Текст книги "Всё будет хорошо"

– Ходим, – машинально согласилась Нина. – А показываться больше не нужно будет?

– Непременно нужно. Через три месяца приедете, возьмем опять все анализы, посмотрим вас на УЗИ. Потом еще через полгода. Такой случай! Опухоль есть опухоль – она иногда такие коленца выкидывает! – Он ласково провел но Нининой руке, сжал ее ладонь.

Щеки Нины медленно розовели.

– Игорь Михалыч!

– Что, прелесть моя? – Он снова обрел уверенность.

– Я, конечно, читала о таком вот. У соседки в газете… Но я не знала, что так действительно бывает. Я думала – только с очень верующими людьми…

– Все мы верим в разное и по-разному. Человеческий организм – очень сложная штука. И мы не знаем еще, на что он способен. Иногда бывает достаточно малейшего толчка, какой-то крошечной химической реакции – и все. Мы не знаем – отчего, но так бывает. Мы всего лишь хирурги, мясники. У нас один способ помочь, а у природы – тысячи, миллионы своих путей. Так что все бывает. – Вставая, он еще раз потрепал ее по руке. – Очень редко, но бывает.

Вообще-то он хотел сказать о врачебной ошибке, но она поняла, что он говорит о чуде.

* * *

– Я думаю, его все-таки жена убила…

– Эх, Катерина, куда тебя занесло, – не выдержал Лысенко. – Она же в больнице была. Сама докладывала, что там мышь не прошуршит. И что ей как раз снотворное вкололи.

– Да, я помню. И Томашевский – тоже перспективная версия. Но я тут все думала, думала… Во-первых, снотворное – это, конечно, очень сильный аргумент. Но когда человек сильно взволнован, он может и не заснуть. Даже наоборот. А выйти там можно запросто в любое время суток – через пропускник. Во-вторых, в это время приходила еще рыжая, которая якобы к Морозову шла, а у Морозова ее не обнаружили. И ни к кому в подъезде она не приходила.

– Так не признается в этом никто, Кать, – возразил Бухин. – Кому нужно, чтобы жена узнала? А что не выходила – так утром под шумок и вышла, никто и не заметил.

– Ой, мудришь ты, Катерина. – Банников хмыкнул. – Снотворное не подействовало, вышла через пропускник. А назад? Тоже через санпропускник? Или она перед операцией еще и по деревьям для тонуса лазила? Кстати, какой там этаж?

– Второй. – Катя изо всех сил старалась сдержаться. Ладони у нее горели. – Деревья там большие и старые. Залезть можно запросто. Но к ее окну близко ни одно не подходит. Я смотрела.

– Это ты, Катюша, молодец, что смотрела. – Шатлыгин, похоже, и не думал над ней смеяться. – Это ты умница. Хороший сыщик должен все варианты просчитывать, даже самые невероятные…

– Вот смотрите: он ее бросил, выгнал из квартиры. Да еще с ребенком. А у нее раковая опухоль. Поводов достаточно. Может быть, ей жить остается считаные месяцы. А ей о ребенке думать нужно. Что она ребенку оставит, у нее же самой нет ничего? У нее ведь и близких никого нет, только отец сильно пьющий. Я справки навела. Она от отчаяния на все могла пойти.

– А оружие где взяла?

– Купить что угодно можно, хоть «ТТ», хоть гранатомет. А «Мартиан» со своими отпечатками она специально там бросила, чтобы на Томашевского навести. Ведь она знала, что он у них остался. И у нее была возможность этот пистолет из квартиры Томашевских забрать. Подруга ей полностью доверяет и вообще выгораживает. Я хочу сегодня вечером подъехать в эту самую больницу и попытаться пройти через санпропускник. Если я туда свободно войду и выйду, значит, и любой сможет. И нужно опросить тех, кто в тот день дежурил вечером на пропускнике – может, ее видели. И рыжая эта, которая к Морозову приходила, – это, скорее всего, Кузнецова и есть. Она знала, что Морозов к себе девок водит и что никто этому не удивится. И Кузнецов свою невесту, Малышеву, попросил в этот день переночевать у родителей. Спрашивается, зачем? Если бы он с мужчиной встречался, то он бы ее о таком не просил. Тем более, если с Томашевским. А вот если с женщиной, тем более с женой… Я думаю, ни Малышева не захотела бы с ней видеться, ни сама Кузнецова лицезреть эту самую Анжелику. Нет, я сегодня все-таки поеду в больницу.

