Текст книги "«От земли до высокой звезды». Мифопоэтика Арсения Тарковского"

 
Мой кузнечик, мой кузнечик,
Герб державы луговой!
Он и мне протянет глечик
С ионийскою водой.
 

(1, 184)

 
/…/И в кувшинчик из живого
Персефонина стекла
Вынуть хлебец свой медовый
Опускается пчела.
 

(1,311)

Оба фрагмента – прозрачные реминисценции из Мандельштама («Черепаха», «Возьми на радость из моих ладоней…»), уподобившего поэта трудолюбивым пчёлам-«лирникам слепым», собирающим «ионийский мёд» поэзии «на каменных отрогах Пиэрии», где вместе со светозарным Аполлоном «водили музы первый хоровод». Украинское «глечик» вместо русского «горшок» одомашнивает и прозаизирует высокий этиологический сюжет, недвусмысленно отсылая к волшебному «кувшинчику из живого Персефонина стекла» и «тарелочке живой» из елисаветградского детства поэта, «полного света и чуда». На мандельштамовский мифологический контекст Тарковский наслаивает символику евхаристии («вынуть хлебец свой медовый опускается пчела»), таинство которой совершает поэт в мире природы, представленной здесь как таинственная же ёмкость.

 
Потаённый ларь природы[142]142
  Сходный метафорический образ с теми же литургийными коннотациями развёрнут у позднего Пастернака в финале стихотворения «Когда разгуляется». Ср.: «Природа, мир, тайник вселенной, ⁄ Я службу долгую твою, ⁄ Объятый дрожью сокровенной, ⁄ В слезах от счастья отстою» (2, 86).


[Закрыть]
Отмыкает нищий царь,
И крадёт залог свободы
Летних месяцев букварь.
 
 
Дышит мята в каждом слове,
И от головы до пят
Шарики зелёной крови
В капиллярах шебуршат.
 

(1,311)

Во всеобщей литургии жизни, которую совершает поэт, «нищий царь» и «первосвященник», природа и культура, «явь и речь» органично слиты в единстве слова и крови – общей бессмертной субстанции существования. «Шарики зелёной крови» – ещё один изумительный тарковский образ малой и идеальной «атомарной ёмкости» бессмертия, изоморфной и семантически эквивалентной космической «ёмкости» мировой сферы.[143]143
  Метафизическая и антропологическая «стереометрия» Тарковского, в частности символика сферических образов, связанная не в последнюю очередь со страстным увлечением поэта астрономией, заслуживает самого пристального исследования. Ограничимся здесь таким наблюдением: интеллектуальной кульминацией символического «ёмкостного» ряда «человек – сосуд – кувшин – чаша – шар» становится образ «черепа века» из стихотворения «Могила поэта», посвящённого памяти Н.А. Заболоцкого: «/…/ Не человек, а череп века, ⁄ Его чело, язык и медь» (1, 97). Образ этот очевидно восходит к шекспировскому «Гамлету» и к «Стихам о неизвестном солдате» О. Мандельштама, где, свободно варьируясь, он несёт широкомасштабные культурологические и поэтологические коннотации. См. об этом указанную работу А. Литвиной и Ф. Успенского.


[Закрыть] Этот же образ поэт использует, когда размышляет о формах своего посмертного существования во всеобщей «крови» и «капиллярной системе» бессмертной жизни. Здесь он цитирует уже самого себя – свой поэтический «памятник» – «Шиповник», в красном «крепком шарике» которого заключен огромный волшебный мир. Тот самый, что с детства и до конца его дней представлялся поэту таинственной и прекрасной, говорящей и поющей ёмкостью, полной «света и чуда», которой он и становится в своей новой жизни.

 
Мне бы только теперь до конца не раскрыться,
Не раздать бы всего, что напела мне птица,
Белый день наболтал, наморгала звезда,
Намигала вода, накислила кислица,
На прожиток оставить себе навсегда
Крепкий шарик в крови, полный света и чуда,
А уж если дороги не будет назад,
Так втянуться в него и не выйти оттуда,
И – в аорту, неведомо чью, наугад.
 

