Текст книги "Капкан на наследника"

Глава 17

Нельзя сказать, что Дик Лаген подобрался вплотную, но его последний опус содержал в себе намек на одну незавершенную историю, которая, несомненно, произведет фурор в определенных кругах. Мона Мерриман тоже постаралась на славу, поведав в колонке светской хроники о том, что С.С. Кейбл и Уолт Джентри собираются снимать нашумевший фильм на весьма живописной фабрике, расположенной в небольшом городишке к северо-востоку от Нью-Йорка. На главные роли «Плодов труда» уже прочили ведущих звезд мирового кинематографа, а героиню якобы должна была сыграть самая красивая женщина Англии. Мое имя стояло в ряду с остальными членами семейки Баррин, и именно мне приписывали идею переместить съемочную площадку на восток, а не тащиться за тридевять земель в Калифорнию. Слухи росли и множились, все дальше уводя обывателей от истинного положения вещей.

В газетах также содержались небольшие заметки о том, что оба «таинственных убийства» до сих пор не раскрыты, но тела уже опознаны, так что в ближайшем будущем найдется и обвиняемый. Бросив сам себе: «Хрен вам!» – я отшвырнул газету, и тут же телефонный звонок возвестил о том, что ко мне поднимается Ал Де Веччио собственной персоной.

Без своего кресла-качалки, кофе и салями Ал явно чувствовал себя не в своей тарелке. Он сидел на обычном стуле с прямой спинкой и, неодобрительно покачивая головой, рылся в разложенных на коленях бумагах, как будто этот листок ему и впрямь стал нужен позарез. Всем своим видом неожиданный гость старался показать, что он считает мою затею большой глупостью. Наконец он нашел то, что искал, и, взяв бумажку в руки, провозгласил:

– Дог, у тебя ничего не выйдет.

– Почему это?

– Макмиллан обошел тебя на пять процентов. Этого вполне достаточно, чтобы взять контроль в свои руки.

– Все голоса за него?

– Можешь не сомневаться. Он сумел заинтересовать «Фарнсворт авиэйшн», а с этими контрактами, несомненно, перетянет на свою сторону и акционеров. В наши дни больше никто не страдает ностальгией, дружище. Любому держателю акций «Баррин» в первую очередь нужны дивиденды, а не какие-то там идиотские воспоминания. Большинство ценных бумаг уже перешло в руки наследников, и этим ребятам начхать на все, кроме денег.

– Он собирается пустить фабрику с молотка, Ал.

– Конечно, мне это известно. Кросс легко и непринужденно переведет все эти контракты на свои собственные заводы и сделает работу гораздо быстрее и качественнее, но он не собирается сообщать об этом тем, кто еще владеет жалкими остатками акций «Баррин индастриз». Будет «Баррин» влачить жалкое существование, и ладно. Большего и желать нельзя.

– Как ему вообще удалось заинтересовать «Фарнсворт»?

– У «Баррин» превосходная репутация. Там до сих пор применяются старые методы штамповки, именно такие, какие и требуются «Фарнсворт». Однако ребята и не подозревают, что Макмиллан и их обвел вокруг пальца. Как ни крутись, расходы все равно не уменьшатся. Так или иначе, Кросс сумел втюхать им эту белиберду, а теперь старается запудрить мозги маленьким людям.

– Что мне надо сделать?

– Ничего. Дело проигрышное. У Макмиллана и акции, и голоса. Все, на что ты можешь рассчитывать, – это место в совете директоров, но все равно все факты – против тебя, Дог. У него на руках главные козыри.

– А как насчет комитета по залогам?

– Старина Кросс и там подмазал. Фабрика-то не закроется, будет функционировать помаленьку-полегоньку. Да ладно тебе, Дог, ты же знаешь, чего он на самом деле добивается.

– Думаю, я единственный, кто в курсе реального положения дел, – пробормотал я.

– Что?

– Да так, ничего. Просто мысли вслух.

– Парень, ты проиграл.

– Еще нет.

