Текст книги "Всё будет хорошо"

Ира Чумакова, совсем молоденькая сестричка, робко вошла в комнату старшей.

– Садитесь, Ира. – Катя приветливо кивнула. – Мне нужно вас расспросить об одной больной. Вы ведь дежурили во вторник вечером?

– Я дежурила, – несколько растерянно сказала Ира Чумакова. – А что случилось?

Вошла старшая и уселась на свое место, во главе желтого казенного стола.

– Ты, Ирочка, говори все как есть, – подбодрила она сестричку. – Девушка из милиции, ей о Кузнецовой из двенадцатой палаты узнать нужно.

Ирочка Чумакова внезапно побледнела. У нее и так от природы была белая кожа, а сейчас она стала совсем как мел. «Наверное, Нина Кузнецова ей денег сунула или коробку конфет, и теперь девочка переживает», – подумала Катя и нарочито бодрым голосом сказала:

– Вы, Ира, не бойтесь. Просто ответьте на несколько вопросов, и я уйду.

– Хорошо, – пролепетала сестричка и взглянула на старшую. Та чуть заметно кивнула головой.

– Ирочка, скажите, Кузнецову вы во вторник видели?

– Конечно, видела, – приободрилась девушка. – Утром я ее на анализы звала. Потом ее Игорь Михалыч смотрел. Потом к ней подруга какая-то приходила, беременная такая – я их вдвоем видела… – Ирочка немного задумалась. – Они гулять, кажется, ходили. Погода еще хорошая была. Да. Потом я ее обедать приглашала, а она не пошла. Да у нас очень немногие обедать ходят, – извиняющимся тоном добавила она. – Потом, кажется, с ней анестезиолог наш беседовал, я видела, как он в двенадцатую заходил. Это у него можете тоже спросить… Потом она опять куда-то выходила, кажется в аптеку – аптека вон в том корпусе. – Ирочка махнула рукой за окно, где виднелось точно такое же серое унылое здание. – Да, точно, потому что она с пакетом вернулась и я потом к ней зашла, взяла все для операции. И по списку проверила… Или это до обеда было? Это важно? – вскинула она серые глаза на Катю.

– Нет, не очень. – Катя еще раз ободряюще ей улыбнулась. – Важно, вечером вы видели ее или нет?

– А, вечером… – Ирочка медленно залилась румянцем, и Катя снова подумала, что ее догадки о коробке конфет имели под собой основания. – Вечером я ей снотворное уколола. Где-то около семи. Или в полвосьмого?

– А она вас ни о чем не просила?

– Просила, – Ирочка потупила глаза, а старшая кашлянула. – Чтобы я за ней присмотрела после операции, ну, когда в палату будут перевозить. Я ей ответила, что это не моя смена будет, а получилось так, что я сегодня поменялась…

– А лекарство это – снотворное – оно как действует? Быстро?

– Очень хороший снотворный и седативный эффект, – как по писаному ответила медсестра Ирочка. – Перед операцией у нас его практически всем прописывают. А действует оно… ну, минут так через пятнадцать-двадцать.

– А вы ей сколько сделали, обычную дозу? – допытывалась Катя.

– Сколько прописали, два кубика, – почему-то испугалась Ирочка. – А что, с ней что-то случилось?

– Да все нормально, – не выдержав, вмешалась старшая, – прооперировали ее вчера. Сам Игорь Михайлович делал. Сейчас уже в палату перевезут.

– А потом вы ее не видели? – Катя уже раскаивалась в том, что напугала эту милую девочку.

– Я потом в палату заглядывала. Часов в восемь примерно. Может, в полдевятого… Ну, чтоб проверить… Знаете, на лекарства бывают там реакции всякие, побочные эффекты. Ну, вдруг бы ее тошнило…

– И что? – напряглась Катя.

– Она спала. Я заглянула и ушла к себе на пост. А утром сменилась.

– Вот ее карточка, – придвинула Кате карточку Кузнецовой старшая.

Катя зачем-то полистала карточку, посмотрела на ворох подколотых бумажек, на какие-то непонятные цифры, медицинские закорючки и со вздохом отложила ее в сторону. Значит, в семь часов Нине Кузнецовой сделали укол сильнодействующего снотворного, а в восемь она уже крепко спала.