– Ну зачем тебе, Кать, по больницам бегать, – не выдержал Бухин. – Перспективные версии разрабатывать нужно, пока время не ушло! Да и спала она, медсестра видела.

– Эта медсестра врет и не краснеет, – отрезала Катя и сама покраснела. – Она могла с медсестрой договориться. Заплатить ей, в конце концов!

– Ладно, хорошо. Пусть Кузнецова. Только куда приткнуть тогда телемастера? Он, кстати, приходил на час раньше. И его приход как раз совпадает со временем убийства. Ну, плюс-минус полчаса. А рыжая эта пришла уже позже. А телемастер к кому приходил?

– Да к кому угодно. К девушке своей приходил и не застал. Под дверью посидел и ушел.

– А телемастером зачем назвался?

– А девушка его замужем!

– За другим телемастером? Я смотрю, девушки у нас сплошь замужние или беременные. Кстати, – серьезно сказал Лысенко, – в твою стройную версию не укладывается второй стрелок. Кто стрелял второй?

– Вы смотрите, как получается, – гнула свое Скрипковская. – Анжелика Малышева была невестой брата Юрия Шумейко, а потом – невестой убитого Кузнецова. Значит, очень может быть, что они все знакомы. Это как-то хитро завязано – Олег Шумейко покупал машину у Нечаева для этой самой Анжелики. А она ушла к Кузнецову. Которого тоже убили. И еще этот телемастер Виктор – может, он тоже как-то связан с Шумейко? И вообще, может, этого Кузнецова Шумейко убил? Из ревности?

– Ты как-то определись, Катерина, жена его убила или все-таки из ревности? – Лысенко ехидно сверкал голубыми глазками. Катя сегодня его явно забавляла.

* * *

Нина весь день пролежала молча. Так плохо ей не было даже тогда, когда она убила Сергея. Операция и последующие за ней почти двое суток забытья не дали ей в полной мере почувствовать весь кошмар произошедшего. У нее была тогда одна задача, как у раненой волчицы, – любой ценой дать выжить своему ребенку. Теперь же то, что она сделала, обрушилось на нее с неумолимой силой. То, что в первый момент она восприняла как чудо, как дар Божий, теперь обернулось наказанием. «Он наказал меня, чтобы я жила еще долго, до глубокой старости, и всю жизнь помнила, что я его убила. Теперь я здоровая, молодая женщина – убийца. Убила ради денег, квартиры. Убила просто потому, что он полюбил другую. А я, я его любила?»

Приходила Васька, посидела рядом с молчащей Ниной, попыталась ее накормить, но Нина есть отказалась наотрез. Васька чуть не плакала, пробовала даже спекульнуть своей беременностью, но Нина упорно смотрела куда-то поверх Васькиной головы и только отвечала:

– Васенька, я потом поем. Обязательно поем. Ты не волнуйся. А сейчас ты иди.

Васька рассказала, что у них с Герой был обыск, но она все понимает – в милиции просто обязаны их с Геркой подозревать. Хотя это, конечно, обидно, и соседи теперь на нее смотрят, но это все чепуха. По всей видимости, обыск задел Ваську все-таки гораздо меньше, чем сегодняшний Нинин отказ от еды, и она, посидев еще немного, ушла домой расстроенная. К соседке по палате пришли родственники. Нина лежала лицом к стене и делала вид, что спит. Несколько раз ей казалось, что в шепоте соседки проскальзывали слова «Убили мужа», и она только сильнее закрывала глаза. «Убили, убили. Я его и убила». Наконец посетители ушли, и соседка, поскрипев немного кроватью, тоже угомонилась. Вскоре послышался ее тихий храп. Тогда она встала и подошла к окну. Уже темнело – самое противное осеннее время. Нина любила сумерки – время «между собакой и волком», но не осенью, особенно когда на улице, как сегодня, с утра моросит. Она посмотрела, как стекают тонкие извилистые струйки, и прижалась к стеклу лбом. «Ничего уже нельзя изменить, – с тоской подумала она. – Ничего. От этого не проснешься».

