Текст книги "Загадка Александра Македонского"

Наблюдавший за происходящим в шатре философ Онексирит, ненавидевший лесть, вспомнил слова афинского оратора Демосфена о том, что царь Македонии Александр – не эллин, а варвар, что с его приходом к власти над Элладой нависла угроза порабощения.

А Каллисфен мысленно вернулся к разговору с Аристотелем, своим дядей, накануне похода.

«Тебя Александр избрал своим историографом, и, значит, отныне твоя судьба, дорогой Каллисфен, хочешь ты или нет, навсегда будет связана с судьбой Александра».

«Я счастлив, дядя».

«Погоди. Я хочу предупредить тебя».

«Слушаю, дядя».

«Ты смотришь на Александра влюбленными глазами и, значит, от тебя многое может ускользнуть. Ты должен смотреть на него хладнокровными глазами историка. И вот мой совет: не слишком приближайся к нему… Запомни: кровь тысяч людей, победы и, главное, неограниченная власть меняют человека к худшему».

Мощный, красивый голос царя вернул Каллисфена к происходящему в шатре.

Александр начал ритмично декламировать из Софокла:

 
– Несчастные вы дети! Знаю, знаю,
Что надо вам. Я вижу ясно: все
Страдаете. Но ни один из вас
Все ж не страдает так, как я страдаю:
У вас печаль лишь о самих себе,
Не более, – а я душой болею
За город мой, за вас и за себя.
Меня будить не надо, я не сплю.
Но знайте: горьких слез я много пролил,
Дорог немало думой исходил.
 

Царь в лавровом венке и с возведенным кверху взором закончил чтение. Лик Александра был мужественен и великолепен.

Раздался гром одобрений.

До конца застолья было еще далеко. Слуги продолжали вносить новые блюда. Виночерпии наполняли кубки вином.

Птолемей, глядя на пирующих мужчин, думал о Таиде. И боги, и люди ищут любви. Кроме нее, нет на свете ничего.

В центре шатра перед пирующими появились два атлета.

Началось состязание.

Один атлет выступал в роли Александра, другой Дария.

Могучие, блестящие от масла тела сплетались в единый узел, хрустели кости в железных объятиях, стиснутые челюсти зловеще скрежетали. Временами слышались быстрые, глухие удары ног о пол, а то оба вдруг застывали в неподвижности, и перед зрителями была словно бы высеченная из камня скульптура. Глаза гостей напряженно следили за игрою набухших в страшном напряжении мышц на спинах, бедрах, руках.

Борьба была недолгой.

В жестокой схватке победил «Александр».

«Александр», поставив ногу на спину поверженному «Дарию» и скрестив на груди могучие руки, обвел шатер торжествующим взглядом.

Македонская армия благополучно переправилась через Евфрат.

Вниз по реке можно было доплыть до Вавилона, но разведчики сообщили, что все поселения на этом пути подожжены персидскими всадниками под командованием Мазея.

Персы использовали тактику «выжженной земли», чтобы заставить Александра пойти туда, куда считали нужным.

На этот раз место сражения выбрал Дарий!..

Шел второй месяц с начала похода.

Александр решил свернуть на северо-восток, чтобы по старой караванной дороге пересечь пустыню на севере Месопотамии. У подножия гор было достаточно питьевой воды для его воинов, для тысяч лошадей, верблюдов, ослов и множества голов скота.

Но самым страшным препятствием, возникшим на пути армии, был смертоносный метагейтнион.

Воздух все накалялся и накалялся. Наконец, свирепая жара стала просто нестерпимой.

Пустыня, раскинувшаяся в междуречье Тигра и Евфрата, сверкала в колебавшемся знойном воздухе. Тени практически не было. Поднятая смерчем пыль часто закрывала небо.

Мириады мух лезли в рот и уши, попадали в легкие вместе с вдыхаемым воздухом.

Не случайно месопотамский бог Неград изображался в образе насекомого.

Больше всего страдала тяжелая пехота, с ее более чем пятиметровыми копьями, шлемами, ножными латами. Двигаться вперед можно было только после захода солнца, в сумерки.

