Текст книги "Неумышленное ограбление"

– Да. Видишь, благодаря успехам медицины сейчас за хорошие деньги можно купить здоровые почки, детей с необходимым цветом глаз, чистоту и невинность. В общем, Лена уже трепетала при мысли о предстоящей свадьбе, как Дарья начала посмеиваться: «Представляю лицо Максима, если он узнает, как ловко мы его провели!» Даша не особенно любила этого шикарного молодого человека и ревновала к нему подругу. И хотя предавать Лену у Даши и в мыслях, наверное, не было, та начала переживать. Страх разоблачения сводил ее с ума – не буду меркантилизировать отношение нашей скромницы к респектабельному владельцу «понтиака». Лена действительно любила его, как я думаю… А стоило Дарье нечаянно проболтаться – и рушилась вся ее любовь…

– В такого влюбиться нетрудно, – вставила Эванжелина, – знала бы ты, какой он… Подожди. Ведь когда пропала Даша, Лена была на каком-то конкурсе…

– Не перебивай, я тебе все расскажу. В четверг я встретилась с Дашиным врачом и узнала, что у Лены был мотив убить. Потом я завезла Елене платье. В ее комнате сушила феном волосы только что покрашенная девушка. В туалете, в мусорном ведре, я обнаружила обрезки ее волос…

– Ты рылась в мусорном ведре? – удивилась Эванжелина.

– Сверху лежали. Волосы были длинными, волнистыми и по оттенку точно соответствовали цвету Дашиных волос. Лена, являясь парикмахером и той и другой девушки, покрасила их обеих одним номером краски «Велла».

– «Велла» – вы великолепны», – процитировала Эванжелина выражение из телевизионного клипа.

– Вот что придумала Лена. В пятницу Даша в очередной раз наврала родителям, что уезжает в Тверь к Валере, собираясь на самом деле плодотворно поработать над составлением новых объявлений на своей конспиративной квартире. Лена договорилась с Дашей, что зайдет за ней туда, и они вместе отправятся на вокзал провожать Лену на конкурс. В квартире Лена ударила Дашу по голове железным ломиком, хладнокровно упаковала ее в спальный мешок, а потом – в холодильник «Самсунг» и забрала из сейфа тридцать тысяч долларов…

– Бр-р-р, – передернулась Эванжелина, – мерзавка! Какой бы Даша ни была авантюристкой, она не заслуживала такого наказания.

– …и отправилась на вокзал, где ее уже поджидала перекрашенная длинноволосая подруга. День был солнечный, подруга надела темные очки, и коллеги Лены заметили лишь симпатичную мордашку и волнистые каштановые волосы. И приняли девушку за Дашу. Вечером Лена позвонила из Питера Дашиной маме. Связь, как обычно, была плохой, а Лена знала специфические Дашины выражения. Поэтому Нина Ивановна, едва различая в телефонной трубке сквозь шумы и хрипы тонкий голосок «дочери», уверилась, что Даша благополучно добралась до Твери.

Три дня Лена соревновалась на конкурсе, пока ее любимая подруга замораживалась в «Самсунге», а вернувшись в Москву, ночью, на Дашиной «девятке», подождав, пока консьержка закончит трудовую вахту, вывезла спальный мешок из квартиры в заранее исследованный район города, надрываясь – Дарья все-таки весила сорок пять килограммов, но Елена, как ты могла заметить, была девушкой далеко не хрупкого сложения, – дотащила до бетонированного колодца, завалила строительным мусором и на следующий день предстала передо мной во всем блеске своей псевдоневинности.

Потом Лена еще подбросила записку о долге Виктора – она сама ее написала, чтобы навести нас на ложный след.

Мои слова о том, что тело Даши будут искать, подтолкнули ее к решению спрыснуть колодец бензином и поджечь. Тогда бы действительно не осталось никаких следов ее преступления… Вот и вся история.

– Да-а, – протянула Эванжелина. – Значит, она и меня могла бы убить. Если для нее так мало значит человеческая жизнь, если за какие-то копейки – да я тридцать тысяч трачу за один день – она могла единственную подругу засунуть в морозилку! Боже, нет, это не укладывается в голове!

