Текст книги "Синухе-египтянин"

На следующий день Минея снова танцевала перед быками, и сердце мое сжималось от страха за нее, но ничего плохого с ней не случилось. Зато танцующий юноша соскользнул с бычьего лба и упал на землю, а бык проткнул его рогами и затоптал так, что зрители на трибунах вскочили и закричали во все горло от ужаса и восторга. Когда быка отогнали, а тело юноши унесли, женщины побежали на него смотреть, трогали руками его окровавленный труп и, задыхаясь от волнения, говорили друг другу: «Какое зрелище!» А мужчины сказали: «Давно мы не видели таких удачных состязаний, как сегодня». И, не огорчаясь по поводу своих проигрышей, хотя им пришлось отвесить немало золота и серебра, они отправились по домам, где принялись пить и праздновать, так что огни в городе горели допоздна; между тем как жены, не найдя своих мужей, по забывчивости остались ночевать в чужих постелях, но никого это не огорчало – таковы были критские обычаи.

Я спал один на своей циновке – Минея в эту ночь уже не могла прийти ко мне, – а рано утром нанял в гавани носилки и отправился провожать ее к божеству. Ее везли в золоченой карете, которую тянули лошади с пышными пучками перьев на голове, а друзья с шумом и смехом следовали за ней пешком или на носилках, осыпая ее цветами и останавливаясь по дороге, чтобы испить вина. Путь был длинный, но все запаслись хорошими завтраками, каждый держал в руках оливковую ветвь, обмахивая ею соседа или пугая овец, принадлежащих бедным землепашцам, придумывая разные шутки. Дворец божества был выстроен в горе, у пустынного морского берега, и, приближаясь к нему, все затихли, перестали смеяться и заговорили шепотом.

Самого дворца я не увидел, снаружи это была невысокая гора, поросшая травой и цветами. Вход во дворец закрывали высокие медные ворота, перед которыми стоял маленький храм, где совершался обряд посвящения и где жили стражники, охраняющие ворота. К вечеру процессия подошла к воротам, друзья Минеи сошли с носилок, расположились на траве, стали есть, пить и дурачиться друг с другом, позабыв о торжественности, которая подобает находящимся возле дворца, ибо критяне быстро все забывают. Когда стало темно, провожающие зажгли факелы и затеяли игры в кустарнике, так что везде раздавались женские визги и мужской смех, а Минея сидела одна в храме, и никто уже не мог к ней приблизиться.

Я смотрел на нее издали. Ее одели в золото, словно статую богини, на голове у нее было огромное золотое покрывало, она старалась улыбаться мне, но ни малейшей радости в ее улыбке не было. Когда взошла луна, ее раздели, сняв все золото и украшения, надели на нее прозрачное платье, а волосы покрыли серебряной сеткой. Потом стражники отодвинули засовы и с гулким грохотом открыли медные ворота – чтобы их открыть, на каждую створку понадобилось по десять мужчин. За воротами стояла тьма, все замолкли, сделалось совсем тихо. Минотавр опоясался золотым поясом, навесил меч и надел золотую голову быка, отчего потерял сходство с человеком. Минее дали в руки горящий факел, и Минотавр повел ее в темный дворец, где они быстро исчезли. Когда пропал и свет факела, гремящие медные ворота снова закрыли, несколько сильных мужей задвинули мощные засовы, и больше я Минеи не видел.

Едва закрылись ворота, как меня охватило такое острое чувство отчаяния, что сердце мое стало словно открытая рана, из которой вытекла вся кровь, силы покинули меня, я упал на колени и скрыл лицо в траве. В эту минуту я понял, что никогда больше не увижу Минею, хотя она и пообещала вернуться, чтобы последовать за мной и никогда больше не расставаться. Теперь я знал, что она не вернется, но почему я это вдруг понял – не могу сказать, ведь до той минуты я все-таки был еще уверен – и боялся, и надеялся, стараясь убедить себя, – что критский бог не такой, как все остальные, и отпустит Минею ради любви, которая связывает ее со мной. Теперь я больше ни на что не надеялся, я лежал на земле, и Каптах сидел рядом со мной, держал мою голову у себя на коленях и причитал. Провожавшая Минею критская знать бегала мимо меня с зажженными факелами в руках, замысловато пританцовывая и распевая песни, которых я не понимал. Когда медные ворота закрылись, провожавших охватило какое-то неистовство, они принялись до изнурения танцевать и прыгать, а их крики отдавались в моих ушах, словно крики воронов на стенах крепости.