* * *

Катя Скрипковская подошла к корпусу, где лежала Нина Кузнецова, уже в темноте. Она нарочно выбрала это время, когда, по ее предположениям, Кузнецова могла покинуть больницу. У санпропускника, через который Катя намеревалась войти, было практически темно, хотя ступени и освещались рассеянным светом из окна. Дождь к вечеру прекратился, но капли, шурша, падали с мокрых деревьев. Катя вспомнила свой первый приезд сюда и тихо порадовалась тому, что она сегодня в куртке и кроссовках. Она поднялась на крыльцо и надавила на кнопку звонка. Где-то за дверью раздался резкий продолжительный трезвон, но открывать не спешили. Она надавила еще и еще раз – все напрасно. Тогда она повернула ручку и потянула дверь на себя. Та оказалась не заперта.

– Эй, есть кто дома?

На стуле, отодвинутом от стола, висела коричневая вязаная кофта, которая, видимо, и должна была обозначить присутствие персонала. Катя пересекла помещение пропускника, открыла двери и вошла в помещение первого этажа. Навстречу ей по слабо освещенному коридору неторопливо шла очень полная, немолодая уже женщина в белом халате и домашних клетчатых тапочках, разрезанных спереди. Очевидно, это и была обладательница коричневой кофты.

– Вы к кому? – спокойно спросила она, увидев выходящую из дверей Катю.

– Во второе хирургическое, – так же спокойно ответила ей Катя.

– А… – протянула женщина. – Идите.

Катя не спеша прошла мимо нее к лестнице, и тут женщина спохватилась.

– Халат-то есть у вас? – запоздало прокричала она Кате вслед.

– Есть, – ответила ей Катя уже из-за поворота на лестницу. Халата у нее не было.

Она без помех дошла до предостерегающей надписи «2-е хирургическое отделение. Без халата и сменной обуви не входить», с сомнением посмотрела на свои мокрые кроссовки, потом сняла их и в одних теплых носках также без помех прошла длинным коридором, мимо столовой, из-за притворенной двери которой доносились голоса, звяканье, смех – должно быть, дежурные сестры и ординаторы ужинали. Прошла мимо пустого места дежурной медсестры и подошла к двенадцатой палате, но входить сразу не стала, а двинулась дальше. Остекленная дверь без надписи непосредственно перед двенадцатой палатой вела на черную лестницу, совершенно темную. На двери наличествовал замок, который при беглом осмотре оказался тем, что Катя и ожидала, – не более как бутафорией. Она снова надела кроссовки, тихо спустилась вниз и оказалась совсем рядом с дверью пропускника. «Так я и думала», – удовлетворенным шепотом сказала Катя. Она подошла к двери, постучала и заглянула внутрь. Коричневая кофта была уже на своей владелице, которая пила чай с печеньем.

– Ну, – сказала она, посмотрев на Катю, – что? Нашли вторую хирургию?

– Да, – ответила Катя. – Нашла. То есть я хотела спросить, до которого часа нужно уйти?

– Да когда хотите, – ответила добродушная толстуха, – хоть ночью.

– А если вас не будет? – поинтересовалась Катя.

– Да куда ж я денусь? – удивилась дежурная.

– Ну… в туалет там выйдите, заснете или еще как-нибудь?

– На столик положите, – непонятно ответила коричневая кофта. – И двери покрепче прикрывайте, а то дует.

– Хорошо, – согласилась Катя и вернулась в коридор. «Что положить на столик? – недоумевала она, поднимаясь по черной лестнице к двенадцатой палате. – Пропуск? Так его никто не спрашивал». Все еще недоумевая, она постучала в дверь двенадцатой палаты и вошла.

Нина Кузнецова стояла у окна. В палате было почти темно, и только неяркий свет из коридора освещал ее фигуру. Соседка ее, по всей видимости, спала.

– Можно войти? – Катя почему-то остановилась на пороге.

– Конечно, входите. – Нина обернулась. – Свет включите там.

Катя протянула руку. Щелчок – и комната осветилась. Лампочка была маломощная. Видимо, на электричестве тут экономили.

– Я курточку повешу? Ничего, что я в обуви? Кузнецова все молчала. Катя повесила куртку в шкаф, мельком оглядев все, что там было.

– Ну, здравствуйте, – нарочито бодрым голосом проговорила она.

– Здравствуйте.

Внезапно Катя растерялась. Эта худая бледная женщина с лицом и фигурой подростка смотрела на Катю таким понимающим взглядом, что ей стало не по себе. «Она знает, зачем я пришла».