– Очень даже укладывается, включи телевизор и посмотри пару ваших американских фильмов. Ван Дамм ногой по морде раз-два, челюсть у противника вылетает, кровь хлещет, в него десяток пуль всаживают из «магнума» – он вскакивает и дальше бежит как ни в чем не бывало, хватает автомат – давай сеять пулями. Трупы валятся направо и налево, стоны, всхлипы, рваные черно-красные дыры, кровь из носа и ушей, хруст костей, все лежат – он стоит. Победитель. И после этого кто-то будет ценить человеческую жизнь?

Эванжелина впала в глубокую задумчивость.

Вскоре после ее ухода звонок в прихожей вновь настойчиво затрезвонил. Это был Андрей с букетом роз и бутылкой «Шардонэ».

– Я видел твою подругу в роскошном «понтиаке». Значит, она сегодня ночует не у тебя? – с надеждой осведомился он с порога. – И следовательно, место на арабской кровати свободно? – Удивительная проницательность и способность прослеживать взаимосвязь событий и делать логические выводы. Жаль, что эти отличные качества изменили тебе в предыдущие пару недель.

Андрей отодвинул меня в сторону, как предмет, и направился к бару за фужерами. Антрекот поскакал следом.

– Отметим твою свободу от Эванжелины. Ты позволишь мне сегодня в конце-то концов остаться?

Я улыбнулась, и эта улыбка в такой же степени означала «да», как и «нет». Долгим междугородным сигналом запиликал телефон. Андрей в отчаянии бросил бутылку и замахал руками:

– Не бери! Это твой путешествующий Чайльд Гарольд! Он тебе теперь не нужен!

Но поздно. Я уже подняла трубку и услышала до боли родной голос:

– Ну, здравствуй, мой ребристый карпик. Я сейчас в Претории. Но через три часа вылетаю в Москву.

Антрекот с сочувствием посмотрел на помрачневшего Андрея и дружески подмигнул мне: «Ну что, солнце, если и была у тебя мысль сдать бастионы целомудрия, то кто же теперь об этом узнает?»

Часть четвертая
Неумышленное ограбление банка

Наконец-то я разбогатела. Золотой дождь, пролившийся на меня, был столь же обилен, как и кратковременен. Я подставляла ему лицо, плечи, ладони, радовалась возможности удовлетворить весь спектр своих давних желаний, но беспечная привычка жить одним днем привела к тому, что золото быстро и бесследно утекло сквозь мои пальцы.

Одному лондонскому издательству явилась идея перевести книгу о «деле Тупольского» на английский язык. Англичане были, как у них это принято, пунктуальны и деловиты. И через три месяца после моего телефонного разговора с издателем, небрежно подмахнув присланный по факсу контракт, я открыла в одном из московских банков валютный счет – и это оказалось самым приятным занятием, которое мне когда-либо приходилось делать.

Издатель прислал пять авторских экземпляров книги. Она была тяжела, имела респектабельный вид, переливалась глянцем, светилась белизной страниц, а на последней странице обложки очаровывала английских читателей своим непобедимым жизнелюбием Танечка М., в прошлом – известная журналистка и борец с мафией, в настоящем – скромная, всеми забытая безработная, незамужняя подруга любимого мужчины, заботливая кормилица кота Антрекота. За последнее время мой социальный статус несколько изменился, но годы брали свое, мне стукнуло тридцать один, и все труднее было подвигнуть себя на какое-либо активное, полезное обществу действие.

Книга бодро расползалась по квартирам английских читателей, которых интересовали события из жизни русской мафии. Этот интерес подпитывался подозрениями, что и дождливому, туманному островку не удастся в будущем избежать участи других развитых стран, территорию которых эта самая вездесущая русская мафия уже успешно осваивала. А к моему гонорару прибавлялись волнующие сердце суммы с нулями – десятая часть прибыли от продаж.

