Текст книги "Обманчивый блеск мишуры"

За этой пространной речью последовало молчание столь гробовое и продолжительное, что детектив подумал – оно уж никогда не прервется. Однако в конце концов Катберт сказал:

– Все понятно, сэр. Полагаю, хорошо понятно каждому из нас.

– Намекаете, что «понять» не значит «поверить», так?

Теперь уж точно никто не пожелал нарушить тишину.

– Ладно, – промолвил детектив, – не мне винить вас в этом. Реакция вполне естественная. Остается только надеяться, что со временем тучи рассеются и вы откликнетесь на мою просьбу.

Затем он вдруг резко повернулся к мальчишке, который – единственный из присутствовавших – стоял, словно часовой.

– Ты ведь местный, верно?

Через какое-то время Аллейну хоть не без труда, но удалось вытянуть нужную информацию: парня звали Томас Эпплби, он приходился сыном одному здешнему фермеру, а в «Алебарды» его наняли только на праздничный период. С Маултом он никогда не разговаривал, вместе с остальными слугами приходил в столовую на рождественскую елку, о том, кто играет Друида, не имел ни малейшего представления, вернулся к исполнению обязанностей по дому и кухне сразу по окончании церемонии и вообще совсем-совсем ничего не знает. На том Аллейн и отпустил его, предположив, что ему, наверное, давно пора спать, что было воспринято мальчиком с неудовольствием.

Мальчик ушел, а лондонский сыщик продолжил собеседование. Он объявил оставшимся слугам, что уже осведомлен обо всех их передвижениях и действиях во время торжественного вечера; знает, что они тоже смотрели на Друида, что тоже не узнали его, что получили по подарку, после чего спокойно занялись своей работой.

– Вы как повар, – обратился он к Уилфреду, – заканчивали приготовления к ужину для детей вместе с несколькими специально приглашенными женщинами и при этом видели, как мисс Тоттенхэм возвращалась в гостиную, а вот Маулта нигде не заметили. Правильно?

– Точно так, сэр. – На щеках Кискомана появились ямочки. – Я был поглощен своими делами и в чужие, так сказать, носа не совал. А разве следовало?

– Вовсе нет. Ну а вы, – Аллейн адресовался к Винсенту, – делали точно то, что согласно полученным заранее указаниям должны были делать «за кулисами» праздника. То есть в половине восьмого вечера заняли позицию за углом западного крыла дома. Все так?

Винсент кивнул.

– Скажите, пожалуйста, а пока вы там стояли, кто-нибудь открывал окно с западной части фасада, не помните?

– Конечно, помню. – Винсент говорил голосом сиплым, с каким-то неуловимым акцентом. – Открывал, как и обещал заранее. Чтобы посмотреть, на месте ли я. В семь тридцать утра.

– Полковник? Или Маулт?

– Откуда же мне знать? Я его принял за полковника, потому что, видите ли, ожидал полковника.

– Борода была на нем?

– Вот уж не заметил. В комнате свет горел. С улицы его лицо казалось черным пятном.

– Он вам помахал? Или подал какой-нибудь другой сигнал?

– Я ему помахал: в смысле, мол, давайте, спускайтесь, пора. Все по плану. Вся честнáя компания уже в гостиной. Ну, а он сделал рукой в ответ: дескать, понятно. Тогда я пошел за угол. Все по плану.

– Отлично. По этому самому плану следующим ходом вам надлежало оттащить санки через весь двор к тому месту, где впоследствии вы встретили Маулта, которого ошибочно приняли за полковника Форрестера. Где именно это произошло?

Как оказалось, это произошло прямо за «надгробием», вылепленным Найджелом. По словам Винсента, там он принял из рук Друида зонтик, отдал ему поводья от саней и там же дожидался возвращения данного персонажа.

– То есть вы пропустили все веселье? Не любопытно было взглянуть? – небрежно поинтересовался Аллейн.

– С меня не убыло, – странно высказался Винсент.

– Итак, вы дождались его возвращения, забрали сани, а он взбежал на террасу парадного крыльца и оттуда – сразу в гардеробную? Так?

– Так я сказал мистеру Билл-Тасману, так же говорю и каждому, кто об этом все твердит и твердит. Правда, правда.

– Зонтик вы ему отдали?

– Неа. Слишком шустро он смотался.

– Где в точности вы находились, когда он открывал дверь гардеробной?