– Я пришла предъявить вам для опознания фоторобот человека, которого мы подозреваем в убийстве вашего мужа, – официальным голосом сказала Катя. – Да. Извините. – Она совсем растерялась и полезла в сумку за удостоверением. – Лейтенант Скрипковская.

– Не нужно, – тихим голосом сказала Кузнецова. – Я вам верю. – Она взяла у нее из рук листок и повернула его к свету, посмотрела и вернула Кате. – Я не помню, – усталым голосом проговорила она. – Мне кажется… Нет, не помню.

– Посмотрите внимательнее, – настаивала Катя, – его предположительно зовут Виктор. Он был с вами на пикнике, в мае. Помните? Вы ездили с мужем и со своей подругой. Его видела ваша консьержка в тот вечер, когда убили вашего мужа. Она его опознала.

– Нет, не помню. – Нина положила листок на тумбочку изображением вниз. Консьержка и ее видела! И что, она и ее узнала?

– Ну, хорошо… Еще несколько вопросов к вам, Нина Анатольевна.

Нина молча кивнула.

– Скажите, ваш муж когда-нибудь ссорился с Германом Томашевским? Малышева и ее мать говорят, что они постоянно ругались, и соседка ваша сказала, что они ссорились в тот день, когда вашего мужа убили. Ваш муж даже ударил Томашевского.

– Герку? Вот это да! – Нина внезапно развеселилась. – И теперь что, вы его подозреваете?

«Я и вас подозреваю», – подумала про себя Катерина, вслух же сказала:

– Так ссорились они или нет?

– Они никогда серьезно не ссорились, хотя все время пикировались. Я думаю, это просто способ общения. Они дружат с первого класса. Дружили. – Губы ее дрогнули. – Герман – прекрасный человек.

– Хорошо. Значит, серьезно они никогда не ссорились, так вы утверждаете. Тогда еще один вопрос. У вашего мужа были какие-нибудь финансовые затруднения? Он никому не был должен?

– Я ничего не знаю о его делах… к сожалению. Хотя, в последний день, когда мы с ним виделись, он мне предлагал помощь, и довольно существенную. Так что я не думаю, чтобы у него были какие-то затруднения. А потом я с сыном уехала на море. Больше мы с ним не виделись. Вам лучше спросить об этом его бухгалтера. – Нина вскинула свои светлые глаза, и Катя удивилась твердости ее взгляда. – Анжелику Малышеву. Или ее мать. Кажется, она им помогала.

– Нам важно именно ваше мнение.

– Я об этом не знаю, – еще раз повторила Нина.

Ее соседка проснулась и заворочалась на своей кровати. Кряхтя, она встала и, кинув любопытный взгляд на Катерину, бочком протиснулась мимо них к двери.

– Тебе кефиру принести, Ниночка? На ужин вроде кефир обещались.

– Спасибо, не нужно. Мне подруга принесла.

– А водички?

– У меня есть, спасибо. Соседка все медлила.

– Я смотрю, гости у тебя? Ну, говорите, говорите, я вам мешать не буду… Так я телевизор к Анне Федоровне пойду посмотрю. А может, градусник принести тебе? Температуру на ночь смерить надо…

– Спасибо, Евдокия Тихоновна, потом.

Соседка еще раз ощупала Катю глазами и наконец вышла.

– Да-а… – неопределенно протянула Катерина.

– Она очень хорошая, – тихо сказала Нина. – Просто, знаете, ей интересно.

Она сидела, уронив руки и глядя куда-то поверх Катиной головы. Катя кашлянула. Кузнецова встрепенулась.

– Я вас слушаю, – сказала она. – Задавайте ваши вопросы.

– Скажите, Нина Анатольевна, а у Томашевского было все в порядке? Может быть, долги? Подруга с вами не делилась?

– Я не знаю, но думаю, что Васька сразу бы мне все выложила. И потом – Гера не такой человек, чтобы брать в долг. Он даже на новую машину не хотел у Сергея одалживать. Хотя сам он никогда никому не откажет. Характер такой.

– А вы? У вас не было долгов?

Нина удивленно вскинула глаза на собеседницу. Долгов? Конечно, теперь у нее куча долгов!

– Да, – вызывающе ответила она. – Конечно, у меня есть долги. У меня большие финансовые трудности. Я должна была занять деньги на все это лечение. Оно, как вы сами понимаете, не бесплатное. И я их заняла. У своей подруги.

