Текст книги "Всё будет хорошо"

Вид у детской, из которой были прибраны все игрушки, сразу стал нежилой. Даже аквариум с рыбками выглядел здесь случайным. Белье с Димкиной кровати Вероника Валерьевна сняла, занавески тоже. «Выстираю, – великодушно решила она. – Для ребенка ведь! И тоже им сложу. Пусть ничего не остается».

Вечером она поделилась планами с мужем. Станислав Петрович полностью ее одобрил:

– Прекрасно, Викуся! Ты у меня умница. Сделаем им подарок! Я могу взять неделю отгулов.

Ремонты Станислав Петрович умел и любил делать. Каждые три-четыре года они с женой меняли обои, красили двери-окна, белили потолки. Станислав Петрович собственноручно перетягивал обивку мебели – был на все руки мастер. А уж вкуса у его жены было не занимать. Всякий раз любуясь обновками, Вероника Валерьевна говорила:

– Шикарно, Славик! Это именно то, что нужно. В духе времени!

Приехав на следующий день с женой, чтобы оценить масштабы работ, Станислав Петрович сказал:

– Да раз плюнуть! Где ты хочешь поклеить? В этих двух комнатах?

– Да, Славусик, сначала в этих двух. – Вероника Валерьевна с видом полководца, обходящего позиции, влекла мужа за собой. – Прежде всего – спальня и детская! Чтобы ничего не портило им настроения, когда приедут!

– Конечно, – согласился деликатный Станислав Петрович. – Как говорят, погода в доме! Правда, Викульчик? А здесь зачем? – Он стоял посреди детской, похлопывая ладонью по светлому комоду. – Хорошо сделано! Настоящее дерево, – одобрил он.

– Ну как зачем, как зачем?! – Вероника Валерьевна разволновалась. – А если у них дети будут, сам подумай? Все должно быть новое!

– Так когда будут, тогда и поменяем. – Станислав Петрович закончил разглядывать комод и смотрел теперь на крепления дверцы. – Вот это фурнитура! – восхитился он.

– Будут гораздо быстрее, чем ты думаешь, – загадочно бросила его жена, подняв красивые, подведенные брови. – Да брось ты наконец эту свою, как ее… фурнитуру!

Он потрясенно воззрился на нее:

– Викуся, ты думаешь?!..

Она многозначительно поджала губы:

– Все может быть… – Вероника Валерьевна сплюнула три раза через левое плечо и постучала по матовому дереву комода.

– Ну, бабы! – Станислав Петрович в изнеможении развел руками. – Все скрывают, всего боятся! Чего ты стучишь, как клуша какая-нибудь?

– За Ликочку страшно. – Вероника Валерьевна опасливо покосилась на мужа – хоть Славик и не глазливый, слава богу, но все ж… – Хочется, чтобы все у них было хорошо…

* * *

– Дим, тебе море еще не надоело?

– А что, уже уезжать пора? – На Димкиной перепачканной грушей мордашке отразилась целая гамма чувств – от испуга до глубокого отчаяния. – Мам, давай еще побудем! Хоть немножечко!

Самый большой Димкин друг позавчера уехал домой – настоящий друг, который давал Димке посмотреть в специальные подводные очки и примерить ласты. Ласты оказались Димке велики, а очки с трубкой сынишка, к великому удивлению Нины, мгновенно освоил и лазил по мелководью, увлеченно высматривая между камнями живность. Теперь друг Женька уехал в свой Чернигов. Димка даже не представлял, где это. Должно быть, на другом краю земного шара. Что земля – шар, он тоже узнал от Женьки. И на следующий год они договорились обязательно встретиться.

– Мы сюда каждый год приезжаем, – говорил Женька. – У тебя мобилка есть?

– У мамы, – Димка указал на Нину, которая под неизменным зонтом читала какой-то роман.

– Созвонимся, – солидно кивнул Женька и написал Димке номер телефона на обертке от шоколада.

Теперь он уехал, и Димка по нему скучал. «Малышня!» – пренебрежительно говорил он о своих сверстниках Женькиным тоном. Женьке нужно было идти в первый класс, и он уехал. Димка тоже был не лыком шит – научился читать, а теперь тетя Валя по вечерам осваивала с ним еще и письмо.