– Извините, Ирочка, а вы могли, скажем, перепутать лекарство? Ввести ей не тот препарат? Не снотворное?

– У нас такого не бывает, – вмешалась старшая. А Ирочка Чумакова собралась с духом и ответила этой рыжей милиционерше, которая вначале ей даже понравилась:

– Этого не может быть. Сначала на ампуле всегда маркировку проверяем, чтобы ничего не перепутать, а во-вторых, мы за эти препараты отчитываемся. Ампулы под расписку сдаем.

На всякий случай Катя решила еще заглянуть в аптеку. В аптеке было пусто, аптекарша за стойкой разгадывала кроссворд. Увидев Катю, она встрепенулась:

– Что-нибудь желаете?

Катя достала удостоверение и фото Нины Кузнецовой:

– Лейтенант Скрипковская. Эта женщина к вам заходила? Покупала что-нибудь?

– А что случилось? – Аптекарша отложила в сторону ручку.

– С ней все в порядке. Так видели вы ее или нет?

– Видела, конечно. Вчера. Нет, позавчера. Она брала у нас стандартный набор. – Увидев недоумение на лице посетительницы, аптекарша пояснила: – Стандартный набор для операции – ну, вата, марля, шприцы, лекарства. По списку. В отделениях всем дают такой список, знаете? Так с ней точно все в порядке?

– Точно, точно, – заверила ее Катя. – Она к вам один раз заходила? Вы не вспомните?

– Сейчас скажу. Да, вроде один. Нет! – Аптекарша затрясла головным убором. – После обеда она еще раз приходила. Принесла рецепт от анестезиолога, и я ей продала ампулу снотворного. Но там все в порядке было – печать, подпись…

– Скажите, – перебила ее Катя, – она не брала больше ничего, кроме того, что ей было прописано?

– Брала, – ответила аптекарша и наклонилась ближе к прилавку, как будто хотела доверить Кате какую-то тайну. Катя вся обратилась в слух. – Слабительное брала очень хорошее. Я ей посоветовала, – почему-то шепотом поведала Кате провизор.

* * *

– Нин, может, водички попьешь?

Нина с трудом открыла глаза. Почему-то ужасно хотелось спать. Вчера, после операции, она просыпалась, смотрела на голубые, сплошь выложенные кафелем стены реанимационной палаты и снова засыпала. Приходили какие-то люди, откидывали одеяло, что-то там смотрели, кивали головами, говорили. Слов она не разбирала и, честно говоря, не хотела разбирать. Ей хотелось спать, спать, все время спать. Спать и ни о чем не думать. Как только она просыпалась, она сразу же вспоминала: «Я его убила». И тут же снова наваливался спасительный сон, и она спала, спала, спала. Без сновидений, просто провалившись в какую-то черную пустоту.

– Она что, так и должна все время спать? – Нина как сквозь вату слышала беспокойный Васькин голос. – Это нормально?

– Значит, организм требует.

Она узнала – это Игорь Михайлович. Нина, не открывая глаз, слабо сказала:

– Здравствуйте, Игорь Михайлович.

– Вот это хорошо! А то все спит, спит… Тебе вставать уже сегодня нужно, красавица, а то спайки наживешь.

– Мне очень спать хочется, – сказала Нина и проснулась. Васька с печальным лицом сидела на колченогом больничном стульчике, а доктор Емец стоял и весело глядел на нее, Нину Кузнецову. Потом откинул одеяло и что-то стал рассматривать, подняв Нине рубашку.

– Так… так… – приговаривал он, проводя не больно пальцами по коже, – очень хорошо. Ленишься, матушка, – обратился он к Нине, уже совершенно проснувшейся.

– Ей что-нибудь сегодня можно? – спросила у доктора Васька, как всегда обеспокоенная вопросами Нининого питания.

– Сегодня – водичку без газа, компот без сахара. Завтра – бульон, нежирный творожок, компотик. А там посмотрим. – Он подмигнул Ваське и вышел из палаты.

– Ниночка, может действительно встанешь? Давай я тебе помогу, а? Просто встанешь, и все. А я тебя подержу? А то все спишь и спишь. Уже половина двенадцатого.

