселение славянами освобожденной от кутригуров лесостепной полосы происходило под эгидой хазар беспрепятственно»¹⁶⁷. Едва ли необходимо говорить, что и это заявление является громкой декларацией, не имеющей под собой никакой основы в источниках. В.В. Седов отмечает, что археологически славяне фиксируются в Среднем Приднепровье уже в V в.¹⁶⁸, то есть тогда, когда хазары вообще не представляли собой сколько-нибудь значительную силу не только в данном регионе, но и в Восточной Европе в целом. Далеко не всегда согласные с ним по другим вопросам И.О. Гавритухин и А.М. Оболенский также констатируют: «Мы присоединяемся к мнению большинства исследователей, которые считают, что население киевской культуры и его потомки – пеньковские и колочинские племена – в этническом отношении были славянами. Основным результатом исторических процессов конца IV – первой половины V в. на территории Днепровского Левобережья было, таким образом, освоение славянскими группировками наиболее плодородной его части – территории, ранее заселенной народами черняховской общности»¹⁶⁹. Что же касается хазар, то даже последовательница М.И. Артамонов С.А. Плетнева констатирует: «Достаточно весомых и убедительных археологических доказательств пребывания хазар в степях в VII в. пока нет. Это был век аварского господства и праболгарского широкого освоения степных пространств Причерноморья и Крыма»¹⁷⁰. Само продвижение хазар в Приднепровье эта исследовательница датирует VIII в., однако основывает свое мнение в том числе и на спорной этнической атрибутации Вознесенского комплекса, который одни специалисты считают славянским, другие – тюркским.