– Где? Да где еще я мог быть-то? На снегу, чтоб кровь моя скисла, вот где!

– За снежной фигурой?

– Слушайте! – взвился вдруг Винсент. – Смеяться изволите? Шута из меня горохового делать? Так вот – не смешно. И вся эта чертовщина – совсем не смешная.

– Я ни в малейшей степени не шучу и не смеюсь. Просто пытаюсь составить в уме общую картину.

– Да как бы я, кровища мне в башку, увидел его из-за этой проклятой стату́и?!

– Подбирай выражения! – веско велел Катберт.

– За языком следи, – поддержал его Кискоман.

– Полагаю, вы могли бы бросить взгляд из-за угла этой статуи. А то и заглянуть поверх нее, встав на цыпочки.

Винсент ужасно насупился, руки у него задрожали, однако в конце концов из него все же удалось вытянуть, что, когда Маулт открывал дверь гардеробной, он, Винсент, как раз шел «парковать» сани за углом западного крыла усадьбы.

Аллейн перешел к следующей теме – когда разбирали и выносили елку? Катберт пояснил, что этим занимались Винсент, Найджел и мальчик на побегушках – в тот момент, когда гости отправились ужинать. Дети как раз закончили свой пир, и их на какое-то время предоставили самим себе в библиотеке – возиться с подарками. Все украшения были сняты, упакованы обратно в коробки, и коробки положены на место. Само дерево, на подвижнóм основании, на которое его уложили, было выкачено через французское окно наружу, а чтобы оно не портило вид тем, кто внутри, в гостиной задернули шторы.

Последовало недолгое молчание.

– Однако, – бодро подытожил Аллейн, – сейчас елочки там нет. Она валяется за углом, под окнами кабинета. Кто же оттащил ее туда? Вы, Винсент?

Тот помедлил, затем с крайней неохотой признал: да, он.

– Когда именно? – спросил Аллейн, припомнив полуночные наблюдения Трой из своего окна. Винсент не смог припомнить точно. В целом получалось так: после уборки столовой, мытья горы посуды размером со слона и прочих изнурительных мероприятий персонал «Алебард», вместе с «помощниками выходного дня», уже совсем поздно расположился поужинать. Садовник-водитель, на чьем лбу почему-то заблестели в момент этого «признания» капельки пота, заявил: мол, мистер Билл-Тасман еще раньше дал ему распоряжение убрать елочку подальше с глаз, поскольку в таком жалком, оголенном, несолидном виде она может навеять гостям меланхолические, удручающие мысли. Однако у Винсента это совсем вылетело из головы и вернулось только перед самым сном. Тогда садовник накинул непромокаемую одежду, приволок из дровяного сарая ручную тележку, сгрузил на нее елку и выбросил ее на обломках старой оранжереи.

– А почему там? – уточнил Аллейн.

На лице Винсента отобразился сложный комплекс чувств: злоба и вызов вперемешку с чем-то, отдаленно похожим на страх. А куда же, мол, ему прикажете тащить тяжеленный ствол посреди глухой ночи? Да и какая разница? Не век ей там лежать, скоро подоспеют бульдозеры, расчистят все это стеклянное безобразие, тогда и от елки ничего не останется. По графику работ это должно случиться со дня на день, в любой момент.

– Уверен, что вы понимаете – все вы понимаете, – почему именно то место, где лежит выброшенная елка, вас просили обыскать особо тщательно, – сказал Аллейн. Предполагалось, что Маулт мог забрести в зимнюю оранжерею и там впасть в забытье. Или даже свалиться туда из окна верхнего этажа, высунувшись через него – по неизвестной причине – слишком далеко.

– Ну и фантазии! – нервно хихикнул Кискоман. А Винсент добавил, что там могла лежать целая дюжина чертовых Маултов, но он бы все равно ни одного не приметил, поскольку и не смотрел: просто сбросил елку и ушел.

– Скажите, – обратился Аллейн ко всей компании, – ведь всем вам частенько приходилось видеть Маулта? То там, то тут. Правильно?

Даже если бы он разговаривал с устрицами, то и с их стороны не встретил бы более гробового безмолвия. Каждый глядел куда угодно, только не в сторону лондонского гостя – и помалкивал.

– Еще раз… – начал старший суперинтендант, как вдруг Найджел неожиданно возопил высоко и гнусаво, на манер бродячего проповедника:

– То был великий грешник в глазах Господа!