– Я вам очень сочувствую. – Лейтенант Скрипковская сидела напротив с непроницаемым видом, и голос был у нее под стать выражению лица – холодно-официальный. – Я очень сочувствую вам, Нина Анатольевна. Вы действительно оказались в сложном положении. Почему же ваш муж не дал вам денег на операцию? Ведь у вас было общее хозяйство?

Нина вспыхнула:

– Он не знал, что я больна. Я не успела ему сказать.

– Вероника Валерьевна Малышева заявляет, что вы угрожали вашему мужу по телефону. Требовали денег, хотели, чтобы он отдал вам квартиру или что-то в этом роде. Это правда?

– Что?! – Нина растерялась. – Я ему угрожала? Требовала денег? Какая чепуха! Это она вам такое наплела? Да это она меня оскорбляла! Я ей ничего плохого не сделала. Я слова плохого не сказала ни ей, ни этой… ее дочери! Они выбросили наши вещи из нашей же квартиры. Димкины игрушки! И после этого я могла просить у него денег? Боже мой! – Глаза у нее вспыхнули и сразу же погасли. Она откинулась на подушки.

– Я действительно вам очень сочувствую, – сказала Катя тихо. Не нужно было говорить об этой Малышевой. Катя с самого начала думала, что Малышева если и не врет, то очень сильно преувеличивает. Разумеется, не в пользу Кузнецовой.

– Нечего мне сочувствовать. – Нина знала, что наговорит сейчас лишнего, но уже не могла остановиться. – Вы только послушайте. Послушайте! Сначала вам говорят, что у вас рак. Это раз. Потом вы теряете работу. Это два. Впрочем, кто тянул меня за язык? Я могла бы потянуть время и, возможно, не оказалась бы сейчас безработной. Ну да ладно, это еще можно пережить. Я же не думала, что мне не на кого будет опереться! Итак, подведем предварительные итоги: у вас рак и вы безработная. Хорошее сочетание, не правда ли? Кажется, уже и довольно. Но нет! Это еще не все. Вас определенно хотят добить. Тут же вы узнаете, что ваш муж спит со своей секретаршей и она ждет от него ребенка. И он хочет этого ребенка! Понимаете, он хочет своего ребенка! Потому что Димка – не его ребенок! Байстрюк, как выразилась ваша дорогая Малышева. Хотя он делал вид, что любит и меня, и Димку, а я верила ему, верила, как дура! А он в это время развлекался где-то на стороне. И в результате – у меня нашли какой-то там герпес и хламидии. Хотя это все мелочи по сравнению с тем, что у меня рак и больше никогда не будет детей. Понимаете, как страшно, что у вас больше никогда не будет детей! Что вы не знаете, сколько вам осталось? Понимаете вы это или нет?! Потом ваши вещи выбрасывают из квартиры, вас выбрасывают, как ненужную тряпку. Ни вы, ни ваш ребенок больше ему не нужны. И у вас уже просто не остается выбора! Нет выбора, – добавила она совсем тихо, внезапно перейдя с крика на шепот. – Понимаете, что я хочу сказать? – Нина пристально посмотрела на Катю, из-за огромных расширенных зрачков ее глаза казались почти черными. – Но самое ужасное даже не это. Нет! Самое страшное – то, что я, оказывается, практически здорова. Сегодня мне сказали, что опухоль оказалась доброкачественной! – Она криво усмехнулась. – И мне не нужно больше бояться, что я умру и Димка окажется совсем один. Не нужно пристраивать его куда-то. Не нужно бояться за его будущее. Мне вообще, оказывается, не нужно ничего бояться! – Нина снова перешла на крик. – Понимаете! А уже ничего не вернуть! Ну что, что вы можете понять?! – Она отвернулась, и плечи ее затряслись рыданиями.

Все те блестящие аргументы, которые Катя приготовила для того, чтобы уличить эту бездушную Кузнецову в убийстве мужа, все безупречные логические цепочки – все было смято, разорвано, уничтожено этими рыданиями. Катя уже знала, что мать Кузнецовой умерла от рака, а отец – законченный алкоголик. За эти дни она многое узнала о Нине Кузнецовой, узнала, что Нина очень переживала уход мужа и даже пыталась застрелиться. Что у нее, кроме отца-алкоголика и маленького сына, нет больше родных.