– А день какой? – Нина смотрела на Ваську непонимающими глазами, и Васька испугалась по-настоящему:

– День – четверг. Девятое число. Вставай, Нинуль, а? Водички попьешь… Давай я тебе помогу…

– Что вы делаете, девушка! Разве можно? – В палату быстро вошла медсестра, та самая Ирочка, и отстранила Ваську. – Разве вам можно с таким животом? Ну, как вы себя чувствуете? – обратилась она уже к Нине. – Правда, молодцом? Все уже позади, теперь уже будем выздоравливать. – Она разговаривала с Ниной, которая была старше ее, как с ребенком. Васька подумала, что так, наверное, правильнее всего. Как же она сама-то… Ирочка между тем продолжала:

– А сейчас мы водички попьем, сядем немножко… – Она потянулась, что-то щелкнуло в кровати, и верхняя часть плавно поехала, приподняв Нину. – Так лучше, правда? Вы меня не узнаете?

– Вы Ира, – отозвалась Нина. – Вы сказали, что будет не ваше дежурство…

– Я поменялась, – объяснила Ирочка. – Ну, что, так вам лучше?

– Лучше, – согласилась Нина. – Правда, я бы попила. Пока Нина жадно пила, Васька очень тихо прошептала медсестре на ухо:

– Она что-то очень странная. Какой день, спрашивала. Вы ей ничего не говорили?

– Это после наркоза, – так же шепотом ответила Ирочка. – Такое часто бывает. – Она покосилась серым глазом на Ваську. – Там из милиции приходили…

– О чем вы там шепчетесь?

– Да вот, девушка интересуется, когда вам вставать.

– А я прямо сейчас и встану. – Нина попыталась спустить на пол ноги и, поморщившись, тихо охнула. Васька тут же бросилась к ней и зацепилась краем халата за стул. Стул с грохотом упал. Медсестра Ирочка спокойно отцепила Васькин халат, подняла стул и помогла Нине спустить ноги на пол. Васька надела на нее тапочки, и Нина встала на непослушные, как будто чужие ноги. Ей вдруг показалось, что она не сможет сделать ни шагу. Но неожиданно правая нога сама шагнула вперед, потом левая – и вот она уже дошла до двери. Васька заботливо поддерживала ее с одной стороны, медсестра – с другой. Таким трио они и вышли в коридор. «Да, – подумала Нина, – мне нужно теперь заново учиться ходить. И заново учиться жить со всем этим».

* * *

– Нет, не видел никогда. – Гера Томашевский вертел фоторобот, двигая его по столешнице то ближе, то дальше. – Понимаете, так можно каждого нарисовать. Если здесь немного подправить – буду я. А если вот так – брови повыше и нос потоньше – то вы. Нет, извините, но я его не видел.

Бухин разочарованно убрал фоторобот. Никто, кому он его предъявлял в подъезде, не узнал так называемого «телемастера», кроме консьержки, которая категорически утверждала, что видела его вечером в день убийства. Последняя надежда была на то, что его опознает Томашевский.

– Спасибо. – Бухин встал. – Если вдруг вспомните его, или жена ваша… Телефоны…

– Она вот-вот должна вернуться. – Томашевский взглянул на часы. – Она к Нине пошла, ну… к Кузнецовой. Может быть, нам пока по кофейку?

Кофе был давно выпит, хозяин вежливо молчал, но, видимо, тяготился присутствием гостя. Ждать дальше, конечно, не имело никакого смысла. Неизвестно, когда придет эта жена Томашевского. Может, она по магазинам пошла, может, еще куда.

– Ну, я пойду… Вы мне, пожалуйста, перезвоните…

– Конечно. – Томашевский, провожая гостя, опять взглянул на часы.

– Я пошел. – Бухин переступил порог и нажал на кнопку лифта. Тот загудел и стал подниматься откуда-то снизу. Саша вздохнул. Катерина тоже сегодня впустую съездила к этой Кузнецовой. Наверно, день такой. Створки лифта разошлись, и Саша задумчиво шагнул вперед.

– Извините… – растерянно протянул он, потому что навстречу ему выходила молодая девушка с огромным животом, который не закрывал надетый на нее плащ. Вот на этот живот Бухин и налетел. – Простите, – еще раз пролепетал он, уступая ей дорогу, – я не хотел…

– Ничего. – Васька протиснулась мимо скромного молодого человека. – Это я вас напугала.

«Да это же жена Томашевского!» – понял он и догнал молодую женщину.

– Еще раз извините, вы Татьяна Томашевская?