Воинов начал терзать страх – что если закончатся запасы воды, источники пересохнут, а до новых – армия не сможет дойти.

Каждый день уносил в царство Аида несколько воинов, становившихся жертвой палящего солнца. Яростные лучи безжалостно высасывали из людей последние жизненные соки и доводили до помешательства. Воины с нетерпением ждали конца жары, а она только еще начиналась.

Однажды поздно вечером в шатер к царю доставили схваченных неприятельских всадников, разведчиков из отряда сатрапа Мазея. Они рассказали, что Дарий решил уничтожить македонцев при переходе через Тигр.

– Мы были посланы на разведку, чтобы персидское войско в надлежащее время и в надлежащем месте могло встретить македонцев у Тигра.

Другой персидский разведчик поведал:

– Персидская армия стоит на левом берегу Тигра, чтобы воспрепятствовать противнику перейти через реку.

Александр не собирался начинать переправу через широкую и быструю реку под стрелами противника. Необходимо было переправиться незаметно, и как можно быстрее оказаться на одной стороне с вражеской армией.

Македонцам снова улыбнулась удача: сведения персидских разведчиков оказались ложными. Когда армия Александра, изменив маршрут, вышла к берегам Тигра в районе Ниневии, персов не было видно.

Течение реки было необычайно стремительным, что соответствовало ее названию. «Тигр» – означает «стрела».

Войска с величайшим трудом начали переходить вброд реку. Сорока тысячам пехотинцев и семи тысячам всадников понадобилось несколько дней, чтобы без потерь достичь восточного берега Тигра.

Переправа армии Александра могла стать для персов единственным шансом уничтожения неприятеля. Дарий свой шанс не использовал и на этот раз.

Александр решил дать один день отдыха изнуренным переправой войскам.

Вдоль гористого берега реки был разбит военный лагерь. Ночь была тиха и безветренна. Крупные звезды и яркая луна светили на черном небе Востока.

Царь в сопровождении Гефестиона, Птолемея и Клита вышел из шатра. Он решил лично ободрить измотанных до предела воинов. Лагерь мерцал огнями костров и факелов, которые перемещались от костра к костру.

Гефестион тихо сказал:

– Воины не спят. Устали. Многие подавлены, охвачены тоской по родине.

Голос Александра звучал жестко:

– Утром, измученные бессонной ночью, они будут плохими воинами. Надо их успокоить, чтобы они хорошо выспались. Надо дать им отдохнуть, набраться сил.

Клит первым заметил панику среди часовых, которые подняли боевую тревогу.

– Узнай, что случилось? – приказал Александр.

Часовые указывали на небо.

Полная луна на глазах начала блекнуть, хотя на небе по-прежнему ярко светили звезды.

Луна темнела, зловещая тень наползала на нее.

Постепенно молочно-белый диск полностью исчез в темноте.

Испуганная свита окружила царя. Клит тихо прошептал:

– Луна погасла!

Ужас охватил весь лагерь. Все смотрели на исчезнувшее светило. Тревожные голоса звучали то тут, то там.

– Это гнев богов!

– Боги готовят нам гибель!

Взбудораженные, охваченные паникой воины в отчаянии кричали:

– Мы идем на край света против воли богов!

– Зачем привели нас сюда?

– Светила гаснут в небе, реки коварны, кругом выжженная персами пустыня!

Гул голосов нарастал.

– Кровь тысяч людей льется по воле одного человека.

– Случайные победы сбили Александра с толку.

– Он погубит все войско.

Филота, сын Пармениона, стоящий за спиной царя, подумал про себя: «Александр считает себя сыном Зевса, но вряд ли поумнел от этого».

– Давно пора вернуться домой, в Македонию!..

Александр взбесился:

– Войска пойдут туда, куда прикажу я!..

Птолемей попытался успокоить царя:

– Помнишь, Аристотель рассказывал нам об этом. Он сам видел однажды, как луна погрузилась во тьму. Это затмение.

Александр приказал:

– Где прорицатель? Позовите Аристандра!..

Как из-под земли появился прорицатель Аристандр.

Воины с горящими факелами вплотную окружили прорицателя и царскую свиту.

Все мгновенно смолкли.

В полной тишине царь обратил вопрошающий взгляд к прорицателю.

Речь Аристандра звучала вкрадчиво и убедительно:

– Луна – светило персов, а светило эллинов – Солнце. Теперь боги скрывают светило персов в знак их скорой гибели.

Луна снова показала свой светлый край. Осветила успокоенные лица.

– Небо дарует нам победу!

– Прорицатель мудр!

– Войско Александра непобедимо!

Александр в задумчивости тихо сказал Гефестиону:

– Ничто так не воздействует на толпу, как суеверие. Они скорее последуют за прорицателями, чем за своими командирами, и предпочтут безумство благоразумию.

Царь повернулся к воинам, громко и уверенно произнес:

– Войско Александра непобедимо!

Гефестион широко улыбнулся, повторил:

– Войско Александра Великого непобедимо!

V

Таида дала согласие посланцу Персея посетить вместе с Иолой пир. Об этом ее настоятельно просил и молодой аристократ Менандр, заинтриговав тем, что она увидит в доме Персея коллекцию уникальных произведений искусства, собранную из разных стран. Кроме того, продолжал уговаривать гетеру Менандр, молодежь жаждет увидеть истинные сокровища Афин на этом пиру.

Таида сама решила нарядить Иолу к пиру. Ее эллинская душа любила наслаждаться созерцанием совершенного человеческого тела больше, чем всем иным на земле. При виде гибкого тела Иолы, словно изваянного из жемчужно-белой массы, Таида не могла скрыть восхищенного возгласа и, отойдя на несколько шагов, стада любоваться этой несравненной, полной весеннего очарования красотой.

– Иола, – воскликнула Таида, – ты прекрасна, как Персефона.

Иола стояла неподвижно, исполненная гармонии, как творение Праксителя. Она подняла руки, выдернула заколки, и в одно мгновение, слегка тряхнув головой, прикрылась волосами, как плащом.

Подойдя к ней и касаясь ее золотистых локонов, Таида сказала:

– Я не стану посыпать их золотой пудрой, они сами светятся золотом. Разве кое-где добавлю золотистого блеска, но слегка, чуть-чуть, как если бы их озарял луч солнца.

Таида увлажнила волосы подруги вербеновым настоем, затем принялась умащивать ее тело благовонными аравийскими маслами, после чего надела на нее хитон из белоснежной ткани с золотым шитьем. Вокруг талии Таида завязала пояс, сплетенный из золотых нитей.

Лишь только прическа была готова, рабыни уложили хитон на Иоле красивыми легкими складками, после чего Таида сама застегнула на ее шее золотое ожерелье, украшенное цветной эмалью и, слегка тронув белокурые локоны подруги золотой пудрой, приказала наряжать себя.

Едва Таида была одета и причесана, перед воротами дома появились великолепные носилки.

Пир в доме Персея должен был начаться сразу после захода солнца.

Носилки доставили гетер в один из самых дорогих районов Афин. Здесь царила благопристойность. Дома были повернуты к улице спиной и смотрели внутрь; им нечего было рассказать случайному путнику, их тайная жизнь открывалась лишь тому, кто был сюда вхож.

У входа в дом было светло и шумно. Горели факелы, которые держали в руках рабы. Гостей встречали музыканты, игравшие на авлоях, сирингах и лирах. В большинстве своем гости прибывали на роскошных носилках, которые втаскивали на холм запыхавшиеся рабы. Едва хозяева опускались на землю, носильщики бежали за угол, в заднюю часть дома, где собирались и коротали часы ожидания рабы, пока развлекались хозяева.

Вечер был теплым; многие из гостей задерживались на пороге послушать музыкантов. Сладкая, как пение птиц, мелодия парила в сумеречном воздухе. По всему было видно, что Персей мог себе позволить покупать лучшее.

В закрытом паланкине, несомые двенадцатью рабами, к дому были доставлены Таида и Иола. На пороге тут же появился хозяин, одетый в бледно-желтый хитон, украшенный вышивкой из золотых нитей. Он был хорош собой: высокий и крепко сбитый, с волевым подбородком и сверкающими черными глазами. Увидев Таиду, он сделал едва уловимый жест рукой. Музыканты тут же заиграли громче и воодушевленнее.

Рабы опустили свою ношу. Таида и Иола ступили на землю, и свет факелов осветил улыбки на их лицах.

Персей выступил вперед, приветствуя юных гетер:

– Приветствую вас, прекраснейшие из гетер на земле, как звезды на небе! Приветствую тебя, божественная Таида! Приветствую тебя, прелестная Иола!

Таида ответила:

– Приветствую тебя, Персей!..

Обняв гетер за плечи. Персей ввел их в дом.

Музыканты, не переставая играть, двинулись следом за хозяином. Последними покинули свой пост факельщики, двое из которых были оставлены у дверей, чтобы светить приветным светом запоздавшим гостям.

Изнутри доносились восхищенные возгласы. Душа пира наконец почтила всех своим присутствием. Вскоре раздались взрывы хохота и восклицания.

Таида и Иола вошли в пышно украшенную прихожую, куда выходили просторные комнаты с высокими потолками, обставленные с небывалой роскошью.

К Иоле подошел Менандр и тут же увел ее в пиршественный зал, оставив Таиду и Персея одних. Таида огляделась вокруг. Все поверхности были покрыты коврами, драпировками, инкрустациями и картинами. Всюду буйствовали краски, ткани и формы.

«Какая безвкусица», – заметила про себя Таида с истинно аристократическим презрением. Но впечатление безвкусицы составляла не сама обстановка, а то, что все в ней было выставлено напоказ. В доме были только самые дорогие произведения искусства и ремесленные изделия: украшенное чеканкой серебро, коринфские сосуды, ворсовые ковры с Востока, покрытые изящной резьбой, инкрустированные перламутром и лазуритом столы и кресла, затейливые и яркие мозаики, превосходные мраморные статуи и великолепные картины. Вне всяких сомнений, все эти творения принадлежали прежде жертвам войны; для того, чтобы собрать столь выдающиеся и разнородные предметы, не хватило бы и целой жизни.

Зрелище явно награбленного великолепия поразило Таиду. Она пожалела, что дала согласие посетить этот пир.

В ее душу закралась тревога. Невольно вспомнив о подарке, Таида содрогнулась.

Голос Персея вернул ее к действительности.

– Счастливы глаза мои, что тебя видят!

Его взгляд обжег Таиду. Он скользил по ее лицу, по шее, по обнаженным рукам, ласкал ее фигуру, обнимал ее, вбирал в себя.

Таида начала расспрашивать Персея, почему для своего пира из всех афинских гетер он выбрал именно их.

Персей объяснил, что он предпочел бы лишиться глаз, чем ее не видеть. Она – его мечта, о которой он грезил всю жизнь. Он соорудит в своем доме ей алтарь, как своему божеству, и будет приносить в жертву мирру и алоэ, а весной – анемоны и яблоневый цвет.

Охватившее Таиду чувство радости почему-то смешивалось с тревогой.

И хотя Персей говорил много и уклончиво, голос его звучал искренне. Красота Таиды опьяняла его, он желал ее и чувствовал, что и впрямь мог бы поклоняться ей, если бы не знал, что она была возлюбленной его заклятого врага, человека, которого он ненавидел всей душой.

Голоса гостей звучали все громче, и Персей, обняв Таиду, ввел ее в пиршественный зал.

За столами на ложах возлежали: афинские аристократы, старые и молодые, жаждавшие забав, роскоши и наслаждений, богатые торговцы и банкиры, а наряду с ними – певцы, мимы, музыканты, танцовщицы, философы, прорицатели, фокусники, остряки и всевозможные, модой или глупостью людской, вознесенные знаменитости-однодневки, – пестрая смесь людей разных сословий и занятий.

Шум, музыка, запах цветов и восточных благовоний туманили головы.

Персей подвел Таиду к ложу, стоящему в центре зала, и возлег рядом с ней. Тело его прикрывал бледно-желтый хитон с вышитым золотым орнаментом. Руки были обнажены и, по восточной моде, украшены выше локтей двумя широкими золотыми браслетами. Это были мускулистые руки, руки воина, созданные для щита и меча! Сросшиеся густые брови, сверкающие глаза, смуглый цвет лица подчеркивали мужественность и силу характера.

По знаку хозяина раб возложил на головы Таиды и Персея венки из роз.

Ощущая излучаемый Персеем жар, Таида вновь испытала охватившее все ее тело наслаждение. Ею овладела сладостная истома, бессилие, забытье, на какое-то мгновение показалось, что она засыпает.

И Персея волновало ее присутствие рядом с ним. Его дыхание стало частым, речи прерывистыми, по телу пробегал огонь, который он тщетно пытался погасить вином. Но сильнее всего его опьяняли ее руки, грудь, вздымающаяся под тонкой тканью, вся ее фигура, возлежащая рядом с ним, прикрытая прозрачными складками хитона. Он пьянел все больше и больше от близости Таиды, от происходящего вокруг веселья.

Знаменитый мим изображал волшебство любви. От мелькания его рук воздух как бы превращался в сияющее, трепещущее, сладострастное облако, которое обволакивало клонившуюся в истоме воображаемую девичью фигуру, сотрясаемую судорогами блаженства. Это была не пляска, а живая картина, ярко рисующая таинство любви, картина чарующая и бесстыдная.

На мгновение Таиде показалось, что молния сейчас испепелит этот веселящийся дом или потолок обрушится на головы пирующих.

Мима сменили танцовщицы. Исполнив вакхический танец, они рассыпались среди гостей, возлегли на ложа и стали предаваться любви.

Персей совсем близко придвинулся к Таиде:

– Этот хитон скрывает тебя от меня. Сбрось его. Смотри!.. Все ищут любви. Кроме нее, нет на свете ничего!

Пир все больше превращался в попойку, в разнузданную оргию.

Обнажившаяся по пояс танцовщица приникла своей пьяной головой к бедрам одного из молодых юнцов, и он, не менее пьяный, сдувал золотую пудру с ее волос, то и дело поднимая кверху светящиеся блаженством глаза.

Таиде показалось, что она летит в бездну, а Персей не спасает ее, а, напротив, тянет туда. Ей вдруг стал неприятен и этот пир, и Персей, и она сама. Некий голос взывал в ее душе: «Таида, спасайся!», но тут же что-то в ней подсказывало, что она приглашена сюда не случайно, что надо подождать, что за всем происходящим кроется какая-то тайна, что торопиться не следует.

Когда Персей вновь вплотную приблизился к ней, она почувствовала, что спасения ей нет.

– Божественная афинянка. Люби меня!..

Таиду вдруг охватил гнев. Она попыталась обороняться, но тщетно старалась оторвать от себя его руки. Смуглое лицо Персея приблизилось к ее лицу. Оно было жестким и отталкивающим.

– Я что, хуже Александра? Этого вонючего македонца? Что нашла ты в нем? Каждую женщину, которая ему понравится, он затаскивает в постель. Хочешь услышать имена? Это прекрасная Барсина, жена греческого наемника, покойного Мемнона. Это наложницы из гарема Дария. Но это еще не все. Александр обращает внимание не только на женщин. Он делит свое ложе с красавчиком Гефестионом. А, главное, не забывай, что я – афинянин, а ты – афинянка. Македонцы всегда завидовали Афинам и ненавидели наш город. Вспомни Пелопонесскую войну. Они сражались против Афин на стороне спартанцев.

Таида почувствовала, что должно произойти что-то ужасное.

– Отдайся мне прямо сейчас! Я заплачу! Хорошо заплачу! Не меньше, чем царь Македонский! Ты должна быть моей!

И он обнял Таиду и попытался сорвать с нее одежды.

В эту минуту раздался голос Демосфена.

– Александр царь Македонский – тиран. И мы все скоро почувствуем это на своей шкуре, если вовремя не одумаемся. Тирания претит афинскому духу: мы свободные люди, по крайней мере, те из нас, кто не рабы.

Персей, вспомнив о своем предназначении хозяина, поостыл и начал украдкой поглядывать на гостей.

Слова оратора вернули всех к реальной действительности. Все, о чем говорил Демосфен, настораживало.

– Ради собственной славы Македонец затягивает кровопролитную войну. И уже втянул в нее и нас, афинян.

Таида, которая в начале пира не заметила присутствия на нем Демосфена, теперь с благодарностью обратила на него свой взор.

В какой-то миг взгляд оратора встретился со взглядом Таиды, и сердце гетеры сжалось от страха, вернее от неприятного предчувствия.

Демосфен продолжал рассуждать о том, что если Афины не уничтожат Александра, то Александр уничтожит Афины. И если это произойдет, так лишь оттого, что у молодежи нет веры, а без веры не может быть добродетели. К тому же старинные строгие обычаи пришли в упадок, никому и в голову не приходит, что афинянам не устоять против варваров-македонцев, как в прошлом они не устояли против спартанцев, которые ослабили и истощили могущество Афин.

Забыв о Персее, Таида внимательно стала разглядывать Демосфена. Все красавцы были в ее понимании чем-то похожи друг на друга, но человек невзрачный был невзрачен по-своему.

У Демосфена был широкий лоб, мясистый нос и жидкие волосы. На вид ему было не многим более пятидесяти. Он был среднего роста, сутул, со слабой грудью, узкими плечами и длинной шеей.

Голос его был высок и резок, – он был столь же своеобычен, как и его внешность.

Неожиданно для всех Демосфен подошел к ложу, на котором возлежали Персей с Таидой, и задал гетере хлесткий вопрос:

– Скажи-ка мне, Таида, гордость славных Афин, не замышляла ли ты когда-нибудь убить тирана, даже если им окажется Александр, царь Македонский? Ведь красота – самое меткое оружие.

В пиршественном зале воцарилась тишина.

Таида вздрогнула.

Демосфен улыбался ей той деланной улыбкой, какую изображают на своем лице ораторы, умело манипулирующие вниманием слушателей. Он ощущал упоение властью.

– Ораторы и политические деятели воображают, будто с помощью слов они могут повелевать всем и вся, – резко ответила она, изо всех сил стараясь придать своему лицу безразличное выражение.

Озорство в глазах Демосфена погасло. Он нахмурился.

– Прошу прощения. Я не хотел тебя обидеть ни во время нашей первой встречи у жрицы Панаи, ни сегодня.

Демосфен был не из тех, кто ораторствует, стоя на месте. Он снова принялся расхаживать по залу. Размеренная поступь ног, подвижные руки, выразительно жестикулирующие, то и дело двигающаяся голова, никогда не остающиеся неподвижными брови. Все эти движения были взаимосвязаны между собой, все подчинялись его странному, неповторимому, волнующему голосу.

Слегка наклонив голову и изящно взмахнув рукой, он снова начал говорить.

– Военные походы Александра стоят многих и многих человеческих жертв. В этой войне никто не думает о мире. Но когда мир все-таки наступит, Александр окажется неспособным управлять этой огромной державой. Она рухнет. И может случиться, что под ее обломками погибнет вся Эллада. Александр переступает все человеческие границы. Провозгласив равенство всех людей перед единым богом – Природой, Александр в действительности превращает всех в рабов. Афины важно сберечь от грозящей тирании македонцев ради всего человечества, потому что в них – средоточие мудрости, славы и красоты.

Один из гостей воскликнул:

– Демосфен – человек самых высоких убеждений, безупречной честности. В наши дни такие люди редкость.

Таида резко поднялась со своего ложа. Воцарилась полная тишина. Все, не отрываясь, смотрели на нее. Она подошла к Демосфену.

– Хотите я вам скажу, в чем вина Александра? Он родился слишком поздно, люди в Афинах измельчали… Вам невмоготу слушать, как превозносят его достоинства. Вам невмоготу видеть в одном человеке красоту и доблесть, ум и богатство!.. Что вообще питает афинскую демократию? Только ненависть к превосходству, только желание не видеть ни одной головы выше своей собственной!

Демосфен рассмеялся:

– Вовсе нет, боги свидетели! Это законы справедливости, законы равенства. Но царь Македонии действительно непобедим, если он нашел себе верных союзников даже в лице гетер. Причем он имеет дело не с любыми гетерами, но с самыми уважаемыми, умными и прекрасными.

В пиршественном зале Персея, обставленном великолепными трофеями войны, Демосфен стоял с высоко поднятой головой, с саркастической усмешкой на лице и стиснутыми пальцами.

В душе Таиды закипел гнев.

– Вы говорите о законах справедливости?.. Если боги дали человеку талант полководца, мудрость политика – значит его надо травить, словно он все это украл? Этак мы начнем калечить лучших художников во имя равенства и справедливости… Или какой-нибудь афинянин, хромой и косой, возбудит дело против вот такого мальчика, как этот, – Таида показала на красивого мальчика-виночерпия, – и ему, ради равенства и справедливости, переломают нос и ноги, выбьют глаз, сначала один, потом второй, чтобы он был хромым, уродливым и слепым, еще страшнее своего обидчика!..

Спор оратора и гетеры оборвался от взрыва хохота гостей.

Демосфен вплотную подошел к Таиде. Его испепеляющий взгляд обжег ее.

– Я согласен с тобой. Александр действительно великий человек. Но запомни мои слова. Придет время, и ты обязательно вспомнишь о них: быть возлюбленной возлюбленного Тихе – опасно.

Таида внезапно обернулась. За ее спиной стоял Персей. Он крепко обнял ее. Она попыталась освободиться из его железных объятий, но все ее попытки были тщетны.

Устремленный на нее взгляд Персея внушал ей страх и отвращение.

Персей на мгновение прекратил шагать по залу, повернул Таиду к себе и зашептал на ухо:

– Говорят, что в объятиях гетеры перестало биться не одно мужское сердце.

Он подтолкнул ее к ложу, крепко обнял. Таида отстранилась:

– За что ты так ненавидишь Александра?

Лицо Персея было перекошено ненавистью:

– Персы уничтожили твой знатный род. Македонцы – мой. Наши пути должны были сойтись и сошлись.

Он стал неистово целовать Таиду. Как ни уклонялась она, как ни отворачивалась, чтобы избежать его поцелуев, все было напрасно.

Персей встал, схватил ее обеими руками и, прижав к себе, тяжело дыша, начал разжимать губами крепко сжатые губы гетеры.

Но неожиданно какая-то неведомая сила оторвала его руки от шеи Таиды. Что случилось? Пораженный, он обернулся и увидел изящную Иолу, которая смотрела на него голубыми глазами так странно, что у Персея кровь застыла в жилах.

В пиршественном зале воцарилась тишина.

Таида и Иола стремительно удалялись. Им вслед смотрело разъяренное лицо Персея.

Персей минуту стоял будто окаменев, потом побежал к выходу с криком:

– Не уйдете! Уничтожу!

Однако бешенство и излишне выпитое вино едва не свалили его с ног, но он успел ухватиться за голые плечи одной из флейтисток, неожиданно возникшей на его пути.

Флейтистка подала ему кубок с вином, затуманенные глаза ее улыбались.

– Пей! – приказала она.

Персей осушил кубок и заорал:

– Догнать! Немедленно догнать!

Но его никто не услышал.

Охмелевшие аристократы, торговцы, банкиры, поэты, музыканты – все это афинское общество, еще всевластное, но уже лишенное души, предающееся разврату, теряющее силу, ни на что уже не реагирующее, нетвердыми шагами бродило по дому. Большинство гостей спали на ложах.

Занимался рассвет.

Квартал Керамик, который облюбовали для себя самые богатые и знаменитые гетеры, раскинулся в пригороде Афин, в котором находился также сад Академии и кладбище отважных афинян, умерших с оружием в руках, защищая свой славный и знаменитый город. Этот гончарный квартал простирался вдоль городской стены, от ворот Керамика до Дипилонских ворот.

Здесь раскинулись зеленые рощицы, портики, украшенные статуями с выбитыми на камне изречениями; в их тени можно было найти укрытие от палящих лучей солнца.

Гетеры высшего класса приходили сюда погулять, посидеть и отдохнуть. Они были настоящими хозяйками этого места, как и покоившиеся здесь знаменитые люди.

Многие приходили сюда в поисках счастья, здесь зарождались любовные связи, здесь назначались свидания. Если богатый афинянин замечал гетеру, милостями которой хотел бы воспользоваться, он писал на стене Керамика имя красавицы, добавляя несколько лестных для нее эпитетов.

Ранним утром Феба, посланная Таидой посмотреть, какие новые имена появились на заветной стене, уже в четвертый раз прочитала имя Таиды.

Таида приказала рабыне дождаться автора, не сомневаясь, что им будет Персей. Тем самым она давала ему понять, что готова взять его в любовники.

После злополучного пира Таиде стало ясно, что Персей не выпустит ее из рук, так как задумал сделать соучастницей какого-то коварного плана против македонского царя.

Персей, как и Александр, уязвил гордость Таиды, публично оскорбив ее. И она, возненавидев Персея, решила отомстить – как можно больше разузнать о заговоре.

Единственное, что будоражило ее сознание, – это схожесть их судеб. Виновниками ее горя были персы, виновниками его – Александр.

Персей знал, что Таида рано или поздно придет. Он ежедневно подъезжал к месту встречи, выслеживая свою жертву в прекрасной колеснице, запряженной четверкой лошадей.

И дождался.

Он осведомился у Фебы, какую цену Таида назначит за одну ночь.

Названная сумма крайне удивила Персея: он думал заплатить всего десятую часть, считая, что и это баснословная цена.

– А вдруг, заплатив такую дорогую цену, я глубоко раскаюсь? – спросил он у хорошенькой рабыни.

– Таида требует такую высокую цену именно потому, чтобы потом в этом не раскаиваться, – ответила находчивая Феба.

Усадив Фебу в колесницу. Персей направился к дому Таиды.

Спальня гетеры была оформлена в греческом стиле: стены расписаны изображениями нимф в волшебном морском саду, танцующих в честь рожденной из пены Афродиты.

Двое на ложе отдыхали после урагана, разбросавшего их одежды по всей комнате. Плащ Персея цвета крови был брошен на полу, рядом с изображением Афродиты лежали доспехи. Их воинственность странно контрастировала со спокойной красотой богини.

Белоснежный хитон гетеры валялся рядом с ало-красным гиматием Персея.

Персей лежал в объятиях Таиды, лениво водя рукой по ее великолепной груди, большие темные соски твердели под его прикосновениями. Но сама она была спокойна и неподвижна, лишь губы улыбались.

С едва скрываемой злостью, внезапно нахлынувшей на него, Персей спросил:

– Расскажи о тех минутах, когда ты была подстилкой Александра?

– Я никогда не была подстилкой Александра, – ответила она холодно. – Я была его царицей. И меня не интересует, что по этому поводу думают Афины и все вокруг. Я сама выбрала его. Александр стал моим задолго до того, как узнал об этом.

– И я тоже? – поинтересовался Персей. – Я сам позвал тебя. Почему ты не пытаешься заставить меня прийти к тебе?

– Потому что я никогда не повторяюсь. Александр сам позвал меня к себе. И я пришла. А Персей пришел ко мне по собственному желанию.

Его рука медленно опустилась вниз по ее животу.

– У тебя действительно очень красивое тело.

– Только тело?

Персей провел рукой по ее волосам.

– Ты – красавица, которой нет равных.

– Льстец, – произнесла Таида.

– Ты любишь, чтобы тебе льстили.

Она загадочно засмеялась.

Внезапно Персей посерьезнел. Лежа на роскошных простынях из желтого шелка, они испытующе смотрели друг на друга.

– Ты хочешь моими руками уничтожить Александра? – впрямую резко спросила она.

– Ты умна и догадлива. Точно так.

– Невозможно. – Ее голос прозвучал глухо.

– У тебя нет выхода. Ты слишком много знаешь. Или ты сама убьешь его, или уговоришь кого-то из его окружения, или… Ведь ты имеешь к нему прямой доступ. Подкупи одного из слуг…

– Это в высшей степени ненадежно.

– Яд… Подумай. Такая гибель не вызовет ничьих подозрений.