– Прямо вундеркинд какой-то! – с восхищением говорила она, рассматривая Димкины каракули. Димке было приятно, и он старался.

– Валентина Яковлевна, а кто вы по профессии? – спросила как-то вечером Нина, наблюдая, как Димка пишет, а мать Кирилла ненавязчиво ему помогает.

– Я всю жизнь в школе проработала, Ниночка. Учитель физики. Сейчас бы наверное, работала с малышами. Больше всего люблю детей в этом возрасте, – вздохнула она.

– Написал! – гордо предъявил Димка.

– Замечательно! – похвалила его Валентина Яковлевна. – Смотри, как уже хорошо! Гораздо лучше, чем вчера.

– Мне буква «кэ», по-моему, не совсем удалась, – самокритично заявил Димка, красуясь своей объективностью.

– Ничего, еще завтра потренируемся. Кота покормишь? – предложила Валентина Яковлевна.

– Давайте. – Димка взял блюдце с рыбой и отправился в сад.

– Что-то вы сегодня, Ниночка, невеселая. Или мне показалось?

Нина действительно была сегодня грустная, с утра почему-то она больше смотрела на море, чем читала. Не пошла купаться с Димкой последний раз, хотя последний раз у них был самый любимый. Димка объявлял: «Последний раз!» – прямо как смертельный номер в цирке, и они, взявшись за руки, с визгом и брызгами бросались в воду. Сегодня Нине почему-то не захотелось вечером купаться, хотя тихая вода была чудо как хороша – совершенно спокойное море, в прозрачной воде были видны мельчайшие камешки, в воздухе – ни ветерка, только величественное, уходящее за горы солнце.

– Погода меняется, – заметила Валентина Яковлевна, глядя в сторону моря. – Вот увидите, ночью шторм начнется.

– Сегодня было так тихо, – удивилась Нина.

– Слышите?

Она прислушалась: какой-то далекий, еле слышный шум деревьев на склонах гор.

– Это ветер поднимается. – Валентина Яковлевна села в свое любимое плетеное кресло. – Я всегда непогоду чувствую. Сколько лет прошло после операции, а перед непогодой всегда болит…

Димка ушел в гостиную, поближе к корзинке с фруктами, и включил телевизор. До ужина было еще часа полтора, но ужинать сегодня почему-то никому не хотелось.

– Валентина Яковлевна, а во время операции чувствуешь что-нибудь?

– Смотря под каким наркозом, Ниночка. А что? Почему вас это интересует?

– Да так… А если, допустим, опухоль удаляют, это под каким наркозом?

– Опухоль? – Валентина Яковлевна повернулась и пристально посмотрела на Нину. – Какую опухоль, Нина? – Голос ее стал напряженным, глуховатым.

– Ну, скажем, доброкачественную опухоль. – Нина уже жалела, что начала этот разговор.

– Нина, а ведь вы не просто так спросили? – Валентина Яковлевна пристально взглянула ей в лицо, и Нина почувствовала, что заливается краской.

– Знаете, я сегодня целый день думала… думала. Нет, я не боюсь боли, я привыкла терпеть боль… Я ведь спортсменка – хоть и бывшая. Но вы понимаете, боль боли рознь…

Да! Бывшая спортсменка, бывшая учительница, бывшая жена… Как больно! Действительно, боль боли рознь. Эту боль нужно еще научиться терпеть. Но Нина чувствовала, что уже не в силах молчать. Она должна выговориться, рассказать о том, что мучит ее.

– А теперь еще буду и бывшая… женщина! Они ведь все уберут, все, я знаю! И я больше никогда никого не смогу родить. Я никому не нужна! Нет, что я говорю? – Она помотала головой, как бы отгоняя эти страшные мысли. – У меня же Димка! Димка! Только он у меня и остался. Как подумаю, что его могло и не быть… – Слезы подступили к глазам, она уже чувствовала их где-то в носу и с усилием сглотнула, чтобы не заплакать прямо сейчас.

Валентина Яковлевна встала, подошла к ней, прижала ее голову к себе и погладила по коротким, жестким от несмытой морской воды волосам:

– Бедная моя девочка! Я как чувствовала, что что-то неладно.

