Текст книги "Семейные тайны. Практика системных расстановок + За пределами одиночества + Мамочка, пожалуйста…Семейные расстановки – метод Берта Хеллингера + О чем молчат предки + Ошибки аиста"

…Свадьба. Женщина танцевала в свете хрустальных люстр. Руки лебедями вздымались вверх, платье цвета плавленого серебра то разлеталось волнистыми фалдами, то облегало ее красивые ноги. Кирилл, даже не поприветствовав жениха с невестой, шагнул к этой женщине.

Кирилл – двухметровый увалень с раскосыми глазами цвета топазов или топленого меда. Высокие скулы, чувственный рот. Этакая смесь русского медведя и наследника татаро-монгольского ига. У него даже фамилия восточная – Нат Вин Чан. Только со временем он стал ее писать слитно – на русский манер.

Он уже три месяца в разводе. Его бывшая жена Эллочка – женщина-веточка, женщина-льдинка. Холодно с ней, и поломать боишься. И матка у нее «детская». Такой диагноз вынесли врачи, а значит, иметь детей с ней проблематично.

– Ну и что, – резонно говорила теща Клара Феоктистовна, перекатывая папироску из одного угла рта в другой, – многие живут без детей – и ничего!

Зять дипломатично молчал. Но, в сто первый раз получив отказ жены от выполнения супружеского долга, плюнул, собрал вещи и ушел.

Сейчас перед ним в ореоле золотистых кудрей танцевала сама Жизнь. Он обнял ее за талию, уверенно повел в танце и уже не хотел отпускать ни за что.

Наташа, так звали его симпатию, на все его немые и явные вопросы ответила быстро и откровенно. В разводе четыре года, дочке пять лет, на свадьбу пришла с ухажером.

Со свадьбы Наташа ушла с Кириллом. Последним доводом в его пользу было то, что на выходе он, став на колено, помог надеть ей сапожки вместо лаковых туфелек, осторожно застегнул на них змейки. Подал ей шубку, проверил, чтобы все застежки были в порядке – все-таки ноябрь на улице, и метет снежок. И жарко прошептал ей на ушко: «Я хочу проводить тебя домой».

Кирилл сразу обаял ее своим напором, нежностью и вниманием. Она согласилась.

И на следующий день он уже был знаком с ее мамой и дочкой. А еще через неделю они уже жили вместе. Это было так, словно смешались два сорта выдержанных, выстоянных вин, и эта смесь бурлила, горячила, возбуждала, давая упоительное наслаждение счастьем близости.

Они все делали вместе: бродили, взявшись за руки, по берегу моря; гуляли по городу; принимали гостей; ходили к друзьям. Наташа даже стала крестной одного из сыновей давнего друга Кирилла. Она читала Кириллу стихи, он стругал овощи на салат. Уткнув лицо в клетчатую ткань его рубахи, она наслаждалась его запахом – запахом мужчины, пота, желания. И только потом бросала в стирку.

Однажды, наблюдая за играющими в снежки детьми, Наташа спросила Кирилла:

– А ты кого хочешь? Девочку или мальчика?

– У нас с тобой будет сын, – твердо сказал Кирилл. Повернулся к ней, взял обеими ладонями ее лицо и целовал, целовал, целовал… Ее лоб, глаза, щеки, губы вместе со снежинками, которые таяли на нежной коже…

Наверное, в этот же день Наташа и забеременела. Она носила ребенка легко, ее даже ни разу не тошнило. Летала как на крыльях, успевала и по работе, и по дому, и дочкой Маринкой заниматься: то стишок с ней разучит, то сказку расскажет, то пальтишко ей сошьет, то кофточку свяжет. К приходу Кирилла она расцветала, как майская роза.

Кирилл работал прорабом, под его руководством строили новый театр оперетты в городе. Иногда он возвращался поздно. Поэтому и сегодня, несмотря на поздний час, она была спокойна. Жалела только, что остывает в духовке его любимая картошечка с салом, и с трудом справлялась с желанием отведать аппетитной малосольной селедки, украшенной кружевами колец из лука.

Наташа подольше поиграла с Маришкой. Та обожала, когда ей рисовали пальцами на спинке, а она угадывала, кто нарисован. Когда малышка уснула, Наташа принесла с улицы ворох стираного белья, пахнущего свежестью и морозом. Проходя мимо зеркала, взглянула на свое отражение и улыбнулась: рыжеватые кольца волос, нежная персиковая кожа, точеная фигурка в светло-бирюзовом велюровом халатике. И счастливая улыбка в пол-лица. Подпрыгнув на одной ножке, как девчонка, начала гладить белье.