Немного погодя Каптах перестал причитать и сказал:

– Того, что уже случилось, мы не в силах изменить, а завтрашний день никому неведом. Поэтому давай поедим и попьем, господин мой, чтобы подкрепить наши силы; узнав, что в этих случаях здесь такой обычай, я принес с собой вино и разные вкусные кушанья. Могу тебе также сказать, что слезы никого не насыщают и тощего человека терзают мрачные мысли, а сытый в ладу со всем миром. Стоит мне вдоволь напечалиться, как у меня пробуждается аппетит, и, если ты не возражаешь, я хочу теперь попить и поесть.

Он отер слезы и основательно подкрепился, тогда как я не мог даже притронуться к пище, а вино во рту отдавало илом. Я снова лег на землю, но вдруг поднял голову, потому что Каптах сказал:

– Если глаза меня не обманывают, а я думаю, что это так, ведь я не выпил еще и половины той меры, после которой в глазах начинает двоиться, то бычьеголовый вернулся из горы, но откуда он вышел – не понимаю, медных ворот никто не открывал.

Он говорил правду, Минотавр действительно вышел из дворца, и его бычья голова устрашающе блестела при лунном свете, когда он вместе с другими танцующими исполнял праздничный танец, притопывая ногами. Увидев его, я не мог себя сдержать, вскочил на ноги, кинулся к нему, вцепился в его локоть и спросил:

– Где Минея?

Он стряхнул мою руку и качнул бычьей головой, но, так как я не отстал, он открыл лицо и сказал сердито:

– Не годится мешать святому празднику, но ты, чужестранец, этого, видно, не знаешь, так что я готов тебя простить, если ты больше не тронешь меня.

– Где Минея? – снова и снова спрашивал я у него, пока он наконец не ответил:

– Я, как положено, оставил Минею во тьме дворца и вернулся исполнить танец в честь бога. И что ты хочешь от Минеи, ведь ты уже получил подарки за то, что привез ее домой?

– А как ты вышел оттуда, раз она не вернулась? – спросил я, встав перед ним, но он оттолкнул меня, и танцующие нас разъединили.

Каптах вцепился в мою руку и насильно меня оттащил, но он поступил, наверное, правильно, ибо я не знаю, что могло иначе случиться. Каптах сказал:

– Ты глуп и несообразителен, зачем приковывать к себе внимание, лучше танцуй, смейся и пой, как все, иначе у тебя будут неприятности. Могу тебе сказать, что Минотавр вышел из маленькой калитки рядом с медными воротами, и в этом нет ничего удивительного – я сам ходил поглядеть на эту калитку и видел, как стражи заперли ее и унесли с собой ключ. Но я посоветовал бы тебе, господин мой, выпить вина, чтобы успокоиться, ибо лицо твое перекосилось, как у буйнопомешанного, и ты вращаешь глазами, словно сова.

Он напоил меня вином, и я уснул на траве под лунным светом, а перед глазами у меня мелькали факелы. Видя мое состояние, Каптах тайком подмешал в вино маковый сок. Так он отплатил мне за то, что я сделал с ним в Вавилоне, но, спасая мою жизнь, он не замуровал меня в кувшин, а набросил на меня покрывало и следил, чтобы танцующие не затоптали меня. Возможно, что таким образом он в свою очередь спас мне жизнь, ибо в отчаянии я готов был всадить нож в Минотавра и убить его. Каптах просидел со мной всю ночь, пока кувшин с вином не опустел и он не заснул, дыша мне в ухо винным перегаром.