– Знаете, я собаку сбила, когда сюда ехала. Кирилл меня там и нашел, возле собаки. Собака каких-то Кузнецовых. И я тоже Кузнецова. Это как знак, – лепетала Нина сквозь слезы, – и я ее убила…

– Не нужно об этом думать. Никакой это не знак. Просто глупая собака выбежала на дорогу. – Валентина Яковлевна уговаривала Нину как маленькую, баюкая и гладя ее голову. – Бедная моя, хорошая…

Нина потихоньку справилась с собой и отстранилась. Встала, подняла плечи – тоненькая, почти мальчишеская фигурка, нежный загар, серые глаза.

– Я, наверно, пойду. Заговорила вас совсем. Уже ужин пора готовить.

Валентина Яковлевна не обратила никакого внимания на это позднее отступление.

– У меня, Ниночка, тоже была такая операция.

Нина обернулась. Валентина Яковлевна тяжело опустилась в кресло.

– Много лет назад. Тоже злокачественная опухоль. Только в груди. Сказали – надо резать. Я все плакала, не могла решиться. Все думала, если рак пойдет дальше, с кем ребенок останется? А так – сказали, что надежда есть. Я и решилась. Ради Кирилла. Ну, мне и отняли обе груди.

Нина расширенными глазами смотрела на эту милейшую хрупкую пожилую женщину, учительницу физики в поселке у моря со сказочным греческим именем, где никогда ничего не должно случаться, где даже глупая собака не должна была попасть под колеса, и не могла вымолвить ни слова.

– Муж от меня ушел, как только я приехала из больницы. Да я его и не виню. – Валентина Яковлевна усмехнулась. – Я и сама с собой не хотела жить. Я вообще тогда жить не хотела, Ниночка. Двадцать восемь лет всего! Кириллу четыре было. Только ради него и осталась. На улицу боялась выйти – казалось, что все знают. Всю жизнь здесь прожила и не хотела никуда переезжать. Знаете, тогда протезов еще не было. Про пластическую операцию никто и не заикался. Да я и не знала об этом ничего. Ну, может, где-нибудь в Москве и были и протезы, и пластические хирурги. Психологи, в конце концов. Но у нас ничего такого не было. Маленький поселок. Если какая-нибудь сплетня… Вот и приходилось ухитряться, чтобы незаметно было. А муж ваш, Ниночка, извините – дурак. Подумаешь – детей больше не будет! У вас Димка есть, это такое счастье! А снаружи ничего и видно не будет. Лишь бы сделали хорошо. Врач хороший? Когда операция?

– Шестого должна лечь в больницу. – Нина подошла и снова села напротив Валентины Яковлевны. – Врач хороший. А муж не потому меня бросил, тетя Валя. – Нина подняла измученные глаза. – Он даже не знает, что со мной случилось. Я ему не говорила. Он просто к другой ушел. Такое вот дурацкое совпадение.

– А родители? Есть с кем Диму на время оставить? Или все-таки муж присмотрит?

– Мама умерла, когда Димка еще не родился. Рак крови. Так хотела внука увидеть и… – Нина отвернулась к стене и помолчала. Слезы отступили, и она продолжила: – А папа после ее смерти сильно пьет – ему Димку нельзя доверить. То есть он хороший человек, очень хороший, но… Я не думаю, что он с ним справится. А муж… Димка ему не родной. Мы познакомились, когда я уже беременная была. А сейчас у него другая… девушка. Она беременна и… вообще. Он сказал, что хочет собственных детей. Ему не до Димки.

– Вот как! А родной отец что ж?