Глядя на плачущую Нину, Катя растерянно прикидывала, как же ей вести себя дальше. У нее оставалось еще много вопросов. От женщины, по предположению Кати хитро и хладнокровно убившей мужа, обдумавшей и приготовившей все заранее, она ожидала большей выдержки.

Дать ей воды? Позвать медсестру? Катя встала и огляделась. На тумбочке у кровати стояла чашка в красный горошек.

– Вот, водички выпейте, пожалуйста.

Нина никак не отреагировала, только рыдания стали как будто громче.

– Может быть, сестричку позвать? Послушайте… – Она тронула Нину за плечо. – Вам плохо?

– Не нужно никого звать! Все хорошо. – Нина резко выпрямилась. Взгляд ее, как показалось Кате, полыхал ненавистью.

Катя еще раз нерешительно протянула Нине чашку.

– Вот…

Нина резко оттолкнула ее руку, чашка вылетела, вылив практически все свое содержимое прямо на Нину, в распахнутый ворот халата.

– Ой, простите, – пролепетала Катя. – Простите, бога ради…

– Ничего. – Нина поежилась. Вода текла по всему животу. – Не волнуйтесь. Вы не первая успокаиваете меня таким способом.

– Вам нужно переодеться. – Катя чувствовала себя очень неловко. Сначала она довела до слез эту нервную особу, а потом еще и облила ее водой. – Хотите, я выйду?

– Ничего, вы мне не мешаете. – Нина встала, нашарила ногой тапочки, рукой придерживая мокрую сорочку так, чтобы она как можно меньше касалась кожи. В палате было прохладно, и она мгновенно замерзла. Она попыталась протиснуться мимо Кати, все еще стоявшей в узком проходе между двумя кроватями, и вдруг левая ее нога неудержимо поехала по мокрому линолеуму. Нина неловко взмахнула рукой и упала, ударившись еще и о стул. Катя остолбенела. Впрочем, пришла она в себя быстро, подняла стул, схватила подозреваемую Кузнецову под мышки и помогла ей сесть.

– С вами ничего не случилось? Швы не разошлись?

– Отвернитесь. Я не стесняюсь, просто зрелище малоприятное, – попросила Нина.

Катя отвернулась. Нина быстро подняла подол рубашки и осмотрела шов. Ничего не кровило. Просто мокро. Живот побаливал, но не так, чтобы очень. Она с облегчением вздохнула.

– Вроде бы обошлось…

Нина встала со стула и тут же с легким вскриком села обратно.

– Что, что случилось? – Катя побледнела. – Что?! Срочно врача?

– Похоже, связки растянула. На ногу не могу встать. Это пустяки.

– Сидите. Что нужно сделать?

– Сначала, пожалуй, переодеться. – У Нины от падения и холода стучали зубы. – А потом ногу перетянуть. В тумбочке есть широкий бинт.

– Где ваши вещи?

– В шкафу внизу стоит большая черная сумка. – Нина кивнула головой на встроенный шкаф. – Там сверху рубашка – розовая такая, в цветочек. А в самом низу – запасной халат. Тоже розовый.

– Хорошо. – Катя достала сумку и заглянула в нее. Рубашка нашлась сразу же. – Постельное белье вам поменять? – спросила она Нину, увидев под рубашкой комплект белья.

Нина покосилась на кровать.

– Там не мокро.

– Извините, что роюсь в ваших вещах… – Катя никак не находила халата. Джинсы, свитер, прозрачный пакет, сквозь который просвечивали кружевные трусики и лифчик. Катя отложила его в сторону. – Ага! Вот он. – Катя аккуратно, чтобы в сумке оставался порядок, потянула халат. И вдруг отдернула руку. Вместе с халатом из сумки выпали… волосы. Такого же цвета, как у Кузнецовой.

– Ой, – испуганно воскликнула Катя и тут же перевела дух. Да это же парик!

– Что там?

– Похоже, из вашей сумки парик выпал. Извините.

– Ничего. Суньте его обратно.

– Вот. Переодевайтесь. А то у вас зубы стучат.

– Я просто испугалась, что еще раз зашивать будут.

– Давайте я вам помогу. Держитесь. – Катя помогла Нине пересесть на кровать и деликатно отвернулась.