Проснувшись на следующий день поздно, так как зелье оказалось крепким, я не сразу понял, где нахожусь. Вспомнив все, что произошло накануне, я почувствовал себя спокойным, голова у меня была ясная, и я больше не бушевал. Многие участники праздничного шествия уже отправились обратно в город, другие еще спали в кустах – мужчины и женщины вместе, бесстыдно обнажившись, так как они пили, танцевали и веселились до самого утра. Проснувшись, они оделись в новые одежды, женщины поправили свои прически и почувствовали себя плохо оттого, что не могут принять ванну, – для них, привыкших к горячей воде, текущей из серебряных кранов, вода ручьев была слишком холодна.

Прополоскав рот, смазав лица и подкрасившись, они, зевая, спрашивали друг у друга:

– Кто остается ждать Минею, а кто возвращается домой?

Возня на траве и в кустах многих уже утомила, и они в течение дня возвратились в город, только самые молодые и неутомимые из друзей Минеи остались возле дворца и продолжали развлекаться, будто желали дождаться ее возвращения, хотя каждый знал, что из этого дворца никто еще никогда не возвращался. Дело же было просто в том, что ночью они встретили кого-то, кто им понравился, женщины отправили своих мужей в город и таким образом от них избавились. Тут я понял, почему в городе не было ни одного дома увеселений, а все они находились в гавани. Когда я в этот день и на следующую ночь увидел, как веселятся знатные женщины, я понял, что профессиональным девицам было бы очень трудно состязаться с ними в искусстве любви.

Перед уходом Минотавра я спросил его:

– Нельзя ли мне, хотя я и чужеземец, остаться ждать Минею вместе с ее друзьями?

Он посмотрел на меня недоброжелательно и ответил:

– Тебе никто не запрещает, но в гавани как раз стоит корабль, который может доставить тебя в Египет, ибо ты будешь ждать напрасно: из этого дворца никто еще не возвращался.

Тут я прикинулся простаком и, желая ему угодить, сказал:

– Я в самом деле очень увлекся Минеей, но ведь ее нельзя было трогать, а это скучно. По правде говоря, я остаюсь не для того, чтобы ждать ее возвращения, а потому, что здесь немало соблазнительных девушек и замужних женщин, которые охотно заглядывают мне в глаза и, искушая меня, суют мне в руки свои груди, – я такого никогда не испытывал. Минея была ужасно ревнивой и строгой, мешая мне веселиться, хотя я не мог делать этого с ней. Я, наверное, должен просить у тебя прощения, ведь прошлой ночью я напился и, может быть, сам того не понимая, оскорбил тебя, я этого, правда, не помню, потому что голова моя еще не прояснилась. Помню только, что положил руки тебе на плечи и просил научить меня танцевать, ведь ты танцевал удивительно красиво и торжественно, я такого никогда раньше не видел. Но если я тебя оскорбил, от всего сердца прошу меня простить, ибо, как чужеземец, я плохо знаю ваши обычаи. Я, например, не знал, что к тебе нельзя прикасаться, поскольку ты облечен особенной святостью.

Все это я бормотал ему, щуря глаза и жалуясь на головную боль, пока он не стал улыбаться, принимая меня за глупца.

– Если так, – сказал он, – я не хочу мешать тебе развлекаться, мы здесь, на Крите, – люди свободомыслящие. Оставайся и жди Минею сколько хочешь, но смотри, чтобы ни одна женщина не затяжелела от тебя, – это было бы недопустимо, раз ты чужестранец. Я не хочу тебя этим оскорбить, а говорю о наших обычаях просто как мужчина мужчине.