Родной отец? Нина улыбнулась про себя. Патрик Леммон, веселый спортврач английской сборной по художественной гимнастике! Интересно, помнит ли он еще ту девушку, которая водила его белыми ночами по Питеру? Которой он обещал показать Лондон, легендарный Ливерпуль и свой родной Корк. Она тогда поехала помощником тренера – ее пригласили в последнюю минуту, вместо заболевшей подруги. Нина тогда уже окончила институт физкультуры и работала то здесь, то там. Она рада была снова окунуться в атмосферу большого спорта, посмотреть на молодых гимнасток, новое поколение, пришедшее после них. Просто уехать на неделю из дому, от жуткого сознания того, что не можешь ничем помочь умирающему родному человеку… Рыжий Патрик сразу как-то ее приметил и тогда же, в вечер приезда, пригласил посидеть в кафе. Он совсем не говорил по-русски, а Нина – очень плохо по-английски, но они друг друга понимали. Вернее, она каким-то женским чутьем понимала, что не будет никакого продолжения этого стремительно вспыхнувшего романа – не будет ни Лондона, ни Ливерпуля, ни даже Корка. Она просто радовалась выпавшему на ее долю кусочку праздника – смешливому Патрику, плененному метафизической красотой белых ночей, безлюдными ночными улицами, мостами, парками, самой Ниной, наконец. Прекрасный город, созданный для влюбленных. Как хорошо быть влюбленной! Это было как лекарство от всех ее жизненных невзгод. Он уехал и обещал писать. Она долго ждала писем. Заглядывала в почтовый ящик, проводя пальцами там, куда глаза не доставали – вдруг конверт за что-то зацепился? Когда поняла, что беременна, ни секунды не сомневалась – рожать. И как можно было убить это продолжение счастливого состояния полета? Мать заметила ее беременность едва ли не раньше самой Нины и деликатно спросила дочь, что та собирается делать.

– Наверное, рожать, мама, – ответила тогда Нина.

– Вот и слава богу, – с облегчением вздохнула мать, – отцу утешение будет с внуком.

Обе они тогда поняли, что мать говорила о том скором времени, когда ее не станет, и долго сидели обнявшись и плакали. Слезы обеих говорили больше, чем слова. Мать так надеялась дожить до появления ребенка, она радовалась растущему Нининому животу, слабыми руками пыталась что-то шить или вязать для будущего внука или внучки. Димку мать так и не увидела. Она умерла, не дожив трех месяцев до его рождения. Нина потом удивлялась – как она могла доносить Димку, как могла перенести все, что на них обрушилось? Ответ был только один – это именно еще неродившийся Димка помог Нине выжить. Это ради него она и сейчас живет. И пусть Сергей Кузнецов со своей секретаршей катится к черту!

– Он и не знает, наверное, что Димка родился. Мы с ним были знакомы всего неделю. Вы думаете, это неправильно? Я не должна была так поступить? – Она посмотрела с вызовом.

– Я думаю, что это судьба, моя хорошая. – Валентина Яковлевна невесело улыбнулась. – Оставляй Димочку у нас. Я за ним присмотрю. Или давай я с тобой поеду.

– Что вы, тетя Валя!

Они и не заметили, как сблизились. Да разве чужой была теперь ей эта женщина, после того как они рассказали друг другу самое сокровенное! Больше, чем друзья, больше, чем родственники по крови, – они были теперь связаны общим несчастьем.

– Я пойду чайник поставлю.

Валентина Яковлевна медленно поднялась, как будто приняла на себя огромную тяжесть. Бедная девочка! Такая молодая, хорошенькая. Она надеялась, что у нее с ее сыном… Кирюша так на нее смотрит. А, да что теперь говорить! Ей бы живой остаться. Она-то знает, что это за операция, насмотрелась, не дай бог! И Димка – рыжий огонек, к которому за неделю она успела так привыкнуть, как будто знала его с рождения. Адрес у них нужно взять обязательно. И телефон.

Нина, опередив Валентину Яковлевну, уже поставила чайник на плиту. Принялась резать хлеб, готовить бутерброды к ужину. Она была так сосредоточена, так ушла в себя, думая о том, где все-таки в ее жизни судьба, а где – просто слепой случай, что не заметила, как Валентина Яковлевна подошла и обняла ее за плечи.

– Ниночка… Все будет хорошо.

* * *

– Вот! Вещи вашей подруги. Ничего, если они у вас постоят? А то они нам мешают. Грязно, знаете ли, не хочется, чтоб запачкались.

Васька спросонок ничего не могла понять. Какие вещи?! Какая подруга? Наконец она узнала Димкины игрушки, наваленные грудой в пакете, и поняла. Этот мужик – тот, который обдирал обои, должно быть, муж Вероники Валерьевны. Которая мать Лики. Которая любовница Сергея, будь оно все проклято! Они просто собрали Нинины и Димкины вещи, чтобы они не мозолили глаза их дочери. Интересно! А где Нина будет жить? Лифт открылся, пока она с этим мужиком, имени-отчества которого не знала, стояли в дверях, и оттуда появилась мать Лики, нагруженная остатками Нининого скарба.