– Помнишь, я же говорил тебе, что ты даже считать не умеешь.

– Зато знаю, как нанять людей, которые умеют, Ал.

Он распихал бумажки по папкам и расслабился, на лице – ухмылка.

– Чего-то ты темнишь!

– Есть одна идейка, Ал. За «Баррин» задницу рвать никто не станет.

– И?

– Есть кое-что еще.

– Не скажешь, что именно?

– Непременно. Скажу, как только смогу. – Я прикурил сигарету и предложил ему. – Что там с братьями Гвидо?

Ал тоже закурил и выпустил в мою сторону струю густого дыма.

– Хочешь выйти сухим из воды, не так ли?

Я молча ждал продолжения.

– Веселье шло полным ходом, пока на сцене не появились братцы Гвидо со своими штучками. Мне никто в жилетку не плачется.

– Тогда обратимся к экстраполяции. Тебе это неплохо удается.

– Я предполагаю, что где-то плавает огромный кусман денег, но никто не в состоянии понять, где именно. Фараоны снова рыщут по улицам, и поговаривают, что приговор уже подписан. Старшенький Гвидо вовремя успел перетащить всю свою семейку в Южную Америку, но есть еще один, в Джерси, не столь расторопный, и теперь за ним наблюдают денно и нощно. Одно я точно знаю: братишки в штаны от страха наложили и разобьются в лепешку, лишь бы найти и вернуть этот чертов товар.

– Это хорошо.

Ал сложил бумажки в папку и бросил ее мне.

– А теперь, старина, я хочу только одного – навсегда исчезнуть из твоей жизни. Услуги мои оплачены ровно по сегодняшний день, и дальнейшие осложнения мне совершенно ни к чему. Теперь тебе известно ровно столько же, сколько и мне самому, и, если ты снова начнешь нести всякую белиберду насчет военного братства и все такое, я скажу тебе, куда ее засунуть.

– Я загляну как-нибудь.

– Ради бога, когда пожелаешь. Я готов поболтать с тобой о прежних временах хоть за ленчем, хоть за обедом. Посидим, вспомним былое. Только прошу тебя, держись подальше от моей работы.

Он направился к двери, но на полпути остановился и оглянулся:

– И все ж таки это было здорово, Дог. Весело. Как раз достаточно, чтобы не заскучать. Как там британцы говорят? Не вешай нос!

– Скоро ты начнешь тосковать по нашим совместным проектам, – сказал я.

– Надеюсь, что так и будет. – Он улыбнулся мне и бросил окурок в пепельницу. – Кстати, я имел довольно длинную беседу с Роландом Холландом.

– Ну и как?

– Скажем так, снова строил догадки. – Он замолчал, и улыбка его стала раза в два шире. – Скользкий ты тип, – усмехнулся он.

Как только Ал хлопнул за собой дверью, я поглядел на каракули, которые все это время чертил в блокноте. Вокруг имени «Феррис» красовались многочисленные круги, а по углам толпились пятерки и шестерки. Эти скопления цифр соединялись с именем прямыми линиями, и где-то там, в глубинах моего подсознания, из маленького зернышка на свет проклюнулся крохотный росточек, но еще слишком слабый, слишком нежный, чтобы понять, что из него вырастет. Я поднялся, по привычке вырвал из блокнота все листочки и спустил их в унитаз, сжег бумаги Ала в раковине и пошел на встречу со своим человеком.

Его французский быстро исчерпал себя, и он автоматически затараторил на испанском, отбивая пальцами по столу ритм:

– Прошу прощения, мистер Келли, я сожалею, но больше ничего нет. Теперь все это не в нашей власти.

– Просто передай мне, что сказал О'Киф.

Лоб его покрылся испариной, и по виску сбежала струйка пота.

– Прошу тебя.

Я видел свое отражение в зеркале позади него, и, надо признать, зрелище было не из приятных. Слишком долго этот человек пребывал в полной безопасности и только теперь понял, каково тут, по другую сторону баррикад. Он прочистил горло, сглотнул и схватился за стакан, пытаясь скрыть свой панический страх, но это не сработало. Я молча наблюдал за его суетливыми телодвижениями и ждал.