– А, – вспомнила Васька, – вы из милиции, да? Да вы проходите…

– Собственно, я тут вашему мужу показывал… Он говорит, что вы его никогда не видели… – мялся Бухин в дверях. – Вы все-таки посмотрите, Татьяна Михайловна…

Васька взяла у него листок, сбросила на ходу мокрые туфли и прошла ближе к свету. Посмотрела. Потом вернулась и отдала портрет обратно.

– Нет, вроде не видела.

Из кухни показался сам Герман Томашевский, вытирающий руки полотенцем.

– Спасибо вам, я пошел. – Саша начал заталкивать листок обратно в папку и потянул змейку. Змейка разъезжалась через раз. То есть она раз – разъезжалась, а раз – заедала. Сейчас наступил как назло тот раз, когда ей вздумалось заесть. Лист перекосился, и Васька, стоящая у двери как радушная хозяйка, чтобы проводить гостя, внезапно потянула его на себя.

– Дайте-ка его сюда… Вот так… Если вот здесь чуть-чуть… И лоб пониже… И волосы покороче… Конечно, это он!

– Кто? – Гера потянул листок к себе. – Кто он, Вась? Ты что, его знаешь?

– Да ты его тоже знаешь! Вот здесь, смотри – помнишь – нос у него кривоватый, как будто перебит… Ну, помнишь?

– Да не помню я никакого носа, – отмахнулся от нее муж. – Где ты его видела? По этой бумажке каждый третий подходит.

Саша Бухин задержал дыхание. Эта Татьяна, которую муж почему-то называет Васькой, сейчас все-таки опознает загадочного «телемастера».

– Помнишь, мы на майские на речку ездили? – допытывалась Васька.

– Ну, помню, – Гера еще раз взял листок и вгляделся в черно-белое изображение. – И что?

– Помнишь, такой Виктор, Витек или как там его был? Ну, который напился как зонтик и ко мне все приставал? Насчет того, что может устроить мне хорошую работу? Помнишь? У него еще нос такой кривоватый. Видишь? – Васька снова забрала листок и вертела его перед глазами мужа. – Смотри, Гер, если так повернуть – то он.

– Да вроде он…

Саша Бухин дернул злополучную змейку, и она наконец с визгом подалась. Он достал из папки ручку и сказал, явно кого-то копируя:

– А сейчас очень вас прошу с этого места все подробненько.

* * *

– У меня сейчас люди в кабинете! Я сама перезвоню тебе через пять минут. Все. Целую.

Анна Сергеевна раздраженно сунула мобильник в карман. Черт знает что! Сейчас с ней разговаривали, как с нашкодившей кошкой. Только что не тыкали носом. Она быстро, скомкано отпустила пациентку, закрыла кабинет и спустилась вниз, во дворик. Дождь все еще накрапывал, и во дворе стояли огромные непросыхающие лужи. Она остановилась у черного хода и набрала номер. Трубку взяли сразу.

– Доктор Емец!

– Игорь, это я.

Он уже остыл и понял, что так разговаривать с давней подругой, с которой были и совместные статьи, и годы плодотворной работы, не стоит. Да и Аня Лернер была, без преувеличения, прекрасным врачом. Поэтому он проговорил уже без злости, усталым после тяжелой утренней операции голосом:

– Аня, что у вас там за бардак?

– Какой бардак, Игорь? О чем ты говоришь? Я вообще не понимаю, что произошло…

– Извини, – перебил он ее, – больную Нину Анатольевну Кузнецову ты ко мне посылала? Три недели назад? Помнишь такую? Ну, беленькая такая. Спортсменка.

– Помню. Я посылала. – Анна Сергеевна говорила отрывисто, она еще не отошла от обиды.

– А анализы? Анализы ваша лаборатория делала? Кто ей диагноз ставил?

– Я ставила. Анализы ей у нас делали, конечно. Что ты кричишь? Скажи наконец, что случилось?

– Анна, я не хочу с тобой ссориться, но результаты нашей с тобой совместной деятельности, как говорится, хреновые.

– Да что случилось?! – Теряя терпение, она повысила голос, уже не заботясь о том, чтобы не быть подслушанной. Впрочем, окна во всех кабинетах, по случаю внезапного похолодания, были закрыты.

– Ты мне скажи, это точно ваша лаборатория делала?