– Ключики, пожалуйста, отдайте. – Вероника Валерьевна требовательно протянула руку. – Я не хочу, к примеру, чтобы посторонние в квартире…

– Там еще аквариум, – перебила ее Васька, – с рыбками. – Я не могу. – Она кивнула на свой живот.

– Хорошо-хорошо! Славик, спустись, принеси… рыбок! – Вероника Валерьевна не думала, что Татьяна Васильева так легко согласится отдать ключи, и лучезарно улыбнулась.

– Как Герочка? Справляется?

– Вашими молитвами! – Васька протянула ей ключи. Пусть подавится. Все равно у Нины есть еще комплект, и она вчера на всякий случай тоже сделала себе дубликаты. Мы еще посмотрим, кто здесь будет жить.

– Пусть обращается, если что. Сереженька его предупредил.

– Обязательно.

Да Герка лучше пусть обратится за советом к кому угодно, только не к этой родной сестре Иезавели. Васька плохо помнила, кто такая была эта Иезавель, но имя очень уж подходило. Лифт снова открылся. Станислав Петрович животом вперед с натугой вынес из него большой круглый аквариум. Вода плескалась и ходила ходуном. Рыбки испуганно жались ко дну. Васька посторонилась, и он пронес его на кухню. Следом шла Вероника Валерьевна, с любопытством оглядывая интерьер.

– А подставка?

– Вот! – Станислав Петрович кивнул головой, указывая на подставку, прижатую локтем к боку. Мать Лики проворно вынула ее. Станислав Петрович с видимым облегчением плюхнул аквариум.

– Может быть, лучше в комнату? – суетилась Вероника Валерьевна. – Не жарко будет им на кухне?

«Так я тебя и приглашу в комнату! – подумала Васька. – Ты еще, того и гляди чай пить напросишься».

– Думаю, здесь в самый раз, – отрезала она. Вероника Валерьевна еще раз зыркнула по сторонам:

– Так мы пойдем. Все вещички я вам передаю в целости и сохранности. Пошли, Славик.

– До свидания.

Немногословный Славик кивнул головой и последовал за своей половиной.

Ну и ну! Позвонить Нине или нет? Она все равно собиралась сегодня им звонить. Конечно, позвонить, но, наверное, ничего не говорить об этой… экспансии! Не портить им отдых. Вечером приедет Герка, и она с ним посоветуется. Наверное, все это не без согласия Сергея? Его идея в их исполнении. Какая же он все-таки сволочь! Расходятся ведь люди по-хорошему, без таких вот… эксцессов! От волнения Ваське в голову приходили сплошь слова иностранного происхождения, с которыми она в своем лексиконе упорно боролась, утверждая, что каждому иностранному слову можно подобрать соответствующее понятие на родном языке. Она села и засмеялась. Ну конечно! Нашествие и скандал! Хотя все это, конечно, не смешно.

* * *

– По-моему, прекрасно. Прекрасно! – Вероника Валерьевна осторожно раскатывала на полу обои. – Как ты думаешь, Славуся?

– Неплохо, как по мне. – Станислав Петрович наклонял голову то вправо, то влево, рассматривая рисунок. – Сколько мы их взяли? Хватит? Рисунок нужно будет совмещать. Видишь, какой кусок придется все время выбрасывать?

– Ничего, я все предусмотрела. Это место, – указала она туда, где стоял шкаф, – этими обрезками и заклеим. Некоторые под мебелью, к примеру, вообще не клеят. Но я против таких вещей! Нечего экономить, денег хватает.

– А успеем к их приезду? – засомневался Станислав Петрович.