(1,304)

Глава восьмая
«Вы, жившие на свете до меня»
(Личный «пантеон» культурных героев)

Начнём ab ovo – с определения исходного понятия. Культурный герой – это такой мифологический герой, «который добывает или впервые создаёт для людей различные предметы культуры (огонь, культурные растения, орудия труда), учит их охотничьим приёмам, ремёслам, искусствам, вводит определённую социальную организацию, брачные правила, магические предписания, ритуалы и праздники. В силу недифференцированности представлений о природе и культуре в первобытном сознании /…/ культурному герою приписывается также участие в мироустройстве: вылавливание земли из первоначального океана, установление небесных светил, регулирование смены дня и ночи, времён года, приливов и отливов, участие в создании, формировании и воспитании первых людей и др.»[144]144
  Мифы народов мира: В 2 т. T. 2. С. 25 говорю, что мог бы оказаться в любой эпохе в любом месте мира, стоит мне только захотеть» (2, 241).


[Закрыть].

Применение мифологического понятия «культурный герой» к литературному дискурсу неизбежно порождает метафорические коннотации. Но даже в таком виде отнесённое к поэзии Тарковского, перенасыщенной именами выдающихся деятелей культуры и искусства, науки и религии, а также мифологических и литературных персонажей, оно более чем оправдано. Поэтический мир Тарковского – мир, основанный на глубинном и органическом чувстве культурной традиции и прямом диалогическом контакте с её знаковыми фигурами, являющимися в сознании поэта устроителями мировой Ойкумены и проводниками духовной энергии, связывающей прошлое, настоящее и будущее в единстве большого времени культуры. В одном из своих последних интервью поэт говорил: «Культура даёт человеку понимание не только своего места в современности, но устанавливает ещё тесную связь между самыми разными эпохами. У меня есть стихотворение, где я

 
Я вызову любое из столетий,
Войду в него и дом построю в нём.
 

(1,242)

Тарковский воспринимал историю культуры как циклический процесс – как непрерывный круговорот культурных эпох и единый метасюжет о «вечном возвращении» культурных героев.

 
В чужом костюме ходит Гамлет
И кое-что про что-то мямлит, —
Он хочет Моиси играть,
А не врагов отца карать.
 

(1,69)

 
По деревне ходит Каин
Стёкла бьёт и на расчёт,
Как работника хозяин,
Брата младшего зовёт.
 

(1,305)

«Воинствующий» культуроцентризм художественного сознания поэта лучше всего характеризуют слова Мандельштама о «тоске по мировой культуре», определившие жизнетворческую интенцию поэтов акмеистической школы, наследницей которой во многом стала поэзия Тарковского.[145]145
  См. об этом:1) Верещагина Е.Н. Поэзия Арсения Тарковского в контексте традиций Серебряного века. Дис. на соиск. уч. степ. канд. филол. наук. Вологда, 2005; 2) Чаплыгина Т.Л. Лирика Арсения Тарковского в контексте поэзии Серебряного века. Дис. на соиск. уч. степ. канд. филол. наук. Иваново, 2007; 3) Пахарева Т.А. «Предакмеизм» в зеркале «постакмеизма»: Ин. Анненский и А. Тарковский // Проблемы поэтики русской литературы – II: Материалы второй международной научной конференции. М.: МАКС Пресс, 2007. С. 68–78.


[Закрыть] В статье «Слово и культура», написанной в 1921 году, когда был разрушен «старый мир» и мировая история упёрлась, по слову Блока, в «мировую ночь», Мандельштам писал: «Поэзия – плуг, взрывающий время так, что глубинные слои времени, его чернозём, оказываются сверху. Но бывают такие эпохи, когда человечество, не довольствуясь сегодняшним днём, тоскуя по глубинным слоям времени, как пахарь, жаждет целины времён /…/Я хочу снова Овидия, Пушкина, Катулла, и меня не удовлетворяет исторический Овидий, Пушкин, Катулл /…/ ни одного поэта ещё не было. Мы свободны от груза воспоминаний. Зато сколько редкостных предчувствий: Пушкин, Овидий, Гомер /…/ В священном исступлении поэты говорят на языке всех времён, всех культур» (2, 169–171).