– Точно. Что ты из меня душу тянешь? Что случилось?

– Анечка, у Кузнецовой нет никакой злокачественной опухоли. Нет и не было. А мы ей все убрали. И начали вводить препараты. Я сегодня взял гистологию – мама родная! Не подтвердился твой диагноз, Анечка. А мы ее искалечили! С ее фибромиомой она могла бы жить спокойно, детей рожать…

– А анализы? Анализы! Я что, сама их делала? Я что, лаборатории не должна доверять? Ты анализы ее видел?

– Да видел, видел! Потому и взял так срочно. Но мы тоже сделали все анализы – можно сказать, на автомате. Они сейчас у меня на столе. И знаешь, они у нее совершенно нормальные. Блестящие, можно сказать, анализы. Я только хочу знать, куда вы все смотрели? Что у вас за бардак? Кто их делал? И как теперь эти анализы с теми? Рядом в истории? Как ты думаешь, хорошо будут смотреться?

– А ты куда смотрел?! – с внезапно нахлынувшей злобой Анна Сергеевна перебила Емца. – Куда ты смотрел, Игорь? Ты что, перед операцией их не видел? Что ты меня обвиняешь? Да я никогда бы…

– Извини, Аня. – Тяжелый вздох, пауза. – Извини… Да, конечно. Ты бы никогда. Я сам во всем виноват. Только вот результаты были готовы уже после операции. Я, знаешь ли, привык доверять вашей лаборатории. Сколько лет мы уже вместе…

– Да, сколько лет вместе! – Анна Сергеевна криво усмехнулась. – Игорь, возьми себя в руки. Повторную гистологию пускай сделают. Может, путаница какая-то.

– Уже сделали. И вот еще – я тут подумал, может, у тебя две Кузнецовых? Ты проверь. Фамилия-то ведь распространенная.

– И проверять не надо. Кузнецова у меня одна. Я всех своих больных, Игорь, хорошо помню. Амнезией пока не страдаю. В лаборатории только могли напутать. Но как? Пойми, я ведь не могу пойти сейчас в картотеку и искать у всех врачей всех Кузнецовых.

– Почему? Аня, а если еще одна такая Нина Кузнецова всплывет? У которой по анализам вроде бы все в порядке? А на самом деле? Что будет? Ты подумала? А если эта Кузнецова на нас в суд подаст? Я ведь ей сказать должен! Как я ей буду объяснять? А если и та Кузнецова…

– Игорь, что ты от меня хочешь? – устало перебила его Анна Сергеевна. – Я тебе скажу, она от счастья плакать будет, когда узнает, что у нее все в порядке. И объяснять ничего не понадобится. Знаешь, у таких больных безгранична вера в чудо… Внезапный стресс… В любой околонаучной газете, которые у вас в больнице на любой тумбочке пачками валяются, найдется куча объяснений. И вообще, Игорь, мне нужно на прием идти и трубка вот-вот сядет. Ты позвони мне домой вечером, я все-таки посмотрю в регистратуре. Все, пока. – Лерман нажала на отбой. Но в кабинет она сразу не вернулась, а задумчиво стояла на крыльце, машинально вертя в руках телефонную трубку и не замечая того, что давно уже продрогли ноги в тонких изящных туфельках и холодный ветер то и дело вздымает полы халата. Кузнецова… Самая распространенная фамилия в мире. Кузнецова, Ковалева, Коваленко… Наверняка и в других странах тоже – Смит, Шмидт… Да, некрасивая история. Если эта Кузнецова и впрямь обратится в суд? Да еще заявит, что с нее взяли деньги за операцию? «Не заявит, – вдруг цинично подумала она, – не заявит. Она еще нам спасибо скажет».

* * *

– Ну давай, давай, докладывай. – Подполковник откинулся в кресле так, что то жалобно визгнуло, и пошевелил бровями. Катя Скрипковская, пряча улыбку, сделала вид, что ищет что-то в своих записях. Она вспомнила, как Бухин рассказал ей, почему Бармалея так прозвали. Сначала она думала, что это по отчеству: Варфоломеич – Бармалеич – Бармалей. Логическая цепочка получалась где-то даже красивая. И только позавчера от Сашки она узнала, как подполковник Степан Варфоломеич Шатлыгин, тогда еще майор, получил это приклеившееся навсегда прозвище. Над этой историей в свое время потешалось все Управление. Дело было под Новый год. В ведомственный детский сад на утренник, как всегда, требовались Дед Мороз и Снегурочка. Обычно их играли свои – благо талантами Управление Бог не обидел. Снегурочку нашли сразу – молоденькую стажерку с длинной светло-русой косой; а вот Деда Мороза жена Степана Варфоломеича, которая работала в том же детском саду музруком, предложила сыграть ему.