Она поняла, что что-то случилось в тот же миг, как открыла двери мужу. Только еще не поняла, что именно.

Нет, кушать он не хочет. Нет, чай он уже пил. «Извини, я немного сегодня выпил».

По просьбе Наты он подкрутил в стареньком холодильнике дверцу, которая держалась на честном слове.

– Ой, какие у тебя руки золотые, – как всегда, восторженно захлопала в ладоши женщина и обняла мужа, чтобы поцеловать.

– Я не достоин твоих поцелуев, девочка моя, – сказал он, смущенно и виновато понурив голову.

Но еще прежде, чем Кирилл проговорил эту фразу, она поняла, что не так: запах женщины. Запах другой женщины просачивался тошнотворным дурманом сквозь запах его волос, кожи, рубашки.

Раздетый до трусов Кирилл сидел, развалившись в кресле, и невнятно бормотал:

– Свадьба… три года… жена… целовались… давай отдельно… не могу… шампанское, – и захрапел.

Из всей этой бессвязной речи Ната смогла понять, что у Кирилла с бывшей женой Эллой годовщина свадьбы. Та приехала к нему на работу, попросила только проводить домой. По дороге она показывала места их минувших, когда-то желанных, любовных встреч. Здесь он ей поцеловал ручку, а в этом магазине он наряжал ее в свадебное платье, а здесь у памятника ждал с розами, а в этом ресторане он сделал предложение. В итоге они и оказались в ресторане, где он выпил только бокал шампанского, после которого почувствовал себя очень расслабленно. Он даже не заметил, как бывшая жена уселась ему на колени и стала его целовать, потом сказала, что хочет секса прямо здесь. Начала просить его начать все сначала. И он согласился.

Наташа знала: это конец. Запах женщины – это то, с чем бороться бесполезно. Папа приносил с собой в дом противный чужой запах. Мама боролась. Но в итоге – папа в другой семье, и у него там две девочки. А маме, которой тяжело было двоих детей тянуть, власти помогли тем, что Наташку на целых четыре года определили в школу-интернат. Сдали, как использованную бутылку.

Первый муж Наташи приходил с ядовитым тонким запахом женщины. И у него сейчас другая семья и двое детей. Жаль только Маринку, которая часто просит: «Мамусечка, ну еще только разочек расскажи, как меня папа любит!» И Наташка, глотая слезы, рассказывает девочке, как он ее любил еще в животике, как гладил, чтобы определить, где Маришкина ручка, а где ножка. Как выбирал кружевные косыночки. Как нес из роддома, будто хрустальную вазу, осторожненько. Как выбирал ей самого большого и уютного плюшевого мишку, того, с которым она так любит засыпать. Как радовался, когда она сказала «па»…

Когда появлялся запах другой женщины, запах мужчины для Натальи исчезал. Вот и сейчас она стояла перед стопкой выглаженного белья с раскаленным утюгом в руках. Ее взгляд медленно скользнул с утюга на рельефно выступающий под тканью трусов член мужчины. Ярость ударила ей в голову. Она подняла утюг и прошла два шага вперед…

Нет, она не могла этого сделать. Упав в бессилии на колени, она проплакала почти до утра. Утром поясницу ломило и появились непонятные выделения.

– Сохранить ребенка проблематично, – резюмировал седой интеллигентный доктор. Засыпая ее медицинскими терминами, он выписал направление на аборт. Врач, суровая женщина с неизменной сигаретой в зубах, сделав свое кровавое дело, вдогонку уходящей Наташе мужским голосом пробасила:

– Выпьешь на ночь анальгин и но-шпу.

Что-то одно в ближайшей аптеке было. Наташа купила и выпила. Дома она попросила маму присмотреть за дочуркой, а сама, сославшись на недомогание, легла и забылась. Ночью она обнаружила возле себя Кирилла. Он гладил ее волосы, плечи и плакал. Чувствуя себя злодеем, уничтожившим что-то тонкое и прекрасное, словно куст цветущей белой сирени, он не находил слов, только повторял:

– Это я во всем виноват. Я виноват.

Наташу морозило и подкидывало на постели, кровотечение не прекращалось. Кирилл порывался все время вызвать скорую помощь, но Ната останавливала его, говоря:

– Надо дождаться утра. Это потому, что я не выпила лекарство.