 
С Овидием хочу я брынзу есть
И горевать на берегу Дуная, —
 

(1,207)

напишет Тарковский сорок лет спустя с той же щемящей интонацией и глубокой верой в связующую времена и эпохи силу поэтического слова. И ещё через десять, обращаясь к Пушкину:

 
Подскажи хоть ты потомку,
Как на свете надо жить /…/
 

(1,329)

В своих стихах Тарковский «вступал в переписку» с теми, кто в его представлении были подлинными культурными героями, способными помочь в решении основных экзистенциальных вопросов и придать новые силы в жертвенном поэтическом служении:

 
Вы, жившие на свете до меня,
Моя броня и кровная родня
От Алигьери до Скиапарелли,
Спасибо вам, вы хорошо горели.
 
 
А разве я не хорошо горю /…/
 

(1,80)

К концу творческого пути в лирике Тарковского сформировался обширный «пантеон» культурных героев, объединённых общей судьбой мучеников и страстотерпцев, изгнанников и странствующих пророков. «От Алигьери до Скиапарелли» – так определил поэт персоналий своего «пантеона». Но не следует придавать этой строке буквальный ономастический смысл. «От Алигьери до Скиапарелли» – это прежде всего красивое созвучие итальянских фамилий, ласкающая слух гармония ассонансов и аллитераций. Опираясь на полный каталог культурных героев Тарковского, выстроенный в хронологическом порядке, эту строку можно прочитать и как «от Прометея до Пауля Клее» – с тем же эвфоническим эффектом. Самое правильное прочтение – «от альфы до омеги», поскольку этот фразеологизм выражает абсолютную полноту исчерпанности и неисчерпаемости одновременно. Основание для такого прочтения даёт стихотворение позднего Тарковского «Мартовский снег»:

 
По такому белому снегу
Белый ангел альфу-омегу
Мог бы крыльями написать
И лебяжью смертную негу
Ниспослать мне как благодать.
 

(1,350)

Эти стихи написаны в предчувствии близкого смертного часа, в пору подведения итогов «земной жизни», пройденной, по Данте, и во второй её половине, когда взору открывается вся «альфа-омега» жизненного пути, определённого поэтом как «путь от земли до высокой звезды» (1, 367). Тарковский вообще очень любит эту грамматическую «формулу» абсолютной космогонической полноты:

 
Его (народа – Н.Р.) словарь открыт во всю страницу,
От облаков до глубины земной.
 

(1, 190)

 
Явь от потопа до Эвклида
Мы досмотреть обречены.
 

(1,244)

«От потопа до Эвклида» – у Тарковского эта фраза обретает космогонический смысл: от хаоса – к космосу, от мирового беспорядка – к устроенному миру, возникшему в результате титанических усилий богов и культурных героев, в число которых вошёл и великий древнегреческий геометр, научивший людей правильно измерять Землю.

Показательно, что в названии последнего сборника стихов Тарковского использована та же грамматическая модель – «От юности до старости». Культурологический и теологический подтекст этого названия эксплицируют стихи из 70-го псалма Давида, чьё имя является центральным в ономастиконе культурных героев Тарковского: «Боже! Ты наставлял меня от юности моей, и доныне я возвещаю чудеса Твои. И до старости, и до седины не оставь меня /…/» (Пс., 70: 17–18).

Исследователи поэзии Тарковского как-то обходили стороной проблему типологизации культурных героев. Исключение составил С.А. Мансков, в диссертации которого была предпринята попытка такой типологизации.[146]146
  См.: Мансков С.А. Поэтический мир А.А. Тарковского. С. 120–123.


[Закрыть] Попытка эта не кажется нам удачной, поскольку учёный включил в список культурных героев, по сути, всех мифологических, литературных и исторических персонажей, которые упоминаются в стихах поэта. К примеру, владычицу царства мёртвых Кору, жену Орфея нимфу Эвридику, лесного божка Пана и сатира Марсия, жестоко наказанного за дерзость Аполлоном-Мусагетом. В разряд «литературных архетипов» (определение С. Манскова) исследователь включил шекспировского Гамлета и целую плеяду пушкинских героев – Германна, Мариулу, Изору, а также Раскольникова, упомянутого в «программном» стихотворении «Малютка-жизнь». К разряду «исторических культурных героев» отнесены Жанна Д’Арк, ассирийский царь Шамшиадад I, которого поэт «проклинает» вместе со всеми «глинобородыми» ближневосточными деспотами и «богами-народоубийцами» (1, 91); балерина Матильда Кшесинская, снискавшая особую известность своими романами с великими князьями из дома Романовых (да простится нам этот невольный каламбур!); татарский хан Мамай и Нестор-летописец. На наш взгляд, исследователь неоправданно расширяет понятие «культурный герой», в результате чего размываются логико-семантические границы термина. Следует отделить культурного героя как творца, демиурга, мастера или культурного медиатора от знакового образа культуры, ставшего образом-символом в ходе мирового культурно-исторического процесса, как это случилось с Гамлетом и другими вышеупомянутыми литературными героями. Что касается исторических персонажей, здесь тоже требуется дифференциация в рамках определения научного понятия. Статусу культурного героя, безусловно, соответствует Нестор-летописец или библейский царь Давид, принадлежащий, по справедливому замечанию С. Манскова, сразу к нескольким типологическим группам: «историческим» и «библейским» культурным героям, «мифологизированным творцам-художникам» и даже к «литературным архетипам».[147]147
  Там же. С. 122.


[Закрыть] Но имена Мамая, Кшесинской и Шамшиадада оказались в этом списке по какому-то странному недоразумению. То же относится к братоубийце Каину, его жертве Авелю и воскрешённому Христом Лазарю, включённым С. Мансковым в группу «библейских культурных героев».

На наш взгляд, в типологию культурных героев Тарковского следует включить только те имена, которые связаны с выдающимися достижениями в истории человеческой культуры, с установлением конституирующих культурный космос первоначал и принципов, дополнив критерий терминологической точности парадигмой «жертвенная судьба пророка или первооткрывателя великих идей», что соответствует авторской концепции поэзии как жизнетворческого горения. Чтобы избежать путаницы в определении тематических разделов словаря имён, мы предлагаем регионально-хронологический принцип рубрикации, соотнесённый с общепринятой периодизацией мировой истории. Тогда типология культурных героев поэзии Тарковского примет следующий вид.

Древний мир

1. Библейский мир:

– первый человек Адам, являющийся в мире Тарковского знаковым образом первого поэта, совершившего таинство дарования имён в Эдемском саду (имя Адама эксплицировано в пяти текстах: «Степь», «Я учился траве, раскрывая тетрадь…», «Когда вступают в спор природа и словарь…», «За хлеб мой насущный, за каждую каплю воды…», «Манекен»);

– отец всех евреев Авраам, совершивший исход из языческого Вавилона в Землю Ханаанскую, что положило начало первой монотеической религии – иудаизму («И я ниоткуда…»);

– боровшийся в ночи с Богом патриарх Иаков, за что он получил новое имя Израиль, ставшее названием Святой Земли и еврейского теократического государства («Надпись на книге» («Покинул я семью и тёплый дом…»); имплицитно присутствует в стихотворении «Рукопись»: «/…/ Так соль морей и пыль земных дорог ⁄ Благословляет и клянёт пророк, ⁄ На ангелов ходивший в одиночку» – 1, 189);

– пророк и вероучитель Моисей, выведший народ Израиля из египетского рабства и получивший от Бога Десять заповедей, ставших основой религиозно-этического монотеизма (имплицитно присутствует в двух текстах: «До стихов» («/…/ Огнём вперёд судьба летела ⁄ Неопалимой купиной /…/»– 1, 191) и «Я по каменной книге учу вневременный язык…» («А в пустыне народ на камнях собирался /…/» – 1, 287));

– основоположник древнееврейского государства и великий поэт царь Давид, «псалмический мелос» которого унаследовала поэзия Тарковского (имя царя Давида, как и имя Адама, эксплицировано в пяти стихотворениях: «Полевой госпиталь», «Пруд», «Памяти М.И. Цветаевой (IV)», «Портной из Львова, перелицовка и починка» (в первоначальной редакции), «Пляшет перед звёздами звезда…»);

– «большие» ветхозаветные пророки: Исайя («Я по каменной книге учу вневременный язык…»), Иеремия («Посредине мира»), Иезекииль (имплицитно – в стихотворении «Феофан Грек»), Даниил («К стихам»);

– «глас вопиющего в пустыне», Иоанн Креститель – «последний пророк» и Предтеча Иисуса Христа (имплицитно – в стихотворении «Надпись на книге» («Покинул я семью и тёплый дом…»));