Тут же, непонятно откуда, возникли новые потребности, ранее мне неведомые, но теперь настойчиво взывающие об удовлетворении. Потребности плодились, как маслята после дождя, я только успевала бегать в банк, где меня уже знали по имени-отчеству.

Не отставал и Антрекот. Настойчиво заглядывая мне в лицо, угрожая неминуемым разводом, он вытребовал себе специальный резиновый коврик для развития гибкости позвоночника, электронную миску фирмы «Панасоник», кожаное сиденье на унитаз (чтобы, видите ли, лапы не скользили!), а также, справедливо заметив, что деньги у меня всегда исчезают со сверхзвуковой скоростью, заставил создать неприкосновенный запас из двухсот банок консервированных сардин и упаковок «Кэт-Чау».

Мы купили новую квартиру, сделали ремонт, я самозабвенно разоряла два месяца прилавки магазинов модной одежды, съездила в Италию, собралась в Лас-Вегас, но тут деньги почему-то кончились.

Серж получил специальную премию датского телевидения за серию репортажей из Чечни, купил новую «семерку» фиолетового цвета, а на оставшиеся деньги три месяца лечил в Америке пулевое ранение. Вернулся из Штатов со шрамом на ноге, который каждый раз вводил меня в замешательство непривычностью тактильных ощущений – ведь каждый сантиметр кожи Сергея за шесть лет совместной жизни я изучила досконально. Появилась у него и привычка улетать мыслями далеко-далеко, наверное, туда, где рвались снаряды и умирали под бомбами люди. Сергей не рассказывал мне о войне, но то, что я видела по телевизору и читала в газетах и что было для меня, конечно, ужасом, но ужасом территориально отстраненным, для него стало болью и реальностью, задевшей его и многократно усиленной объективом его видеокамеры… Если мужчине суждено пройти через голод, нужду, войну и любовь, пусть лучше бы он в двойной концентрации испытал любой другой компонент этого ряда, но забыл про все увиденное и избавился от этого мучительного выражения глаз…

Эванжелина снова вышла замуж. Теперь счастливчиком, сорвавшим сей ароматный спелый плод, был зеленоглазый мальчик Максим, эффектно появившийся на нашем горизонте полтора года назад, когда мы с Эванжелиной были вовлечены в поиски исчезнувшей Дарьи Лозинской.

Несколько месяцев я пыталась бороться с новой любовью подруги, но мое поражение было таким же сокрушительным, как разгром тевтонских рыцарей на конькобежной дорожке Чудского озера. В этой борьбе я нашла преданного союзника. Отец Максима, Андрей Палыч Зубов (бизнесмен, пятьдесят один год, женат), считал тридцатидвухлетнюю Эванжелину откровенным мезальянсом, хотя и очень внешне привлекательным. А я расценивала его двадцатишестилетнего Максима как временное нестойкое увлечение моей влюбчивой подруги. Несмотря на то что и Андрей Палыч, и я – каждый из нас выступал против самого дорогого человека противоположной стороны, однако цель у нас была единой – разлучить этих двух легкомысленных красавцев. Наши совместные усилия сливались в один могучий, напряженный вектор с острой стрелой на конце, и этой стрелой мы пытались вторгнуться в замкнутое пространство между Эванжелиной и Максимом и отделить их друг от друга. Но безрезультатно. Они так срослись, переплелись руками, ногами, душами, что разъединить их можно было, только сорвав кожу.

Вероника Львовна, роскошная пятидесятилетняя фиолетовоглазая и фиолетововолосая мамаша Максима (хотела бы я так выглядеть в пятьдесят лет, если, конечно, доживу!), успокаивала мужа:

– Эндрю, мальчик, пусть дети женятся. Не понравится – разойдутся…

– А что мы будем делать с наследником, – вопрошал расстроенный Эндрю, – неужели я позволю наследнику рода Зубовых уехать неизвестно куда с этой белобрысой красоткой (Эванжелиной), если они вдруг решат развестись?

– Ну, не знаю, не знаю, – царственно пожимала плечами Вероника Львовна и уезжала в Ниццу, чтобы оставить объемные вмятины на золотистом песочке.