– Только ради вас, – выдавил он, – и то в качестве одолжения.

– В качестве одолжения, – повторил я.

– Груз покинул страну. Курьер, ну тот, которого шлепнули... он успел передать его кому-то. Этот малый по имени Ле Флер... он подозревает, что груз ушел к владельцу книжного магазина в Сохо...

– Саймону Корнеру?

– Тому самому. Саймон Корнер отправился на тот свет вслед за курьером. И у него тоже ничего не нашли. Однако эта операция дала английской полиции шанс определить местопребывание загадочного Ле Флера. Как говорят американцы, все пошло в тартарары. Не исключено, что теперь эта хорошо отлаженная система полетит ко всем чертям. Такой колоссальной потери не выдержать ни одной организации. Они не могут продолжить работу, пока потерянный товар не будет найден и возвращен.

– Это О'Киф говорит?

Он снова взялся за стакан, отпил глоточек и чуть заметно кивнул. Потом поставил бокал на стол, промокнул салфеткой рот и нервно облизал губы:

– Не знаю уж, по какой причине, но они решили сосредоточиться на вашей персоне. Люди... приведены в состояние полной боевой готовности. О'Киф говорит... от вас надо... избавляться.

– Меня предали анафеме, так, что ли?

– Пардон?

– Теперь я вроде бы как persona non grata.

– Совершенно верно, мистер Келли. Все указывает на то, что жить вам осталось всего ничего, если только...

– Если только что?

– Если только вы не сдадите им этот товар.

– Теперь на тропу войны выйдут настоящие парни с большими пушками, так, что ли?

– Боюсь... что вы абсолютно правы.

– Значит, эту нашу встречу благословили на самом верху?

– Да.

– Тогда передай им, чтобы трахнули себя в зад, – сказал я.

* * *

Когда ты не можешь ни убежать, ни спрятаться, тогда делаешь и то и другое, и это выводит твоих противников на чистую воду. В траве ты прикидываешься травой, а они остаются скалами. А в горах ты притворяешься скалой, а они – травой. Так ты имеешь возможность не упустить их из виду, оставаясь при этом в тени, но на всякий случай никогда не запираешь запасный выход и держишь парочку-другую птичек, чтобы те смогли своими криками объявить о приближении неприятеля. И тогда ты бежишь на свой задний двор, где тебе известна каждая ямка, каждая ловушка, и получаешь шанс остаться целым и невредимым, пока они не пробьют оборону, но к тому времени тебя уже и след простыл, если, конечно, очень повезет. Ты находишь новое прибежище, заводишь новых птиц, оборудуешь новый запасный выход, и все начинается с самого начала. Но не забывай, опасаться надо не той овчарки, которая гонится за тобой по пятам, а простой незнакомой дворняги, которая живет себе рядом с твоим новым укрытием и в любой момент готова броситься в спину.

Я включил телевизор, минут пятнадцать послушал никому не нужные новости и выключил его.

Шарон Касс отправилась на деловой ленч, так что до нее было не добраться. Я оставил ей сообщение, что приду вечером к ней домой, и завалился на кушетку. Росток, появившийся на свет из мизерного зернышка в моем подсознании, подрос еще немного, но все еще оставался слишком тоненьким и слабеньким, даже листочки еще не развернулись, так что я послал его к чертям собачьим и решил поспать.

* * *

Сабантуйчик удался на славу. По двадцатикомнатному пентхаусу С.С. Кейбла слонялось несколько сотен наиважнейших персон, которых развлекал маленький оркестрик из десяти музыкантов.