– Степа, мы с тобой дома не спеша все выучим, костюм на тебя подгоним, и будет прекрасный Дед Мороз! – уговаривала она мужа.

– Да некогда мне, Верусь, – отнекивался он. – Конец года, отчеты нужно писать, работы валом! И вообще, что – кроме меня, некому?

Уже тогда майор Шатлыгин, переболев какой-то мудреной болезнью, был совершенно лыс, и круглая голова его блестела, как бильярдный шар. Но на лице, как и сейчас, кустились большие черные брови, чудом уцелевшие после нападения на майорский организм зловредного микроба. Ими в минуты волнения майор шевелил, как некоторые шевелят усами. Впрочем, жена любила его и с волосами, и лысого, и с бровями тоже.

Вера Ивановна отличалась одним неоспоримым достоинством – настойчивостью, и мужа таки уговорила. Выучили роль, подогнали по росту костюм, прорепетировали со Снегурочкой и без Снегурочки – все было прекрасно. Вера была очень довольна.

– Такого Деда Мороза у нас никогда еще не было! – поощряла она мужа.

И действительно, такого у них в садике еще не было.

На первом же утреннике в младшей группе Степан Варфоломеич вышел к малышам – красный бархатный халат, расшитый серебряными звездами, посох с набалдашником, украшенный дождиком, высокая шапка, кудрявая борода, волосы, брови и усы, которые составляли единое целое с шапкой. Вот из-за этой проклятой шапки все и вышло. По сценарию Дед Мороз должен был, обходя вокруг елки, спрашивать у малышни, как его зовут. Степан Варфоломеич громко стучал посохом и вопрошал:

– Как-как? Не слышу?

Младшая группа, по сценарию же, молчала. Тогда Дед Мороз наклонился под елку, где сидела маленькая девочка, играющая зайчика. Она и должна была объявить всем, что прибывший – не кто иной, как долгожданный Дедушка Мороз. Так вот, когда майор Шатлыгин, согнувшись в три погибели, полез под елку к зайцу, шапка зацепилась за ветку и повисла, а вместе с ней повисли борода, усы и брови. Майор, взволнованный премьерой, утраты не заметил. Сверкая в свете люстры и вспышек родительских фотоаппаратов лысиной и грозно шевеля своими родными черными бровями, он спросил у насмерть перепуганного зайца:

– Ну, так как же меня зовут?

Девчушка, играющая зайца, замерла, а потом в ужасе закричала:

– Бармалей!

– Бармалей! Бармалей! – кричала вся младшая группа, топая в восторге по полу ногами и напрочь разрушая сценарий.

Вера Ивановна, изо всех сил колотя по клавишам старенького пианино, играла бравурный марш и делала мужу знаки, которые тот никак не мог истолковать, все еще не замечая, что остался без бороды, усов и шапки. Но при своих знаменитых бровях. Он еще раз пошевелил бровями и вплотную придвинулся к обмершей малышке:

– Как же меня зовут, заинька?

И сам шепотом подсказывал: «Дедушка Мороз!» Но та, зажмурившись от страха, все твердила свое:

– Бармалей, Бармалей!

В конце концов шапку отцепили, детей успокоили, несостоявшегося Деда Мороза потихоньку вывели из зала, закрепили на нем злополучную деталь туалета и весь спектакль начали заново. Все прошло хорошо и по сценарию. Елочка зажглась, дети получили подарки, а Степан Варфоломеич – свое прозвище. Мамы и папы, присутствовавшие на спектакле, разнесли этот случай по всему Управлению. Уже на следующий день все, кого майор Шатлыгин встречал, спешили его уверить, что в роли Бармалея он был неподражаем. Он честно отыграл все утренники, понимая, что расстраивать Верочку отказом от роли не имеет права. Но на следующий год играть Мороза отказался категорически.

– Знаешь, как меня теперь на работе из-за этих твоих утренников дразнят? – спросил он у жены, огорченной его отказом.