– Давно было пора переодеться в свое. А то до сих пор в казенной рубашке. Можно, поворачивайтесь, – позвала Нина. – А теперь, пожалуйста, достаньте у меня из тумбочки бинт. Там такой пакет внизу, с медикаментами. Давайте его сюда, – командовала Нина. Она, похоже, совсем пришла в себя. – Сейчас я ее зафиксирую, и все будет в порядке. Хорошо бы, конечно, еще намазать чем-нибудь, – бормотала она как бы про себя, вскрывая упаковку с бинтом. Потом уселась поудобнее, подтянула больную ногу и сказала:

– Смотрите, как надо. На будущее может пригодиться. Вам ведь тоже приходится много двигаться. Ведь вы, как это называется… оперативник, да?

– Вроде бы, – как-то нерешительно подтвердила Катя. Ей не нравилось, что Кузнецова, по ее мнению, взяла инициативу в свои руки.

– Так вот. Ступню под прямым углом. Видите? И фиксируете туго. А то отечет сразу, и на ногу к утру не станете.

– А вы? Как теперь? В туалет и… прочее? – поинтересовалась Катя. – Ходить-то сможете?

– Как-нибудь доковыляю. Я привыкла. Вы думаете, в художественной гимнастике все красиво и травм нет? Как бы не так! Так что я привычная. Черт. Оторвать не могу! – Нина ловко перевязала ногу и теребила конец бинта. – У вас есть что-нибудь режущее?

– Вон у вашей соседки на тумбочке ножик.

– Годится. Давайте.

Катя протянула ей нож, и Нина ловко разрезала бинт и завязала концы.

– Порядок. Положите, пожалуйста, нож на место.

– Скажите, Нина Анатольевна, а зачем вам парик? Он, по-моему, точно такой же, как и ваша прическа?

Нина, казалось, была нисколько не удивлена вопросом.

– Можно просто Нина, хорошо? Меня должны были после операции облучать, и еще химиотерапия… Моя мать умерла от рака. – Глаза ее стали жесткими, в углу рта забилась какая-то жилка. – У нее почти все волосы выпали. Я не хотела, чтобы меня… ну… видели такую. Понимаете? У меня были длинные волосы. Как раз, когда мне сказали, что у меня… ну, в общем, я их остригла и купила парик.

– Один?

– Один.

Катя заметила, что у Кузнецовой слегка подрагивают руки.

– Зря вы не купили себе еще и рыжий, – с вызовом сказала Катя. – Вам бы очень пошел рыжий цвет. Такой, знаете, ярко-рыжий, в крупные кудряшки.

– У меня сын – рыжий. Рыжий, и крупные кудряшки. – Нина не отрываясь смотрела на свою забинтованную ногу. «Она все знает. Она знает, что это была я. Марина Илларионовна все-таки меня узнала. Она знает, что это я убила. Зачем она мучает меня?» Руки у нее дрожали все сильнее и сильнее. – Холодно. – Она стащила с кровати одеяло и закуталась в него, спрятав руки. – Я что-то плохо себя чувствую.

– У нас не допрос, конечно. Но раз вы плохо себя чувствуете… – Катя поднялась. – Вам больше ничего не нужно?

– Нет, спасибо.

– Ну что ж… Поздно уже. Если надумаете еще что-нибудь рассказать, то вот мой телефон… – Она уже была у двери, когда Нина Кузнецова тихо сказала:

– Не уходите, пожалуйста, Катя. Я целый день сегодня об этом думала. Я, наверное, все равно не смогу с этим жить. Это я его убила.

* * *

Катя едва дождалась утра. Оперативка началась, как всегда, ровно в десять.

– Новости есть?

– Есть, Степан Варфоломеич. Кузнецов был убит предположительно из пистолета «ТТ», который у нас нигде не засвечен, – безрадостно сообщил Банников.

– Установили наконец этого телемастера? Сколько с этим тянуть можно?

– Просто неуловимый Джо какой-то, Степан Варфоломеич. – Лысенко попытался состроить рожу, но голубые глаза его смотрели сегодня почему-то виновато. – Всех опросили, кто с ними ездил. Никто не знает ни фамилии, ни чем этот Виктор занимается. Самое смешное, его никто из них туда не приглашал. Только одна пара осталась, но они сейчас в отпуске…

– Я тут в компе его полазил. – Бухин покашлял для солидности. – Так вот, Кузнецов для себя вел учет. Причем у него было две колонки – и своя, и для Томашевского. В них покупатели идут то по фамилиям, то просто по инициалам. Есть, которые повторяются в обеих колонках. Я вчера снова заезжал к Томашевскому, мы вместе смотрели этот список. Он практически всех их помнит. Только несколько позиций не смог расшифровать. И среди них вот такая запись: «Децл (В. Ш.)». Эти самые «В. Ш.» – то ли инициалы, то ли к Децлу имеют какое-то отношение – этого Томашевский не помнит. Децла самого, причем, он хорошо знает – они ему оборудование ставили. Но что такое «В. Ш.»? Может быть, это и есть тот самый Виктор?

– Ты хоть догадался телефончик списать?

– Телефон его у Томашевского в конторе, Игорь Анатольевич. Томашевский обещал с утра найти и перезвонить. Да я его и без телефона найду, он объяснил точно. Только боюсь, что его может на месте не быть. Жаль, если зря через весь город ехать придется.

– Ну так звони этому Томашевскому каждые полчаса, тереби его. Может, он вообще про этот телефон думать забыл. Я смотрю, у этого Томашевского вообще одни сплошные провалы в памяти. А ты ждешь, как красна девица. А что, кстати, наша красна девица? – Лысенко обернулся в сторону Кати. – Ты вроде вчера в больницу к Кузнецовой собиралась? Проводить следственный эксперимент?

Катя даже не отреагировала на слово «красна», в котором в любой другой ситуации усмотрела бы намек на свой цвет волос. Да и цвет лица у нее сейчас, прямо скажем, подкачал. Она сидела как на иголках, ожидая момента, чтобы эффектнее подать свою информацию.

– Да, я была вчера у Кузнецовой. В больницу, кстати, можно войти и выйти совершенно без проблем. Только на выходе нужно дать санитарке чего-нибудь.

– Ничего себе! А ты говорила, этот заведующий заливал, какая у них дисциплина. После семи часов ни-ни. Только по служебной надобности. – Банников покачал головой. – Или ты по служебной надобности вошла?

– Вошла я вообще совершенно спокойно. На их хваленом пропускнике никого не было. Только в коридоре меня эта тетечка спросила, куда я иду. Вот и все. А когда я у нее поинтересовалась, когда нужно выйти, то оказалось, что можно хоть ночью. Только нужно «положить на столик».

– Так ты «положила на столик», Катерина, или нет? Признавайся, – потребовал Лысенко.

– Положила, – со вздохом созналась Катя. – Неудобно так уйти было.

– А сколько положила? – продолжал допытываться капитан.

– Две гривни.

– Не густо! – причмокнул Лысенко. – Жадная ты, Катерина.

– Так я девушка небогатая.

– Смотри, не говори больше никому. А то замуж не возьмут.

– Так что ты там, с Кузнецовой виделась? Предъявила ей фоторобот?

– Предъявила, Степан Варфоломеич. Не помнит она этого Виктора.

– Выходит, зря ездила? – Саша Бухин с сочувствием посмотрел на Катю.

– Не зря я ездила. – Катя наконец вытащила своего козырного туза. – Это Кузнецова стреляла в своего мужа.

– Оба-на! – Лысенко даже привстал на стуле. – Хорошенькое дельце! По всем прикидкам мы считали, что его завалил лепший дружбан Томашевский, а оказывается – жена. Это что, снотворное на нее так сильно подействовало?

– Она медсестре шприц подменила. – Катю аж распирало от гордости. – Рыжая, которая к Морозову приходила, – это Нина Кузнецова и была.

– Ты смотри, бледная спирохета! – восхитился Лысенко. – Всем голову заморочила! Снотворное! Спала она, видите ли! А сама вышла потихоньку, шлепнула муженька и вернулась обратно.

– Она и сама думала, что его убила, – огорошила всех Катерина. – Но по всем расчетам, это не так. Вспомните время, когда был убит Кузнецов, и время, когда пришла Кузнецова? Она ведь пришла через час. По ее словам, муж спал сидя за столом и не проснулся, когда она вошла. Она стреляла уже в мертвого Кузнецова. Она – тот самый второй стрелок, который все время мазал. Одно попадание, в руку. Пистолет «Беретта» с глушителем. Она его потом в реке утопила. Вместе со всеми вещами и париком. Место, куда пакет бросила, может показать.