Я обещал ему поостеречься и наболтал еще всяких глупостей, рассказывая о том, чему меня будто бы научили в Сирии и Вавилоне девушки храмов, пока он не счел меня круглым дураком. Когда я ему окончательно надоел, он похлопал меня по плечу и пошел прочь, чтобы вернуться в город. Но он, наверное, все-таки предупредил стражей, чтобы они не спускали с меня глаз, а критянам посоветовал меня развлекать, потому что через некоторое время после его ухода ко мне подошла целая группа женщин, которые обвесили меня венками, стали заглядывать мне в глаза и льнуть ко мне, прижимая обнаженные груди к моим рукам, потом повели в кусты лавра есть и пить с ними. Так я увидел их обычаи и легкомыслие, и они не стеснялись меня, но я выпил много вина и притворился пьяным, так что им не было от меня радости, в конце концов я им надоел, они стали толкать меня, называя свиньей и варваром. Каптах выволок меня оттуда, громко проклиная мое пьянство и предлагая женщинам самому развлекать их вместо меня. Разглядывая его, они хихикали, а юноши откровенно смеялись, указывая пальцем на его толстый живот и облысевшую голову. Но он был чужеземцем, а все незнакомое привлекает женщин во всех странах, так что, вдоволь насмеявшись, они приняли его в свое общество, стали поить вином, совать ему в рот фрукты, прижиматься к нему и называть его своим козликом, с ужасом его обнюхивая, пока и его запах не начал их соблазнять.

Я оставил Каптаха с ними и удрал, так как не мог думать ни о чем, кроме Минеи, и отчаяние грызло меня, словно голодная крыса. Когда стражники уснули послеобеденным сном, я подошел к медным воротам и нашел рядом с ними калитку, но открыть ее без ключа было невозможно. Тем не менее я прижался губами к металлу и шептал имя Минеи, не смея произносить его вслух. Когда стражи проснулись, я подошел к ним с кувшином вина, стал их угощать и разговаривать с ними, а они очень удивлялись моему поведению, так как знатные люди на Крите не разговаривают с чернью и живут так, словно бедняков вообще не существует. Они знали, что я чужеземец, и считали меня глупцом, поскольку я так себя веду, но пили мое вино и смеялись надо мной, разговаривая друг с другом на своем языке.

Жрец из храма позавидовал нам, вышел из своей комнатки и стал пить вместе с нами. Это был старый человек, всю жизнь проживший при храме и охранявший медные ворота, но, когда я спросил его, входил ли он во дворец бога, он пришел в ужас и отвечал, что в этот дворец могут входить только посвященные и Минотавр, ибо все остальные умрут страшной смертью, если вступят в него. В подтверждение этого он рассказал, что когда-то, в давние времена, когда слава и могущество Крита не были еще так велики, морские разбойники высадились на берег неподалеку от храма, напугали стражников и вошли во дворец, надеясь найти там сокровища. Но они никогда оттуда не возвратились, как и те, кто отправился их искать, а стража слышала, как из глубины дворца доносились страшные крики о помощи. Остававшиеся на берегу разбойники так испугались, что отпустили стражников, не осмелившись их убить, и удрали обратно на свое судно. После этого никто никогда не пытался пробраться во дворец божества. Поэтому, считал он, дворец вообще незачем охранять, ведь никто не осмеливается туда ступить. Жрец повел меня в свое жилище, показал ключ от калитки, отнюдь его не скрывая, и рассказал, что, входя во дворец, Минотавр берет ключ с собой, чтобы незаметно для всех выйти через калитку после того, как большие медные ворота закроются за избранницей.

Я купил у жреца некоторые амулеты и маленьких бычков, которых он вырезал из камня, чтобы скоротать время, он был очень доволен сделкой, и мы стали с ним друзьями. Но, говоря о темном дворце, он всякий раз понижал голос, и я понял, что он очень боится чертогов, которые охраняет. Он сказал мне также, что не осмелился бы жить в своем храме, если бы ворота были открыты, но почему – не объяснил.