Еще затемно он оделся, сказав, что идет в аптеку. Наташа посмотрела ему вслед. В голове мелькнула четкая мысль: «Если он вышел в аптеку, до утра мне уже не дожить». И она впала в забытье.

Кирилл видел, что она угасает. Вышел в пургу. Телефоны тогда были не у всех. Бросался от одного телефона-автомата к другому: там оборван провод, там просто глухо.

В тулупе нараспашку, не ощущая пригоршней колкого снега, стегавших по щекам, он в отчаянии метался по улице.

– Я убийца. Я убил ее. Господи, если ты есть, помоги!

Через мгновение он увидел синюю мигалку скорой помощи и наперерез ей бросился через дорогу, буквально своим телом остановив машину.

– Ребята, жена истекает кровью, я ее убил.

Ребята, которые уже ехали по домам и были слегка навеселе, вначале хотели дать деру.

Но потом сказали:

– Ладно. Только носилок у нас нет. Нести будешь сам.

Наташу привезли в городскую больницу. Дежурный врач, сонный и неприветливый, еще раз «почистил» Наташу и оставил в коридоре, так как мест в палатах не было. Кровь продолжала хлестать, стало совсем плохо, даже зрение помутнело. Видя проходящий мимо белый халат, Натка жалобно взывала:

– Сестричка!

– Сейчас, сейчас.

– Доктор!

– Больная, секундочку, сейчас начнется обход.

Так прошло три часа.

Обхода в этот день так и не было. Когда группа в белоснежных халатах собралась приступить к исполнению служебного долга, она наткнулась в коридоре на Наташкину кровать, из-под которой вытекала лужица крови. Все переглянулись. Был вызван главврач отделения и еще некоторые светила больницы. Хором постановили, что еще что-то у женщины не вычистили. Полумертвую, ее переложили на каталку и повезли в операционную. Сам заведующий отделением сделал ей третий аборт за сутки. Без наркоза. Без местной анестезии. Некогда – спасать надо. Лязг железа заглушал стоны и плач женщины, которая была полностью обессилена.

Наташе нашли(!) место в палате на двенадцать коек. Остальные женщины сочувственно и опасливо отодвигались от новенькой, которая бледностью, синяками и окровавленной одеждой больше смахивала на узника гестапо.

Кровотечение не останавливалось. Состояние Наташи было критическим. Все врачи переполошились, бросились консультироваться со светилами города.

Начали вливать кровь – вены опали, лить некуда; начали делать венесекции по телу. Вена падала. Резали в другом месте. Внутрь, на открытые раны, лили эфир, отчего даже обессиленная Наташа извивалась, как уж на сковородке.

– Господи, я не могу больше, – взмолилась женщина и в этот момент почувствовала толчок и облегчение. Она вдруг осознала себя морем света, парящим под пятиметровым потолком палаты. Боли не было. Блаженство невиданной силы, нежности и благости заполнило ее всю. Она смотрела на врачей, склонившихся над ее телом внизу. Там царила паника. Люди бегали с кислородными подушками, шприцами.

А здесь был отдых, удовольствие, умиротворение и пульсирующий, яркий свет, в котором она растворилась.

Но в какой-то миг всю эту огромную светящуюся пульсирующую душу будто всосало в ее истерзанное, окровавленное тело.

От боли, с новой силой обрушившейся на нее после непродолжительного отдыха, она закричала.

– Жива!!! – захлопали в ладоши женщины, ставшие невольными свидетельницами этого ужаса.

Наташино сердце отключилось. Клиническая смерть. Три минуты ее душа летала на свободе. Вовремя найденная подключичная вена и силовой массаж сердца воскресили ее.

Наташу увезли в реанимацию. Вся больница еще долго переваривала шоковую ситуацию.

В обед Кирилл привез в больницу маму Наташи. Был тихий час, толстая санитарка мыла полы.

– Вам кого? – уперев одну руку в бок, а другую положив на швабру, властно спросила она.

– Мы к Наталье Марченко, – вежливо сказал Кирилл.

– Марченко, Марченко… умерла ваша Марченко, – то ли с досадой, то ли с сочувствием рявкнула санитарка и продолжила мыть полы.

Кирилл оперся о стену и стал медленно оседать. Материнское сердце что-то подсказало Наташиной маме; она направилась в ту палату, которую назвали в регистратуре, и узнала правду.

* * *

…Через много лет Наташа получила письмо. На конверте значился город Сургут. И отправитель – К. Марченко.

– Интересно, однофамилец или родственник нашелся?

Она нетерпеливо вскрыла конверт, начала читать, и с первых строк у нее перехватило горло:

«Здравствуй, дорогая, всегда любимая Наташа! Пишет тебе Кирилл Натвинчан, теперь, как ты видишь, Марченко. В Сибирь меня, дурака, „сослала“ бывшая жена с подачи тещи. Поехал зарабатывать для жены на третью норковую шубку. Здесь будто освободился от их чар и воздействия. Через год я встретил молодую 18-летнюю девушку и женился на ней только потому, что зовут ее Наташа, а фамилия у нее Марченко. Я подумал, что это судьба и перешел на ее – твою, Наташа, – фамилию. Сейчас у нас двое детей, мальчик и девочка, три и четыре года. Я для них и мама, и папа, потому что Наталья даже манную кашу варить не умеет и тащит меня на дискотеки. Не нагулялась. Летом везу детей к маме в Молдову оздоровиться.

Любимая моя, я всегда вспоминаю тебя: свадьба, и ты, танцующая в свете хрустальных люстр…

Как я хотел бы увидеть тебя, Наташенька. Не смею надеяться. Но надеюсь».

Наташа долго смотрела в окно полными слез, ничего не видящими глазами. Потом сложила письмо, порвала его вместе с конвертом на мелкие кусочки и выбросила в мусорную корзину.

В расстановках, как и в жизни, случаются непредвиденные ситуации, всплывают пикантные факты, проявляются тайные истории и скрываемые взаимоотношения.

В обычной организационной расстановке семейного бизнеса по улучшению работы с кадрами может проявиться побочная связь на работе у мужа, или всплывет аборт, сделанный в девичестве, о котором и сама клиентка запамятовала.

Я расскажу вам историю расстановочной работы, с которой я столкнулась в своей практике, и, хотя и с трудом, но, как мне кажется, достойно вышла из щекотливой ситуации. Абортированный ребенок был от другого мужчины. Заказчик – муж. Как профессионал, я должна следовать правде до конца, помогая выйти семье из создавшейся ситуации. Как женщина, я не могу подвести другую женщину. Тиски этих двух ипостасей давили меня, пока я не пошла на небольшой компромисс.

Жора (назовем его так) уже три года как выехал с семьей на постоянное место жительства в Нидерланды. За год до этого он делал расстановку на бизнес, и результат превзошел все его ожидания.

Сейчас его запрос касается взаимоотношений в семье. Что-то изменилось год назад, после рождения близнецов. Дело в том, что жена как-то прохладно относится к близнецам, хотя старшего сына (ему восемь лет) по-прежнему обожает. И у него за последнее время характер изменился. Стал замкнутым, упрямым, раздражительным.

– Я в своих Дашутке-Машутке души не чаю. Поверьте, нет, лучше посмотрите, – достает «мобилку» и показывает двух златокудрых малышек с глазами ангелов.

Я млею от умиления.

– Вот. А Оля будто их не видит. Ведь она не такая. Ну, после родов, понятно, тяжело. Но год прошел. У каждой девочки няня, кормилица.

– Аборты у вас были?

– Да. Один. Когда Ваня в школу пошел, два года назад. Жена переболела вирусным гриппом. Врачи посоветовали не рисковать.

С первых слов Георгия подозрение мое упало на новую страну жительства семьи: может, энергетика другая; может, в Украине что-то не отпустили. Но, после того как он с горечью сказал о детях: «Оля их не видит», стрелка гипотезы показала на аборт.

Расстановка

Я попросила Жору расставить всю семью: себя, Ольгу, Ваню, Дашу и Машу.

Оля с печальным лицом начала смотреть в пол перед собой. Жора то вопросительно смотрел на жену, то переводил взгляд по очереди на каждого из детей. Близняшки жались друг к другу. Ваня не находил себе места. Он хотел к отцу, но что-то его удерживало.

Я положила перед парой абортированного ребенка. Оля упала на колени перед ребенком и заголосила. Мужчина стоял рядом, но смотрел в сторону, даже не взглянув на ребенка.

Я попросила посмотреть вниз. Он последовал моей просьбе и снова отвел взгляд:

– Это не мое. Меня это не касается. Жену очень жалко.

В это время Ваня метался рядом с ребенком, видна была его связь с ним, но какая именно – непонятно.

– Там кого-то не хватает, – показал он в пространство между мамой и папой. – Я хочу туда встать, можно мне туда?

Я разрешила заместителю мальчика встать туда, куда он хотел, лихорадочно соображая, кого он хочет заменить. Он руками расширил себе место и встал между родителями. Посмотрел на ребенка и вытер слезу:

– Мне очень больно, я виноват.

Что-то мне подсказывало, что это слова не ребенка, а взрослого. Взрослого мужчины. Но не Жоры. Аборт от другого мужчины? Да!

Я выбираю из присутствующих заместителя на роль этого мужчины и ставлю в расстановку. Вслух говорю для клиента:

– Здесь пропущено какое-то звено. Я не знаю, что это. Назовем это Тайной.

Как только мужчина вжился в роль, он подошел к группе с абортированным ребенком, и они с женщиной встретились глазами. Она показала ему взглядом на ребенка, он переключил свое внимание туда и погладил лежащего по голове. Как только он это сделал, Ваня отошел от них и присоединился к сестричкам.

Абортированный ребенок тоже чувствовал себя замечательно. Он стал среди детей. И только тогда мать увидела девочек!!! Подошла и поцеловала каждую.

После всех разрешительных фраз неродившийся ребенок сказал:

– Там, где я есть, только свет и любовь. Но когда ты плачешь, мама, света становится меньше. Люби меня в малышках, – добавил он, и все облегченно заулыбались.

Георгий, которого мы в конце поставили в расстановку счастливого семейства, был настолько удовлетворен, умиротворен и успокоен, что даже не задал мне вопроса, который я не хотела бы услышать.

Летом Оля с детьми отдыхала у мамы под Одессой и по настоятельной просьбе Георгия пришла ко мне на прием. Не потому, что у нее были проблемы, а потому, что, по словам Жоры, позитивного настроя и новых идей после работы со мной ему хватает на целый год. Оля пришла на женский тренинг, потом еще на один, потом на консультацию. Слово за слово, и она сама открыла мне свою тайну.

Оба мальчика были влюблены в нее с первого класса. Когда после линейки учительница, хлопая в ладоши, объявила: «А теперь, ребятки, выберите того, с кем вы хотели бы сидеть за одной партой, возьмитесь за ручки, и мы пойдем в класс», – рядом с Олей оказались и Жора, и Слава. Оле понравилась спокойная голубоглазая беленькая Лиля. Вернее, вначале ее красивые кружевные банты. И она сделала шаг к ней. Так и сидели они вместе до пятого класса, пока Лилю не перевели в другую школу. Оля только недавно на фото увидела, что Лиля косила на один глаз. Раньше она этого просто не замечала, так ей нравилась нежная суть самой девочки. Имя очень шло ей. Она была чиста, как лилия.

Мальчишки ухаживали за ней по-разному. Славик мог сорвать красную канну с клумбы и молча положить на Олину парту.

– Кто обрывает цветы со школьной клумбы? – строго спрашивала их первая, большая и красивая учительница Людмила Фоковна.

Славик смотрел в окно.

– Оля, еще раз увижу…

– Людмила Фоковна, это не Оля, это я рву цветы, – вскакивал и врал Жора. И его отправляли в угол.

Жора совершал ради Олечки подвиги, которые она будет помнить с благодарностью всегда.

В школе заставляли пить рыбий жир. При виде медсестры с бутылью этого маслянистого, жирного вещества у Оли начинались рвотные спазмы, плечики передергивались и руки покрывались пупырышками. Жорка, который сам терпеть не мог эту полезную гадость, видя Олечкино несчастное личико, пил рыбий жир за двоих. Вначале он честно выпивал свою ложку за своим столом в столовой, а потом, когда медсестра поворачивалась к ним спиной, они переползали под столом, меняясь местами, и вторую ложку он пил за Олю. Мало того, кусочек соленого огурца, который полагался на закуску, отдавал девочке, которая любила огурцы.

Славик был сыном какого-то высокопоставленного лица, и его шофер иногда забирал мальчика из школы. Он часто на переменке предлагал Оле с подружками проехаться на этом черном лакированном лимузине. Но, видно, в планы папиного водителя это не входило.

Жорик, провожая Олю домой, нес ее портфель. Часть пути пролегала по железнодорожному полотну. Здесь он брал девочкину ладошку в свою. Зорко наблюдая, нет ли поездов, рассказывал ей всякие байки. Родители мальчика уже несколько лет как поехали осваивать БАМ, а его воспитывала бабушка. Жили они в частном секторе Куяльника. Здесь раздолье для пацанов: Жевахова гора, катакомбы, лиман и до моря рукой подать. Мальчик мечтал стать капитаном. В первую очередь он мечтал привезти для бабушки «козью доилку», чтобы руки у нее не болели, а для себя – бескозырку с якорями.