– Заткнись! – резко осадил его Мервин.

– Погряз он телом и душой в притворстве, и похабстве, и всякой мерзости!

– Да заткните же его кто-нибудь! – пискнул Кискоман и так сильно дернул обеими ногами, что кошки мгновенно проснулись, возмутились такой бесцеремонностью и спрыгнули на пол. Уилфред этого даже не заметил, он энергично строил Аллейну гримасы, желая показать, что у Найджела капитально поехала крыша. Но детектив невозмутимо уточнил у второго лакея:

– Какой именно мерзости?

– Он полон был коварства и злоумышления, – все той же странной велеречивой скороговоркой пробормотал Найджел, однако, похоже, слова проклятий в его репертуаре уже заканчивались. – До краев, – только и добавил он.

– Злоумышления? На кого?

– На праведных, – быстро выпалил Найджел.

– Это на тебя, что ли? – вставил Мервин. – Заткни уже свой рот.

– Ты сказал больше чем достаточно, Найджел, – вмешался Катберт. – Только накручиваешь себя, а ведь сам знаешь, чем это может закончиться. – Тут он обернулся к Аллейну и прогудел: – Не сомневаюсь, сэр, что вы сами видите, как тут обстоят дела. Мы несколько взбудоражены и, так сказать, сами не знаем, на каком мы свете.

– Все мы мерзки в глазах Господних, – неожиданно объявил Найджел. – И я более прочих. – Губы его дрожали. – Горечью мерзость наполняет чрево мое!

– Чтоб ты ею подавился! – заорал Мервин и добавил крайне брезгливо: – Бог мой, он сейчас разрыдается!

И несчастный Найджел действительно разрыдался: громко, безутешно, закрыв лицо носовым платком, словно чадрой. Только глаза над платком горестно блестели сквозь намокшие бесцветные ресницы.

– Право слово, Найджел, – начал Аллейн, – не надо. Послушайте меня. – Он прервал дальнейшие излияния лакея, уже готовые вырваться из глубин его души. – Послушайте. Вот вы говорите, что мерзки перед Богом, что вы грешник. Ладно. Пусть грешник. Но раз так, быть может, стоит облегчить душу – или чрево, или что там у вас наполнено горечью? Освободиться от бремени? Ну же, приятель! Давайте.

Не отнимая от лица платка, Найджел часто-часто закивал.

– Очень хорошо. Прекрасно. Тогда вместо всей этой невнятной чепухи давайте-ка вместе спасем другого грешника, который, как нам всем известно, сейчас, возможно, погибает на морозе.

Найджел высморкался и вытер платком глаза.

– Ну же, – не отступал Аллейн. – Попробуем?

В лакее, казалось, происходила какая-то внутренняя борьба. Он скорбно посмотрел на сыщика и наконец произнес:

– Это кара…

– Маулту? За что?

Между остальными слугами не произошло никакого движения – даже намека на движение посторонний наблюдатель не заметил бы, – но они будто хором, по команде затаили дыхание. Казалось, они с трудом удерживаются, чтобы не податься вперед от волнения.

– Он предавался зеленому змию! – воскликнул Найджел. – А зеленый змий лукав. Чем крепче прикладываешься, тем сильнее разгораются темные страсти.

Вот на эти слова последовала четкая реакция: напряжение в рядах прислуги спало. «Каменные истуканы» словно ожили, задвигали ногами, откинулись на спинки стульев и откашлялись.

– Так дело в этом? – У Аллейна тоже словно отлегло от сердца. – А что скажут остальные? Катберт, вы согласны?

– Если не придавать значения экстравагантной форме высказывания, сэр, – отозвался Катберт, – я бы сказал, что так оно и есть.

– Выпивал, значит?

– О да, сэр. Весьма неумеренно.

– И у вас – у кого-либо из вас – есть причины предполагать, что вчера вечером он тоже принял на грудь больше, чем следовало?

Тут всю прислугу накрыл внезапный приступ словоохотливости. Нет сомнений, что Маулт еще с утра начал закладывать за воротник, наперебой заверяли они. Мервин припомнил, что днем видел, как Маулт воровато выскользнул из столовой, а потом оказалось, что графин с виски в буфете – графин, лично им, Мервином, наполненный совсем недавно, – наполовину пуст. Кискоман выступил с запутанной историей о таинственном исчезновении бутылки кулинарного бренди из кладовой. Винсент сказал, что не уверен, но ему кажется, что от Маулта в облачении Друида исходил сильный запах алкоголя. Катберт при этом хранил покровительственно-олимпийское молчание, но потом и он заметил: весь этот стремительный поток свидетельств по поводу опьянения мистера Маулта, безусловно, заслуживает доверия, и он, Катберт, может только подтвердить их. К тому же, хотя мистер Маулт часто грешил передозировкой спиртного, вчера он просто превзошел самого себя – даже удивительно.