– Да что тут делать? Главное, мы с тобой уже все подготовили. Смотри. День клеим эту комнату, а завтра – детскую. Еще день кладу на то, чтобы бордюрчики, уголки, всякую мелочь доделать, окна протереть. Ты будешь доклеивать, а я помою окна. Если утром пораньше встать, то даже за полдня можно справиться. Так. Значит, еще останется два дня на шторы – купить, пошить. Я пошью, а вечерком мы с тобой приедем, повесим, мебель поставим – и пожалуйста! Сюрприз! И коврики я уже присмотрела. Вот так! – Она бросила торжествующий взгляд на мужа. – А пока я буду шить, ты можешь на денек и на рыбалку съездить, если очень хочешь, – великодушно разрешила супругу Вероника Валерьевна.

– Викуся, там видно будет… Ты у меня – голова! Если все пойдет, как задумали, то можно и на рыбалку. Если погода будет. Ну что, давай приступать? – Станислав Петрович взялся за брючный ремень. – Я переодеваюсь. Клей развела?

– Еще с вечера готов. – Вероника Валерьевна потащила через голову нарядное платье, в котором ездила за покупками.

* * *

Она работала в отделе уже больше полугода, и работа ей нравилась. Ей понравилось здесь еще на практике, но она не думала, что ее сюда возьмут. «Мохнатой лапы» у Катерины точно не было, значит, просто повезло. Честно говоря, она думала, что попадет в какой-нибудь детский распределитель, может быть, в райотдел или даже паспортный стол. Но это было бы совсем обидно с ее красным дипломом. А попала сюда – предел мечтаний для любого выпускника их факультета. Впрочем, некоторые считали Катю Скрипковскую наивной дурочкой, у которой еще игра в казаки-разбойники из головы не выветрилась. Идти стоило на жилищное право, в адвокатуру или в нотариусы, на худой конец. А здесь что – кровь, грязь, ложь… Особо тяжкие, словом. Но она хотела работать именно здесь. Только вот толку пока от нее никакого. Она так надеялась, что Шумейко связан с убийством Нечаева и она сможет это доказать. Но догадки догадками, а фактов не было никаких. Ну, купил человек машину, возил продавца в ресторан договориться, и что дальше? Убил? Если каждый покупатель будет убивать продавца, то продавцы очень скоро переведутся. Она чувствовала, что, кроме машины, здесь есть еще что-то, какая-то связь, и показания официантки из «Подсолнухов» это вроде бы подтверждают. Но Шумейко уперся, что никакого Шубина не знает и официантке это послышалось. Наружников под такую дохлую версию не выпросишь… «Может, мне самой за ним последить? – думала Катя. – Взять фотоаппарат и последить. Может, он к Шубину поедет и… Да, – сказала она иронически сама себе, – а ты следом побежишь. Это только в кино лейтенант милиции влетает в первую попавшуюся машину и на ней преследует преступника. А на самом деле пока найдешь эту самую машину, пока с хозяином объяснишься, преступника и след простынет. К тому же меня невооруженным глазом видно за два километра. А у Шубина такая охрана, что и на двадцать два километра не подпустят. Может, мне волосы покрасить?» Дурацкая мысль. Во-первых, все будут потешаться – подумают, что она стесняется того, что рыжая. Давно проехали! Рыжая так рыжая. Еще в школе она перестала обращать на это внимание. Но внешность у нее, конечно, очень приметная. Раз увидел – и все. Парик купить, что ли? А лучше сразу много, как у Шерлока Холмса. И живописные лохмотья в придачу. И скрипку – играть на досуге. Ну, тогда уж для полного комплекта ей нужен доктор Ватсон. Что ж, милейший Яков Семеныч Интрилигатор, пожалуй, подойдет. Вот так парочка! Катерина фыркнула. Вспомнила, как первый раз увидела подпись эксперта под заключением и впала в какой-то столбняк. То есть смеялась так, что это напоминало симптомы страшной болезни, – ее и крутило, и сворачивало, и она никак не могла остановиться. Наконец, отсмеявшись, она спросила у наблюдавшего эту клиническую картину Сашки Бухина:

– Интрилигатор – это что, гибрид интригана и аллигатора?

– Это фамилия такая, – облегченно ответил Бухин, удостоверяясь, что с их новой сотрудницей ничего не случилось. – Моя фамилия вообще Бухин, между прочим.

– Ну и что? – Катя не удивилась. Фамилия как фамилия. Подумаешь, Бухин! – Ты Бухин, я – рыжая. А вот Интрилигатор – ну, это, конечно, звучит…

– Ничего, привыкнешь, – буркнул Бухин. – Ты только при нем таких фортелей не выкидывай. Он исключительный эксперт и вообще хороший дядечка.

Что Яков Семеныч хороший человек, Катя Скрипковская давно убедилась. Да и в целом все ей нравились. Начальник – ничего себе начальник. Пока сильно не ругал. Банников Николай Андреевич – тоже симпатичный. Тихо подскажет, если видит, что она чего-то не поняла, не то что Игорь Анатольевич Лысенко. Вот этот – всем язвам язва. А также в каждую бочку затычка. Как его майор терпит? Кажется, они большие друзья. Вот Саша Бухин, с которым им теперь дали общий кабинет, – прекрасный собеседник. Ему бы лекции по литературе читать. А он… «А зачем я сама в милицию пошла?» – задала себе вопрос Катя. Ну а куда еще было идти с неуемной жаждой раскапывать, зачем, почему и как случилось то или иное, и представлять, что было бы, если бы события произошли в другом временном порядке или с другими участниками. Со временем это стало ее любимой игрой. В школе Катя училась по всем предметам одинаково ровно. Одно время увлеклась биологией, ездила раз в неделю в университет, в Школу юного микробиолога, участвовала в олимпиадах и даже подумывала поступать в медицинский. Жили они в небольшом поселке, сорок минут электричкой от города. Но от университета до их дома – часа два, а то и больше. И поэтому вечером в субботу, после занятий в университете, Катя оставалась ночевать в городе у отца. Родители развелись очень давно, ей было всего лет пять. О разводе мать ничего не рассказывала, да Катя и не выпытывала. Если мама молчит, значит так надо. Но мать больше не вышла замуж, и отец не завел новой семьи. Зачем было им разводиться, Катя не понимала до сих пор. Она не помнила ни скандалов, ни ссор между родителями. Оба были милейшими людьми. Мать всю жизнь проработала агрономом – сначала при техникуме зеленого строительства, потом в тепличном хозяйстве, отец – в милиции. Возможно, его короткие, часто отрывочные рассказы и повлияли на ее выбор. Отец умер, когда Катя была в десятом классе. Тогда и оказалось, что он завещал Кате свою квартиру – ту самую квартиру, в которой жили бабушка с дедушкой и все они вместе, когда еще родители не развелись. Где маленькая Катя училась ходить и в которую выросшая Катя приезжала каждую субботу; где они пили на кухне чай и отец рассказывал единственной дочери о том, какие дела у него были на этой неделе, рассказывал, как взрослой, как своему товарищу. Когда она впервые вошла в эту квартиру без него, сама открыла дверь ключом, его ключом, вот тогда она осознала, что его действительно нет. Он так был ей нужен, оказывается! Не нужна ей никакая квартира! Появившаяся на полчаса позже мать, которая забегала к жилконтору за какими-то документами, застала дочь странно повзрослевшей. По ее глазам Ирина Сергеевна поняла, что дочь плакала. Она подошла к дочери и прижала ее к себе. Катя обхватила мать руками и спросила:

– Ну почему именно он? Почему? Почему?!

– Не знаю, Катюш, – просто ответила мать. – И никто тебе не скажет. Такие вопросы все задают. Каждый не понимает – почему именно его любимый человек умирает, когда миллионы других живут. Ты просто не забывай, каким он был, и все.

Именно в тот день Катя Скрипковская поняла, что ни в какой мединститут она поступать не будет. Она пойдет в юридический. И работать будет в самом обычном райотделе, в каком-нибудь прокуренном насквозь кабинете с железным сейфом, выкрашенным казенной шаровой краской, с пыльным замученным кактусом на подоконнике. Будет ловить мошенников, выезжать на квартирные кражи, то есть заниматься тем, чем занимался всю жизнь ее отец. Отец бы хотел, чтобы она стала юристом. Папа бы ею гордился. И она училась все годы не за страх, а за совесть, и свой красный диплом заработала сама, без всяких поблажек и блата. Даже нелюбимое римское право она зубрила с каким-то остервенением. Чтобы отец мог ею гордиться.

И сейчас она просто обязана найти ответы на вопросы: почему встретились именно эти два человека, один из которых был убит на следующий день, а у второго через месяц убили брата? Не слишком ли много всего для одного – Олега Шумейко? Что же, надо думать. Думать и искать. Слишком много здесь совпадений.

* * *

Утром погода действительно испортилась, то есть солнце светило вовсю, но из санатория позвонила Раиса Степановна и сказала, что волнение на море – четыре балла и купание на пляже запрещено.

– Мама, ну пойдем, ну пожалуйста, – канючил Димка, – просто посмотрим! Посмотрим, и все. Честное слово, я далеко заходить не буду. Ну честное-пречестное! Пойдем, а?

– Димуля, видишь, какие барашки? – Валентина Яковлевна специально поднялась с Димкой на балкон, чтобы показать ему штормящее море. – Сегодня купаться никак нельзя. Ты и сам испугаешься, когда увидишь…

– Я не испугаюсь!

Белые буруны, сплошь усеявшие темно-синюю гладь моря, с балкона казались милыми и совсем не страшными. Отчаявшись уговорить Димку по-хорошему, Нина согласилась.

– Ну, хорошо. Просто сходим и посмотрим. А купаться ты и сам не захочешь.

Да как это он не захочет купаться! Быть такого не может. Он всегда хочет купаться, и ловить медуз, и собирать блестящие черные мокрые камешки и осколки стекла, обкатанные морем.

Но когда они пришли на пляж, нет, даже когда еще спускались по лестнице, ведущей из парка к морю, привычный шум пляжа – детских голосов, музыки, объявлений по санаторному радио – все перекрывал какой-то странный, ритмичный грохот.

Море, еще вчера спокойное, прозрачно-синее, сегодня было грязно-серое, с бурыми пятнами водорослей в мутной воде, и обрушивалось на берег с грохотом подходящего к станции курьерского поезда. У Димки округлились глаза. Полосатый зонт-грибочек, под которым они обычно сидели, сейчас трепало и выворачивало ветром, а снизу то и дело заливало водой. Люди жались к самой стенке пляжа – кто смотрел на разбушевавшуюся стихию, кто загорал, найдя тихий, не продуваемый ветром уголок. Самые отчаянные купались в бурлящей полосе прибоя, и визг любителей экстрима оглашал окрестности. Нина невозмутимо расстелила полотенце на незанятом топчане, вытряхнула из пакета плавки и протянула Димке.

– Иди, герой-подводник, переодевайся.

Димка как-то нерешительно направился в раздевалку. Когда он вышел, мать уже стояла возле топчана, ожидая его.

– Пойдем? – Нина кивнула на кипящую у берега пену.

– Пошли! – Димка ухватился за ее руку и сделал вид, что ему все нипочем. Возле самой кромки воды, где только что разбился очередной грохочущий высокий вал, он невольно замедлил шаг и потянул мать за руку.

– Боишься? – Нина обернулась на сына.

– Ничего я не боюсь! – надулся Димка, вырвал свою ладошку и шагнул вперед, когда вода уже отступала.

Он успел сделать уже несколько шагов, когда Нина догнала его, развернула лицом к берегу, но было уже поздно. Огромная волна вскипела вокруг них, ударила под коленки, обрушилась на голову, сбила с ног и швырнула вперед. Изо всех сил сжимая Димкину руку, Нина пожалела, что все-таки не взяла его круг. Воспитательная акция грозила перерасти в большие неприятности. Димка мгновенно нахлебался воды, но не кричал и только изо всех сил вцепился в нее. Волна донесла их до берега, оглушенных, мокрых до последнего, шваркнула о камни и вознамерилась утащить обратно в море. Но Нина изо всех сил постаралась остаться на месте, подмяв под себя сына и вдавив в утекающую из-под тела гальку руки и ноги. Вода схлынула, и они остались лежать на линии прибоя. Тогда она быстро вскочила, подняла Димку на ноги и подтолкнула в спину. Димка побежал, увязая в осыпающейся гальке, а Нина страховала его сзади. Следующая волна, еще больше предыдущей, вспенилась водоворотами вокруг их ног, но и только. Они были уже вне досягаемости коварной воды. Укутав Димку полотенцем, Нина спросила: