Текст книги "Всё будет хорошо"

Светка еще ниже опустила голову.

– Прочитайте и подпишите ваши показания, – сказала рыжая, которая в это время, оказывается, все записывала, сидя у носатого за столом. – Вот здесь: «С моих слов записано верно», число и подпись.

– А что, и подпишу! – Светкина мать с вызовом продефилировала к рыжей. – Я всегда говорила: не связывайся с этим бандитом! На базаре все бандиты, – объяснила она рыжей, подмахнув, не читая, свои показания. – Разве ж порядочному человеку дадут на базаре лоток поставить? А у него три…

– Так что, – обратился Банников снова к Светке, – дома вы были седьмого вечером или ходили все-таки с этим молодым человеком в кинотеатр?

– Дома, – выговорила Светка и заплакала.

Кашуба снова почувствовал, что пропустил удар. Только не прямой в голову, а, пожалуй, ниже пояса. Светка плакала, размазывая тушь по щекам, и боялась поднять на него глаза. Светкина мать смотрела с нескрываемым торжеством.

– Подпишите здесь и здесь, – велела рыжая, подзывая Светку к столу. Светка подошла и покорно подписала. Мать схватила ее за руку.

– Катерина, проводи их, – сказал майор, визируя пропуск. Рыжая кивнула. Виктор с тоской следил за Светкой глазами. Она так и не оглянулась.

– Ну, что, Кашуба, – спросил остроносый, – так и не вспомнил, где ты был вечером седьмого числа?

– Я буду говорить только в присутствии адвоката, – снова угрюмо сказал Виктор, глядя в пол.

– Ну, это уже не смешно, – заметил капитан. – Мы с тобой пока только по-хорошему, а ты с нами как? Не к уркам тебя отправили, где ты через час уже петухом бы стал. К хорошим людям посадили. Один только жену с любовником зарезал, а остальные ничего. За что тебе Шумейко машину Феликса обещал? – внезапно рявкнул он, выходя из-за своего стола. – Не просветишь нас? За то, что ты этого самого Феликса грохнул, так? Или за что? Чего молчишь? Ты ж и там наследил. И там протектор твоей машины нашли. Экспертизу показать или на слово поверишь?

Лысенко блефовал. Только недавно, связав все, что они знали, воедино, они пришли к выводу, что Нечаева могли убить тот самый «Шуба» и второй, неизвестный, который был с ним тогда в машине. Олег Шумейко хотел послать за Нечаевым какого-то «Шубу». Это все были факты, а вот про протектор – это было самое что ни на есть вранье. На асфальте никаких следов, конечно же, не осталось. На сухой пыльной обочине они тогда тоже ничего не нашли. Но Кашуба об этом, разумеется, не знает.

– Или это опять был не ты? Опять тебя, бедного, обманули. На этот раз не купаться, а грибы собирать повезли! – При упоминании о грибах Лысенко поморщился. – А ты ничего не видел, ничего не слышал и ничего не знаешь. Колись, давай, гнида… Ты с подельником твоим Нечаева грохнул. Колись давай, а то точно паровозом пойдешь, это я тебе обещаю!

Кашуба молчал, прокручивая в голове все услышанное. Они все знают! И про Феликса, и про Олега. Про то, что Олег обещал ему машину, он не говорил ни одной живой душе, даже Аркадию Борисовичу. Значит, они слушали его телефон. Значит, они давно все знали. Значит, ему ничего не показалось – они давно за ним ходили. И сейчас этот майор просто играл с ним, как кошка с мышью. Он едва не застонал. Следы протектора. Он не помнил уже сейчас, как стояла его машина, когда они повезли Феликса в лес. Нужно было затолкать его в багажник и отвезти подальше. Зачем они бросили его там же, на окружной? А если бы его остановили? А у него труп в багажнике? Но он же не стрелял! Не стрелял в этого Феликса! А теперь уже точно влепят пожизненное.

– Мы сейчас твоего подельника сюда привезем, – пообещал ему капитан, – и тогда посмотрим, кто из вас быстрее другого утопит. Тебе же советую: начинай колоться сейчас, а то потом поздно будет. Мы про тебя и так все знаем. И улик у нас на тебя – выше крыши, в том числе и пистолет с твоими пальцами. Подбросили его тебе или нет – разбираться в суде никто не будет. Улика есть улика. Только жалко тебя, дурака. Что, не веришь? Ладно. – Капитан снял телефонную трубку, набрал номер и сказал: – Бухин? Зайди сюда на мину точку.

Через несколько секунд дверь открылась и на пороге возник… тот самый, которого он про себя окрестил «плечистым», Пинчук. Только был он сейчас не в мятом спортивном костюме, а в джинсах и свитере.

– Вызывали? – спросил он, бросая пристальный взгляд на Кашубу. – А, знакомый, – весело сказал он Виктору. – Как там Аркадий Борисович? Все такой же говорун? Передавай ему привет.

Он все понял. Они его подставили. Этот самый «Пинчук» и Аркадий Борисович – жирная ментовская наседка. Не может быть. Не может быть! Он снова едва не застонал. Это был полный нокаут. Он был повержен, раздавлен. «Пинчук» спросил:

– Я могу идти?

– Иди, Саша, – разрешил майор.

Когда он вышел, Кашуба еле слышно спросил:

– Я могу подумать?

– Думай, – бросил ему майор. – Пока подельника твоего не привезли. И мой тебе совет – думай быстрее. – Он нажал кнопку и вызвал конвой. – В коридоре пока пусть посидит, – сказал он, кивнув на Кашубу. – Я вызову.

Его вывели в коридор. Он все еще размышлял, не будет ли сейчас поздно все рассказать самому. Может, прав был Аркадий Борисович, подстава милицейская, что у него есть еще возможность пойти свидетелем? Последний раз они не докажут. А вдруг? Вдруг докажут? Если идти, то идти до конца. Но это значит взять на себя мокруху. Как же быть? Может быть, сказать, что он стрелял в целях самообороны? Он все никак не мог ничего решить. А если сейчас действительно привезут того, и он все расскажет первый? И все спихнет на него? А сам отмажется. У него такие бабки, какие ему и не снились. Тем более теперь, когда весь бизнес оказался в его руках. Он думал и все никак не мог решить.

По коридору сновали какие-то люди. Пробежала рыжая, та, что приводила Светку, и скрылась в кабинете, откуда его только что вывели. Потом прошел туда же этот, «Пинчук».

Бухин без стука вошел в кабинет. Банников и Лысенко о чем-то тихо совещались. Катерина сидела и слушала. Бухин подошел и выложил на стол заключение.

– Что это? – спросил Банников, косясь на подпись эксперта.

– Это по туфлям Томашевского, – объяснил Бухин. – Только что забрал и сразу к вам. Смотрите, вот: ага… по характеру сноса каблуков… по расположению микротрещин… по анализу почвы. Вот! Ничего не совпадает. Кроме размера. Это не он был на месте убийства Шумейко.

– Оба-на! – только и сказал Лысенко. – А мы чуть сейчас за этим Томашевским не отправили. Если это не он, тогда кто? К кому он шел тогда, как не к Томашевскому?

– У Кузнецова еще такие же туфли, – вдруг задумчиво протянула Катерина. – Жена Томашевского сказала, что они с Ниной Кузнецовой купили одинаковые. Кузнецову и Томашевскому. На 23 февраля. Если у них и размер один, то… – Она замолчала.

– Кузнецова убил Кашуба, – закончил за нее Банников, – потому что он и был его подельником. Он, а вовсе не Томашевский, как мы считали. Это Кузнецов, а не Томашевский стрелял в Юрия Шумейко. Это Кузнецов потом подбросил Кашубе пистолет. А Кашуба Кузнецова, видимо, боялся, считал, что рано или поздно Кузнецов или спалится, или грохнет его. А Томашевский… Ну все, все на него указывало! И «Мартиан» этот у него дома пропал, и подрался он с Кузнецовым накануне убийства. И Кашубу не хотел узнавать, и Шумейко он почему-то не помнил. И мотив был у него железный! Все одно к одному. И туфли эти. Я даже экспертов не торопил – думал, что с туфлями все точно сойдется, как в аптеке. Неужели все-таки Кузнецов убил Шумейко и Нечаева? Зачем? Но если Кашуба боится, что мы сейчас сюда привезем его подельника, то не мертвого же Кузнецова он имел в виду? Неужели это Олег Шумейко? Значит, все-таки он заказал своего брата. Так?

– Да не волнуйся ты, расколется сейчас этот Кашуба, как миленький. Я же вижу, что он поплыл. Сейчас его и додавим. – Лысенко открыл дверь в коридор и крикнул: – Введите задержанного!

– Ну, что, Виктор? Надумал? Тебя пока на десять суток задержали, но, когда они пройдут, ты уже будешь не задержанный, а арестованный. А то и раньше. Мы дело твое, можно сказать, уже раскрутили. И мне ты, честно говоря, совсем не интересен. Сейчас отправим тебя обратно в камеру, и пусть тобой следак занимается, предъявляет тебе обвинение по всем статьям. Тогда все. Мы здесь и без твоего признания обойдемся. Улики против тебя и дружка твоего железные. Ты, во всяком случае, не выкрутишься.

– А я могу еще… явку с повинной? – спросил Кашуба. Капитан закрутил головой.

– Еще и явку с повинной!

– Явку с повинной уже не можешь, – спокойно сказал Банников. – А вот чистосердечное признание и помощь следствию – да. Только давай договоримся, Витя: если ты все сейчас расскажешь как на духу, только это и может перевесить пистолет с твоими пальцами. Если же начнешь финтить, никакой суд это чистосердечное признание не учтет. Понял?

– Понял. – Кашуба поднял глаза. – Закурить можно? Банников бросил ему пачку.

– Бери все. В камере пригодятся.

Когда дошли до эпизода с убийством Кузнецова, Кашуба не выдержал:

– Или я бы его замочил, или он меня. Никак нельзя признать, что это самооборона?

– Ты, Витя, абсолютно хладнокровно его пристрелил. – Лысенко так устал от общения с Кашубой, что даже оставил свой обычный ернический тон. – Ты у него что-то про товар стал спрашивать, так? Он в свой компьютер полез, и тут ты его просто пристрелил. Свет в той комнате зачем выключил? Что, не мог на покойника смотреть или по другой какой причине?

– Нервничал я очень, – объяснил Кашуба. – Я же видел, что он меня убить хочет.

– Нервничал, говоришь? Ни хрена ты не нервничал. – Лысенко разозлился. – Ты после всего этого спокойно пошел в гостиную, вымыл свой стакан и поставил его на место, а потом отломил кусок шоколада, положил его в рот и съел. В желудке покойника шоколада не оказалось. Что, сладкое очень любишь? Или шоколад тебе нервы успокаивает? Уморил ты меня, Кашуба. Тяжелый ты человек. А на Кузнецова вы как вышли? Вам он зачем сдался? Ты что, сам не мог заказ выполнить?

– Я на мокрое дело идти не хотел. – Кашуба поморщился. – Я только посредник. Только посредник, я правду говорю. А Серегу Кузнецова мне Шумейко показал. Не знаю, зачем он ему сдался. Только он хотел, чтобы брата его застрелил именно Кузнецов. А потом и мне сказал: «Или ты его шлепнешь, или я ему тебя закажу».

– А Шумейко с Кузнецовым общался?

– Не знаю. При мне – нет. Только он Кузнецова мне специально показал, велел с ним познакомиться. Я одного человечка попросил, он помог мне к ним в компанию втереться. Но вот ближе с Серегой я никак сойтись не мог. Тогда я подал идею Децлу – он все равно свои точки под Интернет хотел переделывать. Я ему слил, что знаю, где все дешевле и ребята надежные. Потом Кузнецова как бы случайно встретил и с Децлом познакомил. Он остался доволен. Затем Шумейко велел мне у него в долг попросить, он типа не откажет. Он мне действительно дал. Даже без процентов. А потом Шумейко Феликсу его подставил. Я пригласил Кузнецова типа в гости, сказал, что долг отдам. Деньги я ему отдал, а он их проиграл. Он ведь мог и не играть, правда? Его никто за руку не тянул. Феликс, конечно, крыса. Он у кого-то скрысятничал в городе, а Олег как-то об этом узнал, может, и через брата. Олег вообще всех нас использовал. Он тогда с Феликсом договорился, что тот выставит Кузнецова на бабки. Феликс и рад был с лоха поиметь. Серега потом еще два раза приезжал, хотел отыграться. Но играл по маленькой. А, – махнул рукой Кашуба, – сколько бы он капусты ни привез, все равно бы все спустил. Разве Феликс дал бы ему выиграть? Я видел, что Кузнецов из-за денег переживает очень.

– А машину Нечаев зачем Шумейко продал?

– Олег Феликса напугал, что машина у него больно приметная и у него все равно решили ее забрать. Ну, те, у которых он скрысятничал. Феликс перепугался, хотел вообще свалить. Но Олег сказал, что купит у него машину, и даже цену дал приличную, как за новую. Типа услуга за услугу: Олег Феликсу бабки за машину, а Феликс Олегу поможет одного лоха развести. А бабки, что с лоха возьмут, Олег обещал за Феликса отдать, обо всем договориться и Феликса прикрыть. У его брата было все кругом схвачено. Феликс рад был, что Олег за него мазу тянет. А тем вечером Феликс хотел еще раз с Кузнецовым сыграть – Олег ему наплел, что Кузнецов отыграться хочет на полную катушку. На все тридцать тонн. И что в этот раз они бабки пополам поделят. Ну, Феликс, конечно, обрадовался. Сказал – сыграю еще раз, тачку другую куплю и в теплые края отвалю. Это все, что я про Феликса знаю. А потом мне Олег велел у Кузнецова узнать, не хочет ли его знакомая девушка подработать. Ну та, которая стреляет хорошо. Ее все Васька почему-то зовут. С самого начала было понятно, что Кузнецов о таком с этой девкой говорить не будет, если, конечно, не дурак последний. Тогда я должен был ему самому предложить. Но ему и предлагать ничего не пришлось. Он сам предложил Феликса шлепнуть.

– А Томашевского Шумейко не пытался зацепить?

– Не знаю, что Олегу от Кузнецова с Томашевским нужно было, только он сначала к Томашевскому подъехать пытался. О чем он с ним базарил, честно скажу, не знаю.

– А «Мартиан» ты Кузнецову зачем подбросил? – «Пинчук» смотрел на него в упор не мигая.

– Олег так велел. На нем чьи-то пальцы были, а чьи – не знаю.

– У этого человека, чьи пальцы там оказались, совершенно конкретное алиби. – Лысенко глянул на Катерину. – Непробиваемое. Так что здесь вам с Шумейко не повезло.

* * *

Он все еще ждал, что она ему позвонит. Ему казалось, что она должна вернуться к нему – а куда же еще? Куда ей еще идти? Он бы не стал ее упрекать, нет. Он снова бы предложил ей играть по его правилам, и она бы не посмела отказаться. Один раз она уже ушла к другому, и где он теперь, этот другой? А он может предложить ей все. Или почти все. Какая-то часть его жизни все равно останется для нее запретной, но он думал, что ей будет вполне достаточно остального.

Он ждал ее звонка целыми днями. Вечерами он тоже сидел дома, ожидая; почему-то он был уверен, что она позвонит именно вечером и именно на его домашний телефон. Но мобильник все равно проверял. Он упорно ждал, вечер за вечером, начиная с того самого первого дня, когда узнал, что она наконец свободна. Но она не звонила. А он не мог переступить через что-то и позвонить ей сам. Потому что сделал все, чтобы она позвонила. Он несколько раз ночью ездил к ее дому и стоял под ее окнами, потому что не мог заснуть. Не потому, что он так сильно любил ее, – но потому, что она должна была принадлежать ему. Никакая девушка не могла его бросить безнаказанно, да никакая девушка его и не бросала. Только она. И он не собирался ее за это наказывать, нет. Он только хотел, чтобы она вернулась.

Когда раздался входной звонок, он был уверен, что это, наконец, она. Он даже не подумал о том, что она не знает адреса его дома, – ей были известны только телефон и квартира, где они проводили свои вечера. Он забыл, что не привозил ее сюда ни разу. Мысленно она была уже здесь, с ним. Он быстро вышел из дому, прошел по дорожке, еще мокрой от вечернего дождя, и распахнул калитку.

– Гражданин Шумейко, вы задерживаетесь по обвинению…

Он слушал и не слышал слов. Он был так уверен, что это она приехала! А она не приехала. Что они от него хотят? Постепенно он приходил в себя, но единственной его мыслью все равно было то, что она все-таки не позвонила.

* * *

– Скажите, Шумейко, за что вы убили своего брата?

Все им нужно, во все они лезут. И эта рыжая, которая раздражает его безмерно… Она, похоже, это поняла, вышла и оставила его с этим немного сонным майором по фамилии Банников. Второй тоже был ничего, но с этим Банниковым ему было проще.

– Так все-таки почему, Олег Григорьевич? Деньги? Так он вас вроде не обижал. У вас все было. Машина, дом. Вы же получали все, что хотели…

– Получал, что хотел? Конечно! В этом и дело. Он мне все давал! Давал! С барского плеча. – Олегу уже было все равно, раз она не позвонила. Так он хоть выговорится. Этим двоим, этому быдлу милицейскому, все равно его не понять, но ему будет легче. – Я хотел сам, – сказал он уже тише. – Сам. Но он все время давал мне понять, что я – никто. Брат своего брата. Когда родители разбились в этих чертовых горах, Юрка уже был взрослый. И он меня вырастил. Понимаете? Вырастил. Как другие выращивают кошек или собак. Я был его собственностью. Понимаете? Собственностью. Его щенком. Он выбирал, какие мне носить штаны, какую прическу. Какой ошейник, в конце концов. В какой институт поступать. Он все знал лучше меня. Мое мнение его не интересовало. Он уже тогда начал зарабатывать деньги, настоящие деньги, и я тоже хотел. Я тоже хотел много денег. Нет, даже не денег, я просто хотел жить своей жизнью. Я хотел жить своей жизнью, понимаете вы это или нет? Он мне все давал, как вы изволили заметить, – сверкнул глазами Шумейко, – все! Все, кроме того, что я хотел. Он не мог меня отпустить. Он все время говорил: что сказали бы мама с папой, если ты не будешь учиться! А сам в это время делал деньги, а я просиживал штаны в институте. Он мне все давал! Понимаете? Давал. А каково мне было брать? Я не хотел учиться в этом его сраном институте торговли, мне были интересны совсем другие вещи. Но он утверждал, что хотя бы один из нас должен быть дипломированным специалистом. Специалистом! Я думал, что это правда, что, когда я окончу институт, он позволит мне заниматься своим делом. Или хотя бы пустит к себе по-настоящему. И я учился изо всех сил, идиот. Стал, как он говорил, специалистом. Дипломированный специалист! Да он как держал меня мальчиком на побегушках, так все и осталось. Он делал так, как считал нужным, а не так, как советовал я. Зачем я учился? Собачку учили танцевать! Если у вас ученая собачка, значит, вы умный человек. Он никогда мне ничего серьезного не доверял. Привези то, поедь туда. Смотри не перепутай! Все перепроверял. Он даже этой своей безмозглой клуше давал больше свободы, чем мне. Она имела свое мнение, я – нет. Он купил мне такую машину, какую считал нужным. И такого цвета, какой считал нужным. Он выстроил мне такой же дом, как у него самого. Все – по справедливости. Все – поровну. Кроме свободы. В институте он давал мне на карманные расходы. Теперь он тоже давал мне на карманные расходы, правда, сумма несколько увеличилась! Говорил, что, когда я женюсь и заведу детей, вот тогда… А я не хочу жениться! Я не хочу детей! Вы думаете, я жадный? Или мне хотелось больше, чем он давал? Мне просто хотелось справедливости. Если бы он дал мне уйти! Но он не давал мне уйти. Потому что ученые собачки не живут на улице вместе с дворнягами. Ученые собачки смотрят хозяину в рот. Я пытался, пытался уйти. Но не мог. Он всегда говорил мне: маме с папой это бы не понравилось. Братья должны быть вместе. Он выдохся, но все еще держал лицо; картинно закинув ногу на ногу, он взял со стола зажигалку.