– Как вы полагаете, – спросил Аллейн, – полковнику и миссис Форрестер известна была эта… слабость их камердинера?

– Вот уж тут, сэр, – откликнулся Катберт почтительно-конфиденциальным тоном, каковому, без сомнения, научился еще в метрдотелях, – точно не скажу. Сами знаете, как оно бывает. Могу только охарактеризовать полковника как весьма умудренного жизненным опытом джентльмена.

– Ну а его супругу?

Катберт развел руками и усмехнулся:

– Она ведь дама, сэр! – Под этим если что и подразумевалось, то, видимо, следующее: дамы быстрее и точнее разоблачают тайных выпивох, чем джентльмены.

– Между прочим, – поделился сведениями Аллейн, – у полковника недавно случился новый приступ. Опять, как я понимаю, нелады с сердцем. Причем, вероятно, он сам его, так сказать, накликал: попытался самостоятельно открыть окно у себя в спальне. Причем не заметил, что оно заклинено, и приложил физическое усилие. – Последняя фраза была адресована лично Найджелу, который уже осушил слезы. – Теперь ему лучше, но приступ был серьезный.

Губы Найджела бесшумно повторили: «заклинено». Лицо его выдало совершенное смятение.

– Кстати, это не вы заклинили окно, чтобы оно не дребезжало на ветру, когда приходили прибраться на ночь?

Тот покачал головой.

– Я бы никогда!.. – воскликнул он. – Я захлопнул его, но и в мыслях… ничего я не клинил. – Похоже, он снова не мог выбрать линию поведения: негодовать ему или надеть маску непроницаемого бесстрастия.

– Вы же меня видели, – добавил он почти шепотом, – когда вошли.

– Вот именно, видел. Вы были весь мокрый. И окно с грохотом захлопнулось, как только я вошел, помните?

Не спуская глаз с сыщика, Найджел кивнул.

– Почему так случилось?

Снова смесь оцепенения и ужаса сковала лакея.

– Хотел посмотреть.

– На что же?

– Мне ничего не рассказывают! – вырвалось у Найджела. – А я видел, как они говорят между собой. Слышал…

– Что вы слышали?

– Всякое, – совершенно обессилев, произнес Найджел и снова угрюмо замкнулся в себе.

– Чуднó, – констатировал Аллейн без особого, впрочем, нажима. – Стало быть, ни один из вас не знает, кто заклинил окно в комнате полковника? Нет? Что ж, без сомнения, так или иначе это всплывет. Мне осталось задать только один вопрос. Всем вам. Но прежде чем задать его, хочу еще раз напомнить сказанное вначале. Заклинаю вас: не думайте, будто я расставляю вам сети. Что я хоть в малейшей степени предубежден против вас из-за вашего прошлого. Итак. Предполагаю, что вы осведомлены о «противоворовском устройстве», которое соорудили в комнате моей жены. Вы ведь рассказали об этом случае товарищам, рулевой? – обратился он к Мервину.

Выдержав значительную паузу, тот признал:

– Я упомянул об этом случае, сэр. – И вдруг продолжил с жаром: – Мадам поняла, что это не я! Мадам мне поверила. Я бы никогда так не поступил, а с ней и подавно. Ей-богу. Зачем бы мне оглушать ее? Спросите мадам сами, сэр. Она вам скажет.

– Хорошо, хорошо, никто не утверждает, что вы оглушили ее. Но если предположить, что вы этого не делали, то кто же? Нет мыслей на этот счет?

Прежде чем Мервин успел открыть рот, в разговор снова горячо вмешался Найджел.

– Это было сделано по злому умыслу! По прямому умыслу! – закричал он.

– Но кем?

Остальные четверо загалдели почти хором – совершенно очевидно, чтобы заткнуть Найджелу рот. Затеялся шумный спор, который Аллейн прервал, с грохотом встав со стула. Заори он даже благим матом, это произвело бы меньший эффект.

– По чьему злому умыслу и кем это было сделано? – отчеканил он, обращаясь к Найджелу.

– Оставьте меня в покое. О, не становитесь на пути мстителя во гневе его, или всем нам будет хуже.

– Это вы оставьте свои словесные штампы! Говорите, вас все слушают. – Детектив говорил чистую правду. В комнате воцарилась мертвая тишина, словно кто-то внезапно выключил звук.

– Я жду, Найджел, – повторил Аллейн. – Кто это был?

– Это он. Тот, кого гнев Господень исторг отсюда прочь.

– Маулт?

– Вот именно, – ответил Найджел, в характерной для себя манере переходя с высокопарного регистра на обыкновенный.

С этого момента беседа потекла в ином ключе. Фигура Найджела теперь выражала некое подобие угрюмого всеведения, остальные всем своим видом демонстрировали непоколебимую решимость отмежеваться от любого предположения, от любого мнения по любому вопросу, какой мог бы поднять Аллейн. Катберт, по-прежнему вынужденный выступать в роли общего пресс-секретаря, заявил: существуют доказательства – на последнем слове было сделано ударение, – что именно Маулт, и никто другой, установил «ловушку для воров» над дверью. Найджел громко прибавил к этому четко артикулированное словосочетание: «Злой умысел!» Кискоман повторил уже исполненную им в начале разговора пантомиму, смысл которой сводился к утверждению полной невменяемости Найджела. Аллейн как бы между прочим поинтересовался – а что, Маулт и вправду слыл такой уж злонамеренной личностью, склонной подставлять ближнего? На это слуги отреагировали так, словно не поняли, о чем он говорит. Тогда детектив пошел на некоторый риск. Он упомянул, что все присутствующие, несомненно, слышали об оскорбительных анонимных посланиях, подброшенных в комнаты Форрестеров и мисс Тоттенхэм, а также о том, что в ячменный отвар мистера Смита подмешали мыло.

Наверняка они захотят сделать вид, что ничего не знали, подумал он, и решительно не дал им такого шанса, в профессиональной следовательской манере быстро установив, что Крессида говорила о своем письме в пределах явной слышимости для слуг, что мистер Смит практически прищучил Найджела и что, наконец, сам Маулт упоминал о «происшествии с запиской» в обществе персонала «Алебард».

– Когда он об этом упоминал? – наседал Аллейн.

Никто не сумел хорошенько припомнить.

– А где?

И тут им память тоже изменила.

– Возможно, здесь, в комнате для прислуги, вчера утром?

Такое предположение почему-то встревожило и смутило присутствующих.

– Откуда… – начал было Найджел, но осекся. Все странно посмотрели на него.

– Откуда я мог об этом узнать, хотели вы сказать, не так ли? – закончил за него детектив. – По всему видать, разговор шел тогда на повышенных тонах. Во всяком случае, он был кое-кем услышан. Этот кое-кто также видел, как Маулт выходил вон в ту дверь. А вы все обвинили его, насколько я понимаю, в грязной игре. В том, что он нарочно пытается навлечь на вас неприятности.

– Нечего нам на это ответить, – отрезал Винсент. – Это все ваши придумки. Это вы так говорите. Мы ничего такого не говорили. И ничего не скажем.

– Да ладно, – усмехнулся Аллейн. – Он ведь вам не нравился, да? Вы его не любили, причем для такой нелюбви он подавал конкретные поводы.

– Как бы там ни было, сэр, – сказал Катберт, – из этого никоим образом не следует, что персонал поместья как-либо причастен к… – Его громовой голос дрожал. Он резко повел рукой, словно отметая невидимую угрозу, – …к тому, что он сделал и куда делся.

– Согласен. Одно из другого не следует.

– Мы занимались своими делами, сэр, а мистер Маулт занимался своими.

– Превосходно. Но какими? Что такое мистер Маулт совершил и куда его это привело? Вот в чем вопрос.

– Простите мне такую вольность, сэр, – вмешался Кискоман, – но это вопрос к вам, сэр. Не к нам.

– Разумеется, ко мне, – бодро подхватил Аллейн. – Если бы мне не следовало найти на него ответ, я, знаете ли, не напрягался бы тут битых полчаса, прошибая лбом бетонную стену. Подведем итог. Никто из вас ничего не знает – или не желает обсуждать со мной вопрос о подметных письмах, о «ловушке для воров», о ячменном отваре с мылом и о заклиненном окне. Также никто не готов распространяться о скандале, произошедшем в этой комнате вчера утром. Кроме сообщения Найджела о том, что Маулт погряз во грехе, а именно – и тут вы все согласны – в алкоголизме, вам сказать нечего. Никаких конкретных версий его исчезновения у вас нет, и вам в общем все равно, жив он или умер. Все верно?

Тишина.

– Понятно. Со своей стороны сообщаю вам, что все это не только чепуха на постном масле, но и представляет реальную опасность для наших будущих с вами взаимоотношений, на конструктивность которых я так рассчитывал. Кроме того, с вашей стороны это так глупо, что не знаю уж, не сошли ли вы ненароком с ума. Доброй ночи.

III

В главном зале мистер Рэйберн как раз собирался разбираться с результатами собачьих поисков по ботинку на меху. Огромный пес Бак, сейчас сидевший, оскалившись с видом всезнайки, у ноги охранника-кинолога, стал героем вечера: взял два четких отдельных следа от гардеробной – через крытое крыльцо-террасу. Таким образом удалось по крайней мере установить направление движения Друида.

– Один путь – сюда, второй – отсюда, – заметил Рэйберн. – Если я что-нибудь в этом понимаю.

Больше ничего утешительного. Попытки, предпринятые внутри дома, успеха не принесли – наверное, предположил Аллейн, по причине огромного изобилия следов для собак. Если можно что констатировать, пожаловался мистер Рэйберн, то лишь уже известное и так: а именно, что Маулт действительно выходил из гардеробной, возвращался в нее, и что, если только его не унесли оттуда на руках и если он не переобувался, с крыльца во второй раз он уже не сходил.

– Надо взять одну тапочку из комнаты Маулта, – предложил Аллейн, – посмотрим, куда нас это приведет.

– То есть? Зачем?

Лондонец объяснил. Рэйберн внимательно посмотрел на него.

– Ах, вот что, – наконец отозвался он. – Хорошо, понятно.

Тапочку принесли и предъявили Баку. Тот, образно говоря, «взял под козырек» и немедленно увлек своего хозяина обратно на крыльцо и далее во двор, где принялся энергично возить носом взад и вперед по снегу, яростно колотя хвостом, но, увы, будучи не в силах сообщить что-либо внятное. Второй пес, Мак, также оказался тут не особенно полезен. А вот когда их обоих вернули в гардеробную, они повели себя весьма примечательно: внимательно обнюхали центральную часть пола, но решительно проигнорировали и второй сапог на меху, все еще стоявший тут же, и вообще всю область под гримировальной скамейкой.

– Ну? – Рэйберн вопросительно посмотрел на Аллейна. – Мы и так знаем, что он здесь железно был. Причем даже не только когда его разукрашивали для вечеринки, но и раньше, когда он сам приносил реквизит для полковника… Хотя, похоже, вы правы насчет тапочки, разрази меня гром. Он переобувался. Что же дальше?

– Боюсь, придется разбирать весь хлам в разрушенной оранжерее, Джек. До последнего стеклышка. Как дела с розысками на местности?

– Да не лучше, чем мы ожидали при такой погоде. Ребятки просто из кожи вон лезут, но, если он валяется где-то под снегом или под завалами, они могли уже раз десять пройти мимо. Ведь эта шайка смертоубийц уже прочесывала руины оранжереи?

– По всем показаниям – да. С вилами и лопатами. И надо думать, разворошили-истоптали там все не хуже стада динозавров. В общем, надо идти самим. Отнюдь не исключено, что его тюкнули по затылку, оглушили…

– А потом он, ничего не соображая, побрел туда? И там уже свалился?

– Хватаете мысли на лету. Погодите, я только надену плащ.

– И резиновые сапоги не забудьте!

– Поглядите, пожалуйста, в гардеробной, может, найдутся какие-нибудь бесхозные? Я буквально на минуту.

Торопливо забрав плащ и шляпу – вполне бесполезную при таких погодных условиях – из своей туалетной комнаты, Аллейн заглянул в спальню, к жене, где с удивлением (и без особого удовольствия) обнаружил ее в обществе Крессиды Тоттенхэм. Платье цвета морской волны сидело на ней как влитое, облегая самые откровенные участки тела, а в прочих местах бурлило пышными оборками и воланами.

– Взгляните, кто пришел! – воскликнула Крессида и легкомысленным жестом «от плеча» помахала Аллейну ручкой. – Замечательный мужчина! Привет, сердцеед!

– Привет, врушка.

– Рори! – вспыхнула Трой.

– Прошу прощения.

– Ну и манеры, просто тигр из джунглей, – улыбнулась Крессида. – Но я не в обиде, такие манеры всегда идут в одной упаковке с обалденным мужским обаянием. Чем грубее зверь, тем быстрее приручается. Закон природы.

Трой расхохоталась.

– Вы всегда приручаете самцов таким прямым действием?

– Только когда инстинкты пробуждаются каким-нибудь роскошным дикарем. Вы не в обиде?

– Нисколько.

– Дикарь – не дикарь, но мне пора в джунгли, Трой.

– Вижу.

– Если заслышишь кутерьму прямо под окном, не волнуйся.

– Ясно.

– А мы тут чистили перышки. И поверяли друг другу сердечные тайны, – игриво заметила Крессида. – В тепле и уюте.

– Вот как? Кстати, пока я не забыл, мисс Тоттенхэм, что у вас было на ногах, когда вы гримировали Маулта в гардеробной?

– На ногах? В смысле – внизу? – уточнила Крессида и протянула вперед изящную ступню в ночной тапочке, усыпанной драгоценными камушками. – Золотистые босоножки с открытым носком, мистер Аллейн. Педикюр тоже был золотистый, в тон чудному платью золотого цвета.

– Не мерзли пальчики? Там холодно, – усмехнулся Аллейн.

– Не то слово, дорогой мой. О-ле-де-не-ли! Настолько, что пришлось бережно укутать их в меховые сапожки дяди Блошки.

– О черт!

– Почему «черт»? – Она сосредоточенно задумалась. – Ой-ой-ой! Я поняла! – вскричала она затем, делая Трой страшные глаза. – Запах! Что я наделала. Испоганила милым волкодавчикам все следы бедняги мистера Маулта! Признаю себя виновной.

– Но перед представлением вы, конечно, отдали эти «унты» Маулту?

– Ну, естественно. И уверена, что его следы, так сказать, успели затоптать мои. Или вы считаете, что аромат моей нежной кожи начисто забил его грубый запах?

Проигнорировав последний вопрос, Аллейн направился к выходу, но в дверях вдруг резко остановился.

– Опять чуть не забыл. Вы давно поднялись наверх?

Крессида надула щеки, задумавшись, и подперла одним пальчиком носик – так она стала похожа на озорного ангелочка.

– Ну же, – настаивал Аллейн. – Когда? Постарайтесь вспомнить точно.

– Да-а-аже не знаю. Когда?..

– Если это может помочь, то ко мне в комнату вы зашли десять минут назад, – заметила Трой. – Я как раз заводила часы.

– А перед этим вы заходили к себе. Надолго? – напирал лондонский детектив. – Во всяком случае, успели переодеться…

– А это, знаете ли, не минутное дело, – подхватила Крессида. – Минут двадцать заняло. Мне как-то скучновато стало в библиотеке. Хилли со всеми этими расследованиями совсем раскис. Потерял обаяние. А дядя Берт Смит никогда особенно его не излучал. Вот я и ушла от них.

– Никого по пути не встретили?

– Еще как встретила. Этого дурацкого Найджела, наверху лестничного пролета. Он стоял и мычал что-то о грехе. Вы же, наверное, слышали про его очаровательную записку у меня под дверью? Что я, мол, великая грешница?

– Вы уверены, что это его записка?

– Чья же еще? – убежденно возразила Крессида. – Кто тут еще без конца распевает песни на эту избитую тему? О грехе и грешницах.

– Он распевает, это верно. В котором часу вы спускались сегодня к ужину?

– Да не помню я! Как всегда, кажется, пришла последней.

– В течение вечера не видели, как кто-нибудь входит или выходит из покоев Форрестеров?

Невеста Хилари беспомощно пожала плечами.

– Ну, видела, – сказала она. – Того же Найджела. Он выходил. Наверное, как всегда, заправлял постели. На сей раз, завидев меня, только вжался в стену, словно я заразная.

– Спасибо, – отрывисто сказал Аллейн. – Мне пора. – Он бросил взгляд на жену: – Все хорошо?

– Все хорошо.

И дверь за ним закрылась.

– М-да, дорогая моя. Ничего не попишешь. Порох-то я трачу совсем напрасно, – пробормотала Крессида.