– Эванжелина, – бубнила я нудным голосом, – посмотри на него. Он красив, как греческий бог, и младше тебя на шесть лет. Через год он влюбится в новую девочку. Максимум – через два. Как ты будешь с ним жить?

Эванжелина молча светилась от счастья.

– Таня, детка, – обращалась ко мне Вероника Львовна, задумчиво разглядывая бриллиант на мизинце и подставляя сверкающий камень солнечному лучу, – не воспринимайте жизнь так напряженно-серьезно. Жизнь – это праздник! – и уезжала в Мадрид смотреть бои быков.

Через полгода после знакомства Максима и Эванжелины мы с Андреем Палычем отправились в ресторан, где в мрачном безмолвии распили две бутылки мартини, признав свое полнейшее поражение в битве за раздельное проживание наших бессовестных любимцев.

– Ладно, – махнул рукой Андрей Палыч, – если изменить ничего нельзя, надо принять реальное положение вещей. Если Максим не может жить без вашей белокурой валькирии – пусть женится. Он слишком дорог мне, чтобы я потерял его из-за различного представления о том, какую женщину надо брать в жены…

– Да, – эхом отвечала я, – если Эванжелина не может жить без вашего зеленоглазого демона – пусть выходит за него. Я не собираюсь терять единственную подругу из-за того, что она не понимает: выходить замуж за избалованного мальчишку – безумие…

Сквозь мерцающую пелену выпитого мартини и под аккомпанемент трубы, выводившей грустную и чистую мелодию Гершвина, мир казался не таким фатально обреченным на вымирание. Может быть, вопреки нашему недоверию, это будет любовью века?

Полгода ушло на развод Эванжелины с ее американским мужем. Обе стороны вели себя исключительно благородно. Эванжелина проявила героическую скромность и не потребовала себе ни одного миллиона из богатств покидаемого Дэниэла. Дэниэл, выпуская из рук эту феерическую женщину, эту экзотическую, заморскую, случайно залетевшую в сытую и скучную Калифорнию птичку, которую он не сумел удержать и которая научила его беспричинной грусти по вечерам, великодушно предложил оплатить обучение в дорогом американском университете Катерины – шестнадцатилетней дочки Эванжелины.

Тридцать первого января 1995 года состоялась свадьба. Вероника Львовна, с трудом найдя двухдневную паузу между Индонезией и Галифаксом, блистала на свадебном банкете фиолетовым перламутром двухсотдолларовой прически и веселилась от души. Серж все еще хромал после ранения, и мне не удалось станцевать с ним не только румбу, но и медленный фокстрот. Андрей Палыч, смирившись с неизбежным, развил кипучую деятельность и организовал свадьбу, которая прогремела на всю Москву. Банкетные столы не выдерживали тяжести сервизов и хрустальных бокалов, наполненных вином, зарумянившиеся поросята с петрушкой в ушах улыбались предсмертной улыбкой, мраморно розовела закуска из крабов, шампанское стреляло, симфонический оркестр терзал скрипочки, увлекая вальсом Штрауса на блестящий паркет арендованного ресторана…

От Эванжелининого платья случился разрыв сердца у флердоранжевых девиц, которые в этот день стояли в ЗАГСе в очереди на марш Мендельсона. Про мужчин не говорю. Им было невыносимо больно, когда мимо них проходила в своем подвенечном наряде Эванжелина. Ни один самый рьяный блюститель нравственности не мог бы сказать, что Эванжелинино платье оскорбляет общественный вкус. Но ни один поклонник красоты женского тела не остался бы разочарован. Когда Эванжелина, выйдя из автомобиля, дрогнула плечами и белая песцовая шуба упала мне на руки, когда она под руку с Максимом торжественно отправилась в зал регистрации, справа и слева, как на передовой во время наступления, падали тела – не всем удалось справиться с впечатлением от увиденного.

Месяцы после свадьбы стали для меня подтверждением того, что даже самое глубокое знание человеческой натуры, каким всегда отличалась Танюша Максимова, может оказаться неполным. Максим без всяких видимых усилий взял все форпосты моей недоброжелательности. Он был молчалив, трудолюбив и галантен.

Молчаливость – качество, которое так редко удается нам увидеть в мужчине, чудесное качество, которое позволяет женщине безнаказанно предаваться самым буйным фантазиям и возводить любимого на высокий пьедестал, сложенный из песочных кирпичиков несуществующих достоинств. Но стоит мужчине открыть рот – иллюзии улетучиваются, кирпичики рассыпаются, действительность, как кислота, разъедает нежное кружево фантазий. Мужчины этого не понимают. Не обязательно быть ходячим концентратом мужских достоинств, достаточно не разрушать неверным словом тот привлекательный образ, который кропотливо создает в своем сердце женщина.

Трудолюбие внушает уважение даже к человеку, вызывающему во всем остальном стойкую отрицательную реакцию. Своим трудолюбием Максим сразу же сокрушил мое мнение о нем как об инфантильном отпрыске, срывающем жизненные удовольствия исключительно благодаря родительскому таланту зарабатывать деньги. Максим делал деньги сам – успешно управлял фирмой, которая (якобы?) не имела никакого отношения к бизнесу Андрея Палыча. Очень трудно было застать его в состоянии неподвижности. Как-то, придя с Эванжелиной к нам в гости и осмотрев еще пустую необставленную гостиную, он заявил, что обои наклеены технически безграмотно и скоро отвалятся. Ободренные этим заявлением, обои не преминули отвалиться через пару дней, и тогда Максим (Сергея конечно же случайно в этот момент не оказалось дома, ведь только случайностью я могу объяснить тот загадочный факт, что решение важных хозяйственных проблем почему-то всегда совпадает с отсутствием Сержа) снял роскошный костюм из мериносовой шерсти, надел старые спортивные штаны моего любимого мужчины и возглавил строительные работы. При этом нам с Эванжелиной, несмотря на добросовестный энтузиазм, осталось только ловить Антрекота и не давать ему упасть в банку с обойным клеем – Максиму не требовалась помощь. Через пару часов гостиная сверкала, и я, грешным делом, подумала, что если бы не мое предвзятое отношение к Максиму (раз богатый мальчик – значит, испорченный), то не пришлось бы нанимать безалаберных строителей, и с помощью трудолюбивого Эванжелининого мужа квартира вскоре заблистала бы, как Петродворец.

И последней гирькой, брошенной Максимом на хрупкий лед моей остаточной недоброжелательности, было его отношение к Эванжелине. Он относился к ней так, как и должны были, по моему мнению, обращаться с ней люди – как с величайшей драгоценностью, подаренной природой человечеству. Максим носил Эванжелину на руках, целовал в нос, и его стремление сделать что-то приятное всегда на несколько шагов опережало бесконечные желания Эванжелины.

А подруга настойчиво молодела: сначала она сбросила три килограмма и сравнялась в возрасте со своим зеленоглазым супругом. Потом наступил апрель, зацвели одуванчики, природа подкинула нам несколько первых жарких дней. Эванжелина сделала хвостик на макушке, облачилась в джинсовый мини-комбинезон и этим хитроумным маневром расширила возрастные границы своих потенциальных поклонников. Теперь не охвачены только груднички и коматозные больные. Я сама была свидетелем того, как ее упорно «клеили» на протяжении двух кварталов, что отделяют хлебный магазин от нашего дома, два четырнадцатилетних подростка.

Парочка, конечно, вышла отличная. Чернобровый, зеленоглазый Максим и бессовестно помолодевшая Эванжелина. Она прижималась к плечу мужа и заглядывала ему в глаза – о, я знаю этот взгляд Эванжелины! Она смотрела на Максима снизу вверх с таким восторгом и обожанием, так преданно внимала его редким словам, что не оставляла парню никаких шансов не чувствовать себя самым великолепным образцом Божьего творения, Арнольдом Шварценеггером, Альбертом Эйнштейном и Жераром Филиппом в одном лице. Если бы мне удалось скопировать этот взгляд, если бы мне удалось быть такой же искренней в нежелании замечать недостатки мужчины, то я наверняка давно бы уже смогла убедить Сергея, что лучше жены ему не найти.