– Можно прикурить?

– Курите, Шумейко. – Майор придвинул к нему сигареты. – Ну, а Кузнецов-то вам чем помешал? Только тем, что увел у вас девушку?

– Да что вы знаете о девушках. – Шумейко презрительно скривил губы.

– И поэтому вы послали Кашубу убрать Кузнецова? Думали, что после этого ваша бывшая невеста к вам вернется?

Опять эта рыжая! Невыносимо! Он вспыхнул. Он не привык, чтобы с ним так разговаривали.

– Я никого не убивал. Ни своего брата, ни этого… Кузнецова.

– А вот Кашуба утверждает…

– Этот псих? – Он все-таки обернулся и посмотрел на рыжую с нескрываемым злорадством. Она что, хочет его поймать? Поймать и посадить в эту их вонючую тюрьму? Ничего не выйдет. С такими деньгами, как у него, в тюрьме не сидят. Все продается и покупается, нужно только дать хорошую цену. И Кузнецов тоже имел свою цену. И Лика к нему вернется. Он за нее дорого заплатил. Хотя бы тем, что сейчас сидит здесь, в этом их жалком кабинете.

– Вы не отрицаете, что знакомы с Виктором Петровичем Кашубой? – спросил Банников.

– Не отрицаю. Он регулярно отоваривается у нас… то есть у меня. На оптовой базе.

– А почему вы назвали его психом?

– А кем же еще? Он и есть псих. Бурная фантазия. Пистолеты, пулеметы. Как он себе танк еще не завел на этом своем огороде, удивляюсь.

– Так вы знали, что у Кашубы дома есть оружие?

– Да это все знали! Он же псих. Покупал и хвастался на каждом углу.

– Но он же был вхож к вам в дом?

– Еще чего! От этого Кашубы не знаешь, чего ожидать. Виделись у нас на базе, и все.

– Но вы ведь вроде собирались отдать ему машину, которую купили у Нечаева.

– Отдать? Продать – да. Он ко мне давно приставал с этой машиной, еще с того времени, когда я ее купил. А почему, собственно, я должен перед вами отчитываться? Это что, допрос?

– Пока мы с вами, Олег Григорьевич, просто беседуем. Вы можете не говорить, если не хотите.

Психологи чертовы. Можете не говорить. Они ведь видят, что ему хочется. Хочется обо всем этом говорить. Но он действительно понял, что сейчас лучше всего помолчать. Завтра утром приедет его адвокат, и тогда он будет с ними разговаривать. Но уже по-другому. У него лучший адвокат в городе. Все можно купить за деньги. И он не будет сидеть здесь, нет. Он завтра же выйдет под залог, что бы там ни наговорил этот Кашуба. Шуба! Мелкая сошка. Он использовал его, а теперь он не нужен. Его собственная ученая собачка. Ну, не такая уж ученая, как оказалось. Его место как раз здесь. А он никого не убивал! У него алиби. На все три случая алиби. И они это прекрасно знают, поэтому и ловят его сейчас. Но им его не поймать. Его адвокат легко докажет, что он никого не убивал. Он выйдет отсюда и будет жить дальше. И она вернется к нему. Она обязательно к нему вернется.

– Я что-то плохо себя чувствую, – с вызовом сказал он, гася сигарету. – Сердце прихватило, знаете. Вы ведь не имеете права меня допрашивать, когда я плохо себя чувствую, правда?

– Не смеем вас задерживать, Олег Григорьевич, – сказал сонный майор с нескрываемым сарказмом в голосе. – Сейчас препроводим вас в санчасть. Там вас, г-хм, полечат!

Банников и так уже понял, что Шумейко больше ничего не скажет. Теперь за него будет говорить адвокат. Этот молодой парень, сидящий здесь, перед ними, совершенно обдуманно и спокойно убил своего брата. Убил Феликса, о котором никто не заплачет. Убил Сергея Кузнецова. И если его отсюда выпустят – а очень возможно, что его все-таки отпустят, он и дальше будет убивать всех, кто ему мешает. Он вошел во вкус. Очень трудно будет сделать так, чтобы этого Шумейко все-таки посадили. Они, конечно, сделают все возможное. И даже невозможное. Но слово Кашубы будет против слова Шумейко. Кузнецов убит, и он уже ничего не скажет. Майор Банников всегда был реалистом. Он нажал кнопку и вызвал конвой.

* * *

Нину сегодня выписывали. С утра заходил доктор Емец, весело с ней попрощался. Сейчас приедут Васька с Геркой на машине и заберут ее. Куда она поедет? В свою бывшую квартиру, туда, где она пыталась убить Сергея? Нет, только не туда. И не к Ваське. Лучше уж, наверное, к отцу.

Она сидела одетая и собранная на своей высокой жесткой кровати. Похудевшая, бледная, осунувшаяся. Другая, и не только внешне. Как она теперь будет жить? Димка. У нее остался ее Димка. Вчера она говорила с ним по телефону. У них там еще лето. Дорого она бы дала, чтобы вернуться туда, в лето, на две недели назад. Никогда не возвращаться в этот город, никогда не делать того, что уже сделано. Но, как говорят на Востоке, даже сам Аллах не может возвратить минувшего… Она вздохнула. Нужно как-то устраиваться. Забирать Димку, искать работу. Нужно начинать жить. А хочет ли она жить? Она не знала.

Под окнами засигналили. Наверное, приехали Томашевские. Она снова вздохнула. Выписка лежала у нее на тумбочке, она прочитала ее, наверное, раз двадцать. Она снова взяла ее в руки. Снова пробежала глазами по строчкам: «…прооперирована по поводу доброкачественной опухоли…» Вчера она отдала доктору деньги. Он не хотел брать, но она настояла. Это была как бы плата за эти слова. Кажется, она становится еще и суеверной. В дверь постучали. Действительно, это Васька с Геркой. Васька тоже как-то похудела, неожиданно заметила Нина. Личико у нее осунулось, только живот по-прежнему бодро торчал в прорехе незастегивающегося плаща.

– Ну, что, Нин, все собрала? Поехали? – озабоченно спросила Васька. – Гер, бери ее сумки. Давай, Нин, я тебя поведу.

– Вась, я же не инвалид! – Нина встала. Герка быстро собрал в одну кучу ее имущество и вышел в коридор, освобождая проход.

Они так и вышли, гуськом: впереди Герка с сумками, за ним Нина, осторожно спускающаяся по ступенькам, а позади – Васька со своим животом. Вышли во двор. Нина зажмурилась от пробившегося сквозь тучи солнца. Геркина машина стояла у крыльца, и он уже грузил сумки в багажник. Еще какая-то машина ехала по дороге прямо к их корпусу.

«Еще кого-то сейчас забирают». – Нина равнодушно скользнула по машине глазами, но внезапно сердце ее остановилось, а потом забилось вдвое сильней. Димка! Димка выглядывал из окна и махал ей рукой. Она стояла, не зная, что ей делать – то ли бежать навстречу этой машине, то ли бежать обратно и спрятаться в своей палате номер двенадцать. Она стояла растерянная, по лицу ее текли слезы.

Между тем машина подъехала вплотную к Геркиной и остановилась. Димка, ее Димка бежал ей навстречу. Он добежал до нее, уткнулся в ее колени и застыл.

– Мамочка!

Она уже плакала в голос, не в силах сдержаться. Васька стояла рядом и тоже, кажется, плакала. Из подъехавшей машины не спеша, видимо, для того чтобы не мешать им с Димкой, вышли Валентина Яковлевна и Кирилл. В руках у Кирилла был букет желтых цветов. Она присела на корточки и мокрыми от слез губами целовала Димку в глаза, в щеки, в уши. Он смеялся и уворачивался. Кирилл подошел к ней и протянул цветы. Пряча глаза, она взяла букет и стояла, не зная, что ей дальше делать. Подошла Валентина Яковлевна и обняла ее за плечи.

– Ну, все, все, Ниночка. Все будет хорошо!