– Как?

– Бармалей. Так что пригласи на эту роль кого-нибудь другого.

* * *

– Имеются следующие рабочие версии. – Банников откашлялся. – Первая: компаньон убитого – Герман Томашевский. Общий бизнес, могли что-то не поделить. В день убийства Томашевский ссорился с Кузнецовым. Тот даже его ударил. Их видела соседка, сам Томашевский этого не отрицает, хотя и говорит, что они не дрались. Томашевский не скрывает, что хорошо умеет стрелять. Кузнецов убит, прямо скажем, весьма профессионально. Что же касается того, что еще раз стреляли уже в труп…

– Очень удобно: спустился – убил. Пара минут – и дело в шляпе. Или тело. Кстати, шляпы мы не обнаружили, – развел руками Лысенко.

– Сострил? – Банников тяжело посмотрел на друга. – Игореша, ты все сказал или на подходе еще пара свежих шуток?

– Ладно, мир, – вздохнул капитан. – А оружие? Орудие, так сказать, убийства? Мы же при обыске у него ничего не нашли.

– Так у него куча времени была! Кузнецова утром обнаружили? Утром. А он ночью вышел и выбросил. Или спрятал. Мог и с женой договориться. Кстати, пистолет, оставленный на месте преступления, якобы жена Томашевского нашла три недели назад на стройке. Экспертиза показала, что из него в тот день не стреляли. Томашевские рассказывают, что Кузнецова пыталась застрелиться как раз из этого пистолета. Похоже на правду. На нем ее пальчики, хотя и чуть смазанные. Так что пистолет этот Томашевский мог и сам подбросить, чтобы запутать следствие.

– А второй фигурант? По «Беретте» есть что-нибудь?

– Вот по второму, Степан Варфоломеич, совсем не ясно. Зачем стрелять в уже убитого? Стреляли примерно через полчаса-час после того, как Кузнецов был убит. Что это значит? Покурили, пошли проверить? И выстрелили еще три раза на всякий случай? Причем все три – практически мимо. Что это? Обида? Злость? Или…

– Чтобы запутать следствие. – Лысенко глядел невинными голубыми глазами и нахально улыбался.

– Капитан Лысенко, у вас есть какие-то версии, предположения? Может, вам уже все ясно? Или мы сюда явились языки почесать, а, Игорек?

– Я, Степан Варфоломеич, всегда думаю, даже если языком, как вы выразились, чешу. Когда языком чешу, я даже особенно активно думаю. – Лысенко вздохнул. – Со вторым стрелком полные непонятки. Зачем, спрашивается, было стрелять в покойника? И не раз, а три раза. Пойду, как говорится, и еще раз гада, пристрелю. Только почему-то мимо. И оружие солидное. Бандитское. Вывод напрашивается пока один: приводили отчитаться. Предположим, есть такая пара: стрелок – хозяин. Хозяин заказывает нашего Кузнецова и ждет – например, внизу в машине. Стрелок делает свое дело, докладывает хозяину, и они оба идут проверить. И тогда хозяин стреляет еще – из неутоленного чувства мести. Чем-то он крепко ему насолил, покойник.

– Так не было посторонних в это время, Игорь Анатольич, – робко сказала Катя. – Не было никого. Только девушка, которая приходила к Морозову и делась потом неизвестно куда.

– А зачем нам посторонние? Стрелок, может, в этом подъезде и живет. Тот же Томашевский. У него, кстати, и ключи были от квартиры Кузнецовых. Кузнецова им сама оставила, цветочки поливать. Сделать копии в любой мастерской – полчаса работы и пятерка денег. Мастерскую нужно поискать, думаю, отыщется где-нибудь неподалеку. Он мог войти и еще раз, когда Кузнецов был уже мертв. А заказчик – тот самый телемастер. Томашевский…

– Выяснили, где он был на время убийства?

– Говорит, что дома, Степан Варфоломеич. Смотрел телевизор. Жена подтверждает.

– Жена что хочешь подтвердит. Из какого оружия был убит Кузнецов, выяснили?

– Из пистолета «ТТ», предположительно.

– А экспертиза что говорит?

– Официального заключения нет. Пока навскидку… Сегодня обещали сделать по всем позициям.

– А что насчет телемастера, которого опознали Томашевские?

– Работаем. Кстати, сам Томашевский упорно не хотел его узнавать. Говорит, память на лица плохая. А по-моему – просто не желал. Опознала жена. А потом вроде и он признал. Кстати, то, что сам Томашевский упорно не хотел его узнавать, говорит явно не в его пользу.

– Но жена же его узнала?

– Может быть, он ее предупредить не успел, Степан Варфоломеич. Очень на то похоже.

– Предъявляйте Кузнецовой и далее всем, кто был на этом пикнике. Устанавливайте личность. Кто-то же его привел?

– А если никто не опознает?

– Значит, сам Томашевский и привел. Тогда все сходится. К нему этот телемастер и приходил.

* * *

– Ниночка, мне с вами поговорить нужно. – Игорь Михайлович Емец подвинул хлипкий больничный стул и тяжело сел. Стул под его большим телом скрипнул, но устоял. Чего только этот стул не видел и не слышал за свою нелегкую больничную жизнь…

– Очень серьезный у нас с вами разговор будет, Ниночка… Он сам не знал, с чего начать. Эта худая бледная молодая женщина, с виду почти девочка, ожидала сейчас самого худшего. В ее взгляде была такая обреченность, что ему стало не по себе. Этот взгляд, казалось, говорил: я и сама уже все знаю. Опухоль уже дала метастазы, и никакое лечение не поможет. Димка останется сиротой. Что же он молчит?

«Ну что ж ты ее мучаешь? – укорил он сам себя. – У нее, бедняжки, еще и мужа убили».

– Так вот, Нина Анатольевна. – Доктор Емец зачем-то перешел на официальный тон, чем еще больше напугал Нину. Она начала тихонько приподниматься на своих подушках, не сводя глаз с хирурга, пока не села совершенно прямо. Но он почему-то все отводил взгляд. – Так вот, мы вас прооперировали, – с натугой продолжил он и зачем-то расправил складочку на Нинином одеяле. – Сделали все анализы… Опухоль, Нина Анатольевна, у вас вполне доброкачественная. Была. Так что все назначения я вам отменяю. Оставим только витамины и препараты железа. Гемоглобин нужно поднять. Ну, и, может быть, снотворное пока. На днях снимем швы, и поедете домой.

– Как доброкачественная? – не поняла Нина, пытаясь все-таки поймать его взгляд. – Почему доброкачественная? Это что же. – Она запнулась и с трудом сглотнула. – У меня, выходит, все в порядке? А как же опухоль?

– Опухоль мы вам удалили. Но еще раз повторяю – она оказалась доброкачественной. Все анализы это подтвердили.

– Это ошибка… Это ошибка, Игорь Михалыч! Вы от меня что-то скрываете! Не обманывайте меня, прошу вас! Скажите правду… – Ее глаза перебегали с одного предмета на другой, нигде не задерживаясь дольше секунды. Она словно только что увидела крупным планом соседнюю кровать со смятым бельем, линялые шторы, капельницу с перевернутой пустой бутылкой, свои тапочки рядом с кроватью… Голова закружилась. Она бессильно откинулась на подушки. Этого не может быть. Он обманывает ее. Непонятно зачем, но он обманывает ее! Да! Она поняла – ее просто отправляют домой умирать. Безнадежных больных выписывают домой. Никому не нужно, чтобы больные умирали на больничных койках и портили статистику. Значит, все кончено. Она судорожно сглотнула. Во рту было почему-то совершенно сухо.

– Успокойтесь. – Емец тяжело положил огромную красную лапу на Нинину худую бледную руку и с сочувствием посмотрел на тонкую шею в вырезе больничной сорочки. Тесемки у ворота свисали как-то особенно трогательно. – Ошибки никакой нет.

– Так… как же?!

Он наконец нашел в себе силы не отвести взгляд. Нужно же ее как-то успокоить!

– Сильный стресс. Такая же сильная вера в выздоровление. Вы ведь волновались перед операцией? У вас был стресс?

Знал бы он, как она волновалась перед операцией и какой у нее был стресс! Она еле слышно прошелестела:

– Да… наверное.

– Так что снимем швы вам, Ниночка, и поедете домой. Так ведь? Самостоятельно уже ходим? – зачем-то спросил он, хотя сколько раз видел, как Кузнецова «самостоятельно ходила» по отделению.