– основатель новой мировой религии Иисус Христос (имя Христа эксплицировано только в одном тексте – «Как Иисус, распятый на кресте…», но оно легко восстанавливается по прозрачным новозаветным аллюзиям более чем в десяти стихотворениях, например: «Голуби на площади», «Камень на пути», «Жизнь, жизнь» и др.);

– апостол Иоанн Богослов, автор четвёртого Евангелия и Апокалипсиса, эсхатологической символикой которого перенасыщена поэзия Тарковского («Предупреждение», «Степь», «Эвридика», «Лазурный луч», «Комитас», «Меркнет зрение – сила моя…» и др.).

2. Античный мир:

– полулегендарный слепой аэд Гомер – родоначальник древнегреческого эпоса (как автор «Илиады»,[148]148
  Ср.: «Я /…/ очень люблю греческую драматургию, лирику, эпос. «Илиада» и «Одиссея» для меня святые книги. Невольно чувствуешь себя современником того, что там происходило» (2, 241).


[Закрыть] эксплицирован в стихотворении «Мщение Ахилла»);

– блестящая плеяда эолийских поэтов – зачинателей европейской лирики: Сафо («Телец, Орион, Большой Пёс»); Алкей («Стихи из детской тетради»); Анакреон («Загадка с разгадкой», «Из Анакреона»);

– «отец трагедии» Эсхил, которого Тарковский ставил выше Шекспира («Шекспир – Эсхил», «Прометей»);

– основоположник «диалогической» философской школы Сократ, мужественно принявший смерть по приговору несправедливого суда («Сократ»);

– основоположник науки геометрии Эвклид («Сны»);

– римский поэт Овидий, автор поэмы «Метаморфозы», являющейся самым полным сводом сюжетов античной мифологии (в цикле «Степная дудка» Тарковский напрямую отождествляет свою судьбу с судьбой римского поэта-изгнанника).

В перечень античных имён необходимо включить три мифологических имени – Прометея («Эсхил»), Атланта («Руки») и Марсия («После войны» – II), хотя это и противоречит заявленному нами принципу типологии культурных героев как выдающихся деятелей в истории мировой культуры. Помимо того, что похититель творческого огня и создатель первых людей Прометей и держатель небесного свода Атлант являются культурными героями по определению, они включены в концептуальную для Тарковского парадигму «жертвоприношение во имя людей и мира», имеющую столь свойственную его поэзии космогоническую направленность. Что касается козлоного сатира Марсия, наивно вздумавшего состязаться в музыкальном искусстве с самим Аполлоном, за что с него живьём содрали кожу по приказу жестокого Мусагета, – его печальная история, как и история изгнанника Анжело Секки (1, 424–425), стала для Тарковского-ребёнка одним из первых уроков сострадания всем живущим на земле, который поэт усвоил на всю жизнь:

 
/…/ Но сам я стал как Марсий. Долго жил
Среди живых, и сам я стал как Марсий.
 

(1,141)

Эпоха средневековья и ренессанса (V–XVI вв.)

1. Западноевропейский мир:

– «безвинный изгнанник» Данте Алигьери, автор «Божественной комедии», в которой впервые в художественной форме была представлена целостная христианская модель мироздания (имя Данте эксплицировано в двух стихотворениях: «Вы, жившие на свете до меня…» и «Балет»; имплицитно оно присутствует в тех текстах, где есть образы теней, мятущихся и страдающих, и другие приметы «адского» дискурса, например: «Я тень из тех теней, которые, однажды…», «Тот жил и умер, та жила…», цикл «Чистопольская тетрадь», «Елена Молоховец» и др.);

– первооткрыватель гелиоцентрической галактической системы польский астроном Николай Коперник («Рифма»);

– выдающийся физик, обосновавший принцип относительности в механике задолго до Альберта Эйнштейна, и знаменитый астроном, открывший пятна на Солнце, фазы Венеры, спутники Юпитера, горы и впадины Луны, под давлением церкви вынужденный отречься от главного своего открытия – вращения Земли вокруг Солнца, – Галилео Галилей (в стихотворении «Предупреждение» упоминается «число Галилея» как один из ключевых нумерологических «кодов» мировой гармонии);

– великий английский драматург Уильям Шекспир, создатель Гамлета – «вечного образа» для всего мыслящего человечества (имя Шекспира эксплицировано в стихотворении «Шекспир – Эсхил»; «гамлетовские» реминисценции встречаются в четырёх текстах: «Стань самим собой», «Имена», «Мне опостылели слова, слова, слова…» и «Могила поэта»);

В этот список, на наш взгляд, следует добавить имя основателя средневекового ордена нищенствующих монахов Франциска Ассизского, под обаянием личности и учения которого Тарковский находился всю жизнь, а книгу «Цветочки» считал одной из лучших в мире. Есть свидетельства современников поэта, в которых рассказывается, как он – совершенно в духе святого Францис-149

ка – вытаскивал дождевых червей из канавы и спасал шмеля, оказавшегося пленником двойной оконной рамы.[149]149
  «Я жил и пел когда-то…»: Воспоминания о поэте Арсении Тарковском. С. 318.


[Закрыть] <sup>[150]150
  Жирмунская Тамара. «Спасти шмеля!» (Арсений Тарковский). С.83.


[Закрыть]</sup> К христианской этике Франциска Ассизского, несомненно, восходит ключевой образ поэзии Тарковского – «нищий царь», за которым угадывается судьба его любимых культурных героев – странствующих учителей веры и гонимых мирской властью пророков, с чьей долей поэт соотносил свой жизненный путь.

 
На пространство и время ладони
Мы наложим ещё с высоты,
Но поймём, что в державной короне
Драгоценней звезда нищеты /…/
 

(1,310)

2. Древнерусский мир:

– автор первого древнерусского летописного свода «Повесть временных лет» монах Нестор («Посредине мира»);

– выдающийся иконописец Феофан Грек, принесший на Русь византийские традиции церковной живописи («Феофан Грек»);

– великий русский иконописец Андрей Рублёв («Русь моя, Россия, дом, земля и матерь!..»).

Поэзию Тарковского переполняют образы «Слова о полку Игореве» («Только грядущее», «Чего ты не делала только, чтоб видеться тайно со мною…», «Тебе не наскучило каждому сниться…», «Русь моя, Россия, дом, земля и матерь!..» и др.), особенно в стихах военных лет. Поэтому будет справедливо, если мы добавим в наш список безымянного автора «Слова…».

Эпоха барокко и классицизма (XVII–XVIII вв.)

– самый любимый композитор Тарковского Иоганн Себастьян Бах, чьи могучие хоралы прослушиваются в библейской мелодике стихов поэта («Нестерпимо во гневе караешь, Господь…», «Ноты»);

– Вольфганг Амадей Моцарт – мировой музыкальный гений и герой «маленькой трагедии» Пушкина («Утро в Вене», «Снежная ночь в Вене»; имплицитно – как автор оперы «Волшебная флейта» – в стихотворении «Кузнец»);

– универсальный человек, великий поэт и натурфилософ, создатель «Фауста», Иоганн Вольфганг Гете, чья посмертная маска висела в кабинете Тарковского («Стань самим собой», «Карловы Вары», «Я вспомнил города, которых больше нет…»);

– нежно любимый с детства «старчик» Григорий Сковорода – украинский бродячий философ, религиозно-этическое учение которого стало для Тарковского своеобразным «символом веры», а образ жизни – мерилом праведного жизнеповедения и воплощённым идеалом духовной свободы («Григорий Сковорода», «Где целовали степь курганы…»).[151]151
  О влиянии идей Г. Сковороды на поэтическую антропологию и аксиологию А. Тарковского см.: 1) Левкиевская Е.Е. Концепт человека в аксиологическом словаре поэзии А. Тарковского. С. 61–72; 2) Лицарева К.С. Концепция самосознания личности в творческом наследии Г. Сковороды и А. Тарковского // Славянские литературы контексте истории мировой литературы. М.: Изд-во МГУ, 2002. С. 49–52.


[Закрыть]

В список культурных героев XVIII в. следует добавить поэтов Антиоха Кантемира («Мне другие мерещатся тени…») и Гавриила Державина («Загадка с разгадкой»), именами которых обозначены начальная и конечная «координаты» в истории литературы русского классицизма.