Однажды с Олечкиной головы ветром сдуло голубой бантик. Мальчик ловко изогнулся, поймал бант и засунул его в карман своих штанов.

– Это чтобы у меня о тебе что-то на память было, когда я в море уйду.

Оля поняла, а Олина мама понять не хотела. Она шлепнула девчонку мокрым полотенцем, приговаривая:

– На вас не напасешься! То одна что-то потеряет, то вторая. Хорошо, что голова у вас не отстегивается, а то и ту бы где-нибудь забыли или потеряли, – ворчала уставшая женщина, довольная, что хоть на кого-то излила злость незадавшейся жизни.

– Больно? – сочувственно спросила сестра Ритка, которая была на год старше Оли. – Мне тоже влетело. Я дневник потеряла, – и добавила шепотом: – Понарошку.

В следующую их прогулку по железнодорожной насыпи Оля деликатно попросила свой бантик обратно. Мальчик остановился, посмотрел на нее и трогательно сказал:

– Понимаешь, я не могу тебе его отдать, Оля. Это талисман. Но когда я вырасту большой, я построю для тебя огромный дом, как дворец. И в этом дворце будет одна большая комната. И вся эта комната будет только с бантиками для тебя. Разными: белыми, голубыми, красными, в горошинку, прозрачными и воздушными. На полках, в шкафах, везде-везде. Ты собралась в школу, хочешь бант надеть – заходишь и выбираешь, можешь хоть для всех девчонок в классе.

Раскрасневшаяся от удовольствия мечтательная Олечка мысленно уже и одела банты, и завязала, и надарила, и побаловала – и не заметила, как они оказались у ее дома.

– Побегу, меня еще бабушка воды попросила наносить, – произнес юный романтик и нехотя ушел восвояси.

Жорка был парнем башковитым, но не успевал делать уроки. По ночам он ходил к «Привозу», помогая селянам разгружать их нелегкую поклажу. Утром и вечером доил козу и разносил по поселку целебное козье молоко. Бабушка была старенькая. Родители на своем БАМе разошлись. И каждый обзавелся новой семьей с новыми детьми. Жорик оказался ничейным ребенком.

Оля была отличницей. У нее было какое-то голографическое, образное мышление. Она видела все в целом. И могла обо всем также образно, красочно, доступно рассказать. Что она ежедневно и делала по дороге в школу и со школы. Стоя на рельсах железнодорожного полотна, она всегда начинала:

– Ты умный, Жора, ты сейчас все поймешь.

Затем становилась на одну ножку, руки птичками поднимала вверх и говорила:

– Это корень. Если нам нужно вычесть корень квадратный из какого-то числа, мы записываем это число с левой стороны. Соль в том, Жора, что каждое число состоит из цифр, а каждая цифра имеет статус, значение, даже цвет и вибрацию. Как солдаты в армии.

И благодаря ей Жора закончил школу с одной тройкой. По русскому языку.

На выпускном вечере парни наперебой приглашали Олю танцевать. Высокий, в элегантном костюме, зеленоглазый шатен Вячеслав и одетый в спортивный свитер, коренастый, крепкий, стриженый ежиком лопоухий Георгий. На катере, куда они всем классом поехали встречать рассвет, Слава заявил во всеуслышание, что Оля будет его женой. Вот только с институтом нужно решить.

Георгий, нагнув бычью шею и сжав кулаки, промолчал. Что он мог сказать? Перед ним стояла принцесса. Точеная фигурка, осиная талия, глаза, как влажные маслины, и алый чувственный рот. Она, как загипнотизированная, смотрела в морскую даль. Ветер развевал ее волосы и шифоновое платье цвета чайной розы. Ассоль в ожидании капитана Грея.

А что мог он, Жора, ей дать? Маленький покосившийся домик, бабушка и коза – все, что у него было.

На повороте катер высек каскад мелких брызг, и молодежь от неожиданности весело завизжала. Жора подошел к Ольге, которая в мокром платьице выглядела, как живая статуэтка.

– Ты замерзла, – снял с себя свитер, оставшись в футболке, и набросил на плечи девушке. Их глаза встретились. Потом он, волнуясь и глотая слова, произнес:

– Оля, ты просто чудо! На свете есть только два человека, за которых я готов отдать жизнь: ты, Оля, и бабушка. Пожалуйста, дождись меня.