Я не хотел оставаться у него слишком долго, чтобы не обратить на это внимания, поэтому вернулся к друзьям Минеи, стал пить вино и шутить с женщинами, делая вид, что очень ими увлечен. Каптах уже совсем опьянел и вовсю врал им о странах, в которых мы побывали, а они смеялись, хлопали в ладоши и кричали от восторга, словно дети. Он рассказывал им и о том, как был вавилонским царем и как судил, сидя в царском кресле, и о большом успехе в царских женских покоях, но все это они сочли враньем и, смеясь пуще прежнего, говорили: «В его жилах, наверное, течет критская кровь».

Так прошел тот день, пока мне не надоели и веселье, и легкомыслие, и свободные нравы, и я подумал, что более скучной жизни нельзя себе представить, ибо капризы, которые не знают никаких границ, надоедают в конце концов больше, чем размеренная жизнь. Друзья Минеи по-прежнему веселились всю ночь, а я то и дело пробуждался от своего горького сна из-за визга в лесочке, куда женщины притворно убегали от юношей, преследующих их в темноте, где они, хватая беглянок, сдирали с них платья. Утром они все чувствовали себя усталыми и были недовольны тем, что не могли помыться, так что многие вернулись в город, и только самые молодые и беззаботные еще остались у медных ворот.

Но на третий день они тоже отправились по домам, и я отдал им ожидавшие меня носилки, потому что те, кто пришел пешком, уже не в силах были так же возвращаться, они ходили, пошатываясь от излишних увеселений и недосыпания, а мне было важно, чтобы никто, даже носильщики, меня не ожидал. Я ежедневно поил стражников вином, и они уже не удивлялись, когда я на закате дня приносил им новый кувшин, а принимали его с удовольствием, ведь в течение месяца, пока праздничная процессия не приводила нового посвященного, у них было мало развлечений. Если их что-нибудь и удивляло, так это то, что я продолжал ожидать Минею, – такого, видно, никогда раньше не случалось, но я был чужестранцем, поэтому они считали меня глупым и с удовольствием пили мое вино. Увидев, что жрец тоже присоединился к ним, я подошел к Каптаху и сказал:

– Боги повелели нам теперь расстаться с тобой, ибо Минея не вернулась и я не верю, что она вернется, если я сам не пойду за ней. Но так как ни один человек, вступивший в этот темный дворец, еще не возвратился оттуда, то и я тоже, наверное, не вернусь. Тебе лучше спрятаться в лесочке и, если я к утру не появлюсь, возвратиться в город. Когда кто-нибудь спросит обо мне, скажи, что я упал со скалы в море, наплети что хочешь или что сочтешь нужным, ты такое придумываешь лучше меня. Но я уверен, что не вернусь, так что ты можешь уйти в город хоть сейчас. Я оставил тебе глиняную табличку с сирийской печатью, чтобы ты мог поехать в Симиру и получить там в торговом доме все, что мне принадлежит. Мой дом можешь продать. После этого ты – вольная птица, но, если боишься, что в Египте тебя будут преследовать как беглого раба, оставайся в Симире, живи в моем доме на мои средства, как тебе вздумается. Заботиться о сохранении моего тела тебе не придется, если я не найду Минею, мне все равно – сохранится оно или нет. Ты был мне преданным слугой, и хотя нередко надоедал своими приставаниями, мне жаль, если я слишком часто и больно бил тебя палкой, но я надеюсь, что это было тебе на пользу, и я делал это из добрых намерений, так что ты, наверное, не в обиде на меня. А теперь иди, и да принесет тебе удачу скарабей – его ты можешь взять с собой, так как веришь в него больше, чем я. Я, видишь ли, думаю, что там, куда я направляюсь, скарабей мне не понадобится.

Каптах долго молчал, глядя на меня, и наконец сказал:

– Господин мой, я нисколько на тебя не в обиде, хотя иногда ты бил меня своей палкой сильнее, чем следовало, но ты ведь делал это с добрыми намерениями, исходя из того, что считал полезным. Однако чаще ты слушался моих советов и говорил со мной как с другом, а не как с рабом, так что иногда я даже боялся, как бы ты не уронил свое достоинство, пока палка снова не возвращала определенную богами разницу между нами. Теперь дела обстоят так, что Минея тоже моя хозяйка, раз я поставил ее благословенную маленькую ножку на свою голову, и я отвечаю за нее как ее слуга. Но и по многим другим причинам, которые я не стану тут перечислять, я не могу отпустить тебя одного в этот темный дворец, и, если ты не хочешь, чтобы я следовал туда за тобой как слуга, я последую за тобой как друг, ибо не могу оставить тебя одного, и тем более без скарабея, хотя, как и ты, думаю, что в этом деле он нам вряд ли поможет.

Он не ревел, как обычно, и говорил так серьезно и обдуманно, что я его не узнавал. Но отправляться на смерть вдвоем было, по-моему, неразумно, и поэтому я повторил, чтобы он убирался и не говорил глупостей. Но он был упрям.

– Если не хочешь, чтобы я шел с тобой, я пойду за тобой следом, и ты не можешь мне помешать, – заявил он, – но лучше бы нам идти вместе, уж очень я боюсь темноты. Я вообще так боюсь этого темного дворца, что от одной мысли о нем кости мои превращаются в воду, поэтому разреши мне взять с собой кувшин вина, чтобы время от времени я мог себя подбодрить, иначе я стану орать от страха и этим тебе помешаю. Оружия брать с собой мне, пожалуй, не стоит, поскольку я человек мягкосердечный, боюсь крови и всегда больше надеюсь на свои ноги, чем на оружие, так что, если ты собираешься сражаться с богом, можешь это делать один, а я буду смотреть на вас со стороны и подбадривать тебя советами. Все, что нам предстоит, начертано, наверное, на звездах еще до нашего рождения, но от этого жизнь наша не становится легче, и меня утешает только то, что для одного человека я прожил уже достаточно долго, до беспамятства напивался в бесчисленных кабачках и с женщинами веселился до упаду, напоследок даже с этими критянками, которые вполне годятся для подстилки, но с которыми, упаси Амон, никому не посоветую разбивать горшок. Я, конечно, не имею в виду нашу хозяйку Минею, которая была даже слишком добродетельна, я бы даже сказал, что это был ее самый большой порок, и ее судьба доказывает, сколь пагубна излишняя добродетель, хотя я и не могу предостеречь этим примером своих детей, которые, наверное, разбросаны по всем концам света и которых я никогда не видел. Скажу только, что, если бы эта девушка честно легла с тобой в постель, как делает благородная женщина, встречая мужчину, который ей по душе, ничего этого не случилось бы и мы уже давно были бы в Симире или в Египте, а она вела бы твой дом, из чего могли бы, правда, возникнуть другие сложности, которых не хочу теперь перечислять, но которые были бы все-таки несравнимы с тем, что нас теперь ожидает. К несчастью, для меня, в отличие от тебя, совсем не безразлично, сохранится мое тело или нет; меня очень беспокоит, что со мной будет в будущей жизни. Однако чему быть, того не миновать, сказала старуха, прищемив палец между жерновами.

Я знал, что, заговорив, Каптах способен разглагольствовать хоть до утра, а теперь его язык не мог остановиться от страха. Поэтому я оборвал его:

– Прекрати свою болтовню, возьми кувшин с вином, если хочешь, и пойдем, чтобы покончить с этим делом, ибо я думаю, что стражники спят, напившись моего вина с сонным зельем.

Стражники и жрец спали крепким сном, так что я без труда смог взять ключ от калитки Минотавра с того места, которое мне показал жрец. Мы захватили с собой также плошку с углями и факелы, хотя огонь еще не зажгли – луна светила достаточно ярко, и замок открылся без труда. Когда мы, закрыв за собой калитку, вступили во дворец бога, я услышал в темноте, как зубы Каптаха стучат по краю винного кувшина.