Гул толпы все выше поднимался над звуками музыки, пока полностью не поглотил их, громкий смех, басовитое гудение и звон стаканов нарастали до тех пор, пока окончательно не заглушили оркестр. Теперь казалось, что его и вовсе нет. Сквозь прозрачную ткань просвечивали голые тела, вырезы на груди и плечах были донельзя откровенными. Прямо выставка-продажа человеческой кожи. Погладьте ее, почувствуйте ее бархатистость, ущипните, потяните, попробуйте на прочность. Запах свежих тел смешивался со стойкой вонью выгребной ямы, исходящей от всех сразу и ни от кого в отдельности. Никакого белья, попки и писки напоказ, сиськи по последнему крику моды вываливаются из вырезов, ресницы стыдливо опущены, губы влажные, взгляды томные. Полная противоположность смокингам и черным вечерним костюмам. Вооруженный нейтралитет, противостояние врагу, который владеет бесценной информацией и готов поделиться ею за возможность поближе изучить все эти прелести или потереться жаждущими удовлетворения гениталиями об упругие бедра. Маленькая пампушечка, с головы до ног увешанная бриллиантами, как раз пыталась выяснить, как один из агентов относится к подобного рода забавам.

– Я знала, что тебе не понравится, – сказала Шарон.

– Ну, все не так уж и плохо.

– Если только тебе по нраву вся эта секс-рутина.

– Больше тут ничем и не пахнет.

– Таков уж шоу-бизнес, ничего не поделаешь.

– Таков любой бизнес, киска. Когда мы сможем сбежать?

– А я-то думала, что любой, кто пожил в Европе, привык к подобного рода извращениям, – тихо рассмеялась она.

– Заокеанские жители по сравнению с нами – сущие младенцы. Нежные и неискушенные, – ответил я.

К нам подошла маленькая хорошенькая официантка с подносом, Шарон взяла предложенный стакан и протянула его мне:

– Что не так, Дог?

– Ничего. Все в порядке.

– Эти девицы снова бросают на тебя странные взгляды.

– Пошли они к черту.

– Что-то ты сегодня не в духе. – Она тронула меня за руку и улыбнулась. – Прости. Не стоило волочь тебя сюда силой.

– Никто не может заставить меня сделать что-нибудь силой, – рассмеялся я и легонько взъерошил ей волосы. – Просто много чего случилось. Дай мне прийти в себя, и все пойдет как по маслу.

– Там Ли. – Шарон мотнула головой в сторону двери. – Именно он уболтал ту английскую звезду, и она согласилась принять участие в проекте С.С.

– Кейбл и его включил в свой штат?

– Только на время съемок. Отличный выбор. Интересно только, почему это сам Ли не прыгает от восторга.

– Может, одни девочки на уме. Он еще тот ловелас. Вот для него сейчас пир так пир!

– Разве только для него?

– Я не ем из общего корыта, сладкая моя, – сказал я. – Предпочитаю свой личный обеденный стол.

– Пытаешься на что-то намекнуть?

– Не-а. Ты женщина, с которой можно поговорить начистоту. – Я поставил стакан на проплывающий мимо поднос и сделал знак принести добавки. – Когда я увижу твоего жениха?

На лице Шарон появилось отсутствующее выражение.

– Как только он сможет, так сразу же.

– Независимый парнишка.

– Да, – подтвердила она. – Вполне.

– Кому-нибудь стоит предостеречь его.

– Почему бы тебе не взять на себя эту миссию?

– Нет уж, пусть этот член сам за собой приглядывает.

– Ну вот, опять эти твои грязные словечки.

Я увидел на лице Шарон отстраненную улыбку, которая напоминала мне что-то давно забытое, и мне показалось, что время повернуло вспять, стрелки часов закрутились в обратном направлении, и прошедшие годы таяли, словно снег на солнце. Слабый зеленый стебелек подрос, подтянулся, и на нем появился первый листок, на котором явно прорисовывалась какая-то цифра, только издали было не прочесть, какая именно.

Стоило мне впасть в раздумья, как Шарон тут же утащили в другой конец комнаты. На ее месте со скоростью звука объявились две блондиночки и залепетали о чем-то своем, и мне даже пришлось улыбаться и отвечать им, пока на горизонте не появилась Мона Мерриман и в своей неподражаемой манере велела крошкам убираться подобру-поздорову, потому что я якобы всецело принадлежу ей. Перед тем как уволочь меня прочь, она с помпой представила меня нескольким друзьям.

– Что? – переспросил я.

– Да ты совсем не слушаешь!

– Прости, куколка.

– Я спросила, чего это Лаген так к тебе прицепился.

– Убей, не знаю.

Она повернула меня на сто восемьдесят градусов и встала так, чтобы никто не мог увидеть серьезного выражения ее лица.

– Можешь считать меня старой сплетницей, Дог, но перед тем, как напасть на эту денежную жилу, я была очень неплохим репортером. У Дика есть компромат, и он хочет заставить тебя ползать у него в ногах.

– Забудь об этом, Мона.

– Сынок... я же говорю тебе, я была превосходным журналистом. Мои сотрудники тоже раскопали кое-что интересное.

Странная она девица, эта Мерриман. Внезапно мягкость покинула черты ее лица, они заострились, стали жесткими, требовательными, а в глазах заплясал огонь.

– Он думает, что в Европе я был большим задирой, – сказал ей я.

– Это так?

– Не просто большим, крошка. Величайшим.

– А теперь?

– Вышел из игры.

– Во дела! По-настоящему?

Я нерешительно кивнул.

– И он может это доказать?

– Никаких шансов.

– Малыш, я могу сыграть на твоей стороне. Это будет великая журналистская песнь.

– Не стоит. Есть другая музыка, и она куда громче этой.

– И надо полагать, в ней гораздо больше металлических ноток?

– Ну, можно и так сказать.

– Грохот бронзовых тарелок?

– Бой никелированных барабанов, Мона.

– И кто же барабанщик?

– Некоторые парни родились под счастливой звездой, им все время везет, – сказал я. – Пошли присоединимся к остальным.

– Тебе вряд ли захочется.

– Почему это?

– Там Кросс и Шейла Макмилланы. Кажется, он очень обеспокоен всем этим мероприятием.

– Только вот сделать он все равно ничего не может, правда ведь?

– Теперь уже не может, ведь твои братья успели одобрить проект, – сжала мне руку Мона. – А ты и в самом деле задал им жару.

– Ерунда, небольшие услуги обществу, только и всего.

– А я слышала, что это был чистой воды шантаж.

– Что делать, если по-другому до моих родственничков не доходит.

– Как бы я хотела заполучить тебя к себе в постель, Догги.

– Но я же не плюшевый мишка, Мона.

– Ты даже лучше вибратора, малыш.

– Да ты, крошка моя, затейница! Чем еще развлекаешься на досуге? – захохотал я и обнял ее за плечи.

– В основном забавляюсь с детками, которые готовы на все, лишь бы выпал тот единственный шанс, который ты только что упустил. Они ведь знают, что в результате я пополню их альбом с газетными вырезками статеечкой-другой про них, любимых.

– Что ж, тогда, пожалуй, напиши мой портрет.

– Да с тебя никто даже зарисовку еще не делал, Догги. Ты не в то время родился, твоя эпоха давно канула в Лету.

– Тонкая у тебя, однако, натура.

– За всю неделю никто не удосужился сделать мне столь шикарный комплимент. Что правда, то правда. Может, именно поэтому ты мне и нравишься. А теперь будь умным мальчиком, убирайся отсюда вместе со своей белокурой крошкой. Что-то наша льдинка начала слишком часто поглядывать в твою сторону, все признаки налицо.

– Какая льдинка?

– Шейла Макмиллан. Я старая кошка, гораздо старше тебя, Дог. Мне достаточно одного намека, чтобы понять, что за ним кроется.

Годы брали свое. Я устал, был раздражен, и вся эта чепуха мне уже давно не казалась забавной. Я думал, что вышел из игры, но не тут-то было. Это все равно что перепутать привидевшийся сон с реальностью, а потом проснуться и оказаться совсем в другом месте и в другое время. Яркий, но холодный солнечный свет наполняет комнату, и ты понимаешь, что это был всего лишь сон, а реальность – она одна: приговор судьи – реальность и твое нынешнее прибежище – реальность, и если подождать еще немного, то можно услышать шаги в коридоре, почувствовать, как касаются твоей ноги ледяные ножницы, разрезающие штанину брюк, и как лезвие выбривает на твоей черепушке маленький участок. А если подождать еще немного, то на твою голову натянут капюшон, а под него подсунут крохотную металлическую пластинку, а потом кто-нибудь включит рубильник, и ток резво побежит по проводам, по твоему телу, и мир превратится в один полыхающий костер из непереносимой боли, и ты можешь попрощаться со своей несчастной жизнью.

Или жизнь и память становятся настолько устойчивыми в тот последний момент, что ты просто перейдешь из одного мира в другой, мир чистейшей агонии, где ты будешь способен почувствовать запах собственной горящей плоти и ощутить, как спазмы скручивают твои мускулы в узлы? Неужели это именно так?

Может, я слишком часто видел, как они умирают. Может, слишком часто стоял в очереди на смерть. Не следует думать об этом вот так. Или я думал не о себе? Я всегда верил, что они уходят тихо, понимая, что их время настало, и даже рады покинуть этот мир, чтобы поскорее избавиться от всего, что привело их к последней черте. Двое из них даже улыбнулись мне, потому что в конечном счете колесо может повернуться, и тогда я окажусь в самом низу. Они понимали это. Я продержался дольше других, но теперь настало время последней, девятой подачи, счет равный, двое выбыли, на базе – никого, и я стою с битой в руках, а за мной трибуна, до отказа набитая чужими болельщиками.

Бита у Келли. Забудьте про Кейси. Теперь дело за Келли.

– О чем это ты так задумался? – поинтересовалась Шарон.

– О том, какого черта ты не надела хоть какое-нибудь белье.

– После всех этих голых дамочек я – воплощение целомудрия, – парировала она.

– Только не в этом шифоновом пеньюаре, под которым абсолютно ничего.

– Да ты даже не прикоснулся ко мне. Откуда же тебе это известно?

– Я же не слепой, детка. Видел мельком.

– Понравилось? – растянула она губы в улыбке.

– До чертиков. Так что вам лучше поостеречься, милая девственница.

Она протянула мне чашку кофе, насыпала туда сахару и разбавила молоком.

– Неужели моя девственная плева действует на тебя как красная тряпка на быка?

– Не городите чепуху, дамочка. Через некоторое время она окаменеет, и все дела.

– А медицина утверждает обратное.

– Ну, тогда полностью атрофируется, – подвел я итог.

Она снова одарила меня своей необыкновенной улыбкой и уселась напротив, выставив на обозрение свои прелестные скрещенные ножки. Пеньюар распахнулся, открыв их выше некуда, глаза смеялись.

– Сколько у тебя было женщин, Дог?

– Достаточно. – Я отхлебнул кофе и обжег рот.

– Девственницы?

– Им несть числа.

– И все же, сколько? Хоть примерно?

– Что за вопросы? Кончай...

– Давай навскидку.

– Может, дюжина. Я никогда не был охоч до девственниц. Каждый раз – простая случайность, несчастное стечение обстоятельств.

– Это больно?

– Откуда мне-то знать?

– Ну, они кричали?

Я снова обжег рот, отставил чашку и потянулся за сигаретой.

– Когда я укладываю кого-то в постель, то можно не сомневаться, что любая закричит. – Я решил, что подобный ответ шокирует Шарон и она заткнется наконец, но это только подхлестнуло ее.

– Я имела в виду первый раз.

Даже сигаретный дым казался обжигающим. Я затянулся еще разок и затушил бычок.

– Нет. Когда я понимал, что до меня у них никого не было, я шел испытанным путем. Они наслаждались каждой секундой и умоляли не останавливаться. Просили еще и еще. Мне известны все трюки, все уловки, все приемы, начиная с прелюдии и заканчивая послесловием. Гром меня разрази, если я позволю кому-то другому сделать это с тобой.

– Мне тоже известны кое-какие трюки.

– Да уж, наслышан. Помню, как ты поведала об этом Раулю в день нашего знакомства.

– Ревнуешь?

– Не-а. Даже восхищаюсь твоим отношением к этому делу. Люблю полное взаимопонимание. Почему ты не позволяешь своему парню сделать это? Покончили бы с этим, и дело с концом.

– Потому что он, может быть, погиб. – Она так просто, так естественно произнесла эту фразу, что я мысленно обозвал себя идиотом. Давно следовало бы догадаться.

– Военный?

– Да.

– Отправился за океан?

Шарон кивнула и уткнулась носом в чашку с кофе.

– И когда ты его в последний раз видела?

– Когда он уходил на фронт. В тот день и состоялась наша помолвка. У нас совсем не было времени, поэтому он подарил мне вот это. – Она вытянула руку, на которой красовалось дешевенькое колечко.

– Прости меня, малыш, – сказал я.

– Ничего.

– Любишь его?

– Я всю жизнь любила только его.

– Переписываетесь?

– Нет.

– И сколько еще ты намерена ждать?

– Пока не удостоверюсь, что он на самом деле мертв.

– А тем временем?

– Пользуюсь своими собственными трюками, уловками и приемами.

– У него не так много времени осталось, – бросил я, вставая с кресла.

– Да, я знаю.

На улице раздался удар грома, я подошел к французскому окну и поглядел на пузатый город, бурлящий внизу. Фары многочисленных машин разрезали темноту, автомобили нетерпеливо гудели, требуя освободить им путь. Крохотные черные точки то спешили через дорогу, то застывали в ожидании, подчиняясь сигналам пешеходного светофора, словно маленькие глупые мышки, пойманные в железобетонную мышеловку.

– Когда киношники перебираются в Линтон? – перевел я разговор.

– В конце недели команда поедет осматривать виды.

– И ты с ними?

– Придется. Никуда не денешься.

– Старый дом на Мондо-Бич...

– Что?

– Я буду там.

– Дог...

Я обернулся и увидел, что она совершенно голая стоит у кресла, а пеньюар яркой лужицей лежит у ее ног. Это была безупречная картина обнаженной красоты, при виде которой все во мне задрожало, зазвенело и напряглось, и лишь спустя мгновение я смог взять себя в руки. В неверном сумрачном свете она снова показалась мне гладкой и мокрой. Но я увидел ее зубки и никак не мог решить, улыбка это или ухмылка, и в конце концов пришел к выводу, что это все же ухмылка. Я сгреб плащ и шляпу, нервно осклабился в ответ и направился к выходу.

* * *

Снаружи снова лил дождь. Легкое ночное покрывало из тьмы и тумана скрыло из вида здания, приглушило грозный львиный рев города, который бурчал невнятно, но сердито, время от времени всхрапывая гудками нетерпеливых такси, застрявших на перекрестках, где красный свет никак не желал меняться на зеленый. Автомобили неслись по авеню, спеша к месту своего назначения, оставляя позади полупустые автобусы. Немногочисленные прохожие, которые отважились в такую погоду отправиться куда-то пешком, прятались под зонтиками, похожие на огромные канапе, а некоторые просто брели, вжав голову в плечи, не задумываясь, куда они идут, зачем и кому это надо.

Странный это город, подумалось мне. Он идет всего в двух направлениях: вверх-вниз и поперек. Будто кто-то положил на карту местности решетку и обвел ее – вот тебе и город. Он не шел кругами, как Лондон; не скручивался и не запутывал свои внутренности, как Рим, Париж или Мадрид... он просто тянулся на север, юг, запад и восток до тех пор, пока ты не попадал туда, где люди забывали о направлениях и называли это место Виллидж, или Бруклин, или еще как-нибудь. Но когда говорят Город, то непременно имеют в виду Манхэттен, эту голову гигантского спрута, то есть компьютеры, небоскребы и деньги, солидных богачей и незаметных бедняков, а еще идиотов, пытающихся превратить бедных в богатых, а богатых в бедных и не подозревающих, что и то и другое – просто сказка. В жизни такого не бывает. Ты либо богач, либо бедняк, так наслаждайся тем, что имеешь, достопочтенный горожанин, и если тебе невтерпеж, протестуй хоть до умопомрачения, только не забывай, это абсолютно бесполезно. Бедняки пытаются захватить, богатые – удержать, и любой, на кого сваливается богатство, будет задницу рвать, лишь бы сохранить его, потому что в конечном счете только идиоты желают стать бедняками. Это все равно как живые остаются живыми, а мертвые – мертвыми.

Быть мертвым – забавно. Вся цивилизация построена на мертвецах. Культуры, религии и даже правительства держатся на мертвецах. Но мертвые только и могут, что вонять. Живые – вот кого надо бояться. Но иногда и от живых пахнет мертвечиной. Заблаговременно.

Мне слишком хорошо был известен запах смерти. Я всегда чуял его за версту. Так получилось и на этот раз. Он прицепился ко мне и преследовал, словно хвост, болтаясь метрах в ста позади. Глядишь, через несколько кварталов подкрадется поближе.

Я вычислил его, как только вышел от Шарон, и все думал, что же случилось с животным инстинктом и способностью ориентироваться в любых джунглях, которые такие люди впитывают с молоком матери. Черт, они же самым элементарным образом подставлялись, и теперь исход был предрешен. Я путал следы на трех дорожных развязках, на случай если они вычислили первую, и им пришлось вернуться на исходную позицию. Мои поворотные огни на перекрестках говорили сами за себя, так что я не боялся, что меня обойдут с флангов.

Позади остался только один.

В каком-то смысле мы были с ним похожи, но все же не совсем. Он города не знал. Для него все дома были на одно лицо. А для меня – нет. Мир бетона и кирпича – это совершенно иной мир, и я повел его через лабиринт улиц к дырке в стене, и, когда он пролез через нее, я уже ждал.

Реакция у него была что надо, и меткости не занимать, но все же существовала в нашей скорости та миллисекундная разница, которая в итоге решала, кому жить, а кому умереть. Он сжимал в руке пушку, но мой сорок пятый тоже не дремал, и он плюнул свинцом и проделал в его позвоночнике здоровенную дырищу. Такой удар отбрасывает человека метра на два, но он еще жив, и в сознании, и мечтает лишь об одном – поскорее бы на тот свет. Разжимая его пальцы и забирая его тридцать восьмой, я заглянул ему в лицо и тихо произнес:

– У тебя осталось всего десять минут, дружище, но это будут самые ужасные минуты твоей жизни. Хочешь, чтобы я свел их к минимуму или продлил твои страдания?

Каким-то чудом ему удалось скривить окровавленные губы в улыбку. Он смирно лежал, ожидая, что первый шок вскоре отпустит его, и прекрасно сознавал, что случится секунд через десять, когда все порванные нервные окончания начнут посылать свои импульсы мозгу.

– El Lobo, – удалось произнести ему.

– Я убил El Lobo десять лет тому назад, – поведал я.

– Пес?

Я кивнул.

Он сделал жест, словно спустил курок пушки, которой теперь у него не было.

– Еще разок, – сказал я.

Он отрицательно покачал головой.

– Кто?

Парень улыбнулся и проделал тот же отрицательный жест, и я направил на него черное дуло моего сорок пятого. Через мгновение он передумал и хотел было назвать мне имя, но было слишком поздно. Пуля уже летела ему навстречу, мягко вошла в живот прямо над ремнем, и я припомнил всех других, а последним Ли в ванной, и, пока он умирал, я успел сказать ему на прощание: «Пока, сосунок» – и поспешил прочь сквозь непрерывный визг какой-то дамочки в окне напротив и вой приближающихся сирен.

Но прежде чем убраться, я поглядел на его ноги. Просто хотел убедиться.

Ботинки были коричневыми.