Но – увы.

Страна готовилась встречать праздник Победы, мы с Антрекотом тоже. С тех пор как мы переехали в новую квартиру – большую и светлую, – мои хозяйственные взгляды трансформировались. Здесь не было того мелкого, вездесущего хлама, который сводит на нет все усилия сделать жилье привлекательным, и мне доставляло неизведанное удовольствие путешествовать со шваброй по просторным комнатам. В старой обители каждое мытье полов сопровождалось многочисленными травмами и ушибами, диван норовил въехать мне в бок подлокотником, а стол коварно пинал ногой. Здесь же я могла сколь угодно долго ползать с половой тряпкой без вреда для здоровья и ни во что не врезалась.

Антрекот, как всегда, помогал мне наводить порядок, но свой обычный взбрыкивающий галоп сменил на менее резвый аллюр, а когда я удивлялась его непривычной степенности, он мне отвечал: «Ну что ты, мать, не мальчик я уже…» Действительно, Антрекоту шел седьмой год. К нему, как и ко мне, незаметно подкралась старость. Иногда, в меланхолические минуты, я спрашивала у него: «Ты можешь себе представить, что мне уже тридцать один!», но Антрекот неизменно меня подбадривал: «Не плачь, старушка, у тебя жизнь только начинается». Хотелось бы верить.

Когда я внедрилась под нашу арабскую кровать с твердым намерением устроить Варфоломеевскую ночь затаившимся под ней пылинкам и с удивлением обнаружила ворох старых газет (Серж схватился за сердце, когда я твердо уведомила его, что газеты в новую квартиру с нами переезжать не будут, и вот, значит, втайне от меня он перевез свой так называемый «архив» и рассовал его по углам), в дверь кто-то позвонил.

Я возмущенно отодвинула газеты, задним ходом поползла из-под кровати, задавила конечно же Антрекота, застряла, врезалась в край, чихнула, спровоцировала выброс пыли из старых пожелтевших бумаг и в довершение всего зацепила ногой швабру, которая с готовностью и грохотом упала мне на поясницу.

Пока я извивалась под кроватью, звонок квакал не переставая. Бормоча проклятия (так всегда – только, к примеру, погрузишь руки по локоть в липкое тесто, тут же обязательно раздастся телефонный звонок!), я все-таки добралась до двери.

На пороге стоял человек, которого я совершенно не ожидала увидеть. Света! Светка, фаворитка Вячеслава Тупольского, бывший секретарь-референт фирмы «Интерком».

– Привет! – воскликнула Светлана. – А вы совсем не изменились, ни ты, ни Антрекот!

Сколько же лет мы не виделись?

Света вошла в квартиру. Как и прежде, ее красиво орнаментированные тушью и тенями глаза не были изуродованы утомительной интеллектуальностью. Дорогой костюм цвета увядших лепестков чайной розы отлично сидел на стройной фигуре. Сейчас ей должно было быть около двадцати лет, если я не ошибаюсь. Выглядела она чудесно – молодая дама из высшего света. Я почти забыла о ее существовании на этой планете – все, связанное с «Интеркомом», вспоминалось как давний сон – интересный, захватывающий, но уже очень далекий.

– Мы с тобой не виделись лет двести, – ответила Света на мой безмолвный вопрос. – Хатка нехилая. Я еле тебя нашла. Отправилась на твою старую квартиру – там незнакомые люди. Вообще-то давай мне книгу подпиши. Я для этого и пришла.

Светлана держала в руках книгу, изданную в Англии.

В три минуты, к неудовольствию Антрекота, я свернула уборку. Светлана уже выглядывала из кухни, желая обрушить на меня шквал вопросов.

– Ты не поверишь, но я просидела в Англии два с половиной года! – сообщила она, устраиваясь поудобнее, пододвигая к себе чашку, сахарницу, остатки миндальных пирожных в хлебной корзинке. – Чуть с тоски не умерла. Дождь, сырость, ни одного знакомого лица. Тупольский удружил, можно сказать, дочурке.

– Дочурке?

– Ну, я же ему как дочь. Сослал, злодей, в Англию, как на Сахалин. Намучилась я, Татьяна, на восемь лет вперед. Два года в стране, языка которой ты не знаешь. А он мне говорит – учись, развивайся. Пока не выучишь английский, из Лондона ни ногой. Всю жизнь одна и та же мелодия.

– Подожди, а разве Тупольский не в тюрьме? – удивилась я.

После того как я написала статью, доверив бумаге все, что так неосмотрительно рассказал в присутствии моего включенного диктофона Вячеслав Петрович, а потом на материале этого дела опубликовала книгу, я полагала, что Тупольский благополучно сядет в тюрьму со своей шайкой и проведет в ее мрачных стенах по крайней мере лет десять.

Света замерла от удивления:

– А он должен быть в тюрьме? Что он тут натворил?

– А ты разве не читала книгу?

– Боже мой, да ведь она на английском! Я не смогу прочесть, даже если Славик сгноит меня в Лондоне. О, но это было чрезвычайно приятно – представляешь, иду по лондонскому тротуару, настроение премерзкое, дождь, как всегда, с утра зарядил, все вокруг в темно-серых костюмах с бледными физиономиями и норовят выколоть глаза зонтом. И тут вижу эту книгу, и твоя фотография на обложке. Улыбка шесть на девять, ты довольная, как слон. Я чуть не прослезилась от такой удачи – единственное родное лицо. А что, в этой книге про Тупольского?

Неужели Светлана ничего не знает? Наверное, Тупольский не стал посвящать «дочурку» в свои подпольные махинации, а при ее стойком отношении к литературе и периодической печати он мог надеяться, что до конца своей жизни Света так и не узнает, какой темной фигурой в закулисных играх российской действительности являлся когда-то ВэПэ. А даже если бы и узнала – насколько я помню, эта милая девчушка не имела привычки задумываться о происхождении стодолларовых купюр, которыми расплачивалась за свои красивые, дорогие наряды.

– Твой любимый Тупольский послужил прототипом героя.

– Ну, ты молодец, возьми меня на главную роль в следующий раз, хорошо! Я тоже хочу забронировать местечко в истории. Что написано пером – не вырубишь топором…

– Да подожди, – остановила я Светкину болтовню, – расскажи лучше о Тупольском.

– А что? Процветает, как всегда. Денег куры не клюют. Родителей моих обеспечил, а то они сидели и ныли с утра до вечера – пенсия маленькая, жизнь тяжелая, государство не обеспечивает, долги не отдает. Он взял да и устроил им жизнь. А меня, значит, изверг, заточил в Англии. Кстати, припоминаю, точно-точно, тогда в Лондон приезжала его жена, говорила, что у нашего Ту-154 крупные проблемы, но он выпутается…

– А сейчас он где?

– Да в Москве, конечно. Если не на Канарах или в Африке. Москву он любит. Я с ним вижусь раз в неделю, он мне квартиру купил. С Ленкой, женой его, мы в бассейн ходим. О тебе часто вспоминает.

– Неужели?

– Точно. Очень ценит твою сообразительность. Говорит: такую энергию – да в нужное русло, но характер бесповоротно испорчен комсомольским воспитанием. Что он имеет в виду?..

Значит, все оказалось зря. Демократия и гласность – два разноцветных воздушных шарика, которые каждый раз с треском лопаются, едва соприкоснувшись с острым углом действительности. Тогда меня чуть не убили ребята Тупольского. Об организации, в которой он состоял, писали все газеты, общественное мнение волновалось, как океан Айвазовского. Но Вячеслав Петрович скользкой рыбкой, вильнув плавниками, скрылся целым и невредимым. Неужели с этим нельзя бороться, неужели страна обречена медленно разлагаться и гнить, пока ее изнутри поедают черви наподобие Тупольского?..

Для Сержа новость о том, что наш давний враг живет и здравствует, отдыхает в Африке и на Канарах, вместо того чтобы расплачиваться за вред, нанесенный обществу, тоже явилась откровением.

– Если Тупольский на свободе, то странно, что он до сих пор не предъявил счет за твое настырное поведение. Или он решил списать долг за давностью лет? Ведь, как мы сегодня выяснили, последнее слово все равно осталось за ним?

Этой ночью я была отчаянно-энергична из-за своего плохого настроения. Обидно узнавать, что ты оказался проигравшим в игре, которую наивно считал своей. В пятом раунде переговоров Сергей не выдержал и взмолился:

– Сбавь обороты, моя агрессивная незабудка, ведь я не Тупольский, а ты уже не та народная мстительница, что была раньше!

Девятое мая, День Победы. Как он был далек от солдат, которые проползли пол-Европы по-пластунски, и как он далек сейчас от нас! Солнце отражалось в орденах ветеранов и в их глазах – гордых, но выцветших и грустных. Горький праздник победителей – людей из стальных сухожилий, которые не только вынесли на своих плечах победу и презентовали ее миру около берлинского рейхстага в сорок пятом году, но еще и сумели прожить полвека после победы в таких условиях, которые показались бы жителям побежденной страны адскими.

Сегодня утром мне позвонил по телефону неизвестный тип и предложил встретиться, пообещав снабдить интереснейшей информацией. Неделю назад я сказала бы ему, что стара и немощна для подобных игр, но теперь, обозленная неуязвимостью Тупольского и ударом, нанесенным моему самолюбию, я согласилась прийти в назначенный час в назначенное место.

За мной увязались Эванжелина и Света и надоедали мне своим непрерывным верещанием. Света, растерявшая всех подруг за годы английского затворничества, твердо вознамерилась подружиться с Эванжелиной и в ее лице сразу же нашла увлеченного собеседника. Они обсуждали экстравагантные наряды и способы тратить большие суммы денег за максимально короткие промежутки времени. Эванжелина знала шестнадцать таких способов, Светлана сконцентрировалась и выложила все двадцать пять. Об этом они безостановочно тараторили на заднем сиденье полуразвалившейся «шестерки». После того как Серж купил новые «жигули», мне оставалось только надеяться, что «шестерка» окончательно развалится и тогда новая «семерка» перейдет в совместное пользование. А пока мы гудели, скрежетали, дымили, в объезд добираясь до назначенного пункта, так как половина улиц города была перекрыта.

– А посмотрите, какие сережки мне подарил Максим в честь Дня Победы, – заявила Эванжелина, гордо двигая ушами.

– А ты что, партизанила под Ровно или собирала по крышам фугасные бомбы? – удивились мы со Светой.

– Нет, просто Максим ищет любую возможность сделать мне приятное. Он, кроме Дня Победы, Первого мая, всех профессиональных праздников, дарит мне подарки даже на День независимости Америки и День парламентских выборов в Руанде.

– Ну, мужик дает, – изумилась Света. – Познакомь? А сережки действительно прелесть. У дарителя отменный вкус. Это бриллиантики, да? Надо намекнуть Тупольскому, пусть раскошелится, куплю себе такие же…

– Не говори при мне о Тупольском, – взвилась я.

– Молчу, молчу, – заверила Светлана, – и за что ты его так невзлюбила? Он к тебе ведь очень хорошо относится.

– Не отвлекай Танюшу от управления транспортным средством, а то будет три симпатичных трупа, – вмешалась Эванжелина. – А ты знаешь, на Тверской есть такой маленький магазинчик, там…

За один квартал да назначенного места я бросила машину на попечение меркантильных болтушек и дальше отправилась пешком.

Встреча проходила в лучших традициях детективного жанра. Мы выдержали все параметры. Я прождала пятнадцать минут, сохраняя на лице выражение задумчивой рассеянности, пока ко мне не подошел мужчина в плаще и низко надвинутой на лоб шляпе. Черные очки и наклеенные, очевидно, усы довершали облик человека, решившего поиграть в шпиона. Он быстро сунул мне в руки газету, между страницами которой лежал плотный желтый конверт, и прошептал: